Текст книги "Кровь среди лета"

Автор книги: Оса Ларссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

~~~

Инспектор Анна-Мария Мелла сидела, откинувшись на спинку стула, в комнате заседаний полицейского участка. На сегодня здесь было назначено совещание в связи с обнаружением бумаг из сейфа Мильдред Нильссон. Кроме Анны-Марии здесь присутствовали двое мужчин: ее коллеги Свен-Эрик Стольнакке и Фред Ульссон.

На столе лежало порядка двадцати писем, в основном во вскрытых конвертах.

– Начнем, пожалуй, – сказала Анна-Мария, после чего они с Фредом Ульссоном, надев резиновые перчатки, приступили к чтению.

Свен-Эрик сжал руки в замок и положил их на стол. Его усы, в обычном состоянии похожие на пышный беличий хвост, стояли торчком и больше напоминали щетку. Вид у Свена-Эрика был такой, будто он вот-вот кого-нибудь убьет. Он медленно надел свои резиновые перчатки, словно готовясь к выходу на боксерский ринг.

Одно за другим полицейские просматривали письма. Большинство из них было от прихожан, обращающихся к священнику со своими бедами. Речь шла о разводах и смертях, супружеских изменах и проблемах с детьми.

Анна-Мария показала бумагу.

– Это невозможно читать! – возмутилась она. – Как будто этими страницами обворачивали мокрый телефонный провод.

– Дай сюда, – протянул руку Фред Ульссон.

Сначала он поднес листок так близко к лицу, что тот почти коснулся носа, а затем стал медленно отводить его от глаз и в конце концов принялся читать письмо, держа его на расстоянии вытянутой руки.

– Это вопрос техники, – сказал Фред Ульссон, то щуря глаза, то широко раскрывая их. – Сначала видишь маленькие слова типа «я» или «да», а потом восстанавливаешь текст, исходя из них. Я займусь этим позже.

Ульссон отложил это письмо и вернулся к тому, которое читал раньше. Фред любил такую работу: рыться в компьютерных базах, сортировать, сверять списки, искать людей, не имеющих постоянного места жительства. «Истина где-то рядом», – говорил он в таких случаях, усаживаясь за стол. Фред задействовал свои обширные связи в адресных бюро и разных социальных организациях, ему помогало множество информаторов.

– А это что такое?

С этими словами Фред Ульссон показал коллегам письмо, написанное на розовом листке бумаги с изображением скачущей лошади с развевающейся гривой.

– «Твое время пришло, Мильдред, – прочитал он. – Скоро правду о тебе узнают ВСЕ. Ты проповедуешь ЛОЖЬ и живешь во ЛЖИ. И от твоей ЛЖИ многие устали». Так, так, так…

– Положи в пакет, – сказала Анна-Мария. – С самых интересных мы снимем копии и пошлем в ГКЛ… [21]21
  ГКЛ – Государственная криминалистическая лаборатория, находится в Линчёпинге.


[Закрыть]О черт!

Фред Ульссон и Свен-Эрик Стольнакке, как по команде, подняли глаза.

– Взгляните на это!

Анна-Мария показывала коллегам развернутый листок бумаги.

Это был рисунок, изображающий болтающуюся в петле женщину с длинными волосами. Вокруг ее тела извивались языки пламени, сзади виднелся могильный холм с крестом. Рисунок, без сомнения, был выполнен умелой рукой. «Не профессионал, но довольно искусный художник-любитель», – подумала Анна-Мария.

– Что там написано внизу? – спросил Свен-Эрик.

– «Твой час близок, Мильдред!» – прочитала в ответ Анна-Мария.

– Это же… – начал Фред Ульссон.

– Немедленно в Линчёпинг, в лабораторию! – разволновалась Анна-Мария. – Там могут быть отпечатки… я позвоню им и скажу, что это срочно.

– Займись этим сейчас, – согласился Свен-Эрик, – а мы с Фредом разберем остальные.

Анна-Мария положила рисунок и конверт, в котором он был, в отдельные пластиковые пакеты и быстро вышла из комнаты. Фред Ульссон сосредоточенно склонился над оставшейся кучей.

– А вот еще лучше. – Он вытащил очередной листок и поднес его к глазам. – Здесь написано, что она чертова истеричка и мужененавистница и «мы еще доберемся до тебя, проклятая сука, остерегайся, иначе не видать тебе собственных внуков»… О каких внуках идет речь, у нее ведь как будто не было детей?

Свен-Эрик все еще смотрел на дверь, за которой скрылась Анна-Мария. Целое лето эти бумаги пролежали в сейфе, в то время как он и его коллеги ощупью искали хоть какую-нибудь зацепку.

– Чертов пастор, – выругался он. – Как он мог утаить от меня, что у Мильдред Нильссон был свой собственный сейф в консистории!

Фред Ульссон молчал.

– Я просто горю от нетерпения прижать этих господ к стенке! – продолжал возмущаться Стольнакке. – Чем мы здесь занимаемся, в конце концов!

– Но ведь Анна-Мария обещала Ребекке Мартинссон… – начал Фред Ульссон.

– Однако я ничего никому не обещал, – прошипел Свен-Эрик и так ударил ладонью по столу, что тот затрясся.

Потом он поднялся и развел руками.

– Не волнуйся, – обратился Свен-Эрик к Ульссону. – Я не наделаю глупостей. Просто мне… я не знаю… надо собраться с мыслями.

С этими словами Стольнакке покинул комнату, громко хлопнув дверью.

Фред Ульссон облегченно вздохнул и вернулся к письмам. Он любил работать в одиночку.

~~~

Пастор Бертил Стенссон и его помощник Стефан Викстрём осматривали в консистории сейф с бумагами Мильдред Нильссон. Ребекка Мартинссон вернула им все ключи.

– Держи себя в руках, – повторял Бертил Стенссон, – не забывай о…

Он оборвал фразу и кивнул в сторону кабинета, где сидели секретарши. Стефан Викстрём посмотрел на своего шефа. Лицо пастора приняло озабоченное выражение: морщины разгладились, а рот сжался в куриную гузку. На Стенссоне была дорогая ярко-розовая рубашка – выбор дочери. Она гармонировала по цвету с его загорелой кожей и взъерошенной седой шевелюрой, однако низенький и плотный пастор походил в ней на золотистого хомячка.

– Где письма? – спросил Стефан Викстрём.

– Может, она сожгла их? – предположил пастор.

– Мне она говорила, что хранит их. – Голос Викстрёма выдавал его волнение. – Что, если они попали к кому-нибудь из членов «Магдалины»? Что я скажу своей жене?

– Ничего не говори, – спокойно ответил Бертил Стенссон. – Я свяжусь с Эриком. В конце концов, ему надо передать ее драгоценности.

Оба замолчали. Стефан Викстрём смотрел на шкаф. Он надеялся достать из сейфа письма Мильдред и наконец вздохнуть с облегчением. Но теперь… Она держала его за горло так же крепко, как и при жизни.

«Чего ты хочешь от меня, Господи? – мысленно взмолился Стефан. – Сказано, что Ты каждому даешь крест по силам его, но я доведен до предела».

Он чувствовал себя в ловушке. Его загнали в угол, – Мильдред, его жена, его начальник, требующий, чтобы он только отдавал, ничего не получая взамен. После смерти Нильссон он особенно остро ощущал давление со стороны Бертила. Если раньше ему казалось, что пастор относится к нему, как отец к сыну, то теперь он видел другое. Он у Стенссона под каблуком. Он читал в глазах секретарш все, что говорил о нем пастор за его спиной; глядя на них, он будто слышал голос Бертила Стенссона: «Стефану сейчас тяжело. Он гораздо чувствительнее, чем можно подумать». «Чувствительнее» значит «слабее». Не осталось незамеченным и то, что пастор стал посещать его службы. Так или иначе, но об этом быстро узнали все. Стефан чувствовал себя униженным и беспомощным.

«Я могу исчезнуть, бросить все, – думал он. – Господь заботится даже о воробьях».

В июне Мильдред неожиданно ушла из его жизни. Но теперь она вернулась, а вместе с ней и ее группа «Магдалина». Они требовали увеличить количество женщин-священников в пасторате. И Бертил, похоже, забыл, какой на самом деле была Нильссон. Сейчас он вспоминает о ней совсем в другом тоне. Мильдред имела большое сердце, вздыхает он. Она была более талантливым проповедником, чем он сам. Это значит, гораздо лучшим, чем Стефан, поскольку в этом качестве Викстрём уступал пастору.

«Во всяком случае, никто не обвинит меня во лжи, – рассуждал Стефан Викстрём. – Мильдред сеяла раздор и смуту. Она соблазнила этих несчастных женщин, но вместо бальзама дала им в руки огонь. Несмотря на ее смерть, это остается фактом».

Мильдред возмутила эти сломленные жизнью души. Однако Стефану тяжелее было принять то, что и он сам не избежал их участи.

«И все-таки я не такой, как они, – утешал себя он. – Со мной все иначе».

Стефан Викстрём смотрит на дверь сейфа и вспоминает осень девяносто седьмого года.

Тогда пастор Бертил Стенссон вызвал к себе его и Мильдред Нильссон на совещание. Кроме них он пригласил пробста [22]22
  Пробст – административная должность священника в церкви Швеции.


[Закрыть]Микаэля Берга, ответственного за кадровые вопросы в пасторате. Это был мужчина лет пятидесяти, в поношенных брюках и с тонкими, словно прилипшими к макушке волосами. В то время он весил килограммов на пятнадцать больше, чем сейчас. Берг сидел на стуле, выпрямив спину, и тяжело дышал. Его руки постоянно двигались: он то поправлял волосы, то снова клал руки на колени.

Стефан сидел напротив него, стараясь оставаться внешне невозмутимым. До сих пор ему это удавалось. Другие могли нервничать и время от времени повышали голос, но только не он.

С минуты на минуту ждали Мильдред. Она предупреждала, что задержится в школе на молитве.

Бертил Стенссон морщил лоб и поминутно выглядывал в окно.

И вот появилась Мильдред. Она постучала в дверь и вошла, не дожидаясь ответа. Щеки ее раскраснелись, а на влажных от сырого осеннего воздуха волосах стали заметны завитки.

Мильдред бросила куртку на спинку стула и налила себе из термоса кофе.

Бертил Стенссон огласил повестку дня. Первым пунктом пастор предлагал обсудить ситуацию вокруг Мильдред – он не сказал «вокруг Стефана», – а потом перейти к другим вопросам.

– Мне нравится, что тебя так любят прихожане, – обратился Бертил к Нильссон. – Однако вся эта война полов в нашем пасторате не может меня не беспокоить. Здесь надо что-то менять.

Стефан чуть не подскочил на своем стуле.

– Но я не женоненавистник, – смущенно пробормотал он.

– Нет, однако тебя выставляют именно таким. – С этими словами Бертил Стенссон положил на стол последний номер местной газеты.

Ни у кого не возникло необходимости брать его в руки, этот номер читали все. «Женщина-священник дает ответ» – гласил заголовок. В статье рассказывалось о последней проповеди Мильдред Нильссон. Она напоминала, что стола – одежда женщин Древнего Рима, однако с третьего века используется в качестве литургического облачения священников. «Таким образом, – далее приводились слова самой Мильдред, – одежда современных пасторов по происхождению женская. Я не против рукоположения мужчин, – говорила далее Мильдред, – потому что в этом вопросе нет различия ни между мужчиной и женщиной, ни между эллином и иудеем».

Газета не обошла вниманием и Стефана. «Стефан Викстрём, – писал журналист, – не считает себя лично задетым словами Мильдред Нильссон. Он любит женщин, но предпочел бы не видеть их в священническом облачении».

Сердце Стефана замерло. Он чувствовал себя обманутым. Да, именно это он и говорил, но в совершенно другом контексте. Журналист спросил его: «Вы любите своих братьев. А как насчет сестер? Вы женоненавистник?» И он честно ответил, что нет, ни в коем случае. Он любит женщин. «Однако предпочли бы не видеть их в священническом облачении?» «Нет», – ответил Стефан. Вот какой был разговор в общих чертах. Викстрём не вкладывал в свои слова никакой оценки, не устанавливал никакого ранжира. Он полагал, что работа диаконисы не менее важна, чем священника.

Пастор сказал, что не хотел бы видеть никаких ответных действий со стороны Мильдред.

– А со стороны Стефана? – спокойно спросила она. – Ни он, ни его семья не приходят на мои проповеди. У нас никогда не было совместных конфирмаций, потому что Стефан отказывается со мной работать.

– Я не могу игнорировать слова Священного Писания, – отвечал Викстрём.

Мильдред нетерпеливо тряхнула головой. Бертил старался выглядеть невозмутимым. «Они много раз слышали это раньше, – подумал Стефан. – Тем не менее правда остается правдой».

– Иисус выбрал себе в ученики двенадцать мужчин, – говорил Викстрём. – Первосвященник также всегда был мужчиной. Сколько же можно закрывать глаза на Священное Писание в угоду преходящим социальным ценностям?

– При этом все апостолы, равно как и первосвященники, были евреи, – заметила Мильдред. – Как с этим? И потом, перечитай Послание к евреям, там сказано, что наш первосвященник – Иисус.

Бертил сделал останавливающий жест рукой. Это означало, что он не желает продолжения этой бесконечной дискуссии.

– Я уважаю оба ваши мнения, – сказал он. – И я постараюсь не допустить, чтобы женщины-священники работали под твоим началом, Стефан. Однако я прошу вас обоих поддержать и меня, и общину в этот трудный момент. Воздержитесь от публичной полемики, по крайней мере с церковной кафедры.

Строгое выражение лица пастора сменилось на примирительно-спокойное. Он, казалось, даже подмигнул Мильдред в знак понимания.

– Призываю вас сосредоточиться на нашей общей задаче. Я ничего не хочу больше слышать о гендерных проблемах и засилье мужчин в нашей церкви. И уж поверь мне, Мильдред, Стефан не ходит на твои проповеди вовсе не потому, что игнорирует тебя как священника.

Выражение лица Мильдред не изменилось. Она пристально посмотрела Стефану в глаза, словно ожидая его ответа.

– Есть Священное Писание, – повторил Викстрём. – Я не могу закрывать на него глаза.

– Мужчины избивают женщин, – сказала Мильдред. Потом перевела дыхание и продолжила: – Мужчины используют их, ни во что не ставят, издеваются над ними, убивают. Мужчины отрезают женщинам половые органы и отнимают жизнь у новорожденных девочек, они заставляют женщин прятать лица и запирают их на замок. Мужчины насилуют женщин, не дают им получить образование, платят меньшую зарплату, не допускают к государственной власти, препятствуют в получении священнического сана. Я не могу закрывать на это глаза.

На несколько секунд в комнате воцарилась тишина.

– Имена, Мильдред, – тихо потребовал Бертил.

– Она нездорова, – задыхаясь, проговорил Стефан. – Ты считаешь меня… Ты ровняешь меня с женоненавистниками. Это не дискуссия, это клевета, и я не намерен…

– Что именно? – спросила она.

Оба они встали. Где-то за спиной раздавались призывы Бертила Стенссона и Микаэля Берга успокоиться и сесть.

– Что именно из сказанного клевета?

– Здесь не место таким дискуссиям, – растерянно проговорил Викстрём. – Дальше так продолжаться не может. Я не намерен работать с… Мы не можем работать вместе, ты видишь это сама.

С этими словами Стефан устремился прочь из комнаты.

– Ты никогда не мог работать со мной, – услышал он за спиной слова Мильдред.

Пастор Бертил Стенссон молча смотрел на шкаф. Он знал, что молодой коллега ждет от него слов утешения. Но что он мог ему сказать?

Конечно же, Мильдред не сжигала писем и не выбрасывала их. Знать бы, где они! Сейчас он порядком злился на Стефана за то, что тот в свое время ничего не сказал ему об этом.

– А больше ты ничего от меня не скрываешь? – спросил он.

Стефан Викстрём посмотрел на свои руки. Молчание – тяжкий крест.

– Нет, – ответил он.

К своему изумлению, Бертил Стенссон чувствовал, что ему не хватает Мильдред. Да, он был потрясен и сбит с толку ее смертью, но не думал, что будет по ней так тосковать.

Вероятно, он не всегда принимал справедливые решения как по отношению к ней, так и к Стефану. Однако тогда это казалось вполне оправданным. Стефан всегда старался угодить ему и… смешно сказать… восхищался своим начальником. Теперь, когда Мильдред нет, все это видится такой суетой, мышиной возней… Да, они из последних сил старались ужиться друг с другом, его маленькие дети. Он наблюдал много раз, как отчаянно пытались они сохранить баланс. Дети, несмотря на то что ей перевалило за пятьдесят, а ему за сорок.

Она умела выводить из себя, даже не прилагая к этому никаких усилий.

Взять хотя бы тот обед на тринадцатый день Рождества. Каким же мелочным кажется теперь Бертил сам себе, вспоминая тот случай! Но кто знал тогда, что это Рождество окажется для Мильдред последним?

Подобные мероприятия с некоторых пор стали традицией в их пасторате. Стефан и Бертил сидели напротив Мильдред, официанты накрывали десерт. Мильдред говорила о напряженном периоде работы на Рождество, который уже миновал, о недавно перенесенной простуде и тому подобном. Она вошла в раж, хватала со стола разные предметы, отчаянно жестикулировала. Неожиданно в одной ее руке оказалась солонка, а в другой перечница. Мильдред столкнула их друг с другом, потом поставила на стол так, что все вокруг заходило ходуном. Она ткнула пальцем в стеариновую свечу, и Бертил увидел, как Стефан вцепился в край стола, пытаясь удержать подсвечник в равновесии. «Осторожнее!» – закричал он.

Ее бокал с вином все еще стоял нетронутый, ожидая своей очереди, словно ферзь на шахматной доске.

Когда же Мильдред затем заговорила о волчице, о которой на Рождество как раз писали газеты, то, совершенно забывшись, просыпала перец и соль на скатерть возле тарелок Бертила и Стефана. Тут настал черед и бокала с вином. Вовсю размахивая им, Мильдред говорила, что волчица пришла из-за русской и финской границы. Щеки ее раскраснелись, все вокруг нее летело, опрокидывалось и дрожало. Бертила и Стефана смутили ее бесчинства за столом. «Потише, пожалуйста», – урезонивали они ее.

Мильдред полагала, что нужно основать фонд в защиту волчицы. Ведь церковь – землевладелец и просто обязана защитить зверя.

Пастора впечатлило ее поведение, и он перешел в контратаку.

– Я полагаю, что церкви следует заниматься своим основным делом, – сказал он, – работать с прихожанами. Это принципиально. Нам не нужны эти леса. Управление капиталами надо передать другим.

Однако Мильдред не соглашалась.

– Наша задача – блюсти эту землю. Церковь владеет не капиталами, а землей, которой мы должны управлять по справедливости. Сейчас эта волчица ступила на территорию Швеции и рыщет по церковным угодьям. Если мы ее не защитим, она не проживет долго, ты это знаешь. Какой-нибудь охотник или…

– Но фонд…

– Наша задача – помешать этому. Имея деньги и поддержку Общества охраны природы, мы сможем следить за волчицей и оберегать ее.

– Тем самым мы оттолкнем от себя людей, – возразил Бертил. – Церковь должна оставаться домом для всех: охотников, саамов, любителей животных. Поэтому нам не следует занимать в этом вопросе столь жесткую позицию.

– А как же управление нашими территориями? – спрашивала Мильдред. – Мы поставлены здесь, чтобы охранять эту землю, а значит, и заботиться об исчезающих видах. Как же можно нам не иметь своей позиции в этом вопросе? Если бы церковь всегда делала то, что должна, разве было бы у нас до сих пор рабство?

Это прозвучало почти смешно. Она всегда преувеличивала.

Бертил Стенссон закрыл дверцу сейфа, повернул ключ и засунул его в карман. В феврале Мильдред основала свой фонд. Ни он, ни Стефан Викстрём ей не препятствовали.

Эта ее идея изначально не нравилась пастору, хотя сейчас Бертила больше раздражала собственная трусость. Он боялся выглядеть со стороны жестоким и еще бог знает чего. Однако он заставил Мильдред согласиться на менее провокационное название для нового учреждения: вместо Фонда защиты волков на Севере – Фонд защиты диких животных общины в Юккас-ярви. Сам он, Стефан Викстрём и Мильдред Нильссон получили право первой подписи.

Позже, весной, когда Стефан уехал с детьми навестить мать в окрестностях Катринехольма и долго не возвращался, Бертил совсем забыл об этом деле.

Сейчас же он злился на себя, вспоминая собственную слабость.

«Но Стефан тоже мог что-нибудь возразить», – думал он себе в оправдание.

~~~

Ребекка остановила автомобиль на площадке перед домом своей бабушки в Курраваара. Винни выскочил из салона и с любопытством побежал осматривать окрестности.

«Как счастливая собачонка», – подумала Ребекка, провожая его взглядом за угол дома. На несколько секунд ей стало стыдно: нельзя сравнивать человека с собакой. В сером небе светило холодное сентябрьское солнце. Высохшая осенняя трава волновалась под порывами ветра. Вдалеке виднелись моторные лодки. Отлив. Тишину нарушал лишь доносившийся откуда-то звук дисковой пилы. Бриз касался лица, словно ласковая ладонь.

Ребекка снова взглянула на дом. Окна производили удручающее впечатление. Рамы надо было снять, зачистить, зашпатлевать и покрасить в зеленый цвет, как раньше. Ребекка вспомнила, что на лестнице, ведущей в подвал, хранятся упаковки минеральной ваты, которая защищает от холода, инея и грибка на стенах. Ее нужно достать, погреб – утеплить, изолировать и оборудовать вентиляторами. Привести в порядок. И пока не поздно, спасти теплицы с черными провалами окон.

– Пойдем в дом! – крикнула она Винни, который в это время дергал дверь красного дровяного сарая.

Винни послушно поплелся к ней через картофельные грядки. Ботинки вязли в земле.

– Ты, – показал он на Ребекку, когда они поднимались на крыльцо.

– Ребекка, – ответила она. – Меня зовут Ребекка.

Винни кивнул. Он уже много раз спрашивал ее об этом, но ни разу не обратился к ней по имени.

Они поднялись по лестнице на бабушкину кухню. Воздух здесь был сырой и более холодный, чем снаружи. Винни вошел первым и принялся беззастенчиво выдвигать ящики в гардеробе и кухонных шкафчиках, дергать за всевозможные дверцы.

«Отлично, – рассудила про себя Ребекка. – Пусть выпустит призраков».

Ей нравилось смотреть на его грузную фигуру, ловить обращенную к ней хитрую косую улыбку. Все-таки здорово, что она взяла его с собой!

«Настоящий рыцарь», – подумала она.

Опустившись на диван рядом с Винни, доставшим откуда-то картонную коробку с комиксами, Ребекка почувствовала себя в полной безопасности. Винни выбирал то, что ему нравится: прежде всего яркие цветные комиксы про Дональда Дака. «Бастера», «Агента Х9» и «Фантом» он положил обратно в коробку.

Ребекка огляделась вокруг и погрузилась в воспоминания. Крашенные в синий цвет стулья окружали старый раскладной стол. Гудел холодильник. На кафельной стене над черной плитой красовались наклейки с изображениями разных специй. Возле дровяной печи стояла электрическая с пластмассовыми оранжевыми и коричневыми ручками. Во всем чувствовалась бабушкина рука. На деревянных полках над плитой громоздились кастрюли и черпаки из нержавейки, хранились высушенные травы. До сих пор там висела фотография Инги-Лиль – жены дяди Аффе. А рядом пучок кошачьих лапок, пижма, лютик, тысячелистник и несколько веточек бессмертника из цветочного магазина, которых не было в бабушкино время.

Ребекка помнит вязанные руками бабушки коврики в углу на полу и на диване. Швейную машину с ножным приводом бабушка накрывала вышитой салфеткой. На стене висел поднос, который дедушка сделал из спичек, когда болел. На подушки надевались наволочки с плетеными кружевами.

«Смогла бы я жить здесь?» – спрашивала себя Ребекка.

Она взглянула в окно на луг. Похоже, его никто не косил и не жег в последнее время. Повсюду виднелись большие кочки, трава пробивалась сквозь слой прошлогодней гнили. И земля, конечно же, изрыта полевками. Отсюда Ребекке хорошо была видна и крыша сарая. Что спасать в первую очередь? При одной этой мысли у нее опускались руки. Брошенный дом медленно умирал. В нем прекратилась жизнь, и он начал разлагаться, оседать, покрывался трещинами и плесенью.

«С чего начать? – спрашивала себя Ребекка. – Только с окнами работы на целый день. Я не смогу перекрыть крышу, а выходить на балкон давно уже опасно».

И тут все вокруг затряслось. Дверь снова захлопнулась. Маленькие часы с боем и надписью «Зазвенела тут береза, тут веселая запела», [23]23
  Строка из «Калевалы» в переводе Л. П. Бельского.


[Закрыть]висевшие над дверью, угрожающе задрожали, и внутри у них как будто что-то хрустнуло. На лестнице раздался знакомый голос. Это Сиввинг! Он тяжело преодолевал ступеньку за ступенькой, миновал прихожую и наконец оказался в гостиной.

Бабушкин сосед. Крупный мужчина с мягкими седыми волосами. Желто-белая военная сорочка выглядывала из-под синей нейлоновой куртки. Он широко улыбался. Ребекка встала.

– Ребекка! – Сиввинг в два прыжка пересек комнату и обнял старую знакомую.

Здесь не в почете нежности, даже по отношению к маленьким детям. Но сейчас Ребекке было наплевать на все. Она закрыла глаза на несколько секунд и крепко прижалась к Сиввингу. Потом они оттолкнули друг друга, чтобы перевести дух. Не считая рукопожатий, ни один человек не касался Ребекки после того случая в Кируне. Кроме, пожалуй, Эрика Рюдена, приветствовавшего ее на празднике в Лидё, да врачей, которые брали у нее на анализ кровь полгода назад.

Наконец Сиввинг Фъельборг выпустил ее из объятий, однако продолжал держать за левое плечо.

– Как ты? – спросил он.

– Хорошо, – улыбнулась она.

На мгновение его лицо стадо серьезнее. Он выпустил руку Ребекки и снова улыбнулся.

– Ты с приятелем?

– Да, это Винни.

Юноша погрузился в мир Дональда Дака. Трудно сказать, читал ли он подписи или только разглядывал картинки.

– Ну, в таком случае пойдемте ко мне и перекусим. У меня ведь тоже есть что посмотреть. Как насчет сока и булочек, Винни? Или ты пьешь кофе?

Ребекка и Винни послушно побрели за Сиввингом.

«Сиввинг, – улыбаясь, думала Ребекка. – Это как глоток свежего воздуха».

Дом Фъельборга стоял по другую сторону дороги. Ребекка рассказала соседу, что прилетела в Кируну в служебную командировку, но решила взять короткий отпуск. Сиввинг не задавал лишних вопросов, например почему она не живет в Курраваара. Ребекка заметила, что сосед подволакивает правую ногу, а его правая рука безжизненно болтается, но тоже ни о чем его не спросила.

Сиввинг жил в котельной в подвале. Это помещение не требовало уборки, и здесь было не так одиноко. Оставшаяся часть дома использовалась, только когда дети или внуки приезжали его навестить. Но в подвале царил уют. На покрытых темным лаком полках стояла посуда и разная домашняя утварь. Здесь же имелись кровать, кухонный шкафчик, стол, комод и электрическая плита.

На лежанке для собак рядом с кроватью отдыхала его сука Белла в окружении четырех щенков. При виде гостей она завиляла хвостом и вскочила. Погладить себя не дала, только несколько раз ткнулась в их руки носом и лизнула хозяина.

– Милая старушка, – сказал Сиввинг. – Как думаешь, Винни, хороша, а?

Но Винни, похоже, не слышал. Он не отрываясь смотрел на щенков, и лицо его будто светилось.

– Да… – промямлил он, потянувшись за одним из них.

– Осторожно! – предупредила Ребекка.

– Не волнуйся, – успокоил ее Сиввинг. – Белла умная мамаша, ей можно доверять.

Оставшись на лежанке с тремя щенками, собака неотрывно следила за Винни, который, взяв на руки четвертого, уселся, прислонившись к стене. Щенок проснулся и принялся изо всех сил дергать Винни за рукав рубашки.

– Такое чувство, что у них срабатывает выключатель. То спят как убитые, а потом вдруг – раз! – и начинают носиться.

Они пили кофе молча. Винни лег на спину, а щенок ползал у него по ногам и животу и отчаянно трепал его одежду. Белла не упустила случая поклянчить булочку со стола. Она уселась у ног Ребекки с разинутой пастью, из которой стекала струйка слюны.

– Ты хорошо воспитана, – засмеялась Ребекка.

– Место! – приказал Сиввинг Белле, махнув рукой.

– Похоже, она оглохла на то ухо, которое повернула к тебе, – заметила Ребекка.

– Я сам виноват во всем, – признался Сиввинг. – Но когда живешь один, волей-неволей начинаешь им потакать, а потом…

Ребекка кивнула.

– Послушай, – вдруг обратился к ней Сиввинг. – А ведь здорово, что ты явилась сюда с таким крепким парнем. Вы поможете мне починить мостик. Я хотел подтянуть его трактором, но не уверен, что он выдержит.

Затонувший мостик был тяжелым, а вода медленной и вязкой. Винни и Сиввинг стояли по обе его стороны и тащили изо всех сил. Оставшиеся отлета комары не упускали случая впиться им в шею. Разгоряченные солнцем и работой, мужчины сняли рубашки, Винни обул резиновые сапоги Сиввинга. Ребекка раздобыла себе обмундирование в доме бабушки, но обувь оказалась дырявой, и правая нога сразу же промокла. Сейчас, когда Ребекка стояла на берегу и помогала мужчинам, в сапоге у нее хлюпало, а по спине стекала струйка пота. Голова тоже была мокрой, и на коже под волосами выступила соль.

– Только так и можно почувствовать, что живешь, – простонала она.

– Тело живет, во всяком случае, – ответил Сиввинг.

Он казался довольным. Сиввинг знал, какое освобождение от душевных мук приносит физический труд. Конечно же, именно этим он и должен был ее занять.

А потом они ели суп с фрикадельками и закусывали сухарями. Сиввинг соорудил три табурета и расставил их вокруг стола. Ребекка получила сухие носки.

– Рад, что тебе нравится обед, – говорил Сиввинг, глядя на Винни, который жадно хлебал из своей тарелки, одновременно отправляя в рот сухари, смазанные толстым слоем масла с ломтиками сыра поверх. – Значит, ты вернешься сюда помочь мне.

Винни кивнул и что-то промычал в ответ набитым ртом. Белла лежала на кушетке в окружении щенков. Ее уши настороженно двигались. Она наблюдала за людьми, хотя ее глаза оставались закрытыми.

– Ты всегда желанный гость в этом доме, – продолжал Сиввинг.

Ребекка кивнула, глядя в окно.

«Здесь время движется медленно, – думает она. – Тем не менее оно не стоит на месте. Для меня этот мостик новый, а ведь ему наверняка уже много лет. И это не Мирри, кошка Ларссонов, промелькнула в траве, та давно уже умерла. Я не знаю, как зовут собаку, которая лает где-то вдалеке, а раньше я различала их всех. Я помню сердитый и воинственный голос пса Пилькки. Он долго не умолкал. Сиввинг скоро не сможет сам убирать снег во дворе и готовить пищу. Может, мне стоит здесь остаться?»