Текст книги "Адъютант императрицы"

Автор книги: Оскар Мединг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Глава 14

На следующий день, рано утром, едва лишь в Сарачовской настала тишина, из крепости явились оставшиеся там солдаты, объявили себя все подданными новоявленного царя Петра Федоровича и шумно приветствовали вышедшего к ним Пугачева, едва успевшего немного вздремнуть; они целовали его руки, платье и клялись ему в вечной верности.

Так сильно было во всех этих солдатах благоговение к крови древних царей; они все были искренне убеждены, что Пугачев был действительно Петром III.

Монахи, все враждебно настроенные к правительству Екатерины Второй, с тех пор как она отняла некоторые привилегии у монастырей, поддерживали в них эту веру. И, несмотря на то, что Петр Великий изменил закон престолонаследия примечанием, что каждый правитель может по собственному желанию назначить себе наследника, весь народ только по крови старых царей признавал справедливыми притязания на престол. Если бы солдаты считали Пугачева обманщиком и, может, некоторые пошли бы за ним, лишь прельстившись призрачными надеждами на легкое возвышение и обогащение, большинство же не только отшатнулось бы от него, но непременно выдало бы его. А так как они почитали его за истинного царя, то, следуя за ним, они не видели в этом никакого нарушения присяги, потому что служить царю они должны были все равно, повиноваться же и хранить верность обманщице-еретичке, свергнувшей своего супруга с престола и заточившей его, они не считали своим долгом.

Связанных офицеров солдаты опять привели с собой из крепости.

Оскорбленные Траубенбергом казаки среди ночи раздели его труп и повесили на наскоро сколоченной виселице. К этой виселице привели офицеров и в такой обстановке Пугачев задал им вопрос, раскаиваются ли они в своем заблуждении и желают ли вступить на службу истинного царя.

Большая часть офицеров, родившихся в провинции и там же вступивших на службу, бросились пред Пугачевым на колена, признали его за царя Петра Федоровича и принесли ему присягу. Может быть, они также верили, что пред ними находился развенчанный царь; может быть, на их решение не мало влиял грозный вид казаков, подкрепленный еще к тому же ужасным зрелищем повешенного генерала.

Сдавшихся офицеров немедленно же развязали, казаки и солдаты принялись их качать, а отец Юлиан дал им свое благословение, как верным сынам церкви и отечества.

Адъютант Траубенберга и некоторые из его товарищей, служившие раньше в гвардии, с мрачным видом отказались от службы среди мятежников.

– Мы ведь не вооружены, – сказал адъютант Пугачеву, – и не можем причинить тебе никакого вреда; дай нам спокойно возвратиться домой. Мы не можем сказать, на самом ли деле ты – император Петр Федорович, которого мы считаем умершим. Если это действительно так, то Господь, совершивший уже для тебя чудо, возвратит тебе снова русский престол, и тогда мы первыми преклонимся пред тобою и прославим тебя.

Такими с мужественною откровенностью произнесенными словами Пугачев был видимо тронут. В чертах его лица можно было прочесть участие. Его губы уже были готовы раскрыться, чтобы произнести слова освобождения, но тут выступил стоявший рядом с ним отец Юлиан.

– Что? – воскликнул он с пылающим взором, – вы смеете отказываться от службы и не повинуетесь истинному царю, которого Господь чудом вернул своему народу? И еще смеете кроме того требовать себе свободу, чтобы вернуться к чужеземной еретичке и вместе с ней обратить свое оружие против своего законного государя? Нет, великий царь Петр Федорович, – продолжал он, обращаясь к Пугачеву тоном, не допускавшим возражений и звучавшим, как приказание, – нет! Милость к ним была бы преступлением! До сих пор им можно было бы простить их ослепление; теперь же они знают истину, и если, тем не менее, не исполняют своего долга и не хотят отказаться от службы обманщице, то для них нет больше извинений. Еретичка, называющая себя Екатериной Алексеевной и самодержицей всероссийской, виновна в преступлении против своего супруга, в богохульстве и в осквернении храмов, и каждое из этих преступлений достойно смерти! И все те, которые не отрекаются от нее, после того как небесное откровение уже показало всему народу истинный путь к свободе, – все те являются соучастниками преступлений этой Екатерины Алексеевны, и все достойны смерти! Ты, царь богоданный, Петр Федорович, должен произнести над ними смертный приговор, когда Господь Бог освободил твой разум от адских чар и дал тебе силу повести освобожденный народ к победе над врагом.

Последние слова звучали в устах отца Юлиана почти как угроза.

Пугачев гордо взглянул на него, но принужден был поступиться пред пламенным взором монаха, в котором он видел решительную волю, непоколебимую твердость и полное сознание своего значения в эту минуту.

– А разве не долг царя оказывать милость, когда Сам Господь проявил к нему столько милости? – спросил он.

– Милость к заблудшим, но не к упорствующим, – возразил отец Юлиан. – Если бы ты захотел оказать им милость, то твое дело было бы разрушено твоими собственными руками, твои приверженцы потеряли бы веру в тебя и Господь отвернулся бы от тебя; ангел правосудия с мечом ужаса должен предшествовать тебе, раз народ должен узнать, что ты – истинный царь, что твою главу осеняет облако божественного возмездия. Будь милостив к тем, кто готов преклониться пред тобою, и беспощаден к тем, кто и теперь еще не хочет отпасть от осужденной небесами еретички, как вот эти изменники. Их мысли, коварные и злобные, известны, и, если бы они из страха вздумали теперь покориться, было бы уже поздно; Божие правосудие вынесет им лишь один приговор, и этот приговор гласит: «Смерть!». Твой долг, великий царь Петр Федорович, возвестить этот приговор небес и повелеть привести его в исполнение!

Пугачев, видимо, снова хотел было возразить монаху, но опять наклонил голову и потупился пред фанатическим, угрожающим взором упрямого черноризца, быстро сообразившего, что только страх и ужас могли привести к победе начатую здесь невероятную авантюру.

– Смерть изменникам! – воскликнул отец Юлиан, – смерть мятежникам, не признающим настоящего царя! Вот Божие решение, вот тот приговор, который ты должен произнести, Петр Федорович, если хочешь верить в небесную помощь и чтобы народ мог убедиться в твоем священном праве!

– Смерть изменникам! – в диком исступлении закричали солдаты и казаки и громче всех их кричал Чумаков, несмотря на то, что в самых задних рядах он тщательно избегал взоров осужденных, среди которых находился и вахмистр, участвовавший накануне вместе с Траубенбергом в наборе рекрут и гордо стоявший рядом с адъютантом.

– Смерть изменникам, смерть, смерть! – все громче и громче раздавались крики.

Одни из сторонников Пугачева поднимали ружья, другие выхватывали сабли; и все ближе и ближе подступала разгоряченная толпа к пленникам. Некоторые из последних пытались развязать связывавшие их веревки, другие молча молились не о спасении, но чтобы скорее кончились их муки.

Печально взглянул Пугачев на бушующую толпу народа; но ни на одном лице он не мог найти ни следа сожаления, дикая жажда крови горела во всех взорах. Он со вздохом наклонил голову и, повернувшись, направился к станице.

Матвей Скребкин и некоторые пожилые казаки последовали за ним.

Отец Юлиан остался и, подняв крест, резким голосом, покрывавшим остальные голоса, неустанно повторял:

– Смерть! Смерть!..

И крест пастыря, символ Божеского милосердия, любви и всепрощения, превратился в ужаснейший символ беспощадной мести.

Не успел Пугачев отойти несколько шагов, как один за другим затрещали выстрелы. Адъютант Траубенберга, стоявший впереди всех, пал первым, пораженный несколькими пулями, вскоре на земле вздымалась целая гора кровавых тел, служившая оставшимся еще в живых вместе вала, за которым они в слепом инстинкте самосохранения пытались спрятаться от наступавшей на них озверелой толпы.

Неимоверным усилием вахмистру удалось разорвать свои оковы, в безумной схватке с одним из нападавших ему удалось вырвать у того шашку и он, будучи выше пояса окружен мертвыми телами и со страшной силой размахивая вокруг своим смертоносным оружием, готовился дорого продать свою жизнь.

Чумаков пробрался теперь ближе других к пленным; с пистолетом в одной руке и с кинжалом в другой он кинулся на вахмистра, только что поразившего наседавшего на него казака.

Чумаков сбоку изо всех сил ударил его по руке кинжалом, и шашка выпала у того из рук. Быстро обернувшись, вахмистр увидел пред собою Чумакова.

– А, проклятый, ты – вдвойне предатель! – воскликнул он. – Слушайте вы! Вы – по крайней мере, люди, а этот – сам черт. Это он выдал Пугачева, это он посоветовал обрить вам бороды, чтобы сломить ваше упорство, он.

Стараясь схватить левой рукой выпавшую у него шашку, вахмистр немного повернулся, Чумаков направил пистолет ему в висок, грянул выстрел, и вахмистр с размозженным черепом упал на груду мертвых тел. Его последние слова потонули среди безумных криков озверевших казаков и жалобных стонов их беззащитных жертв, никто не слышал ужасных обвинений умирающего против своего убийцы.

Чумаков бросился на еще трепетавшее тело павшего, как будто он упал вместе с ним в последней схватке, нащупав кармане, он быстро скользнул в него рукой и вытащил оттуда красный шелковый кошелек, полный золота, так же быстро и незаметно он спрятал его к себе, затем поднялся, опустил кинжал в ножны, засунул пистолет за кушак и, как ни в чем не бывало, даже не взглянув на свою жертву, с довольной улыбкой на бледных губах отправился по той же дороге, по которой недавно ушел Пугачев пред началом бойни.

– Мое золото опять у меня! – бормотал он про себя, – то дорогое золото, которое я копил столько лет и которое я все-таки хотел отдать, чтобы купить себе свободу и обеспечить обладание той девушкой, которую я хотел бы ненавидеть за ее высокомерное презрение ко мне и к которой все же со всем пылом стремится моя душа. Все было так хорошо устроено; она, несомненно, была бы моей, а я разбогател бы еще больше, так как рекруты за бесценок продали бы мне свои табуны и стада; но все ускользнуло от меня, и все благодаря этому проклятому Емельке. Черт его принес сюда!.. Он выдает себя за царя Петра Федоровича, а между тем, я, наверное, знаю, что он – вовсе не царь. На его теле есть знак, которого никогда не имел развенчанный царь. Если бы я мог раскрыть, – промолвил он, остановившись в глубоком раздумье, точно поджидая возвращавшихся казаков, – если бы я им указал то, почему они могли бы узнать его обман… нет, нет; они не поверили бы мне, они опьянены вином и кровью, а отец Юлиан еще обвинил бы меня во лжи. В душе они все ненавидят меня, потому что я умнее и богаче их, и я легко могу погибнуть; они с радостью ухватятся за удобный случай уничтожить меня, как врага новоявленного царя. Нет, сейчас ничего не поделаешь с безумием, охватившим всех. Пугачев и монах всемогущий; идти против них, сказать что-нибудь против, – было бы верной гибелью. Сейчас, – заскрежетал он зубами, – Ксения принадлежите им, я не могу вырвать ее у них и мне остается только покориться и притворяться, чтобы сохранить доверие этого Емельки и держать все нити в своих руках. Свою тайну мне надо глубоко запрятать на дни души, как страшное оружие, которым я могу поразить Пугачева, когда придет время. Берегись, Емелька, берегись, могучий царь! – воскликнул он, злобно смеясь и сжимая рукоятку кинжала; – твоя судьба следует за тобой, ты обречен гибели, как тот, чье имя ты присвоил себе, кто уже давно покоится в могиле. И все-таки я увижу тебя поверженным в прахе у моих ног, а Ксения, которую ты сегодня вырвал у меня, будет все же моею, и я накажу ее презрения и разрушу ее упорство.

После этого Чумаков быстрыми шагами направился к станице.

В доме Скребкина Пугачев стал совещаться с сотником и некоторыми из богатых и уважаемых казаков о том, что предпринять дальше. Ксения сидела рядом с ним и с восхищением глядела на своего возлюбленного, к которому она страстно стремилась во время долгой, печальной разлуки и который явился теперь в высшем блеске земного величия не только для того, чтобы ответить на ее страстную любовь, но и пробудить в ее сердце самый смелые мечты гордого честолюбия и вместе с тем осуществить их.

Отец Юлиан был также здесь. Он вовсе не имел намерения ограничиться только молельнями за новоявленного царя, но решился, по-видимому, утвердить за собою место также в совете и в правлении.

Он разослал своих монахов по ближайшим деревням, чтобы возвестить всем о чуде, которое совершил Господь для освобождения народа, и посоветовал, не мешкая двинуться дальше, чтобы как можно скорее собрать вокруг себя все способное носить оружие мужское население с берегов Яика, прежде чем правительственные командиры соберут в укреплениях сильные войска и пошлют их против маленькой и не организованной еще шайки Пугачева.

Но уже в первые дни своего блеска Пугачев показал, что в ослеплении своей фанатической веры он не ждал только одних чудес, но что для своего неслыханного и невероятного предприятия он в достаточной степени был подготовлен и стратегически. Поэтому он приказал вывезти из Гурьева все запасы и оружие, в самой крепости оставил часть своей шайки под начальством надежных казаков, остальную часть он организовал в отдельные отряды, и от его строгих приказов быстро исчез хмель разнузданности.

После всего происшедшего вся орда двинулась вперед вдоль берегов Яика.

Ксения ехала рядом с Пугачевым; отец Юлиан, по-прежнему с крестом в руках, также верхом на лошади следовал непосредственно за новым царем.

При их приближении ликующее население всех деревень, расположенных по Яику, высыпало им навстречу; все мужчины бросались пред Пугачевым на колена, приветствовали его как царя Петра Федоровича и, вооруженные чем попало, присоединялись на пути к отдельным отрядам. Женщины и девушки расстилали на пути Пугачева зеленые ветви и следовали за ним, неся с собою корзины со съестными припасами.

На второй день это своеобразное войско подошло к Яицку, укрепленному главному городу всей округи.

Приблизительно за версту от города был выставлен сильный отряд войск. Их командир, полковник Булов, выслал к наступавшим парламентера, который обещал всем восставшим прощение, если они сейчас же повинятся и выдадут Пугачева; вместо ответа Пугачев выхватил саблю и приказал начать бой.

Впереди всех с громким криком: «Святой Егорий, за веру и за волю!» – вылетел он вперед.

Отец Юлиан держался рядом с ним; с громовым «ура» понеслись за ними конные казаки, в то время как пехота прикрывала их атаку, а артиллерия была наготове уничтожить врага, если бы первый натиск был отбит.

По приказанию Пугачева, Ксения должна была остаться позади; Чумаков должен был находиться около нее; протестуя всем существом своим, но, покорная приказанию своего возлюбленного, Ксения осталась позади пушек и с сильно бьющимся сердцем следила взорами за нападающими, в то же время всей душой молясь о ниспослании победы своему повелителю.

Убийственный огонь встретил нападающих. Как Пугачев, так и монах, казалось, были неуязвимы: ни одна пуля не задела их.

Сам Пугачев первый прорвал ряды, казаки последовали за ним, и вскоре рассеянные войска в смятении бежали к городу.

Полковник Булов, пытавшийся остановить беглецов, был зарублен казаками и вместе с преследуемыми, во главе своих храбрецов, Пугачев достиг крепостных ворот, быстро закрывшихся, прежде даже чем все беглецы попали в них. Несколько орудийных выстрелов раздались с валов; но вскоре внутри крепости, пока Пугачев отдавал приказами своей артиллерии готовиться к бомбардировке, раздались громкие беспорядочные голоса. Пушки на валах смолкли и не успела подойти артиллерия Пугачева, как ворота снова растворились и из них хлынули солдаты. Они тащили с собою связанного коменданта; его платье было разорвано и в крови. Высыпав из крепости, солдаты упали на колена и закричали:

– Слава Петру Федоровичу! Слава царю, посланному Богом освободителю своего народа!

– Встаньте, дети мои! – сказал Пугачев, – и вступите в ряды моего храброго войска, которое я веду в бой за родину и православную церковь!

В эту минуту на взмыленном коне примчалась Ксения; за нею следовал бледный и мрачный Чумаков. Она протянула руку Пугачеву и воскликнула:

– Победа венчает тебя! Меч Господен сияет пред тобою, мой возлюбленный, мой лучезарный царь и повелитель!

– Склонись пред своим государем и умоляй его о милости, – обратился отец Юлиан к связанному коменданту.

– Склонитесь предо мною вы, безбожные мятежники! – возразил тот.

Отец Юлиан сделал знак, и комендант, сраженный градом сабельных ударов, повалился наземь и, хрипя, испустил дух, между тем как Пугачев наклонился к Ксении и заключил ее в объятия.

Все жители Яицкого городка вышли из своих домов, и когда Пугачев рядом с Ксенией въезжал по улицам города, его всюду встречали радостные клики и благословения толпы; все теснились к нему, ловя и целуя его руки и одежду. Городские власти не решались отставать от народа: они в числе первых и радостнее других спешили приветствовать новоявленного царя, так как излишняя сдержанность и молчание могли навлечь на них смертный приговор.

Пугачев вступил в дом начальника округа и так как теперь главный город последнего со всеми своими средствами был в его распоряжении, то он и поспешил окружить себя внешним блеском царского достоинства. Многочисленная толпа слуг была предоставлена в его распоряжение; все ремесленники города принялись за работу, чтобы как можно скорее доставить все необходимое для двора нового императора.

Ночь прошла в различных приготовлениях и совещаниях. В ворота города беспрерывно въезжали все новые и новые отряды вооруженных казаков, все желали увидеть новоявленного царя, и Пугачев беспрестанно должен был подходить к окну, чтобы показаться толпе, собравшейся на освещенной факелами площади, причем каждый раз его встречали бурные взрывы народного восторга.

Пугачев, окруженный казацкими старшинами, ехал на богато убранном белом коне по улицам, запруженным празднично разодетыми толпами народа. На нем не видно было мундира, в котором постоянно появлялся император Петр Федорович. Пугачев объявил окружающим, что, движимый раскаянием, он сознает теперь, что все его былые несчастья были посланы ему в наказание за то, что он вздумал подражать нравам и обычаям чужеземцев и еретиков, но что теперь, желая оказаться достойным милости Божией, он намерен исключительно держаться обычаев своей родины. На нем был надет изготовленный по его приказу красный шелковый кафтан, отороченный дорогим мехом и подпоясанный золоченным кушаком, у пояса висела сабля, украшенная всеми драгоценными камнями, которые только можно было найти в Яицком городке. На голове была красная шелковая шапка, из-за меховой опушки которой виднелся золотой обруч наподобие короны. Грудь Пугачева была украшена широкою голубою лентой, но так как в провинциальном городе нельзя было найти знаки ордена св. Андрея Первозванного, то поверх кафтана были вышиты золотом, серебром и жемчугом крест и звезда, представлявшие подобие этого ордена. Помимо всех этих знаков царской власти Пугачев имел на груди епитрахиль, а на шее золотую цепь с большим, украшенным драгоценными камнями крестом Он возложил на себя эти знаки священного сана, по предписанию отца Юлиана, на том основании, что истинный русский царь есть не только светский властитель, но и верховный покровитель церкви, вследствие чего все его повеления в глазах набожного народа приобретали священный авторитет.

Позади Пугачева ехала Ксения между своим отцом и Чумаковым, остальные казаки следовали за ними.

Ксения была одета в белое платье, вышитое золотом, белая шелковая шапочка, отороченная мехом, украшала ее голову с длинными ниспадающими косами; но она привлекала все взоры не столько богатством своего наряда, сколько своей поразительной красотою: ее лицо было как бы преображено внутренним Светом, а глаза сияли неземным блаженством.

При непрерывном ликовании народа, Пугачев достиг ворот церкви. Здесь его ожидал отец Юлиан, во главе всего яицкого духовенства. Пугачев и его свита сошли с коней, отец Юлиан поднял крест и, обращаясь к духовенству, громким голосом, слышным всему народу, воскликнул:

– Се – настоящий и истинный царь Петр Федорович, спасенный чудом всемогущего Бога от коварных козней своих врагов. Приветствуйте избранника Божьего, верные слуги православной церкви!

Протоиерей яицкий, в полном облачении, окруженный духовенством, выступил навстречу Пугачеву, протянул ему крест для целования, а затем подал на серебряном блюде хлеб и соль, громко сказав:

– Господь да благословит твое вступление в храм, всемогущий государь Петр Федорович! Да укрепит Он десницу твою и меч твой на защиту святой православной церкви!

Затем Пугачев, в сопровождении всего причта, приблизился к алтарю, где для него было приготовлено обитое пурпуром тронное кресло. Богослужение было совершено с большою торжественностью и, после освящения Святых Даров, Пугачев поднялся, вынул саблю из ножен и, опустившись на колена пред алтарем, произнес:

– Прошу тебя, досточтимый пастырь, освяти меч мой на борьбу с еретиками, которые ведут на гибель святую Русь православную!

Протоиерей окропил святою водой протянутое лезвие сабли, в то время как священники вслух произнесли молитву.

Пугачев снова поднялся, взошел на ступени алтаря, протянул освященное оружие над собравшимся народом и воскликнул:

– С Божией помощью сегодня мы снова вступили во владение нашим царством, отнятым у нас преступным образом. Повелеваем всем верным сынам отечества сплотиться вокруг нас, а, кто ослушается этого приказа, тот будет повинен смерти, как изменник царю и отечеству, имущество его будет взято в казну и каждый имеет право лишить его жизни. Наш первый указ в этот первый день дарованного нам Богом управления возвещает всему народу, что в нашем царстве на вечные времена отменяется крепостное состояние, отдающее одних людей другим в позорное рабство; отныне власть принадлежит только нам и нашему закону и всякий имеет право обращаться с просьбою или жалобой к нам или поставленным нами наместникам.

Земля принадлежит вольному крестьянину, который до сего времени обрабатывал ее в поте лица для своего господина; такова наша воля, а кто ослушается ее, тот будет считаться изменником и бунтовщиком.

Своды церкви снова огласились, кликами тысячеголосой толпы.

– Да здравствует Петр Федорович! Слава царю и освободителю народа.

Пугачев дал некоторое время излиться восторженной благодарности народа, затем повелительно протянул саблю и тотчас же наступила глубокая, благоговейная тишина.

– Вы все знаете, дети мои, – продолжал он громким голосом, – что я, ваш царь, раньше состоял в супружестве с чужестранкой, которую я возвеличил до себя, после того как она вступила в лоно святой православной церкви. Екатерина Алексеевна оказалась недостойной милости, ниспосланной ей Богом; она запятнала себя изменой и ересью, а также сношением с темными силами ада, она истощила долготерпение Божие, владея престолом своего супруга вопреки божеским и человеческим правам и обращая свободных людей в рабов чужеземки, виновной в неверности и ереси. Здесь, пред престолом Божьим, я отвергаю ту, которая некогда была моею супругой, и объявляю ее лишенною всех прав, и всякий, кто еще будет покоряться ей, достоин казни. Ответь мне, достопочтенный отец, в праве ли я, как царь, отвергнуть свою преступную супругу и разорвать все связывавшие нас узы, подобно тому, как великий царь Петр удалил от себя свою непокорную супругу Евдокию?

– Это – твое право, великий государь, – ответил протоиерей, кланяясь со скрещенными на груди руками. – Господь услышал слова твои, произнесенные здесь, пред Его престолом, и с этой минуты Екатерина Алексеевна, называющая себя императрицей всей России, больше не супруга твоя; отныне она, отвергнутая тобою и осужденная Богом, становится ниже последней нищей твоего государства и всякий повинующийся ей будет врагом тебе, великий царь!..

– Вы слышали, сыны отечества и православной церкви? – воскликнул Пугачев. – Итак, я объявляю, что, очистив свою руку от нечистого соприкосновения с преступною еретичкою, я протягиваю ее для законного союза с православной благородной девицей Ксенией Матвеевной, дочерью храброго рода казаков яицких. Подойди ко мне, Ксения Матвеевна, и да благословит Господь наш союз!

Он сошел со ступеней, подал руку дрожащей девушке, лицо которой покрылось яркой краской, и подвел ее к протоиерею, пред которым она опустилась на колена, подавленная могучим впечатлением минуты.

Духовенство тотчас же приступило к венчанию.

По окончании церемонии, Пугачев приблизил к себе Ксению, которая не в состоянии была вымолвить слово; один из младших священнослужителей надел на нее пурпуровую мантию, а на голову – шапочку с золотым венцом, на подобие той, которая была надета на Пугачеве.

– Вот наша супруга благоверная и ваша царица и государыня! – воскликнул Пугачев.

Матвей Скребкин и казаки, окружавшие ступени алтаря, опустились на колена и верноподданнически склонили головы.

Пугачев обнял Ксению, которая, подняв на него свой взор, едва слышно прошептала:

– Мой супруг, мой бог и повелитель!..

Затем она в полубесчувственном состоянии склонилась на колена и поцеловала руку Пугачева, между тем как вся церковь и улица на далекое пространство огласились бурными криками:

– Да здравствует царь Петр Федорович. Да здравствует царица-матушка Ксения Матвеевна!

Чумаков также склонил колена и молитвенно сложил руки, но его взоры были опущены, лицо сохраняло мертвенную бледность, а с дрожащих губ среди тихого, прерывистого дыхания срывались дикие проклятия.

Пугачев тем же торжественным порядком возвратился в занятый им дом. На этот раз Ксения ехала с ним рядом.

В то время как в одном из обширнейших покоев дома собирались старшины казацкие и офицеры перешедших на сторону самозванца отрядов, чтобы вместе с новоявленным царем приступить к блестящему пиршеству, по улицам города, наполненным ликующей толпой, ездили глашатаи и читали манифеста нового государя, в котором объявлялось об уничтожении крепостного права и освобождении от податей за один год, а также сообщалось народу о приговоре над Екатериною Алексеевной и новом бракосочетании царя Петра Федоровича.