Текст книги "Сказание о морде небритой"

Автор книги: П. Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Единоутробная двуутробка с воздушным охлаждением, – подтвердила кобыла.

Но художник уже не слушал. Схватив кисть, он начертал (почему-то готическим шрифтом): "Сивая кобыла. Осторожно. Остерегайтесь бреда!"

– О-о-о! – воскликнул сивый мерин. – Как шикарно! Последний крик!

Халтурист воззрился на лошадей, и на лице его отчетливо выразилась наивысшая степень омерзения.

– А теперь, милостивые государи и милостивые государыни, благоволите провести некоторое время в покое и уединении, чтобы лучше выявилась игра тончайших оттенков.

Лошади, как ни странно, повиновались.

– Уф! – сказал халтурист. – Кажись, отмучился. Ну и работка, доложу я вам, почти как со старым хрычом... прохвессором...

– С каким профессором? – живо спросил небрит.

– Да с этим... как его... Перитрихий Триптофанович его зовут, будь он неладен! – и халтурист вновь употребил несколько неизвестных небриту терминов.

– А... что он такого сделал?

– Как это что сделал?! – спросил халтурист с негодованием столь сильным, что оно не могло не быть наигранным.

– Что сделал, спрашиваете? Этот... негодяй заставил меня бросить портреты!

Совсем!

Художник, казалось, был готов зарыдать. Впрочем, он не заплакал, а, напротив, улыбнулся.

– Представьте себе: заказал мне портрет с секретаршей на фоне телефона. Ну я, как дурак, пишу, а они... Начать с того, что секретарша у него чистая мегера, а уж морда, доложу я вам... Но не в этом дело, – халтурист раскурил трубку.

– Пока я писал, этот старый хрен ухитрился заснуть. И секретарша тоже!

– Ну и что?

– Как это что?! Они так крепко спали, что я не смог их разбудить. Вылил по десять чернильниц на каждого, а они спят! Орал под самым ухом – спят! Пел – все равно спят! А пою я громко...

Художник вынул изо рта трубку, помолчал с минуту и запел: "Не плачь, девчонка!

Пройдут дожди!"

Небрит решил, что именно так, должно быть, ревет самец восточноамериканского гигантского единорога, встретив соперника.

– Не надо, – слабым голосом попросил он.

– Ну вот, а им хоть бы хны. Надо было деньги требовать вперед. Картину я, конечно, забрал: переделаю потом в портрет святого отца с непорочной отроковицей на фоне алтаря и продам какому-нибудь аббату. Вот, – он развернул свиток.

Небрит посмотрел на картину – и не понял, что там нарисовано. Вгляделся внимательнее – и снова ничего не понял. Отошел немного, прищурился, покачал головой – и опять ничегошеньки не понял. Более всего было похоже на заросший водорослями пруд, из которого почему-то росла густая рыжеватосиняя борода, намотанная на что-то серое.

– Все понятно, – сказал Кварк, – только вот телефон-то где?

Гомункулус, как оказалось, не имел ни малейшего представления о современном искусстве.

– Как это где? – возопил халтурист с неподдельной обидой в голосе. Как где? На фоне телефона они и изображены, как и надо бюрократов писать.

– Понятно, – неуверенно ответил Кварк.

Художник снова раскурил трубку, выпустил несколько особенно густых клубов дыма, и лицо его приняло выражение далеко не удовллетворенное.

– Жрать охота, – сообщил он. – А денег-то, сами понимаете...

Небрит понимающе кивнул, хотя всю жизнь прекрасно обходился без денег.

– Вы бы не смогли, ребята? А?

И тут небрит осенило.

– У меня-то их нет, но, кажется, я смогу вам помочь.

Халтурист посмотрел на небрита с сомнением.

– Конечно, я не могу ручаться... Тут поблизости обитает один попугай.

Инопланетный.

Художник присвистнул и воззрился на небрита совершенно так же, как незадолго до того – на сивую кобылу.

– Ну да, инопланетный, но это неважно. Главное – он помешан на милитаристско-монархической тематике. Может, у него тоже сейчас нет денег, но если вы предложите ему портрет Его Императорского Величества с адъютантом на фоне эскадренного миномета, – он достанет все, что угодно.

– Гм, – произнес художник, – значит, адъютант на фоне величественного миномета... то есть эскадренного величества. Или эскадренный адъютант его величества? Знаете, ребята, продиктуйте-ка мне.

– Портрет Его Императорского Величества с эскадренным адъютантом на фоне миномета, – выпалил Кварк.

– С эскадренным минометом на фоне адъютанта, – поправил небрит.

Впрочем, с этим затруднением справились быстро – всего минут за сорок.

– Ну что же, – молвил халтурист, – и на том спасибо. Ну, я бегу: авось повезет, а то жрать ведь хочется!

– До свидания! И как выйдете на тропу, кричите погромче... Ну, у вас записано, что кричать.

Скоро издалека послышались призывные вопли халтуриста. Потом вдруг донеслось:

"Стратегический бомбардир-р-ровщик!" Небрит облегченно вздохнул.

– Однако пора рвать когти, – сказал Кварк.

Небрит прислушался и уловил стук копыт и радостное ржание: пообсохшие лошади возвращались.

– И впрямь пора, – согласился он.

Они бежали, путаясь в белене, а за ними веселой рысцою неслась пара сивых.

– Милостивые государи! – орал сивый мерин. – Приказываю вам иметь честь остановиться!

Но было уже поздно: Кварк и небрит нырнули под сень дубов и сели передохнуть на пень. Пень был большой и тоже дубовый.

– Именем государя императора! – сказал сивый мерин, пытаясь протиснуться между стволами.

Какая-то бесстыжая дриада, свесившись с ветки, показала мерину нос и ни с того ни с сего крикнула: "А мы нейтральные!"

– Здравствуйте, – сказал небрит, – я небрит.

– Очень приятно, – ответила дриада, покачивая бедрами. – Сразу видно: такой мужчина. Такой красивый, такой элегантный!

– Простите, – бесцеремонно вмешался Кварк, – не скажете ли вы, где здесь самый раскидистый дуб?

Дриада задумчиво покачала бедрами и ничего не ответила.

– Ну ее на фиг, – предложил гомункулус. – Пошли дуб искать.

– Мужчина! – заорала дриада. – Вы куда?!

– К раскидистому дубу, – неосторожно признался небрит.

– Кто тебя за язык тянул? – прошипел Кварк.

– А что? Дорогу покажет...

– Если знает.

Кварк говорил несколько громче, чем следовало бы, поэтому дриада услышала и защебетала:

– А чего бы мне не знать, я очень даже знаю, мне Клавка показывала, когда мы в гости к Валерии ходили, она как раз рожать собралась, то есть что это я говорю – не Валерия вовсе, а Туллия собралась, мы ей орехов кокосовых достали, импортных...

– Вполне естественно, – пробормотал небрит, – на дубах кокосовые орехи, как правило, не растут.

– Вот и я говорю, такая очередь была, такая давка... Ну так пришли мы к Туллии, она как раз рожать собралась, то есть она и не думала, но нам сказали, что собралась, вот мы с Клавкой к ней в гости и пошли... Как раз на Клавке был фиговый листок, вы представляете – такой дефицит!

– А на нем было написано: "Фирменный Его Императорского Величества продукт?" – коварно спросил Кварк.

– Ой, нет, не было, – воскликнула дриада с облегчением, занчит, не фирменный, а Клавка-то заливала, Клавка-то хвасталась... Я, говорит, достала, я, говорит, добыла, и ничего она не добыла, это я орех кокосовый в очереди без очереди взяла, точно уж фирменный...

– Господи! – воззвал Кварк, перекрестясь троекратно.

– Ну вот, стало быть, к Помпее мы шли, то есть что это я говорю, не к Помпее, а к Туллии, потому что Помпея никогда и не рожала, старая дева эта Помпея, вот она кто... К Туллии мы шли, с Клавкой шли, вот я ее и спрашиваю: "А что это, Клавдея, за дуб такой? Чего он тут торчит одиноко?" А она, Клавка то есть, и говорит: "А это, говорит, самый наш наиразвесистый дуб, то есть нет, не развесистый, а раскидистый... В нем, говорит, какой-то грек живет, Митрофаныч, что ли..."

– Ну и где же он?

– Да вот рядом. Так пришли мы с Клавкой к Туллии и говорим, стало быть:

"Приветствуем тебя, Туллия, говорим. Ты, никак, рожать собралась?" А она нам и говорит...

– Этот, что ли? – нарочито грубым голосом спросил Кварк.

Можно было и не спрашивать: на стволе, хоть и наполовину заросшая дубовой корой, все же блестела медная дощечка с надписью:

P R O F Ђ S S O R Ъ P Ђ R I T R I H I Y T R I P T O F A N O

V I C H Ъ

Небриту стало как-то неуютно.

– Однако, – согласился с ним Кварк.

– Ну вот, этот Митрофаныч тут живет, – дриада, свесившись с ветки, вновь покачала бедрами, – а Туллия нам – мы как раз с Клавкой к ней в гости пришли – и говорит...

Позади громко рыкнуло, и дриада, естественно, исчезла. Да что там дриада – даже и небрит испугался, оглянулся, но увидел всего лишь брата Аврелия, сопровождаемого тигром.

– Здравствуйте, – сказал небрит, – я небрит.

– Сам вижу, клянусь Господом! – рявкнул тигр и блаженно осклабился. Ну как, похож я на отца настоятеля?

– Воистину, – сказал брат Аврелий.

– Ну да, – нахально встрял Кварк, он ведь тоже, небось, в полоску.

– Если в полоску, – сказал тигр, – то он прав: полоски – это элегантно, практично и всегда модно. Вот вы, святой отец, не желаете ли на рясу полоски нанести?

– Никоим образом, – ответствовал брат Аврелий с испугом, скорее, впрочем, наигранным. – Да, братия, как ваши разыскания продвижение показывать имеют?

Небрит молча показал на табличку.

– "Bez doklada ne whoditъ", – прочитал брат Аврелий. – А что это такое?

– Что-нибудь вкусненькое? – с надеждой поинтересовался тигр.

– Едва ли: нечто писчебумажное.

– Да, – согласился тигр, – пищу из бумаги не пробовал, но уверен, что невкусно.

– А пергамент вместо бумаги нельзя ли?

Брат Аврелий извлек из складок рясы клочок, исписанный не слишком разборчивым минускулом. Небрит вгляделся и разобрал лишь несколько слов.

– Это из трактата отца настоятеля о недопустимости ношения штанов, разъяснил брат Аврелий.

Судя по тексту, отец настоятель был истинным квиритом и даже рясу полагал несколько усовершенствованной тогою.

– Бог с ними, со штанами, – сказал небрит, вынимая из-за уха карандаш. – Приступим.

Через несколько минут общими усилиями была создана надпись.

Д О К Л А Д Уважаемый профессор!

Настоящим имеем неосторожность почтить Вас просьбою об оказании помощи в разъяснении смысла некоего премногодревнего документа, имеющего касательство к возможности гибели мира. Спасибо, извините, пожалуйста.

В просьбе прошу не отказать. Аминь.

Группа товарищей

– И что же мы сделаем с докладом?

– Подсунем под дверь, – предложил небрит.

– Попробуй, – сказал Кварк и гнусно ухмыльнулся.

Небрит оглядел дверь и понял, что подсунуть ничего не удастся. Он подумал немного и начал, по обыкновению, теряться в догадках.

– Если без доклада входить нельзя, – сказал он наконец, – так, следовательно, с докладом войти можно!

– Правильно, – сказал Кварк, – секретарше отдать.

– Вразумите, братия, – попросил брат Аврелий, – какова тварь Божия, секретаршею именуемая.

– Сейчас сами увидите, святой отец. Это не демон, а всего лишь фурия.

Но дверь не сразу поддалась их усилиям: живописец-халтурист, видимо, очень крепко хлопнул ею на прощание. Впрочем, в конце концов тигру удалось добиться многого скрипу и узенькой щелочки, сквозь которую просителям хоть и с трудом, но удалось протиснуться.

Их взорам предстала скудно освещенная настольною лампою комнатенка. Лампа действительно стояла на огромном столе, а еще там было нечто, в чем небрит решил признать телефон, хотя телефонов раньше не видывал: просто больше ведь нечему стоять на столе у секретарши. Сама секретарша спала, сидя на очень жестком и неудобном стуле. Профессора в комнате не было; вполне возможно, однако, что и он спал где-то поблизости.

– Здравствуйте, – сказал небрит, – я небрит.

Секретарша не пошевелилась.

– Не так, – сказал Кварк. – О, какая шикарная чмара!

Секретарша не пошевелилась. Брат Аврелий пытался пробудить ее исполнением мессы, наигрывая на губах органные мелодии, но тоже не добился успеха. Неизвестно, сколь долго продолжалось бы это безобразие, если бы тигр не подошел к секретарше и не лизнул бы ее в руку.

Помещение огласилось пронзительным женским визгом.

– Мыши! Помогите! – закричала секретарша, не раскрывая глаз.

Когда она раскрыла глаза, визг стал только громче. Тигр в испуге уже выскользнул за дверь, а она все кричала: "Тигры! Ой, мамочка, тигры! Ой, помогите!"

– Здравствуйте, – повторил небрит, – я небрит.

– Вы что, не видели, что ли, – сказала секретарша, несколько придя в себя, – что на двери написано?

– Там написано, что без доклада входить нельзя.

– Ну вот, – с удовлетворением констатировала она.

– А мы с докладом.

Небрит протянул ей пергаментный огрызок. Секретарша прочитала, и глаза у нее полезли на лоб. Прочитала еще раз – и расхохоталась. И уж так долго, так громко она хохотала, что не прошло и часу, как из-за дубовой двери, которую посетители и не приметили в суматохе, раздался громовой голос:

– Ариадна Константиновна, что с вами?

Потом дверь стала раскачиваться, скрипеть и наконец сорвалась с петель. В проеме возник человек могучего сложения с длинной седой бородой.

– В чем дело? – спросил он негостеприимным басом.

– Здравствуйте, – вновь сказал небрит, – я небрит.

– Перитрихий Триптофанович, – выдавила из себя Ариадна, – вот эти вот... они...

Ой, не могу... Они принесли вот это вот, чего-то такое про штаны...

– Так что же? Неужели этого достаточно, чтобы отвлекать меня от работы? – Перитрихий Триптофанович укоризненно зевнул.

– Они... они говорят... что это доклад, – борясь с приступами смеха, пролепетала Ариадна.

Профессор взял пергамент и принялся разбираться в старорежимной латыни.

– Как вам должно быть известно, граждане, вопрос о целесообразности ношения штанов, равно как и вопрос о нецелесообразности ношения оных, давно уже сняты с повестки дня и потому не могут ни для кого представлять никакого интереса – ни общеобразовательного, ни сравнительно-модистического.

– Покорнейше прошу не счесть за дерзость, – вмешался брат Аврелий, однако же позволю себе заметить, что вы, сеньор, изволили прочесть текст, на аверсе сего листа рукою пастыря моего запечатленный, доклад же на реверсе начертан.

– Это еще что за чудо такое? – профессор воззрился на брата Аврелия.

– Я смренный бенедиктинец...

На лице Перитрихия Триптофановича выразилось глубочайшее презрение к духовенству, однако он все же взглянул на другую сторону листка.

– Тут же вверх ногами написано, господин кюре, – с убийственной иронией заметил он.

Небрит, убедившись, что профессор действительно держит пергамент вверх ногами, изловчился, подпрыгнул и перевернул лист: не зря небриты славятся умением обращаться с рукописями!

– Так-то оно лучше, – разъяснил профессор. – И вы полагаете, что это доклад?

– Конечно, – ответил Кварк.

– А это кто?

– Гомункулус я, – сказал Кварк, поскольку секретарша молчала.

– Я вас, кажется, не спрашивал, молодой человек.

– Он утверждает, что он этот... ну... а, гуманкулус! – сказала Ариадна Константиновна.

– Так гуманист или гуманоид? – профессор впервые за все время был, казалось, несколько озадачен. – Гуманисты нам нужны, а вот без гуманитариев мы уж как-нибудь обойдемся.

– Да не гуманитарий я!

– Это, разумеется, заслуживает внимания. С другой стороны, гуманизм...

– Гомункулус я! Вот я кто! -Кварк потерял терпение и остатки присущей ему обходительности.

– Что вы имеете в виду, молодой человек? Извращенцев не потерплю!

– Простите, пожалуйста, сказал небрит, – но он не извращенный гомункулус, а самый настоящий.

– Гомункулусов не бывает! Это все знают, это я лично давно уже доказал, а за пятьсот лет до того Парацельзиум подтвердил мои выводы. Я доказал, понимаете вы?!

– Парацельзиум? Вы, очевидно, имели в виду Парацельса? – смиренно вопросил брат Аврелий.

Профессор вновь посмотрел на него с тем же презрением бог весть которого сословия ко второму.

– Вон отсюда! – взвизгнула Ариадна Константиновна.

– Правильно, – сказал профессор, – меня нельзя поправлять и перебивать. Я же сказал: Парацельзиум и Празеодиум! Следовательно, можно считать достоверно установленным и документально удостоверенным, что как с точки зрения современной прогрессивной науки, так и с точки зрения всех прошлых ретроградно-вымирающих лженаучных и псевдоученых течений и направлений, никаких гомункулусов никогда не существовало, потому что существовать не могло и не может. Таким образом, молодой человек, перед лицом передовой научной мысли вы выступаете как самозванец и извращенец. Убирайтесь из моего кабинета и не мешайте работать!

– Уж помолчал бы лучше, старый хрен, – Кварк, похоже, вновь обрел всю свою галантность и обходительность, что, однако же, не помешало ему покинуть помещение.

Снаружи раздался громкий облегченный вздох. Профессор строго посмотрел на небрита.

– Итак, молодой человек, если я правильно вас понял, вы имели в виду обратиться ко мне на предмет дешифровки како-то там рукописи?

Небрит обреченно кивнул. Он все пытался вспомнить, в каком именно контексте упоминался профессор Перитрихий Триптофанович.

– А не кажется ли вам, что с вашей стороны в высшей степени неделикатно отвлекать от работы столь занятого человека ради предметов, представляющих более чем сомнительный интерес? – небрит собрался было ответить, но профессор не дал.

– Не говоря уже об этом, как могли вы подумать, что я способен заинтересоваться каким-то ветхим клочком бумаги? Я занимаюсь лишь передовой наукой, зарубите себе на носу!

Небрит кивнул. Он вспомнил, наконец, что свиток, где профессор упоминался, с дешифровкой древних письмен не соотносился отнюдь. Собственно, с профессором он тоже почти не соотносился: Перитрихий Триптофанович упоминался там лишь как пример индивидуума, отличающегося исключительным невежеством. Настолько исключительным, что не следовало верить ни единому его слову.

– Спасибо, – сказал небрит, – извините, пожалуйста. До свидания.

И вышел.

Снаружи была уже осень, с дубов падали большие ярко-желтые листья. У брата Аврелия отрасла густая щетина.

– Знаете, сявтой отец, – сказал небрит, – вы ведь тоже небриты.

– Воистину, – скорбно молвил брат Аврелий.

– А где же все остальные? – озадаченно спросил небрит.

Ведь возле дуба и впрямь больше никого не было. Брат Аврелий пригорюнился.

– Тигр наш или же, если угодно, тварь божия, тигром себя именующая, невзирая на нрав благочестивый и кроткий, не сподобясь в сих кущах приличествующего себе пропитания обнаружить...

– Чаю? – спросил небрит. – С плюшками?

– Воистину. Итак, покинул он сию убогую обитель. Наперсник же ваш, творение величайшее величайшего из алхимикусов...

– Что с ним-то случилось?

Небрит, правда, не думал, чтобы с Кварком могло произойти что-нибудь совсем уж нехорошее, но все-таки...

– Отродие диавольское, в сем лесу обитающее...

– Дриады, что ли? – небрит не всегда воспринимал столь обильное словоизвержение.

– Воистину так, увы! Оное отродье, употребив для гнусной своей цели свю силу своих чар... Бедный компаньон ваш... Грех плотский...

Брат Аврелий вновь погрузился в скорбную задумчивость. Небрит не знал, разумеется, что такое грех плотский, но дриады казались существами, в сущности, безобидными.

– Ничего, – сказал небрит, – согрешит и вернется. Пошли пока на опушку.

Брат Аврелий неохотно повиновался, бормоча себе под нос что-то про угодников, отступников и великомучеников. Но дойти до опушки им не удалось: внезапно что-то задребезжало, заколебалось, заколыхалось, дубовая роща исчезла, и небрит с братом Аврелием оказались на равнине, около высокого дерева, которое небрит уж никак не мог принять за дуб. Еще небрит обнаружил, что одет в нечто до крайности странное, хотя по-прежнему небрит.

– Приветствую тебя, брат мой во Христе, – обратился брат Аврелий к озабоченно сновавшему вокруг человеку.

Человек этот, облаченный в нечто, что с одинаковым успехом могло бы называться рясой, хламидой или халатом, приблизился, бормоча что-то неразборчивое, но отнюдь не благочестивое. При более внимательном рассмотрении лик его показался небриту странен: отчасти человек этот напоминал гоблина, отчасти цвельфа, а еще чуть-чуть – лемуров, какими их описал Афанасий Гризеус.

– Здравствуйте, – сказал небрит, – я небрит.

– Очень приятно, – ответил гоблино-цвельф. – И не скотт, надеюсь? Я Мерлин.

– Так вы потомок пришельцев? – машинально уточнил небрит, знакомый с американской фантастикой.

– Какого черта потомок? – Мерлин прибавил несколько таких отборных богохульств, что брат Аврелий заткнул уши. – Я сам уже сколько лет как пришелец, черт бы их всех побрал вместе с этим проклятым элонгером!

Встреча с пришельцем была для небрита в новинку, и он собрался было расспросить о жизни на других мирах, но Мерлин не дал ему вымолвить ни слова.

Видимо, по части собеседников в раннем средневековье было негусто, а Мерлину очень хотелось хоть кому-нибудь пожаловаться на поломку проклятого элонгера, на общую дикость нравов и на то, что бывшая, оказывается, где-то здесь станция обслуживания без предупреждения затонула (вместе с Атлантидой, решил небрит).

Сам Мерлин ничего со взбунтовавшейся техникой поделать не мог, будучи по профессии всего лишь "ультрапротистолог-компаративист, специализирующийся по нетрадиционалистской биосемантике". Что такое нетрадиционалистская биосемантика, небрит, разумеется, не знал, но звучало очень внушительно.

– А теперь вот фокусами подрабатываю, – вздохнул Мерлин.

– О, какой блестящий рыцарь! – воскликнул брат Аврелий.

К ним действительно приближалось низкорослое существо на пони, и существо это было упаковано в раззолоченные доспехи. Мерлин крепко выругался, употребив среди прочих и слова, которые, по мнению небрита, могли иметь отношение именно к биосемантике.

– Сэр Кэй едет...

Через несколько минут мерлин уже приветствовал рыцаря с видом почтительным, но тем не менее свидетельствующим об избытке самоуважения.

Сэр Кэй очень обрадовался присутствию рядом с грозным и таинственным Мерлином еще и брата Аврелия. На небрита же он лишь взглянул презрительно и осведомился, что это за мужлан. Небрит хотел было уже ответить, что он небрит, но Мерлин опередил его.

– Благородный сэр Кэй, – молвил он с хорошо симулированным гневом, негоже так обращаться к путнику, чье имя и звание вам неведомы. Прошу вас, сэр, – повернулся он к небриту, – не принимайте эти обидные слова близко к сердцу.

Счастлив сообщить вам, сэр Кэй, что вам выпало счастье лицезреть достославного и вседоблестного сэра Благовудьфа Небритого, ревностного защитника веры, победителя драконов, дольменов и гоблинов.

Обязательно надо будет спросить, решил небрит, не проваливался ли в эту дикую, но романтическую эпоху племенной мерин Карборунд. Но тут сэр Кэй, наконец, спешился и отвесил то, что его воспитатели считали, вероятно, изящным поклоном.

Небрит поклонился в ответ.

– Мерлин, – сказал сэр Кэй, – мой повелитель, король Арутр приказал мне передать тебе, чтобы ты незамедлительно следовал в Камелот. Дело касается Владычицы озера, – добавил он заговорщическим шепотом.

– Еще одна забота на мою голову, – Мерлин перешел на латынь. – Нет ведь на свете никакой Владычицы озера.

– Почто же сей рыцарь речь свою держать изволил? – спросил брат Аврелий, которому звуки родного языка придали несолько бодрости.

– Корабль я там спрятал, – признался Мерлин, глупо хихикнув. – Ну, он и шалит иногда, без элонгера-то, да и всякий бы на его месте шалил.

За разговорами они вступили в Камелот и уселись за Круглым столом. Там как раз пустовало два места: накануне двое рыцарей то ли уехали в какоето паломничество, то ли вовсе были съедены приблудным драконом. Камелот небрита несколько разочаровал: он не так представлял себе рыцарские замки. Впрочем, пили там хорошо, настолько хорошо, что под конец встал сэр Благовульф Небритый и сказал такую вису, из которой даже сам он понял лишь три слова: гуманоид, соленоид и поляроид.

Странным образом, виса вызвала восторг, и небриту всучили некий богато инкрустированный музыкальный инструмент – гусли, что ли, подумал он. Играть небрит все равно бы не смог, поэтому он взял три блатных аккорда, коим еще в юности выучился у лысого привидения, а засим передал гусли брату аврелию. Тот возрадовался и на удивление удачно спел что-то о страстях Господних. В общем, хорошо сидели, но тут Мерлин встал, поднял чащу, выпил, сморщился и объявил, что они с сэром Благовульфом вот прямо сейчас отправляются в логово Владычицы озера, дабы навсегда развеять вредоносные чары, смущающие малых сих.

Небрита, к некоторому его смущению, отпустили с миром. Он надеялся, по крайней мере, не слишком уж быстро оказаться в логове нечистой силы, но в Англии тех времен все было близко, даже и Грааль, по словам Мерлина, спокойненько лежал в районе будущего лондонского Сити. Вот и озеро с Владычицей, отсутствовавшей, впрочем, ввиду несуществования, было всего лишь в получасе ходьбы от Камелота.

Почему ходьбы? Ну, Мерлин, естественно, лошадей боялся и никак не мог уяснить систему управления; небритами же пешая ходьба освоена хорошо и иные способы передвижения они знают лишь теоретически: найти в книгохранилище лошадь или хотя бы мула, право, не так легко.

Над озером стоял туман. Из тумана временами выплывали жуткие контуры чего-то железобетонного со стеклом, а потом на их фоне явственно возникла длинная рептилья шея.

– Шалит он без элонгера, – виновато прокомментировал Мерлин. – Будущее предпоказывает: Лондиниум и Лох-Несс.

Повинуясь невнятному порыву, небрит обнажил меч. Откуда меч? Этого не знал даже Мерлин, но раз уж назывался небрит теперь достославным, вседоблестным и небритым сэром, без меча ему было никак невозможно. Другое дело, что средневековой была только изукрашенная рубинами рукоять, все же остальное являло собой небогоугодную смесь, где угадывались очертания то ли отвертки, то ли паяльника... Небрит погрозил озеру этим сооружением, и чертовщина мигом прекратилась.

– Вот видите, – сказал Мерлин, – я сразу понял, что вы с ним справитесь. Вы были так похожи на первого механика станции контроля...

– Чем же это?

– Механики станций контроля всегда небриты, а первые механики – тем более.

Осознав, что он, оказывается, достаточно компетентен, небрит приободрился.

Мерлин залез под прибрежную скалу, повернул большой ржавый кран, и из озера медленно выплыл корабль. Корабль был не очень велик, но густо-зелен и страшен собою. С душераздирающим визгом распахнулся люк, из которого, жалобно всхлипнув, упал на берег трап. Мерлин вздрогнул, вздохнул, замялся, смутился, а потом, махнув рукой, с решительнейшим видом полез внутрь. Небрит последовал за ним.

Внутри было страшно. Из угла в угол бегали расплывчатые многолапые и многоглавые тени, раздавались заупокойные звуки, а на двери горела длинная латинская надпись, где многократно упоминались архиепископы, дефлегматоры и универсамы в разных комбинациях. Из рубки слышался развеселый хор:

Кончается время, время кончается, Последний свершается суд!

В грехах поспешите покаяться, Иначе вас черти возьмут!

Вокруг действительно бегали, пулеметно треща копытцами и размахивая зелеными в крапинку хвостами, самые настоящие черти. Небриту стало как-то неуютно.

– Ну ладно, Мерлин, где тут у вас элонгер? – нарочито грубым и хриплым голосом произнес он.

Элонгер в данный момент никак не был похож на солидный прибор, необходимый в космической навигации, а скорее являл собою нечто вроде ажурного хромированного ящика с хрустальным кубком наверху: шалил элонгер. Перед ящиком сидело на корточках создание в лиловом, оказавшееся, впрочем, всего лишь французским епископом эпохи Регентства. Оно, правда, будучи в обиде на небрита, сказануло такое, что Мерлин, не понявший, разумеется, ни бельмеса, густо покраснел. Но небриту было уже все равно: раз уж он оказался похож на первого механика...

И действительно, стоило небриту взяться за работу, как он стал изъясняться на невразумительной смеси самых забористых выражений из всех известных ему языков.

Языков он знал, понятное дело, много, говорить, следовательно, мог долго – много дольше, чем в состоянии выдержать какой-то там элонгер, который, как ни крути, всего лишь машина: известно ведь, что машина человека, а тем паче небрита заменить никак не может. Привести эту речь полностью нет возможности – ни моральной, ни чисто технической: небрит не побрезговал даже санскритом.

С другой стороны, нельзя не согласиться, что элонгер был в состоянии столь плачевном, что лишь опасный и предосудительный избыток фантазии позволил бы охарактеризовать это состояние терминами хоть приблизительно парламентскими. Все было покрыто невнятной плесенью – как внутри, так и снаружи, а в самой гуще грибницы поселился огромный злой паук. Небрит шуганул его, и паук, неприятно щелкая хелицерами, убежал в угол, где распался на неисчислимое стадо электронных вошек. Торчавшему посреди рубки Шиве небрит сказанул такое, что тот мигом выпал из своей нирваны и отправился прямиком в Валгаллу, где, если верить чертям, было не в пример уютнее. Чертям вскорости тоже стало тошно, потому что небрит разобрал элонгер до самых дальних его потрохов, не будучи, конечно же, ни в малейшей степени уверен, что сможет когда-нибудь эти потроха собрать.

В результате этих решительных и квалифицированных действий из всего непотребства в рубке осталось только угрюмое порождение какой-то туземной фантазии.

Порождение было вида странного, но вреда никому не причиняло, хоть имело при себе огромную еловую дубину. Впрочем, и оно исчезло, – но лишь когда уже весь элонгер разместился аккуратными кучками на полу, точнее, на оставшихся с раннего времени журналах "Плейбой". Небрит встал, потянулся и с нечувствительной блудливостью во взоре посмотрел на Мерлина.

– Сто грамм? – мигом прореагировал тот.

– Лучше сто пятьдесят.

– А закусывать чем будете? – Мерлин вдруг стал угодлив и обходителен до безобразия.

Небрит задумался: он и предположить не мог, что элонгер надо еще и закусить. Но Мерлин настаивал, и пришлось, за неимением плюшек, согласиться на окорок.

– Спасибо, – сказал он, обглодав последнюю косточку. – А теперь немного ваты...

Смочив ватку спиртом, небрит начал протирать детали. Мерлин посмотрел на него с облегченно-озадаченным выражением.

– А я-то думал, – сказал он наконец, – вы его пить будете.

Небрит содрогнулся от страха и омерзения.

– Мерлин, ну кто же это пьет? То есть я не знаю, может, негуманоиды какие-нибудь... А я только чай. С плюшками.

– Уж извините, – сказал Мерлин, – не знал. Кабан есть, на вертеле. Принести? Вы не думайте, я ведь подготовился: коньячку припас. А то еще портвейн есть – на другой вкус.

– Нет, – холодно ответил небрит, – спасибо. Портвейн не пью.

– А я бы выпил, – донеслось с "Плейбоя".

Там сидел таракан – большой, рыжий в полоску и очень довольный собой.

– Сгинь, – приказал небрит.

Таракан ослушался. Он был вполне материален и к полетевшему элонгеру имел лишь то отношение, что обосновался где-то внутри еще в юности, будучи несмышленой личинкой, а потом по легкомыслию слинял на некий жизненно важный контакт.