Текст книги "Крабат: Легенды старой мельницы"

Автор книги: Отфрид Пройслер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

НАД ПОЛЯМИ, НАД ЛЕСАМИ...

Парни не вздули Лышко, но стали его избегать. Никто не разговаривал с ним, не отвечал, если тот что спросит. Суп и кашу Юро подавал ему отдельно – кто же станет есть из одной миски с подлецом?

Крабат считал это правильным. Кто выдает своих товарищей, тому платят презрением!

В новолунье, когда прибыл со своей повозкой Незнакомец с петушиным пером, Мастер снова таскал мешки вместе с подмастерьями. Старался изо всех сил, будто хотел показать, что значит работать засучив рукава. А может, выслуживался перед своим Господином?

Но чаще всего в эти зимние дни он был в отъезде. Выезжал то верхом, то в санях. Подмастерья не задумывались, по каким таким делам он разъезжает. Им-то какое дело!

Как-то вечером Мастер велел запрячь коляску, да побыстрее! Он торопится по важному делу.

Снег вдруг растаял, шел проливной дождь. Парни радовались, что можно не выходить из дому, посидеть в тепле.

Крабат помог Петару запрячь гнедых. Когда все было готово, Петар побежал доложить, а Крабат вывел упряжку за ворота. Из-за сильного дождя ему пришлось накинуть на голову попону. Мастеру он тоже приготовил две попоны – ведь предстояло ехать в открытой коляске.

Освещаемый фонарем Петара, Мастер спустился с крыльца. В широком плаще, в черной треуголке, на сапогах позвякивают шпоры, из-под оттопыренного плаща выглядывает шпага.

«Ну и дела, – подумал Крабат. – И куда его только несет в такую погоду?»

Мастер уселся на козлы, закутался в полоны, как бы между прочим спросил:

– Хочешь поехать со мной?

– Я?

– Тебе ведь не терпится узнать, зачем я еду!

Любопытство оказалось сильнее страха вымокнуть под дождем. И вот Крабат уже наверху, рядом с мельником.

– А ну-ка покажи, умеешь ли ты править! – Мастер протянул ему кнут и вожжи. – Через час нам надо быть в Дрездене!

– В Дрездене? Через час?! – Крабату показалось, что он ослышался.

– Ладно! Поехали!

Тронулись. Выехали на ухабистую лесную дорогу. Темно, ни зги не видно.

– Быстрее! – приказал Мастер. – Ты что, не можешь быстрее?

– Мы опрокинемся!

– Глупости! Дай-ка сюда!

Мастер взялся править сам. Да как! Кнут так и свистит! Мгновение... и выбрались из лесу. Вот уже и Каменец. Крабат сидит не дыша – только бы удержаться! Ветер норовит сдуть с сиденья, дождь хлещет в лицо!

Попали в полосу тумана. Он окутал коляску плотной пеленой. Но ненадолго. Вот уже головы лошадей вынырнули, а вот и спины, крупы, бабки. Гнедые топчут туман копытами, несутся как ветер все дальше и дальше.

Дождь перестал, светит луна. Клубы тумана ползут над землей, она кажется серебристо-белой, заснеженной. Наверно, они скачут по лугам. Но почему же тогда не слышно ни стука копыт, ни скрипа колес? Вот и тряска прекратилась. Крабату кажется, что они катят по ковру.

Лошади несут коляску мягко и упруго. Не езда, а одно удовольствие – под луной, по широкой равнине!

Вдруг толчок! Коляска качнулась и затрещала. Наткнулись на пень? На валун? Может, сломалось дышло, отвалилось колесо?..

– Я посмотрю!..

Крабат спустил было ногу на подножку, но Мастер тут же схватил его за шиворот, отбросил на сиденье.

– Сиди! – Он указал пальцем вниз.

Туман вдруг прорвался. Крабат просто глазам своим не поверил: внизу, в глубине, коньки каких-то крыш, кресты, освещенные луной... Кладбище?..

– Мы застряли на колокольне. Осторожнее, а то свалишься! – Мастер дернул поводья, хлестнул кнутом. – Вперед!

Рывок... и коляска летит дальше.

Теперь они едут без происшествий, молча, стремительно, покачиваясь на поблескивающих под луной облаках.

«А я ведь принял их за туман! – думает Крабат. – Экий простофиля...»

Часы на кафедральном соборе пробили полдесятого, когда Мастер с Крабатом прибыли в Дрезден.

Коляска с грохотом опустилась на мощеную площадь перед дворцом. Конюший бросился к коням, подхватил поводья.

– Как всегда, господин?

– Глупый вопрос!

Мастер бросил конюшему монету, спрыгнул с сиденья, приказал Крабату следовать за ним во дворец.

Взбежали по лестнице, ведущей к порталу.

Наверху путь им преградил высоченный офицер. Через плечо – широкая лента, в сверкающем нагруднике отражается луна.

– Пароль?

Мастер просто-напросто отстранил его и прошел. Офицер схватился было за шпагу, хотел вытащить ее из ножен. Не тут-то было! Щелкнув пальцами, Мастер пригвоздил его к месту.

Окаменевший, неподвижный Верзила так и остался стоять, вытаращив глаза и опустив руку на эфес шпаги.

– Идем! Он тут, видно, новенький!

Они поднялись наверх по мраморной лестнице, быстрым шагом двинулись дальше.

Мелькали залы, зеркала, ряды окон с тяжелыми, расшитыми золотом портьерами. Стража и лакеи, судя по всему, знали Мастера. Никто их не задерживал, не задавал вопросов. Молча сторонились, кланялись, пропускали.

Крабат шел, точно во сне. Красота и великолепие дворца его ошеломили. А он-то хорош! В грязной старой куртке! Весь в муке... Наверно, лакеи переглядываются да посмеиваются, а стражники за его спиной презрительно морщат нос!

Он стал сбиваться с шага, споткнулся... Что это? По ногам бьет шпага! Откуда тут, черт возьми, шпага? Взглянув на себя в зеркало, он остолбенел: лицо-то его, но одежда... Черный мундир с серебряными пуговицами и галунами, высокие сапоги, и – в самом деле, гляди-ка! – настоящая шпага в ножнах. А на голове? Неужто треуголка? И с каких это пор он носит белый напудренный парик с косичкой? Он хотел спросить Мастера, что все это значит, но не успел. Вошли в большой зал, освещенный свечами. В зале толпились важные господа – офицеры, полковники, придворные – в орденах и лентах.

Подошел камердинер.

– Наконец-то вы пожаловали! Курфюрст уже ждет! – И, указывая взглядом на Крабата, спросил: – Вас сопровождают?

– Да, юнкер. Он подождет здесь. Камердинер подозвал офицера.

– Позаботьтесь о юнкере!

Офицер повел Крабата к столику у окна.

– Вино или шоколад?

Крабат предпочел стакан красного вина. Пока он разговаривал с офицером, Мастер вошел в покои курфюрста.

– Надеюсь, ему это удастся! – проговорил офицер.

– Что удастся?

– Вы ведь должны знать, юнкер, что ваш господин вот уже больше месяца пытается убедить Его светлость в том, что его советники, призывающие к миру со шведами, просто ослы, и что всех их надо гнать в шею!

– Конечно, конечно! – спохватился Крабат, хотя не имел об этом ни малейшего представления.

Полковники и другие офицеры, окружив их столик, улыбались ему, пили за его здоровье.

– За войну со шведами! – раздавалось со всех сторон.

– Хоть бы курфюрст решил ее продолжать!

– Все равно – победа или поражение, лишь бы война!

В полночь Мастер возвратился в зал. Курфюрст проводил его до дверей.

– Благодарю вас! – сказал он громко. – Принимаю ваш совет! Ваши аргументы меня убедили! Итак, война продолжается!

Господа офицеры зазвенели саблями, придворные замахали шляпами.

– Да здравствует Август, курфюрст Саксонский!

– Смерть шведам!

Курфюрст Саксонский, крупный, плотный мужчина с багровым лицом, шеей кузнеца и кулаками, которые сделали бы честь любому матросу, поблагодарил их движением руки. Повернувшись к Мастеру, он сказал ему еще что-то, но в таком шуме было трудно расслышать, что он говорил, да это скорее всего и не предназначалось для посторонних ушей. Затем он удалился.

Придворные и офицеры оставались еще в зале, когда Мастер с Крабатом его покинули. Они снова шли мимо окон, зеркал, колонн, по роскошным залам и переходам, вниз по мраморной лестнице, к выходу, где все еще стоял, застыв, Верзила, по-прежнему вытаращив глаза и опустив руку на эфес шпаги, – оловянный солдатик, да и только!

– Освободи его, Крабат!

Потребовалось лишь щелкнуть пальцами – этому Крабат уже научился.

– Отставить! – скомандовал он. – Направо кругом! Шагом марш!

Офицер вытащил шпагу, отсалютовал ею и зашагал прочь, повинуясь команде.

На дворцовой площади уже стояла коляска. Конюший доложил, что позаботился о гнедых, как было приказано.

– Попробовал бы не позаботиться, – буркнул Мастер.

Тронулись. И тут Крабат заметил, что он опять в своей обычной одежде. Да и вправду, ну как бы он выглядел на мельнице в треуголке, мундире и со шпагой?

Кони пронеслись по каменному мосту через Эльбу. Как только город остался позади, Мастер стал править в чисто поле. И тут они снова поднялись над землей, взлетели над облаками.

Луна слабо светила прямо у них над головой. Крабат сидел, погруженный в свои мысли. Внизу проплывали города и деревеньки, поля и леса, озера и реки, болота и песчаные отмели... Мирная земля, тихая и темная.

– О чем думаешь?

– Думаю о силе черной магии. Ведь ей подвластны даже курфюрсты и короли!

ПРИ СВЕТЕ СВЕЧИ

Пасха в этом году выпала на вторую половину апреля. В пятницу вечером Витко был принят в школу чернокнижия. Никогда еще Крабат не видел такого тощего и облезлого ворона. Казалось, у его оперения чуть рыжеватый оттенок.

В субботу подмастерья, как это было тут принято, спали в запас. Под вечер Юро приготовил обильный ужин.

– Ешьте как следует, в другой раз поесть придется не скоро! – напомнил Ханцо.

Когда наступили сумерки, Мастер, так же, как и в прошлом году, посчитал их, и они по двое ушли с мельницы. На этот раз Крабату выпало идти с Юро.

– Куда? – спросил тот, когда они брали одеяла.

– Если ты не против, к могиле на краю леса.

– Хорошо! А ты знаешь дорогу? На меня ночью нельзя положиться. Я уж рад, если во дворе хлев найду.

– Ладно, я пойду впереди, а ты старайся не отставать!

Они шли тем же путем, что и тогда с Тондой. Пройти Козельбрух не составляло труда. Но, выйдя из лесу, легко было запутаться – не найти полевую тропинку, ведущую мимо Шварцкольма. В крайнем случае, побежим прямо через поле, решил Крабат. Но бежать не пришлось. Несмотря на темень, сразу вышли на тропку. Она через поле вывела на дорогу позади Шварцкольма. Огни деревни остались вдали. Вошли в лес. А вот и поворот.

– Где-то здесь, – припомнил Крабат. Пробираясь ощупью от сосны к сосне, Крабат наткнулся на столб креста.

– Сюда, Юро!

– И как только ты нашел?

Юро вытащил из кармана огниво и кремень, поджег кучку хвороста. При свете огня собрали коры и сухих веток.

– Костер я беру на себя, – сказал Юро. – С огнем возиться для меня дело привычное. На это ума хватает.

Завернувшись в одеяло, Крабат сел под крестом, прислонился к нему спиной и поджал колени; точно так сидел здесь Тонда год тому назад.

Юро тут же принялся рассказывать разные истории. Изредка Крабат, не вдаваясь в суть, вставлял: «Да-а?», «Ах!», «Да ну?» Большего и не требовалось. Юро казался довольным и продолжал. Его, видно, мало волновало, что собеседник попался не из разговорчивых.

А Крабат все думал о Тонде. О Тонде... и о Певунье. Вновь она ему вспомнилась, ну разве он этого хотел? Он ждал и заранее радовался, что в полночь опять услышит ее голос. А что, если не услышит? А вдруг запевать будет другая девушка?

Крабат попытался припомнить голос Певуньи, но как ни старался, ничего не получалось. Голос стерся, исчез безвозвратно... А может быть, так только кажется?

Было мучительно тяжело, словно боль затронула что-то, о существовании чего он и не догадывался. Он попытался прогнать мысли о Певунье: «Я ведь никогда не обращал внимания на девчонок! И не буду. Ничего хорошего из этого не выйдет. А то еще получится, как с Тондой... Вот сижу я здесь, а на душе тоска и горечь. Мой взгляд блуждает по светлым лунным равнинам. Я выпархиваю из себя и ищу место, где покоится та, кому я принес несчастье...»

Искусством раздваиваться, выпархивать из себя, Крабат уже овладел. Обучая их этому, Мастер предупреждал: «Может случиться так, что, покинув тело, потом в него не войдешь!» Строго наказывал: «Делать это можно только с наступлением темноты и возвращаться до рассвета. А не вернешься. – назад хода нет! Тело похоронят, а сам будешь вечно блуждать не зная покоя». Нет, думал Крабат, надо остерегаться!

Юро притих. Если б он время от времени не подбрасывал ветки в костер, можно бы было подумать, что он спит.

Наступила полночь. И вот вдали раздался колокольный звон, и тут же вознесся ввысь нежный девичий голос. Голос, знакомый Крабату. Он ждал его и лишь недавно напрасно старался воскресить в памяти... Как мог он его забыть?

Сначала голос звучал один, потом подхватили другие. Пока девушки пели хором, Крабат все ждал, когда же снова вступит тот голос.

Интересно, какая она? Какие у нее волосы? Каштановые, черные или цвета пшеницы? Как бы хотелось узнать! Увидать бы ее, когда она поет! Может быть, выпорхнуть из себя? Лишь на одно мгновение! Только взглянуть ей в лицо!..

Он поспешно произнес заклинание и почувствовал, что покидает свое тело, выпархивает из него... И вот уже его окутала черная ночь...

Последний взгляд на Юро, готового вот-вот задремать у костра, на себя самого, прислонившегося к кресту, ни живого, ни мертвого... все, что составляло его жизнь, теперь – вне тела.

Он легок, свободен, бодр, как никогда в жизни.

Мгновение он колеблется – трудно расстаться с самим собой, и ведь может случиться, навсегда! Но, еще раз взглянув на парня, носящего его имя, он направляется в деревню.

Никто не слышит Крабата, никто не может его увидеть. А он слышит и видит все с необычайной отчетливостью.

Поющие девушки с фонарями и свечками идут вдоль деревни. Они в черном, лишь на гладко зачесанных волосах белая лента.

Крабат ведет себя, как обычно, тут же присоединяется к деревенским парням, стоящим группками по обе стороны дороги. Они выкрикивают шутки вслед проходящим девушкам. «А петь погромче не можете? Вас еле слышно!», «Эй, поосторожнее с огнем! Носы обожжете!», «Идите сюда, погрейтесь, а то ведь посинели!»

Девушки делают вид, будто не замечают парней. Спокойно продолжают свой путь и поют, поют...

Озябнув, они заходят погреться в ближайший дом. Парни тоже пытаются туда проникнуть. Нет, хозяин их не пускает. Но они уже бросились к окнам – подсматривать, что там, в горнице.

Девушки жмутся к печи. Хозяйка принесла им порога и горячего молока. Но тут на крыльце показался хозяин, на этот раз с палкой в руке.

– Брысь! Убирайтесь, а то задам!..

Парни, ухмыляясь, уходят. Крабат вместе с ними, хотя ему и не обязательно. Ждут поодаль, пока девушки выйдут из дома, чтобы продолжить свой путь.

Крабат уже знает – у Певуньи светлые волосы. Тоненькая, высокая, она идет, гордо подняв голову... Можно бы и возвратиться к костру.

Но ведь он видел Певунью лишь издали. А как хотелось бы заглянуть ей в глаза! И вот он уже слился с пламенем свечи у нее в руках. Еще ни разу в жизни он не был так близко, совсем рядом, с девушкой!

Он видит ее прекрасное юное лицо. Глаза, огромные, добрые, смотрят прямо на него, но его не видят. А может быть...

И вправду пора возвращаться, не то будет поздно! Но глаза девушки, светлые глаза в венце ресниц, притягивают, не отпускают. Голос Певуньи теперь, когда он глядит ей в глаза, доносится как бы издалека.

Крабат понимает – вот-вот наступит утро. Знает, что может потерять жизнь. Знает... и остается.

Вдруг жгучая боль пронзает его, возвращает к действительности. Обжигает огонь!

Крабат очнулся на опушке леса подле Юро. На ладони лежит головешка. Скорее стряхнуть ее!..

– Ах, Крабат, прости, я нечаянно! Ты показался мне таким странным! Я хотел взглянуть тебе в лицо. Посветил и... уж и не знаю, как головешка упала тебе на руку. Покажи! Здорово обожгла?

– Ничего! Терпимо! – Крабат поплевал на обожженное место.

Он так благодарен Юро, но этого нельзя показывать. Если б не Юро, его бы здесь больше не было. Боль от ожога сделала свое дело – со скоростью мысли он возвратился в себя. В последнюю минуту.

– Светает! – проговорил Крабат. Они откололи от креста две щепки, сунули их в тлеющие угли.

– Я мечу тебя углем от деревянного креста!

– Я мечу тебя, брат, Знаком Тайного Братства!

На обратном пути вновь встретили девушек, уже с кувшинами в руках.

Мгновение Крабат раздумывает, не заговорить ли с Певуньей. Нет! Рядом – Юро! Да и сам он может испугать девушку.

КТО ТАКОЙ ПУМПХУТ?

И снова воловье ярмо у входа, и снова пощечины, и снова клятва повиноваться Мастеру.

Крабат живет, словно в полусне. Глаза Певуньи... Они перед ним все время. Но ведь она смотрела на свет свечи, не видя его...

«В следующий раз я появлюсь перед ней! – твердо решает он. – Пусть знает, что это на меня она смотрит».

Вот и все подмастерья вернулись. К мельничному колесу пущена вода. Мельница заработала.

– Быстрее! – орет Мастер.

Крабату кажется, что кто-то другой, а не он, таскает мешки, засыпает зерно, – а сколько его сегодня просыпалось! – надрывается, потеет. Голос Мастера доносится словно издалека. Крабату все равно, что он там кричит. Погруженный в свои мысли, он несколько раз сталкивается с парнями, спотыкается о ступеньки, разбивает колени. Не чувствуя боли, поправляет чуть было не свалившийся мешок, несет дальше.

Устали ноги, ломит поясницу, пот заливает лицо. Но все это его не беспокоит. То, что происходит сейчас на мельнице, касается того Крабата, который всю ночь просидел под крестом. Другому же, побывавшему в Шварцкольме, это безразлично.

На этот раз первым возликовал Витко, за ним все остальные. Крабат с удивлением огляделся. Поплевал на ладони, хотел было взяться за следующий мешок.

Но Юро остановил его тычком в бок.

– Шабашим, Крабат!

Удар хорошо рассчитан – Крабат еле дух перевел. Теперь оба Крабата снова вместе.

– Эй, Юро, за такие шутки знаешь что бывает!

Они смеялись, пили, ели пасхальное угощение, потом пошли танцевать.

Рум-бу-ру-рум – повело!

Колесо завертелось, пошло!

А мельник-то стар, да и хром!

И хром, и глуп, как бревно!

А дело было весной —

Повстречался с красоткой одной,

И закрутилось, пошло,

Рум-бу-ру-рум, повело!

А мельник-то стар, да и хром,

И глуп, как бревно!

Танцевали и пели дружно. Витко старался изо всех сил, будто хотел всех перепеть своим высоким, звенящим голосом.

Сташко попросил Андруша рассказать что-нибудь... Может, про Пумпхута?

– Ладно! – согласился тот. – Только налейте-ка мне сперва вина! Ну так вот. Как-то Пумпхут пришел в Шляйфе, к мельнику. А тот, как вы, может, слыхали, такой скупердяй, какого еще свет не видывал! Постойте-ка, а Витко, наверное, даже не знает, кто такой Пумпхут...

Что правда, то правда, Витко этого не знал, да и Крабат тоже.

– Тогда я сперва объясню. Пумпхут – Пышная Шляпа, сорб, такой же подмастерье мельника, как и мы с вами. Родом он, кажется, из окрестностей Шпола. Тощий, длинный и такой старый, что никто уже и не помнит, сколько ему лет. А на вид около сорока, не больше. В левом ухе – золотая серьга. Маленькая, тоненькая, увидишь, только когда на солнце блеснет. На голове широкополая шляпа с высоким верхом. По шляпе да по серьге его и узнают, а то и не узнают, как вы сейчас увидите. Теперь ясно?

Крабат и Витко кивнули.

– Да! Вот еще что! Это надо вам знать! Пумпхут – волшебник, самый искусный в Верхних и Нижних Лужицах. А это что-нибудь да значит! Все мы, вместе взятые, не можем и половины того, что сделает он одним пальцем. Однако всю свою жизнь он оставался простым подмастерьем на мельнице. Стать мастером его не тянуло, быть важным господином – чиновником, судьей или придворным – и вовсе не привлекало. А ведь мог бы стать кем угодно! Все ему было по плечу, но вот – не хотел!.. А почему? Потому, что он свободный человек и таким желал оставаться. Летом странствовал с мельницы на мельницу, останавливался, где хотел. Никого над ним, да и он ни над кем. Свободен! Нравилось ему это, да и мне бы тоже понравилось, черт возьми!

Подмастерья хорошо понимали Андруша. Такая жизнь и им по душе. Сам себе господин, не пляшешь под чужую дудку – что может быть лучше? А они вот сегодня опять дали клятву Мастеру и теперь снова целый год на мельнице, как в клетке...

– Ну давай дальше, Андруш!

– Ты прав! Долго велась присказка. Дай-ка еще разок глотнуть, и слушайте!..

Так вот. Как я уже говорил, Пумпхут пришел в Шляйфе к тамошнему мельнику, а тот был старый скряга. Чуть ли не масло из хлеба выжимал, а из супа соль выпаривал. Злой как черт. Злость срывал на подмастерьях. Никто из них не хотел оставаться на мельнице – работы много, жратва плохая. Сами понимаете – кому понравится?

Тут приходит на мельницу Пумпхут, просит работы.

«Работы хватает!» – отвечает мельник.

Конечно, он мог бы сразу заметить, кто перед ним, хотя бы по шляпе и серьге... Но... как всегда, его не узнали. Мельник нанял Пумпхута на три недели.

На мельнице было двое подмастерьев и ученик. Все трое тощие как жердь, ноги распухли от скудной водянистой пищи. Чего-чего, а воды на мельнице хватало, на воду-то мельник не скупился. Хлеба же выдавал в обрез, а каши – и того меньше. Мяса и сала не было и в помине, изредка кусочек сыра или полселедки – вот и весь рацион. Парни работали, как уж могли, бедняги, но убежать не решались – были должниками мастера, они и бумагу ему подписали, и это держало их на мельнице.

Пумпхут огляделся, послушал, как ученик каждый вечер хнычет от голода, пока не уснет. По утрам, когда подмастерья умывались у колодца, видел, как их тощие животы просвечивают на солнце.

Как-то в обед, когда все сидели за столом, а мельница работала вовсю, в людскую вошел мастер. Парни уныло хлебали водянистый суп, в котором плавали листочки крапивы да несколько зернышек тмина. Тут-то Пумпхут и взял мельника за бока:

«Эй, мастер! Я тут за две недели насмотрелся, что едят твои люди. Жидковато! А ну-ка сам попробуй!»

Мельник сделал вид, что из-за грохота мельницы не расслышал. Показал пальцем на уши, покачал головой, ухмыльнулся.

Но улыбочку тут же как ветром сдуло. Пумпхут как хлопнет ладонью по столу... и мельница остановилась. Ни шума, ни грохота! Лишь плеск воды о лопасти колеса.

Мельник, придя в себя от испуга, завопил: «Скорей, скорей, ребята! Надо посмотреть, что там стряслось! Давай, давай, нечего тут сидеть сложа руки!»

«Не торопись!» – спокойно говорит Пумпхут. Теперь ухмыляется он.

«Как так?»

«Это я остановил мельницу...»

«Ты-ы-ы?»

«Я! Пумпхут!»

Солнечный луч, как нарочно, прорвался сквозь оконце, сверкнула золотая серьга.

«Ты Пумпхут?» – у мельника затряслись поджилки.

Он-то знал, как Пумпхут обходится со злыми и жадными хозяевами. И как это он не разглядел его раньше, когда нанимал! Слеп он был, что ли, все это время?

Пумпхут тут же послал его за бумагой и чернилами. Под его диктовку мельник написал бумагу: «Каждому подручному – фунт хлеба в день. По утрам – густая жирная каша, овсянка, перловая или пшеничная, на молоке. По воскресеньям и праздникам – с сахаром. Дважды в неделю к обеду мясо и овощи – так, чтобы все наелись до отвала. В другие дни – горох или бобы с салом, или клецки, или любая другая еда вдоволь, вкусно приготовленная...»

Мельник все писал и писал. Заполнил целый лист, перечислил все, что будет давать подмастерьям.

«Подпиши свое имя! – потребовал Пумпхут, когда тот покончил с писаниной. – И поклянись, что все исполнишь!»

Мельник понял: выбора нет! Подписался как миленький и поклялся.

Пумпхуту только того и надо было. Расписка торжественно вручается подмастерьям. Хлоп ладонью по столу – мельница заработала! Он обращается к мельнику с речью, и тот отлично все слышит, несмотря на грохот мельницы.

«Расстанемся по-хорошему, мастер! Клятва это клятва! Я ухожу, но попробуй ее нарушить!..» Как только было произнесено последнее слово, мельница остановилась. Ни стука, ни грохота... Мельника снова обуял страх.

«Тогда, – продолжал Пумпхут, – будет вечный отдых, и ни один человек не поможет тебе пустить в ход твою тарахтелку. Запомни!»

Мельница опять заработала, а Пумпхут пошел своей дорогой.

С тех пор у подмастерьев в Шляйфе началась счастливая жизнь. Они получают все, что было обещано, и твердо стоят на ногах, никого больше не шатает от голода.

Подмастерьям понравился рассказ Андруша.

– Еще, еще! – дружно закричали они. – Еще о нем расскажи! Выпей чего-нибудь и давай!

Андруш поставил рядом с собой кувшин с пивом, чтобы глотка не сохла, и пошел рассказывать про Пумпхута – как тот проучил хозяев в Баутцене и Зорау, Румбурге и Шлюкенау на радость и на пользу тамошним подмастерьям.

Крабат невольно подумал об их Мастере. А что было бы, если б спор зашел между Пумпхутом и Мастером?

Кто вышел бы победителем?