Текст книги "Черный ворон: Приключения Шерлока Холмса в России т.2"

Автор книги: П. Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– Ах, как жалко, вот уж поистине жалко, что не застали, – добродушно заохала она. – Живем-то мы далеко, и всегда, кто приезжает к нам, сердятся, когда не застают барина дома.

– А вы его матушка? – спросил Холмс.

– Няня, батюшка, няня, – улыбаясь доброй улыбкой, ответила старуха. – С малых лет вынянчила его, да так всю жизнь при нем и провожу. Человек-то он хороший, няньку свою на старости лет не выбросит за дверь.

– А куда он поехал? – полюбопытствовал Холмс.

– Только что перед вами уехал. Получил известие, что дядюшку его задушили али зарезали, право уж, не знаю. Родной братец-то им не дал знать. Наверное, не до того было в хлопотах.

– Кто же ему дал знать?

– Газету, батюшка, прочел, газету. В ней все и прописано было. Да вы взойдите, батюшки, отдохните у нас. Мы хоть и бедно живем, а самоварчик всегда у нас найдется. Не обессудьте, чем Бог послал. У нас завсегда так. Коли кто из приятелей ихних не застанет их дома, так посидят, чайку попьют.

– Спасибо, нянюшка, – поблагодарил Холмс.

С этими словами мы вошли в квартиру.

Она была невелика, и вся состояла из двух небольших комнат, кухни и маленькой каморки, в которой помещалась старуха.

Мебель не отличалась роскошью. Она скорее походила на дачную, и достаточно было бросить один взгляд, чтобы запомнить все предметы, находящиеся в комнатах.

Это было типичное жилище молодого художника.

В одной из комнат стояла кровать, плохонький умывальник, несколько стульев, письменный столик, по стенам были развешаны холсты. Везде валялись краски, кисти и разные принадлежности художника.

Вторая комната была заставлена мольбертами, рамами с натянутыми холстами, а по стенам висели уже законченные картины и эскизы, по которым было видно, что Николай Николаевич, хотя и начинает свою карьеру, но подает уже большие надежды.

Будучи большим любителем живописи, Шерлок Холмс с удовольствием рассматривал произведения начинающего художника.

Старушка, видимо, очень гордилась своим питомцем.

Она не отступала от Холмса ни на шаг и с улыбкой глядела, как он рассматривал произведения ее любимца.

– А вы бы, батюшки, присели. Сейчас я вам самоварчик поставлю, – ласково сказала она. – У нас он в одну минуту готов будет.

– Спасибо, – ответил Холмс.

И, покачав сокрушенно головой, он произнес:

– Так, значит, дядя умер? Как же это так, брат не дал знать о смерти его?

Старуха сокрушенно покачала головой.

– Да уж больно непутевый он, Борис Николаевич-то. Кабы был человек как все, конечно, дал бы знать. Только у него в голове-то не то, ветер свистит.

– Непутевый, говорите?

Старуха безнадежно махнула рукой.

– Что и говорить, – вздохнула няня. – Всю жизнь свою прокутил, поначалу ему от бабушки какое хорошее имение досталось да капиталец изрядный. Моего-то батюшку, Николая Николаевича, всегда все обделяли, потому кланяться не любит, а тот даром что непутевый, а человек с лестью. И там и здесь поспеет, ну, его все родные и ласкают. То же и бабушка. Ему оставила, а Николаю Николаевичу и не подумала.

– Но к покойному дядюшке Николай Николаевич часто хаживал? – спросил Шерлок Холмс.

– Какое. Тот сколько раз его приглашал к себе. Два раза, правда, был он у него в имении, да ненадолго ездил. Вероятно, тоже ничего от него не получит. Все Борису Николаевичу достанется.

– Для новых кутежей, значит, – сочувственно произнес Холмс.

– Да уж вестимо так, – согласилась старуха. – На доброе дело денежки не пойдут. Прогуляет их с мамзелями, как и прежде бывало, да и все тут. Он и со службы-то за разные делишки был выгнан.

– С какой службы? – спросил Холмс.

– Как же, был морским офицером. Долго плавал-то на своем корабле. Небось годов 10, не меньше. Ну, да потом за ним разные проделочки стали замечать и выгнали вон. Слава Богу, что еще не отдали под суд. Еще тогда все говорили, что не избежать ему суда, да только счастлив, выкрутился. Пожалели, видно, его.

Вспомнив вдруг о самоваре, старуха заахала и быстро выскочила из комнаты. Вскоре появился чай, и мы с удовольствием выпили по стаканчику, продолжая прерванный разговор.

Больше всего говорили о Борисе Николаевиче.

Старуха рассказывала о нем без особенной злости, но таким тоном, каким говорят обыкновенно о самых беспутных людях.

По мере того, как говорила няня Николая Николаевича, выяснилось, что Борис Николаевич, старший брат Николая Николаевича, окончил морской корпус и долгое время был в дальнем плавании на одном из кораблей русской эскадры.

Затем за разные неблаговидные поступки и какую-то растрату он был уволен со службы, после чего еще несколько лет ходил в Индийском океане на каких-то английских пароходах, совершавших рейсы между Бомбеем и Калькуттой.

Года два тому назад Карцев вернулся в Россию, и среди его знакомых ходил слух, что он был изгнан даже из частного пароходства, в котором служил.

За эти два года он успел промотать остатки небольшого капитала и довести имение, оставленное ему бабушкой, до такого состояния, что ему грозила продажа с аукционного торга.

– Счастье ему, батюшка, привалило. В сорочке он, видимо, родился, – говорила старуха. – Вот как стали плохи дела, так дядюшка помер.

– Зато хорошим людям не везет нынче на свете, – вздохнул Холмс.

– Что и говорить, – махнула рукой старуха. – Вон наш Николай Николаевич, тот ни от кого помощи не видит. Сам и за ученье платит. Сам и себя, и меня прокармливает. Золотой он человек. Заведется когда, бывало, лишняя копейка, так и норовит отдать ее кому-нибудь из товарищей, кто больше других нуждается. Самому себе ничего не оставляет.

Посидев еще немного с няней, мы поблагодарили ее за радушие и, простившись, вышли.

– Что вы думаете о молодом человеке? – спросил меня Холмс, когда мы очутились на улице.

– То, что здесь, во всяком случае, нам нечего искать преступника, – ответил я. – По-моему, это ложный след.

Холмс ничего не ответил.

Он быстро шагал по улице, весь погруженный в свои думы.

Мало знакомые с местностью около Сокольников, мы скоро взяли извозчика, и Холмс приказал везти себя в гостиницу, в которой мы остановились.

– Были ли какие-нибудь письма? – спросил он у швейцара.

Порывшись в корреспонденции, швейцар подал Холмсу письмо.

Распечатав его, Холмс быстро прочел содержимое и, тщательно осмотрев конверт, подал мне листок бумаги.

– Не угодно ли полюбоваться, дорогой Ватсон? – произнес он с улыбкой.

Развернув письмо, я прочел:

«Многоуважаемый мистер Холмс. В Англии немало преступников, и ваше присутствие на родине было бы несравненно полезнее для ваших соотечественников, чем погоня за славой в России. От души даю вам добрый совет. Убирайтесь восвояси, пока целы».

Взглянув на конверт, я увидел, что письмо городское.

– Ну, что? – спросил Холмс с презрительной улыбкой.

– Думаю, что кому-то крайне неприятно ваше присутствие здесь, и мне кажется, что письмо имеет некоторую связь с загадочным преступлением в усадьбе Белый Яр.

– Весьма возможно, – хладнокровно ответил Холмс, взбираясь по лестнице. – Мы сейчас имеем в своем распоряжении достаточно времени, чтобы переодеться и снова поспеть к поезду.

– Могу я узнать, куда мы направимся? – спросил я.

– О, да. Мы снова должны поехать в Белый Яр и Игралино. Отъезд туда Николая Николаевича послужит нам для этого великолепным предлогом.

Не теряя времени, мы переменили белье и, одевшись, снова поехали на станцию.

Борис Николаевич Карцев не мог скрыть своего удивления, увидав нас снова въезжающими во двор своей усадьбы.

– Какими судьбами! – воскликнул он, выходя на крыльцо. – Признаюсь, я думал, что вы давно уже находитесь в городе.

– Мы и были там, – ответил Холмс, соскакивая с тарантаса и здороваясь с хозяином. – Но там мы узнали, что ваш брат Николай Николаевич выехал сюда, и так как опрос его представляет для нас некоторый интерес, то мы поспешили обратно.

– Не заезжая домой?

– Что делать. В нашей профессии не всегда приходится делать то, что хочешь, и приходится мириться с разного рода обстоятельствами и неудобствами. Надеюсь, Николай Николаевич сейчас находится у вас?

– К сожалению, нет. Он поехал на могилу дяди. Но если это вам нужно, я могу послать за ним сию же минуту экипаж.

– О, нет, пожалуйста, не беспокойтесь. Время терпит. Если вы разрешите, мы переночуем сегодня у вас, а завтра выедем обратно.

– О чем речь? Вы прекрасно знаете, что я очень рад вашему посещению, – воскликнул Борис Николаевич.

Разговаривая, мы вошли в комнаты и вскоре сели за стол, который был сервирован по приказанию хозяина.

Часов около четырех дня из Белого Яра возвратился Николай Николаевич.

Узнав, кто мы такие, он коротко произнес:

– Да, было бы хорошо поймать этого негодяя. Я бы ему первый перервал горло своими руками.

Смерть дяди, видимо, сильно повлияла на него.

– Что хотите, а я никак не могу понять этого убийства, – заговорил он. – Ведь если кто и мог бы желать его смерти, так это только мы двое, так как мы являемся его прямыми наследниками, и в завещании, найденном у дяди, все его имущество завещано нам двум поровну. Но, право, я не рад и этому проклятому наследству, доставшемуся нам благодаря такому ужасному случаю. Что касается меня, то я привык жить на свои средства с малых лет и теперь смог бы прожить всю жизнь, зарабатывая своими руками.

Он грустно поник головой, совершенно не обращая на нас никакого внимания.

Отговорившись усталостью, Холмс попросил разрешения у Бориса Николаевича удалиться в отведенную нам комнату, и сам хозяин проводил нас до двери, очень любезно осведомившись, не нужно ли нам будет чего-нибудь вечером или ночью.

– Нет, благодарю вас, – ответил Холмс, и мы вошли с ним в отведенную нам комнату.

Это была та же самая комната, в которой мы ночевали раньше. Однако это не помешало произвести Холмсу снова самый тщательный осмотр каждой мелочи.

Посмотрев на форточку, Холмс едва заметно улыбнулся.

– Взгляните, дорогой Ватсон, что значит предусмотрительная любезность. Вы, конечно, помните, что, когда мы ночевали первый раз в этой комнате, форточка не запиралась. Не угодно ли посмотреть теперь те исправления, которые сделал в ней хозяин?

Взглянув в указанном направлении, я заметил только то, что на форточке была сделана защелка.

– Ну, что? – спросил Холмс.

И похлопывая меня по плечу, он с улыбкой сказал:

– Я желал бы проверить вашу наблюдательность, дорогой доктор.

Я удивленно пожал плечами.

– Форточка починена, вот и все.

– И это все?

– Кажется, да.

– А не замечаете ли вы какой-нибудь особенности в новом запоре? – с улыбкой спросил Холмс.

– Решительно никакой.

– В таком случае обратите внимание на следующее: ручка защелки в силу каких-то непонятных причин проходит насквозь рамы форточки. Поэтому форточку можно отворять и затворять как изнутри комнаты, так и снаружи.

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что я первый раз в жизни вижу в форточке подобный запор.

Говоря это, Холмс опустил на окне тяжелые портьеры и зажег лампу.

Становилось уже темно.

В усадьбе было тихо, и до нашего слуха доносилось отдаленное мычание коров.

Вероятно, это гнали стадо с пастбища.

– Сегодня ночью, дорогой Ватсон, я бы рекомендовал вам быть особенно чутким и осторожным, – произнес Холмс, обращаясь ко мне. – События этой ночи, вероятно, покажут нам многое, и поэтому вы хорошо сделаете, если воздержитесь в эту ночь от сна, а теперь я рекомендую вам по возможности внимательнее наблюдать за внутренностью двора. Впрочем, нет. Мы можем сейчас совершить небольшую прогулку по полю и затем заняться наблюдениями.

Сказав это, он отворил дверь и вышел из комнаты.

Вслед за ним пошел и я.

В столовой мы застали Бориса Николаевича и его брата за чайным столом.

– Вы уже успели отдохнуть? – спросил Борис Николаевич.

– Нет, мы решили совершить небольшую прогулку по воздуху, – ответил Холмс.

– Может быть, вы захотите, чтобы я вас сопровождал, – любезно предложил хозяин.

– О, нет. Мы найдем дорогу и сами, тем более, что не намерены отходить очень далеко от усадьбы.

Мы вышли из дома и около получаса бродили вокруг усадьбы, причем я заметил, что Шерлок Холмс не пропускает без внимания ни одной мелочи.

Вскоре мы обошли решительно все постройки и знали, где что стоит и где что хранится.

Подозвав к себе проходившего по двору старика и пообещав ему полтинник на чай, Холмс попросил его показать нам усадьбу подробнее.

Страшно обрадованный неожиданной получкой старик рассыпался в благодарностях.

Он был скотник и, по его словам, жил в усадьбе еще при покойной владелице, бабушке Бориса Николаевича.

Побродив по двору и рассматривая все, что попадалось нам перед глазами, мы подошли, наконец, к небольшой двери, окованной железом и запертой большим висячим замком.

– Это тоже амбар? – спросил Холмс.

Лицо старика приняло таинственное выражение.

– Не сарай это, батюшка. Правда, при покойной барыне здесь хранились, бывало, масляная краска для крыш, олифа и другие материалы, а как приехал этот барин, так в нем завелось что-то чудное.

– Чудное, говоришь? – спросил Холмс. – Что же там могло завестись?

– Как тебе сказать, батюшка, сам я не знаю этого, да и никто не знает.

Старик понизил голос до шепота.

– С той самой поры, как новый хозяин приехал сюда, никто из нас не входил в этот сарай. Видел, как он сам втащил в него большущий ящик, а что было в этом ящике, никто не знает. Сам-то он каждый день ходит туда раза два, а чтобы кто из нас вошел туда, ни-ни.

– Ишь ты, – произнес Шерлок Холмс.

– Да, батюшка. Стонет оно, – таинственно прошептал старик.

– Что стонет? – удивленно спросил Холмс.

– А то, что в ящике сидит. Бают люди, будто человек без разума в нем запрятан. Из бесноватых, значит. Может, сродственник какой его.

– Да с чего это взяли? – перебил Холмс.

– А с того, что кое-когда по ночам слышно, как там кто-то не то хрюкает, не то рычит, и на человеческий голос непохоже и на звериный тоже.

– Может, это с перепугу кому показалось?

– Какое с перепугу, небось и я слышу, – обиженно возразил старик.

Подойдя к двери, Холмс взглянул на замок.

– Да, – произнес он задумчиво. – Замок не из простых. Ключ к этому замку подобрать очень трудно и, во всяком случае, если бы я вздумал отпереть его, мне пришлось бы повозиться с ним долго, – и вдруг, быстро обернувшись, он посмотрел на барский дом.

Не знаю, почему я машинально последовал его примеру, и в тот же момент заметил фигуру Бориса Николаевича, который, когда мы обернулись, быстро отскочил от окна.

Не знаю, показалось ли мне это или было так на самом деле, но вид у племянника покойного был на этот раз особенно странный.

Мне показалось, будто глаза его как-то неестественно зло глядели на нас.

Но все это было делом одного мгновения.

Спокойно отвернувшись, Холмс оставил в покое таинственный сарай, и мы побрели дальше, расспрашивая старика самым подробным образом о малейшей мелочи.

Наша прогулка продолжалась не более часу.

Находившись вдоволь по двору, мы снова зашли в дом и, на этот раз никого не встретив, прошли в свою комнату.

VII.

Мы уже совсем было расположились спать, когда к нам в комнату постучали.

Это оказался Борис Николаевич, пришедший справиться, не хотим ли мы поужинать перед сном.

Получив отрицательный ответ, он с самым радушным видом пожелал нам спокойной ночи и удалился.

Мы стали раздеваться.

Перед тем, как лечь в постель, Шерлок Холмс запер дверь на ключ, оставив его в двери, и, подойдя к окну, стал внимательно всматриваться в гущу парка.

Около четверти часа он делал свои наблюдения.

Затем, вынув из кармана свой кожаный футляр, он достал из него несколько гвоздей и снова самым тщательным образом забил ими форточку.

Затем, погасив лампу, он подошел к моей кровати и, нагнувшись к самому моему уху, тихо прошептал:

– Держите, дорогой Ватсон, ваш револьвер наготове и ни в коем случае не выпускайте его из руки. Пока же рекомендую вам, осторожно раздвинув штору, внимательно следить за всем тем, что, может быть, произойдет около нашего окна.

Подкравшись на цыпочках к портьере, мы слегка приоткрыли ее и прильнули глазами к образовавшимся щелям.

Луна уже взошла, и бледный свет заливал парк таинственным светом.

Мы старались стоять, не шевелясь, чтобы ни единым движением не обнаружить нашего бодрствования.

Прошло, вероятно, очень много времени.

Темнота не позволяла мне взглянуть на мои часы, но, по моему мнению, прошло не менее двух часов.

Наскучив долгим молчанием, я не утерпел, чтобы не спросить Холмса едва слышным шепотом:

– Скажите, что вы предполагаете?

– Молчите, – ответил он. – Теперь не время рассуждать. Завтра утром мы узнаем все.

И снова часы потянулись за часами.

От долгого стояния ноги мои совершенно онемели, и я едва сознавал, где и зачем нахожусь.

Вдруг какой-то предмет неожиданно показался за стеклом окна.

Это был длинный шест со странным наконечником.

Холмс тихо дотронулся до меня, давая этим понять, чтобы я удвоил свое внимание.

Но мои нервы были и без этого напряжены в достаточной степени. Палка, управляемая, очевидно, чьей-то рукою, медленно поднялась снизу, и ее наконечник остановился на высоте форточки.

Затем он приблизился, и ручка форточки, находящаяся снаружи, попала как раз в паз наконечника.

Я заметил, как ручка повернулась.

Было очевидно, что кто-то снизу старался открыть форточку.

Но и теперь, как вероятно и прежде, гвозди, вбитые предусмотрительным Холмсом, оказались для этого сильной помехой.

Несмотря на все усилия, употребляемые человеком снизу, чтобы открыть форточку, она не поддавалась.

Движение палки продолжалось около получаса, но, видимо, человек отчаялся выполнить свое намерение, и палка снова исчезла под подоконником.

Снаружи до нас донесся легкий шум, затем все снова смолкло.

Прождав напрасно еще около часа, мы отошли от окна.

– Да, – произнес Шерлок Холмс, – мы с вами, дорогой Ватсон, оказались умнее и, как мне кажется, на этот раз избегли верной смерти.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил я.

– То, что кому-то очень нужно было открыть форточку для того, чтобы впустить в комнату странное существо, могущее пролезть в такое маленькое отверстие. Несомненно, это не мог быть человек. Для него форточка была бы слишком мала.

И, помолчав немного, он добавил:

– Впрочем, дорогой Ватсон, утро вечера мудренее, и будет самое лучшее, если теперь мы ляжем. Завтра утром я расскажу вам все подробно.

Как ни сгорал я от любопытства, однако пришлось покориться. Я прекрасно знал, что Холмс никогда ничего не скажет преждевременно, и поэтому не настаивал.

VIII.

На следующее утро, однако, я встал раньше моего друга. Но лишь только я успел сбросить ноги с кровати, как Холмс открыл глаза.

Он спал замечательно чутко и достаточно было малейшего движения, чтобы разбудить его, как бы сильно он ни устал перед тем.

– Эге, мой друг! – воскликнул он весело. – Сегодня я не узнаю сам себя. Неужели вы могли меня опередить, проснувшись раньше?

Я невольно улыбнулся.

Мы стали одеваться. Вероятно, шум наших шагов и разговоры привлекли внимание обитателей дома, так как не прошло и 20 минут, как в дверь постучали.

Вошел лакей и спросил, не прикажем ли мы подать чай к нам в комнату.

– Нет, дорогой, – ответил Холмс, – мы пойдем его пить в столовую.

Подождав, пока лакей выйдет, он бросил на меня выразительный взгляд.

– За общим столом пить гораздо безопаснее, – произнес Холмс, – в особенности, когда видишь, что хозяин выпил стакан первым.

Покончив с нашим туалетом, мы вышли в столовую, где застали за чайным столом Бориса Николаевича и Николая Николаевича.

Вероятно, между ними перед тем произошла легкая размолвка, так как до нас долетел лишь конец фразы Бориса Николаевича:

– …наследство нельзя претендовать, раз ты не считал нужным даже ни разу заглянуть к нашему дяде, который всецело находился на моем попечении.

– Завещание есть воля покойного, – холодно ответил Николай Николаевич, – и раз он нашел нужным оставить мне часть своего состояния, несмотря на, то, что я более чем редко бывал у него, значит, так тому и быть.

Борис Николаевич хотел было что-то возразить, но, увидав нас, быстро оборвал разговор, очень любезно поздоровался и предложил чаю.

– Надеюсь, вы хорошо провели эту ночь? – спросил он, обращаясь к нам обоим.

– О, да, – ответил я. – Что касается меня, то я спал как убитый до самого утра.

– И я тоже, – произнес Холмс. – Деревенский воздух как нельзя более располагает ко сну, тем более после хорошей прогулки. А ведь мы вчера перед сном погуляли по вашему двору с добрый час.

И, обращаясь к Николаю Николаевичу, он добавил:

– Какая симпатичная у вас няня, Николай Николаевич.

– Вы находите? – ответил молодой человек, довольно улыбаясь.

Похвала старушке, видимо, понравилась ему.

Все лицо его приняло замечательно симпатичное, мягкое и доброе выражение.

– Я сам люблю эту старушку, – произнес он нежно. – Ни отца, ни матери у меня нет, и одна она осталась как единственное теплое воспоминание моего дорогого детства.

Разговор завертелся вокруг совершенно посторонних тем.

Братья вспоминали детство, свои шалости и проказы, и наше присутствие, по-видимому, нисколько не отвлекало их от этих воспоминаний.

Однако, в конце чая, перед тем как встать из-за стола, Борис Николаевич обратился к Холмсу.

– Вы позволите, мистер Холмс, задать вам вопрос?

– Пожалуйста, – ответил тот.

– Простите, может быть, это нескромно, но мне хотелось бы знать, насколько подвинулась ваша работа по выяснению загадочного убийства и, вообще, продвинулась ли она.

Холмс загадочно улыбнулся.

– Да, можно сказать, что она подвигается очень успешно, – сказал он. – Но по некоторым соображениям я все еще должен умалчивать о результатах моей работы, хотя и надеюсь на вашу скромность, но неосторожное слово всегда может нечаянно вырваться из уст, а это повредило бы всему ходу дела.

Борис Николаевич пожал плечами.

– Конечно, вам виднее, и было бы глупо с моей стороны настаивать на своей просьбе. Все равно, рано или поздно, вы сами все расскажете нам, а так как я не принадлежу к разряду любопытных, то умолкаю, по меньшей мере, до тех пор, пока вы сами не найдете нужным посвятить меня в ваши тайны.

Поговорив еще о разных пустяках, Холмс заявил, что ему необходимо поговорить кое о чем со мною вдвоем и, поблагодарив за чай, мы вышли из столовой.

Захватив в нашей комнате шляпы, мы прошли во двор, а оттуда на проселок и дальше.

Оглянувшись и заметив, что за нами никто не следует, мы пошли тише и, отойдя версты две от усадьбы, расположились на мягкой траве у дороги.

– Ну-с, дорогой Холмс, этой ночью вы обещали мне сообщить кое-что интересное о ходе ваших предварительных работ. Здесь мы находимся совершенно одни, и ничто не мешает нам разговаривать громко и откровенно.

– Совершенно верно, – ответил Холмс, с удовольствием потягиваясь на мягкой мураве. – Идя на эту прогулку, я и сам собирался рассказать вам все то, что было сделано мною до сих пор, и если вы готовы меня выслушать, то я начну хоть сейчас.

– Конечно, – воскликнул я, заранее радуясь интересному рассказу.

IX.

Холмс лениво потянулся и, повернувшись лицом ко мне, начал свой рассказ.

– Вы, наверно, помните, дорогой Ватсон, – заговорил он, – наш первый приезд к месту происшествия. С первого же взгляда на место, где было совершено преступление, я был несказанно удивлен тем поверхностным отношением к делу, которое проявили в данном случае следственные власти, словно это преступление совершенно не интересовало их. Они даже и не потрудились тщательным образом осмотреть комнату, где умер Карцев. Между прочим, при первом же взгляде на кровать покойного, я, благодаря увеличительному стеклу, заметил кое-что, сразу наведшее меня на верный след.

С этого момента я убедился, что преступление совершено не человеком, а животным.

На одеяле и подушке я заметил несколько серых волосков мягкой шерсти; и, рассмотрев их в лупу, определил, что они принадлежат, безусловно, животному.

При исследовании пола на вощеном паркете я различил несколько следов, шедших от окна к кровати и обратно. Следы эти были длинные, с узкой пяткой и длинными пальцами, и можно безошибочно сказать, что они принадлежат не кому иному, как обезьяне.

Те же следы были найдены мною и около стены, перпендикулярной той, на которую выходили окна комнаты покойного.

Было ясно, что обезьяна, забравшись в комнату Карцева через форточку, задушила его, вылезла тем же путем, поднялась на крышу и слезла с дома по водосточной трубе, примыкающей к другой стене.

Осмотр тела только подтверждал мои предположения, так как на горле задушенного ясно отпечатались следы обезьяньих рук.

Вы сами знаете, что мне часто приходилось путешествовать по Индии. Я изъездил почти все побережье Индийского океана, часто углубляясь внутрь страны, и мне несколько раз приходилось видеть больших павианов, которых местные индийцы употребляли для охоты.

Этим ужасным животным достаточно было показать жертву, и они, бросаясь на нее с изумительной быстротой, душили своими крепкими руками.

Сам не знаю почему, но эти индийские обезьяны как-то невольно припомнились мне, когда я осматривал место преступления.

Признаюсь, тогда я сильно подозревал Николая Николаевича, о котором говорили, что он посещает дядю чрезвычайно редко, и никогда, уезжая, не выказывает по отношению к нему никакой сердечной теплоты.

Поэтому-то я и поспешил тогда с вами в город, чтобы проверить свои подозрения.

Но рассказ старухи-няни совершенно перевернул течение моих мыслей, и подозрения относительно Николая Николаевича совершенно вылетели из моей головы.

Но зато с этого момента я уже не сомневался, что преступление совершено его братом Борисом Николаевичем, который так удивительно сыграл свою роль, ни единым звуком и жестом не выказав своей причастности к делу.

Его служба на флоте, скверная репутация, изгнание из военного флота и, наконец, долгое скитание по водам Индийского океана зародили во мне первые семена подозрения.

«Не там ли он приобрел себе подобного рода обезьяну» – подумал я тогда же.

Угрожающее письмо, полученное нами в гостинице, только усилило мое подозрение.

Со стороны Бориса Николаевича это письмо было страшным промахом, и, по всей вероятности, оно будет главным двигателем для точного установления его виновности.

Слов нет, почерк переделан весьма искусно, однако я уверен, что хорошая экспертиза признает его тождественность с почерком Бориса Карцева.

Итак, ход моих мыслей был таков: промотавшийся кутила ждал и не мог дождаться смерти дяди.

О завещании ему было известно.

И вот, видя, что его имение скоро пойдет с молотка, он решил ускорить свое спасение.

То обстоятельство, что с самого своего приезда в имение он держал обезьяну взаперти, никому ее не показывая, ясно говорило, что животное было привезено не для доброй цели.

Проклятое животное, очевидно, было подготовлено к своей работе заранее, и ему достаточно было только указать на жертву, чтобы оно сделало свое дело.

Таким образом, фактически отстраняясь от преступления, Карцев ставил на роль преступника бессмысленное животное, гарантируя себе безопасность.

Я прекрасно понял его мысль и все действия, но должен сказать, что и он в свою очередь, как человек умный, также хорошо понял меня и чутьем угадал, что ему не миновать моих рук.

В этом он убедился в первый же день нашего знакомства и, когда мы в первый раз приехали к нему в имение, он тут же решил покончить с нами.

Вы, конечно, не обратили внимание на то, что для нас была отведена комната с испорченным затвором форточки.

Тем более, что в комнате задушенного Карцева форточка также оказалась в неисправленном виде.

Но на этот раз план Бориса Николаевича не удался.

Я предусмотрительно забил форточку гвоздями и для того, чтобы раскрыть ее, потребовалось бы произвести довольно порядочный шум, который мог бы встревожить нас с вами.

А это вовсе не входило в расчеты разбойника.

Мне кажется, что вы заметили вчера во время нашей прогулки его фигуру в окне.

О, я никогда не забуду этот взгляд, полный страха и ненависти.

Если до сих пор в мою душу и закрадывалось хотя бы маленькое сомнение относительно его безусловной виновности, то с этого момента я окончательно перестал сомневаться.

А ночью я ждал лишь фактического подтверждения моих догадок.

Впрочем, мне незачем много говорить вам о последних событиях.

Вы видели их прекрасно сами, видели, как снова невидимая рука пыталась отворить форточку для того, чтобы по шесту в нашу комнату могла забраться проклятая обезьяна.

Теперь, Ватсон, нам остается только вызвать его на последний отчаянный шаг.

Тотчас же по возвращении в усадьбу я заявлю, что мы решили немедленно уехать в город, и в зависимости от его действий будет видно, как нам держать себя в дальнейшем.

А пока не спеша пойдем назад.

X.

Тихим шагом мы направились к усадьбе.

Бориса Николаевича, отдающего кое-какие хозяйственные распоряжения, мы застали на дворе, и Шерлок Холмс, подойдя к нему, категорически заявил, что должен сегодня же уехать в Москву.

Едва уловимый огонек сверкнул во взгляде Карцева.

Это было лишь мгновение, и, поборов себя, он хладнокровно возразил:

– Очень сожалею, что вы не можете подольше погостить у меня, но делать нечего. Работа прежде всего. Если вы не собираетесь заезжать в Белый Яр, то я вас отправлю прямым путем до станции. Жаль только, что я не могу исполнить ваше желание сейчас. В настоящую минуту все мои лошади в разгоне, и вам придется подождать несколько часов.

– О, это ничего не значит, – ответил Шерлок Холмс.

– Я прикажу вас везти до парома, кстати, он мой собственный. Оттуда те же лошади довезут вас до самой станции.

– Прекрасно, – ответил Холмс.

Еще раз поблагодарив хозяина, мы вошли в дом и остаток дня провели в разговорах с Николаем Николаевичем и Борисом Николаевичем, изредка появлявшимся в доме.

Однако час проходил за часом, а лошадей нам не подавали.

Выбрав удобную минуту, когда Николай Николаевич вместе с Борисом Николаевичем вышли из дома, Холмс тихо шепнул мне:

– Я забыл вам сообщить еще одну маленькую подробность. Сегодня утром я не нашел одного своего носка. Я специально выставил с вечера свои сапоги наружу и вложил в них носки. Как вы думаете, чем можно объяснить эту пропажу?

– Право, я не могу понять. Зачем мог понадобиться ему ваш старый носок? – ответил я с улыбкой.

– Однако, это более чем серьезно, – произнес Холмс. – Я почти уверен, что мой носок понадобился ему для того, чтобы дать понюхать своей обезьяне.

В 5 часов вечера подали обед, прошедший вполне нормально, и лишь через 2 часа хозяин сообщил нам, что лошади готовы и ждут нас у подъезда.

Но и тут произошла задержка. Осматривая экипаж, Карцев заметил, что тот плохо смазан, и велел перемазать его снова.

Это была явная оттяжка времени.