Текст книги "Подмастерье Элвин"

Автор книги: Орсон Скотт Кард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

Элвин услышал, как в спальне заворочалась Герти, и один из сыновей кузнеца тихо заплакал – последний шум перед пробуждением. Элвин потянулся и почувствовал, как затекшие за ночь мускулы приятно заныли, пробуждаясь к жизни и готовясь к трудному дню в кузнице рядом с пылающим огнем.

Глава 10
ПРОЩАНИЕ

Сон Пегги был не столь крепок и долог, как сон Элвина. Его битва закончилась; он мог спать сном победителя. Однако для нее все только начиналось.

Проснулась Пегги ближе к вечеру и обнаружила себя в постели, на чистых льняных простынях. Тело сводило от усталости, голова болела. На Пегги была надета ночная рубашка, хотя сама она не помнила, как разделась. Зато помнила песенку Иволги, помнила, как Артур Стюарт перекладывал птичье пение на человеческий язык. Потом она заглянула в огонь сердца Элвина и увидела, что тропки будущего вновь появились там – но Пегги на них по-прежнему не было. После этого в памяти Пегги наступил провал. Миссис Модести, наверное, раздела ее и уложила в кровать, несмотря на то что солнце уже клонилось к полудню.

Она перекатилась на бок, таща прилипшую к спине и пропитавшуюся потом простыню. Элвин все-таки одержал победу; урок им усвоен; теперь Рассоздателю будет непросто подобраться к юноше. Заглянув в будущее Элвина, Пегги не увидела там никакой опасности. После случившегося Рассоздатель наверняка заляжет где-нибудь, ожидая следующей удобной возможности, или вновь обратится к помощи своих человеческих прислужников. Может, к преподобному Троуэру опять явится Посетитель, или еще какая заблудшая душа, тянущаяся к злу, примет Рассоздателя в учителя. Опасности в этом не было – по крайней мере сейчас.

Однако Элвин по-прежнему не знает, что значит быть Творцом, и не умеет управлять своей силой, так что победа над Разрушителем еще не одержана. Хрустальный Город никогда не будет возведен, а он должен быть построен, иначе жизни Элвина – и жизни Пегги, надеющейся помочь ему, – скоро придет конец.

Вырвавшись из объятий лихорадочного сна, Пегги задумалась над тем, что будет дальше. Элвин должен подготовить себя, возобладать над собственными человеческими слабостями. Если есть в мире какие-нибудь знания относительно искусства или науки Творения, у Элвина нет ни единой возможности ими овладеть. Его школа – кузница, а учитель – жаркий горн. Чему он там научится? Неужели тому, что людей можно изменить только убеждениями и упорным трудом, мягкостью и кротостью, неизбывной любовью и добротой? Нет, научить Элвина величию может лишь тот, кто обладает им.

"Все, мое обучение в Дикэйне подошло к концу.

Миссис Модести, вы преподали мне немало уроков, и все их я прилежно затвердила. Так что я с достоинством понесу титул, к которому вы меня готовили. Титул, который делает честь любой леди.

Титул госпожи".

Ее мать вся округа знала как тетушку Гестер. Тетушками называли многих, но мало кто может заслужить искреннее почтение. Редкая женщина производит на окружающих людей такое впечатление, что ее хочется назвать не тетушкой, а госпожой. Как, к примеру, миссис Модести никогда не звали «мэм». «Мэм» – так можно обратиться к кому угодно.

Пегги поднялась с постели. Голова ее слегка поплыла, и ей пришлось ухватиться за спинку кровати. Подождав чуть-чуть, она опустила ноги на деревянный пол. На цыпочках она подошла к двери, однако ее уже услышали – по лестничным ступенькам застучали туфельки миссис Модести.

Пегги остановилась перед зеркалом и взглянула на свое отражение. Волосы после сна взъерошены, некоторые пряди слиплись от пота. На щеках рубцы от подушки. Однако она увидела лицо таким, каким его научила видеть миссис Модести.

– Мы с тобой славно поработали, – раздался позади голос миссис Модести.

Пегги не обернулась. Она и так знала, что ее учительница вошла в комнату.

– Женщина должна знать, что она прекрасна, – сказала миссис Модести. – Сотворив Еву, Господь наверняка дал ей какое-нибудь стеклышко или отполированную серебряную пластинку, в которую Ева могла поглядеться и увидеть, что явилось очам Адама.

Пегги повернулась и поцеловала миссис Модести в щеку.

– То, что вы сделали из меня, замечательно, – сказала она.

Миссис Модести поцеловала ее в ответ, но, отстранившись, Пегги заметила слезы в глазах женщины.

– И вскоре мне придется потерять тебя.

Пегги не привыкла выставлять чувства напоказ. Тем более она не ожидала, что решение, в котором она сама сомневалась, будет так заметно.

– Потерять?

– Я научила тебя всему, чему могла, – продолжала миссис Модести. – Но прошлой ночью я поняла, что тебе нужно нечто такое, чем я никогда не располагала. Тебя ждет работа, которая вряд ли кому под силу.

– Я всего лишь хочу стать верной женой Элвину.

– Для меня это было начало и конец, – произнесла миссис Модести.

Отвечая, Пегги специально выбирала правдивые слова, а следовательно, добрые и прекрасные:

– Возможно, все, что нужно мужчине от женщины, заключается в том, чтобы она любила, была мудра и заботлива, как поле цветов, на котором он сможет превратиться в бабочку, чтобы пить сладкий нектар из ее бутонов.

– Ты слишком добра ко мне, – грустно улыбнулась миссис Модести.

– Но Элвина ждет нелегкий труд, и ему не нужна красавица, которая будет любить и холить его после трудового дня. Ему нужна женщина, способная подхватить его ношу.

– Куда же ты направишься?

Пегги ответила, ни секунды не задумываясь над своими словами:

– В Филадельфию.

Миссис Модести удивленно посмотрела на нее, как бы говоря: «Так ты уже все решила?» На ресницах ее дрожали капли слез.

– Там расположены лучшие университеты, – торопливо принялась объяснять Пегги. – К тому же обучение в них бесплатное, да и знаний они дают куда больше, чем закоснелые религиозные школы Новой Англии или напыщенные заведения, которые посещают потомки южных лордов.

– Значит, твой отъезд не так уж внезапен, – сказала миссис Модести. – Ты давным-давно решила уехать, только подыскивала, куда именно.

– Нет, все было решено именно сегодня. Может, я действительно подыскивала, куда мне лучше направиться, но делала это невольно. Я прислушивалась к разговорам, и когда решение было принято, ответ сам собой всплыл у меня в голове. В Филадельфии есть специальная школа для женщин, но главное – там есть библиотеки. Я не получила официального образования, но, возможно, я как-нибудь смогу убедить совет принять меня.

– Никаких убеждений не потребуется, если ты прибудешь с рекомендательным письмом от губернатора Сасквахеннии, – возразила миссис Модести. – И с письмами от других влиятельных персон, которые прислушиваются к моим советам.

Пегги ничуть не удивилась тому, что миссис Модести не отказала ей в помощи, хотя решение Пегги было очень неожиданным, даже несколько бессердечным. И Пегги никогда не слыла самоуверенной гордячкой, чтобы отвергать протянутую руку.

– О миссис Модести, спасибо!

– Ни разу в жизни я не встречала женщину – да и мужчину, признаться, тоже, – с такими способностями, как у тебя. Но сужу я не только по твоему дару, как бы замечателен он ни был, – такие вещи меня не привлекают. Я опасаюсь лишь того, что ты напрасно растратишь себя на этого юношу из Хатрака. Нет на свете мужчины, который заслуживал бы таких жертв.

– Заслужить… в этом-то и заключается его труд. Мой же заключается в том, чтобы найти нужные знания, когда он будет готов учиться.

Миссис Модести уже не пыталась скрыть своих чувств. Хоть она и улыбалась – она приучила себя, что любовь даже в печали должна улыбаться, – слезы ручьем катились по ее лицу.

– О Пегги, ты столькому научилась, неужели ты все-таки сделаешь эту ошибку?

Ошибку? Похоже, миссис Модести так ничему и не поверила.

– Мудрость женщины – ее дар другим женщинам, – процитировала Пегги. – Красота ее – дар всем мужчинам. А любовь – дар Господу.

Услышав собственные слова из уст Пегги, миссис Модести покачала головой:

– Так почему ж ты намереваешься отдать свою мудрость этому несчастному юноше, которого, по твоим словам, искренне любишь?

– Потому что некоторые мужчины могут любить женщину такой, какая она есть, а не за ее красивые глаза.

– Но таков ли он?

Что могла ответить Пегги?

– Он станет таким, иначе не добьется моего сердца.

Миссис Модести помедлила мгновение, как будто подыскивая те единственные слова, что могли выразить горькую правду.

– Я всегда учила тебя, что, если ты станешь целиком и полностью собой, настоящие мужчины сами будут любить тебя. Пегги, предположим, этого юношу действительно ждет трудная дорога – однако если, помогая ему, ты изменишь себе, то искренность оставит тебя, и он тебя никогда не полюбит. Ведь именно поэтому ты покинула Хатрак, ты считала, что он должен полюбить тебя такой, какая ты есть, а не за то, что ты для него сделала.

– Миссис Модести, да, я хочу, чтобы он полюбил меня. Но труд, который он должен исполнить, я люблю еще больше. Поэтому я поступаю так не ради этого юноши, а ради его жизненного пути…

– Но… – начала было миссис Модести.

Пегги приподняла бровь и легонько улыбнулась. Миссис Модести кивнула и не стала перебивать.

– Если я люблю труд его жизни больше его самого, значит, чтобы быть собой, я должна исполнить то, чего требует от меня будущее Элвина. Разве не стану я тогда еще прекраснее?

– В моих глазах – да, возможно, – кивнула миссис Модести. – Однако очень немногие мужчины способны оценить столь хрупкую красоту.

– Он любит свой труд больше жизни. Следовательно, он скорее полюбит женщину, которая примет на себя часть его ноши, нежели какую-то постороннюю красотку.

– Наверное, ты права, – покачала головой миссис Модести, – ибо я никогда не любила труд человека больше самого человека и не встречала мужчину, который ради своего пути мог пожертвовать жизнью. В том мире, который я знаю, все, чему я тебя учила, истинно. Если ты переходишь из моего мира в другой, я уже не могу тебя учить.

– Может быть, я не стану идеальной женщиной, однако проживу свою жизнь так, как должна ее прожить.

– А может, мисс Маргарет, даже самый лучший из миров не сможет распознать идеальную женщину, так что не сочти мои слова обманом, ибо вступаешь ты на неведомую мне территорию.

Это было выше Пегги. Она отбросила правила приличия, кинулась миссис Модести на грудь, поцеловала женщину и расплакалась, уверяя, что никогда не считала ее слова ложью. Но когда слезы все были выплаканы, ничего не изменилось. Пребывание Пегги в Дикэйне подошло к концу, и к следующему утру ее дорожный сундучок был уже упакован.

Все имущество, которым она обладала в этом мире, было подарено ей миссис Модести – за исключением шкатулки, которую много лет назад выточил для нее деда. И в шкатулке лежала куда более тяжкая ноша, нежели весь тот скарб, что Пегги собрала с собой в дорогу.

Она сидела в направляющемся на север поезде и смотрела, как за окном проплывают горы. Прошло не так много времени с тех пор, как Уитли Лекаринг привез ее в Дикэйн в своей коляске. Сначала Дикэйн показался ей огромным, шикарным городом; тогда она сочла, что этот город открыл ей весь мир. Теперь она знала, что мир куда больше, чем ей казалось. Она уезжала из маленького уголка планеты, перебираясь в другой маленький уголок, откуда, может, проследует дальше. И размеры городов вовсе не влияют на размеры сердец живущих в них людей.

"Я уехала из Хатрака, чтобы освободиться от твоих оков, Элвин. А вместо этого угодила в огромную, липкую сеть. Твой труд больше, чем ты, больше, чем я, и я должна помочь тебе, поскольку знаю, что ждет тебя в будущем. Если же я этого не сделаю, то больше не посмею взглянуть в зеркало.

Поэтому не так уж и важно, полюбишь ли ты меня в конце концов или нет. Впрочем, для меня это очень важно, но ход истории не переменится. Главное – чтобы нам удалось подготовить тебя к тому, что ждет впереди. Если нашей любви суждено сбыться, если ты сможешь стать мне хорошим мужем, а я тебе – верной женой, мы примем это как благословение Божье и будем радоваться ему до скончания жизни".

Глава 11
ЛОЗА

Прошло не меньше недели, прежде чем Хэнку Лозоходу удалось вернуться в Хатрак. Неделя выдалась не из лучших и прибыли никакой не принесла, потому что как он ни пытался отыскать сухой клочок земли для людей, которые наняли его рыть погреб, у него ничего не получилось.

– Здесь вся земля насквозь пропиталась влагой, – пожаловался он. – Я ж ничего не могу поделать, если ваши края такие болотистые.

Однако он все равно оказался в виноватых. Вот они, люди… Похоже, они считают, что лозоход одним взмахом руки может либо прогнать воду, либо извлечь ее из-под земли. То же самое происходит и со светлячками – в половине случаев их винят во всех бедах, хотя они всего лишь видят будущее, но изменить его не могут. От большинства людей не то что благодарности, простого понимания не добьешься.

Поэтому, возвращаясь к такому честному человеку, каким показал себя Миротворец Смит, Хэнк испытывал некоторое облегчение. Хотя и не одобрял то, как Миротворец обходится со своим учеником. Но как Хэнк мог критиковать его за это? Он себя тоже проявил не лучшим образом. Он ведь сам ни за что ни про что – потворствуя собственному тщеславию – обвинил мальчишку во всех смертных грехах, чем навлек на него гнев кузнеца. При этом воспоминании Хэнк аж поежился от смущения. «Иисус бессловесно принял и удары кнута, и венок из терний, а я сорвался, стоило какому-то ученику сболтнуть несколько глупых слов». Подобные мысли всегда повергали Хэнка Лозохода в мрачное настроение, и он с нетерпением ждал возможности извиниться перед пареньком.

Однако, как это ни печально, юношу он не встретил, хотя впоследствии не сильно горевал об этом. Герти Смит провела Хэнка Лозохода в дом и чуть ли не силой принялась потчевать его. В конце концов, чтобы проглотить еще кусочек, Хэнку пришлось бы сунуть себе в горло какую-нибудь палку и умять еду в желудке.

– Да я уже с места двинуться не могу, – взмолился Хэнк, что было истинной правдой.

Надо отдать должное, Герти Смит готовила ничуть не хуже, чем ее муж работал с железом, подмастерье подковывал лошадей, а Хэнк искал воду, – одним словом, у нее был настоящий дар к жарке-варке. Каждый обладает своим талантом, каждый так или иначе награжден Господом, и мы должны делиться своими дарами друг с другом, ибо так устроен мир, так он должен быть устроен.

Поэтому Хэнк с удовольствием и гордостью выпил свою долю воды из первого ведра, набранного из нового колодца. Вода была очень вкусной и сладкой. Его благодарили от всего сердца, и ушел он довольный. Однако, залезая на Озорницу, он вдруг вспомнил, что колодца так и не увидел. Но как он мог его пропустить?

Он объехал кузницу кругом и посмотрел там, где, по идее, должен был находиться колодец, однако на месте, которое определил Хэнк, росла высокая сочная трава, и похоже, росла она там всегда. Даже следов канавки, которую выкопал вокруг лозы подмастерье, не было видно. А колодец Хэнк нашел лишь спустя некоторое время – примерно на полпути от кузницы к дому. Ворот закрывала ладная маленькая крыша, а деревянные стенки домика подпирали ровно выложенные булыжники. Нет, быть того не может, лоза клюнула куда дальше от дома…

– О Хэнк! – окликнул его Миротворец Смит. – Хэнк, как здорово, что ты не успел уехать!

Откуда же он зовет? А, вон он, на лугу, неподалеку от того места, где Хэнк начал искать воду. Кузнец махал ему какой-то палкой, раздвоенной на конце…

– Твоя лоза, та самая, которой ты нашел воду, может, она тебе еще пригодится?

– Нет, Миротворец, спасибо. Я не использую одну и ту же лозу дважды. Ветка должна быть свежей, чтобы найти воду.

Миротворец Смит отшвырнул лозу, спустился по склону и встал как раз там, где, по мнению Хэнка, должен был располагаться настоящий колодец.

– Ну, как тебе наше творение?

Хэнк оглянулся.

– Отлично уложены камни. Если ты когда-нибудь надумаешь бросить кузницу, могу поспорить, ты без труда заработаешь себе на жизнь как каменщик.

– Спасибо, Хэнк! Но это все мой подмастерье.

– Да, повезло тебе с учеником, – кивнул Хэнк. И почувствовал неприятную горечь во рту, оставленную только что произнесенными словами. Что-то не хотелось ему продолжать разговор. Миротворец Смит неспроста окликнул его, но Хэнк никак не мог понять, в чем же здесь дело. Ай, не важно. Пора отправляться в путь-дорогу.

– До встречи, Миротворец! – крикнул он, направляя свою кобылу к дороге. – Я еще загляну к тебе за подковами, так и знай!

Миротворец рассмеялся и помахал рукой:

– Буду рад снова увидеть твою уродливую жирную морду!

Хэнк подхлестнул старушку Озорницу и погнал ее легкой рысью по дороге, которая, огибая холм, вскоре выходила к перекинутому через реку крытому мосту. Второго такого тракта, что протянулся отсюда и до самой Воббской реки, не сыскать на всем белом свете – через все речушки и ручейки переброшены ровные, крепкие мостки. Говорили, что иногда под их крышами останавливаются на ночлег путники – в самую дождливую ночь ни одна капля не проникала сквозь крепкие деревянные доски.

На крыше хатракского моста обосновались иволги – штук тридцать пташек свили здесь свои гнезда. При приближении Хэнка птицы подняли такой гомон, что, должно быть, переполошили всю округу. Жаль, что эти иволги слишком жилисты, обед из них не приготовишь. А то кто-нибудь обязательно устроил бы здесь пир на весь мир.

– Тпру, Озорница, тпру, моя девочка! – вдруг воскликнул он.

Он остановил лошадь прямо посредине моста, прислушиваясь к птичьим песенкам и вспоминая, как лоза выпрыгнула из его рук, улетев в луговую траву. Улетев к северо-востоку от того места, которое он нашел под колодец, – именно там Миротворец Смит подобрал ее, когда прощался с Хэнком.

Так что их прекрасный новый колодец располагался вовсе не там, где указал Хэнк. Все время, которое Хэнк провел в доме кузнеца, ему лгали, притворяясь, будто бы он отыскал добрый источник, хотя вода, которую он пил, была добыта из другого колодца.

И Хэнк знал, о да, он точно знал, кто выбрал то место, откуда теперь черпали воду. Вырвавшаяся из рук и улетевшая лоза подсказала ему это. Она и вырвалась потому, что этот языкастый подмастерье полез со своими советами. Теперь кузнец и вся его семья небось гогочут за спиной Хэнка. В лицо-то ему ничего не сказали, но Хэнк понял – Миротворец специально издевался над ним, посчитав, что глупый лозоход не заметит подмены.

«А я взял и заметил. Ты, Миротворец Смит, и твой подмастерье выставили меня дураком, но я обо всем догадался. Человек может прощать семь раз и семь раз по семь. Но на пятидесятый раз даже настоящий христианин не вытерпит».

– Н-но! – сердито рявкнул он.

Уши Озорницы насторожились, и лошадь потихоньку тронулась вперед, громко стуча новыми подковами по дощатому настилу моста.

– Элвин, – прошептал Хэнк Лозоход. – Подмастерье Элвин, который из всех даров видит только свой собственный…

Глава 12
ШКОЛЬНЫЙ СОВЕТ

Старушка Пег Гестер как раз была наверху, вывешивала матрасы из окон, чтобы проветрить постели, поэтому сразу заметила остановившуюся у дверей коляску. Не узнать новое средство передвижения Уитли Лекаринга было трудно – верх коляски обтягивал дорогой плотный материал, который не пропускал внутрь ни дождь, ни дорожную пыль; раз Лекаринг смог позволить себе купить такую роскошь, значит, может содержать и кучера. Именно из-за этой коляски, почти кареты, многие люди начали теперь величать его не иначе как доктор Лекаринг, а не просто Уитли.

Кучером был По Доггли, который некогда держал свою ферму и который разорился, пристрастившись к выпивке, после того как его жена умерла. Хорошо, что Лекаринг взял его к себе на работу – другие-то считали По горьким, никуда не годным пьяницей. Вот почему простолюдины продолжали любить и уважать доктора Лекаринга, невзирая на то что он слишком уж часто выставлял свои деньги напоказ, чего между христианами не принято.

По проворно спрыгнул с облучка и открыл дверь коляски. Но первым оттуда показался вовсе не Уитли Лекаринг – то был Поли Умник, шериф. Вот уж кто-кто не заслуживает своей фамилии, так это Поли Умник. При одном его виде старушку Пег аж передернуло. Правильно говорит ее муж Гораций: «Человека, который сам набивается в шерифы, надо гнать в шею. Не подходит он для этой работы». Поли Умник сам напросился на эту должность, он жить без нее не мог, как обычные люди не могут жить без воздуха. Только посмотрите, как он кичится дурацкой серебряной звездой, как выставляет ее на всеобщее обозрение! Не дай Бог, кто-то забудет, что перед ним человек, держащий в руках ключи от городской тюрьмы. Как будто Хатраку нужна эта тюрьма!

Затем из коляски показался и сам Уитли Лекаринг, и старушка Пег сразу поняла, зачем они сюда прибыли. Школьный совет вынес свое решение, и эта парочка приехала огласить его и уладить дело миром, чтобы Пег не поднимала ненужного шума. Старушка Пег яростно хлопнула матрасом, который держала, да так хлопнула, что чуть не выпустила из рук, однако успела ухватить за уголок и втянуть обратно на подоконник, где он полежит некоторое время и проветрится как следует. Затем она сбежала вниз по лестнице – не так уж стара она была, чтобы кряхтя нащупывать ногами ступеньки. Во всяком случае, вниз ей нетрудно спуститься.

Она оглянулась в поисках Артура Стюарта, но мальчика, как всегда, нигде не было видно. Он достаточно подрос, чтобы его приняли в хор, и прилежно посещал занятия, но все остальное время был предоставлен самому себе – либо бегал по городу, либо путался под ногами у подмастерья кузнеца, Элвина.

– И чего ты там все время бродишь? – как-то раз спросила у него Пег. – Чего вечно увиваешься за Элвином?

Но Артур лишь улыбнулся, потом вытянул руки, как будто борясь с кем-то, и объяснил:

– Хочу научиться бросать человека в два раза меня больше.

И самое смешное, произнес он это, в точности передав все интонации голоса Элвина. Так это сказал бы сам Элвин – с легкой насмешкой в голосе, давая понять, что его не следует воспринимать всерьез. У Артура был настоящий дар передразнивать людей, как будто он видел их насквозь. Иногда Пег казалось, что он тоже отчасти светлячок, как ее сбежавшая дочь Пегги, но нет, похоже, Артур сам не понимал, что делает. Он всего лишь подражал голосам других людей. Однако ума ему было не занимать, вот почему старушка Пег решила записать мальчика в школу – из всех мальчишек Хатрака он был, пожалуй, самым способным.

Она подошла к порогу в тот самый момент, как раздался стук. Она стояла за дверью, пытаясь отдышаться после стремительного спуска со второго этажа. Сквозь занавески на двери она видела переминающиеся с ноги на ногу силуэты. Похоже, двое вновь прибывших изрядно нервничали – само собой, само собой. Ничего, пусть попотеют.

О, как это похоже на заседателей из школьного совета – послать объявить о своем решении Уитли Лекаринга. Одна тень доктора приводила старушку Пег Гестер в ярость. Не он ли шесть лет назад отвез малышку Пегги в город, а потом не смог толком описать, куда девочка направилась? «В Дикэйн, – только и твердил он, – к людям, которых она, похоже, знала». Да и муж Пег, Гораций, тоже хорош – несколько раз перечитав записку, он заявил, что, мол, если уж светлячок не может позаботиться о собственном будущем, то что можем сделать для нее мы? Так что если бы не Артур Стюарт, Пег в один прекрасный день взяла бы и тоже ушла из дому. Вот так, взяла бы и ушла, как бы это им понравилось?! Забрали дочь, а потом еще убеждают, это, мол, к лучшему – совсем обнаглели, говорить такое матери! «Посмотрим, что они подумают, когда я уйду!» Если бы на ней не висел Артур, она бы вылетела из дверей так быстро, что прищемила бы собственную тень.

А теперь к ней посылают Уитли Лекаринга, чтобы начать все снова, чтобы заставить ее переживать за другого ребенка. Только на этот раз будет хуже, потому что малышка Пегги действительно могла позаботиться о себе, тогда как Артур Стюарт этого не может – ему ведь всего шесть лет, и будущего у него не будет, если это будущее не отвоюет ему зубами и когтями старушка Пег.

Они постучались еще раз. Она открыла дверь. На пороге стоял Уитли Лекаринг, пышущий добродушием и достоинством, а позади мрачной, важной скалой высился Поли Умник. Точь-в-точь две мачты на корабле с надутыми, пышными парусами, которые переполняет ветер. Пришли объяснять, что правильно, а что – нет? Давайте послушаем.

– Тетушка Гестер, – начал доктор Лекаринг, приподняв шляпу как истинный джентльмен.

«Вот откуда все беды Хатрака, – подумала старушка Пег. – Слишком много людей корчат из себя джентльменов и леди. Они что, забыли, где находятся? Все напыщенные господа живут в Королевских Колониях, под боком его величества, тезки Артура Стюарта. Длинноволосый белокожий король с одной стороны, маленький, коротко подстриженный чернокожий мальчик с другой. А человек, живущий в штате Гайо и мнящий себя джентльменом, обманывает самого себя да подобных себе дураков».

– Видимо, вы хотите войти, – произнесла Пег.

– Я искренне надеялся, что ты нас пригласишь, – кивнул Лекаринг. – Дело в том, что мы прибыли сюда по поручению школьного совета и…

– Следовательно, вы с таким же успехом можете сказать мне «нет» на крыльце.

– Так послушай… – начал было шериф Поли, который явно не привык, чтобы его держали на пороге.

– Мы приехали вовсе не затем, чтобы ответить отказом на твою просьбу, тетушка Гестер, – объяснил доктор.

Старушка Пег ушам своим не поверила:

– То есть вы хотите сказать, что это скопище твердолобых лизоблюдов позволит черному мальчику ходить в школу?

Тут уж и шериф Поли не сдержался:

– Ну, Пег, если ты так чертовски уверена в ответе, чего ж вообще разговариваешь с нами?

– Потому что хочу, чтобы вы в открытую признались, что ненавидите черных и потворствуете всяким рабовладельцам! Когда-нибудь эмансипационисты возьмут свое и чернокожие обретут равные права, тогда-то вы попляшете!

Старушка Пег так распалилась, что даже не услышала, как сзади подошел муж.

– Маргарет, – окликнул Гораций Гестер, – проведи гостей в дом, нельзя держать людей на пороге.

– Вот сам их и проведи, – огрызнулась Пег. Она повернулась к доктору Лекарингу и шерифу Поли спиной и гордо удалилась на кухню. – А я умываю руки, – крикнула она через плечо.

Очутившись на кухне, она вдруг поняла, что, провозившись весь день с матрасами, совсем забыла об обеде. Это ее несколько смутило, и гнев поутих, тем более что она вспомнила о Понтии Пилате, который прославился именно тем, что в свое время тоже «умыл руки». Выкрикнутые в запале слова никак не приличествовали доброму христианину. Вряд ли Господь одобрит ее, если она начнет подражать человеку, по чьему приказу некогда распяли Иисуса. Поэтому она вернулась в гостиную и тихонько села у очага. На дворе стоял август, так что камин не топился, и от двери тянул приятный, прохладный сквознячок. Да, это вам не кухня, где в подобные летние деньки жарко, как у дьявола на сковороде. Не станет она париться на кухне, пока эти двое будут сидеть в прохладце и решать судьбу Артура Стюарта.

Муж и двое посетителей посмотрели на нее, но не сказали ни слова по поводу ее внезапного ухода и столь же неожиданного возвращения. Старушка Пег знала, что говорят о ней за ее спиной – чем с Пег Гестер связываться, уж лучше пойти бурю унять. Но она нисколько не возражала против молвы, если такие люди, как Уитли Лекаринг и Поли Умник, стараются не злить ее лишний раз. Подождав секунду или две, пока она устроится, они вернулись к прерванному разговору.

– Как я уже говорил, Гораций, мы внимательно рассмотрели ваше предложение, – сказал Лекаринг. – Конечно, нам было бы очень удобно, если бы новая учительница поселилась в вашей гостинице, а не мыкалась по домам, как это обычно случается. Но мы не хотим, чтобы вы шли на это за бесплатно. В школу записалось достаточно учеников, и в городской казне вполне хватит денег, чтобы назначить за твою услугу некую стипендию.

– И сколько составляют ваши сто пендий в пересчете на деньги? – поинтересовался Гораций.

– Это пока не утверждено, но на нашем собрании была упомянута сумма двадцать долларов в год.

– М-да, – цыкнул Гораций, – маловато чегой-то. Цена комнаты в моей гостинице несколько повыше будет.

– Конечно, Гораций, нам прекрасно известно, что плата наша изрядно занижена. Но поскольку вы вообще предложили поселить учительницу задаром, мы понадеялись, что эти гроши хоть отчасти покроют ваши расходы.

Гораций готов был согласиться, но Пег не стала терпеть наглое притворство.

– Ничего они не покроют, доктор Лекаринг. И мы не предлагали поселить у нас школьную учительницу задаром. Мы согласились содержать у нас учительницу Артура Стюарта. И если вы считаете, что двадцать долларов заставят меня изменить решение, то лучше сразу разворачивайтесь, езжайте назад и посчитайте все заново.

На лице доктора Лекаринга мелькнула болезненная гримаса.

– Ну-ну, тетушка Гестер, не решай скоропалительно. Между нами говоря, ни один член школьного совета не выразил личного протеста против посещения Артуром Стюартом новой школы.

Услышав это, старушка Пег взглянула на Поли Умника. Тот так и задергался на стуле, словно ему шило в одно место воткнули, да почесать неприлично. «То-то и оно, Поли Умник. Доктор Лекаринг может говорить что угодно, но я-то тебя знаю, и по крайней мере один человек из школьного совета протестовал против Артура Стюарта, как мог».

Уитли Лекаринг тем временем продолжал вдохновенно вещать. А поскольку он изо всех сил делал вид, будто Артура Стюарта все любят и обожают, то не заметил очевидного смущения шерифа Поли.

– Нам известно, что Артура воспитали два старейших поселенца Хатрака, которых знает и уважает весь город. Мы просто никак не смогли рассудить, какую пользу принесет мальчику школьное образование.

– Такую же, как и всякому другому мальчику или девочке, – объяснила старушка Пег.

– Да? Я так не считаю. Обеспечит ли ему знание письма и арифметики место в какой-нибудь конторе? Ну сами подумайте, кто позволит ему вести дело? Какой суд присяжных станет слушать черного законника? Общество считает, что чернокожий ребенок должен расти чернокожим, и чернокожий, как древний Адам, должен зарабатывать себе на хлеб насущный тяжким трудом и потом, а не умственной работой.

– Артур Стюарт куда умнее, чем дети, которых вы набрали. И вам это известно.

– Тем более мы не должны поощрять стремлений юного Артура, ведь, когда он вырастет, их придется жестоко развеять. Я говорю о том, как устроен мир, тетушка Гестер, а не о том, что нам предписывает сердце.

– Так почему же вы, мудрецы, собравшиеся в школьном совете, не скажете: «А черт с ним с этим миром, мы поступим, как должно быть!» Я не могу заставить вас сделать то, чего вы не хотите делать, но будь я проклята, если позволю вам притворяться, будто вы искренне желаете Артуру добра!