Текст книги "Черная книга"

Автор книги: Орхан Памук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Буквы горы Каф

Разве имя должно что-то значить?

Льюис Кэрролл

Выйдя после бессонной ночи на улицу, Галип понял, что сильный снег шел дольше, чем он предполагал: обычно свинцово-серый Нишанташи сверкал непривычной белизной. Пройдя мимо цветочных лавок с запотевшими окнами, пассажей, куда то и дело ныряли разносчики чая, лицея, где они с Рюйей учились, мимо сказочного вида каштанов, с веток которых свисали сосульки, Галип вошел в лавку Алааддина. Алааддин с голубой повязкой на голове, девять лет назад упомянутой в статье Джеляля, держал платок у носа.

– Алааддин, ты что, приболел?

– Простудился.

Галип перечислил названия левых политических журналов и попросил Алааддина подобрать их по одному экземпляру: в одних раньше публиковался бывший муж Рюйи, некогда популярный политик, в других были статьи в его поддержку, в третьих писали его противники. С обычным детским выражением на лице, в котором можно было прочитать опаску, иногда – недоверие, но никогда – враждебность, Алааддин сказал, что эти журналы покупают только студенты, и спросил:

– Тебе-то они зачем?

– Кроссворды буду разгадывать, – сказал Галип.

– Алааддин рассмеялся, показав, что понял шутку, а потом сказал с грустью кроссвордомана:

– В них не бывает кроссвордов, брат! Вот тут два совсем свежих журнала, хочешь?

– Давай, – сказал Галип, а потом шепотом, как старик, купивший журнал с голыми женщинами, добавил: – Заверни-ка мне все это в газету!

Стоя в автобусе, ехавшем в Эминеню1, он внезапно почувствовал, что пакет с журналами словно потяжелел, и тут же ощутил на себе чей-то взгляд. Но это не были глаза одного из пассажиров автобуса, потому что все пассажиры, качающиеся, как в катере на волнующемся море, старались удержаться на ногах и рассеянно смотрели на заснеженные улицы и пешеходов. Галип заметил, что на него с газетной фотографии смотрит Джеляль: оказывается, Алааддин завернул журналы в старый номер газеты «Миллиет». Эту фотографию он видел много лет каждое утро, но сегодня Джеляль смотрел с этой фотографии совершенно по-иному, пугающе, как бы одним глазом. Этот взгляд говорил: «Я тебя знаю и все время наблюдаю за тобой!» Галип закрыл пальцем этот проникающий в душу глаз, но на протяжении всего пути в автобусе ощущал его на себе.

Добравшись до своей конторы, он сразу позвонил Джелялю, но того не было на месте. Развернув газету, Галип осторожно отодвинул ее в угол, положил перед собой журналы и, внимательно читая их, вспомнил о Сайме, своем старом товарище, который собирал политическую литературу.

Ему хотелось получше познакомиться с черно-белым странным политизированным миром маленьких левых партий, чтобы, когда он найдет Рюйю, быть готовым к разговору с ее бывшим мужем, и, отыскав в книжке номер телефона, он позвонил приятелю-коллекционеру.

– Ты все еще собираешь журналы? – спросил он с надеждой. – Мне нужны кое-какие данные для защиты одного клиента, могу я поработать в твоем архиве?

– Конечно, – сказал Саим с обычной готовностью, довольный, что ему звонят поповоду «архива». Они договорились, что Галип придет вечером, в полдевятого…

Когда стемнело, Галип, не зажигая света, закрыл тяжелые ящики стола, надел найденное на ощупь пальто и вышел из конторы.

По холодным пустынным улицам он добрался до дома Сайма в районе Джихангир.

Саим и его жена смотрели телепередачу. Когда программа закончилась и телевизор был выключен, в комнате воцарилась тишина; супруги вопросительно посмотрели на Галипа. Он объяснил, что взялся защищать студента, обвиняемого в преступлении, которого он не совершал. К сожалению, в деле фигурирует труп: трое неопытных молодых людей совершили ограбление банка; один из них в метаниях между банком и угнанным ими такси сшиб старушку. Несчастная женщина упала, ударилась головой о мостовую и скончалась на месте. («Надо же!» – воскликнула жена Сайма. ) Во время этого происшествия был задержан скромный на вид молодой человек, у которого нашли пистолет. Он не назвал полиции имена своих товарищей, устоял под пытками; плохо то, что своим молчанием, как сказали Галипу, молодой человек взял на себя ответственность и за смерть старушки. А студент-археолог Мехмет Йылмаз, который сбил старушку и стал виновником ее смерти, через три недели после происшествия был убит наповал в тот момент, когда писал лозунг на стене фабрики в новом районе бедняков в Умрание. Теперь, казалось бы, юноша мог назвать имя виновного; однако полиция не верит, что погибший был действительно Мехметом Йылмазом, к тому же руководители организации, устроившей ограбление банка, настойчиво утверждают, что Мехмет Йылмаз жив и по-прежнему пишет статьи в журнале, который они издают. Галип, который взялся за это дело по просьбе богатого и добронамеренного отца юноши, находящегося в тюрьме, хочет: во-первых, просмотреть статьи Мехмета Йылмаза, чтобы доказать, что тот, кто пишет сегодня под этим именем, не является Мехметом Йылмазом; во-вторых, установить по псевдонимам, кто подписывает статьи именем погибшего Мехмета Йылмаза; в-третьих, поскольку эту странную ситуацию создала политическая фракция, которую какое-то время возглавлял бывший муж Рюйи, Галип хочет посмотреть, чем эта фракция занималась последние шесть месяцев; и, наконец, в-четвертых, ему хочется разгадать, кто пишет, прикрываясь именами умерших и пропавших без вести людей.

Саим был взволнован рассказом Галипа, и они немедленно приступили к работе. Первые два часа они пили чай, который подавала жена Сайма (Галип вспомнил, что ее зовут Рукие), бросали в рот кусочки кекса и просматривали имена и псевдонимы только авторов журналов. Потом расширили круг поиска до псевдонимов признавшихся на допросах и сотрудников журналов: скоро у них голова пошла кругом от этого увлекательного полулегального мира с его сообщениями о смертях, угрозами, признаниями, бомбами, опечатками, стихами и лозунгами, мира, который все еще существовал, но уже начал исчезать из людской памяти.

Саим считал, что большинство имен, с которыми они встречались в журналах, были вымышленными. Они пытались угадать, кто стоит за этими именами, понять, по какому принципу изобретались псевдонимы, расшифровать их; жена Сайма ушла, оставив мужчин в комнате с наваленными повсюду грудами бумаг, газет, журналов и листовок. Было далеко за полночь; в Стамбуле царило волшебное снежное безмолвие.

Имя Мехмеда Йылмаза встретилось им в журнале четырехлетней давности. Галип подумал, что это случайность, и хотел было уже уйти, но Саим удержал его, заверив, что в его журналах – он так и называл их все: «мои журналы» – ничего случайного быть не может. Следующие два часа они усердно просматривали журналы и открыли, что Мехмет Йылмаз сначала превратился в Ахмета Йылмаза, а в журнале, где на обложке был изображен колодец, вокруг которого стояли крестьяне и разгуливали куры, Ахмет Йылмаз преобразился в Метина Чакмаза. Саим без труда установил, что Метин Чакмаз и Ферит Чакмаз – одно и то же лицо; отказавшись от сочинения теоретических статей, этот человек стал писать песни, но и в этом жанре работал недолго. Саим на цыпочках пошел в спальню, принес еще одну подборку журналов и в номере, вышедшем три года и два месяца назад, уверенно нашел своего героя, будто сам поместил туда его статью: теперь это был уже не Ферит Чакмаз, а Али Харйкаульке, и он писал, что, поскольку в прекрасном будущем отпадет надобность в королях и королевах, то изменятся правила шахматной игры, что детей по имени Али хорошо кормят, поэтому они вырастут рослыми и крепкими, что в конце концов будут разгаданы все тайны, и счастливые люди будут беспечно сидеть по-турецки, и на лицах у них можно будет прочитать их имена. Открыв другой номер журнала, они поняли, что Али Харйкаульке не автор, а переводчик этой статьи. Автором же статьи оказался албанский профессор. Галипа поразило, что рядом с биографией профессора он встретил имя бывшего мужа Рюйи, который никогда не скрывался за псевдонимами.

Галип молчал, удивленный, а Саим гордо сказал: «Нет ничего более удивительного, чем жизнь! Кроме слова».

Он снова на цыпочках пошел в спальню и принес две больших коробки, доверху набитых журналами: «Это журналы фракции, имеющей связи с Албанией. Я открою тебе странную тайну, на разгадывание которой у меня ушли годы, поскольку вижу: то, что ты ищешь, каким-то образом связано с ней».

Саим разложил журналы, заварил чай и начал рассказ:

– Шесть лет назад, как-то в субботу после обеда, я листал последний номер одного из журналов, придерживающихся курса Албанской партии труда и ее вождя Энвера Ходжи (тогда выходило три таких журнала, и они вели между собой острую борьбу); итак, я просматривал журнал «Халкын змеи» («Труд народа».)– вдруг попадется что-нибудь интересное. Мое внимание привлекла статья и фотография к ней: в статье говорилось о торжествах по случаю вступления в организацию новых членов. Меня не удивило, что в нашей стране, где запрещена какая бы то ни было коммунистическая деятельность, открыто сообщалось о вступлении новых членов в марксистскую организацию, о церемонии с чтением стихов и игрой на сазе; пренебрегая опасностью, журналам всех мелких левых организаций ради выживания приходилось сообщать о своем росте и в каждом номере печатать подобные статьи. На черно-белой фотографии были видны плакаты с портретами Энвера Ходжи и Мао; собравшиеся читали стихи и курили сигареты с такой страстью, будто выполняли священный обряд; бросалось в. глаза, что в зале двенадцать колонн. Это было странно. Но еще более странным было то, что вымышленные имена вступающих в организацию были сплошь имена алевитов (Алевиты, они же шииты, – последователи Али, зятя пророка Мухаммеда), такие, как Хасан, Хюсейн, Али, то есть, как я открыл впоследствии, имена, дающиеся в честь основателей ордена Бекташи (Религиозный мистический орден, основанный в Турции в XV в. Хаджи Бекташи. Запрещен в 1926 г.Имел центр в Албании). Если бы я не знал, насколько сильно было когда-то в Албании влияние ордена Бекташи, я бы даже не заметил здесь ничего загадочного; я стал изучать литературу о Бекташи, о янычарской армии, о хуруфитах (Хуруфиты – члены шиитской общины, основанной в XIV в., верящие в мистическое значение букв.Члены ордена Бекташи), коммунизме в Албании и разгадал историческую загадку.

Ближе к утру Саим стал излагать семисотлетнюю историю ордена Бекташи, начиная с его основателя Хаджи Бекташи Вели. Он говорил об алевитских, мистических и шаманистских истоках ордена, о его участии в основании и возвышении Османского государства, о революционных и бунтарских традициях янычарской армии, основу которой составляли бекташи. Если подумать о том, что каждый янычарский воин был членом ордена Бекташи, то станет ясно, какое влияние оказал на историю Стамбула орден, секреты которого всегда строго охранялись. В 1826 году после расстрела по приказу султана Махмуда II взбунтовавшихся армейских казарм, которые противились новой военной методике Запада, были закрыты дервишские обители – очаг духовного единства янычар, а отцов ордена выслали из города.

Через двадцать лет после первого ухода в подполье бекташи вернулись в Стамбул, но на сей раз как орден Накшибенди. В течение восьмидесяти лет, вплоть до того момента, когда Ататюрк после провозглашения Республики запретил деятельность всех орденов, бекташи представляли себя внешнему миру как накшибенди, но между собой они жили как бекташи, еще глубже спрятавшие свои тайны.

Перед Галипом лежала книга о путешествии в Англию; гравюра на раскрытой странице, изображавшая религиозный обряд бекташи, была в значительной мере плодом творческой фантазии художника, но Галип насчитал двенадцать нарисованных на ней колонн.

– Третий приход бекташи, – продолжал Саим, – состоялся через пятьдесят лет после провозглашения Республики, и на этот раз не в виде ордена Накшибенди, а в виде марксизма-ленинизма. – Помолчав, он взволнованно стал показывать журналы, брошюры, книги, собранные вырезки, фотографии и гравюры, свидетельствующие о том, насколько совпадало происходившее в ордене и в политической организации: обряд приема новых членов, физические испытания, которым подвергались молодые кандидаты перед приемом, преклонение перед павшими за идею, сами способы выражения этого преклонения, священный смысл, придаваемый слову «путь», значение единства и единения духа – не важно, какими словами оно выражается, – радения, узнавание друг друга единомышленниками по усам, бородам, даже по взглядам, сазы, звучащие во время обрядов, ритм и рифмы читаемых стихов и т. д. и т. п. – Даже если все это случайные совпадения, – сказал Саим, – и просто жестокая шутка, которую сыграл со мной Всевышний при помощи статей, главное – и надо быть совершенно слепым, чтобы не заметить этого, – налицо: в журналах политической организации с очевидностью, не оставляющей никакого сомнения, неизменно повторяется игра слов и букв, которую бекташи заимствовали у хуруфитов. – И в глубокой тишине, когда слышны были свистки сторожей из далеких кварталов, Саим стал медленно, как молитву, читать фразы, в которых он открыл игру слов, указывая на скрытый смысл прочитанного.

Спустя довольно долгое время, когда Галип погрузился в какое-то полусонное состояние и вспоминал о счастливых днях с Рюйей, Саим перешел, как он выразился, к «сути и самой поразительной стороне темы». Нет, вступающие в политическую организацию молодые люди не знали, что это организация бекташи; нет, подавляющее большинство членов организации – может быть, за исключением трех-пяти человек – не имели понятия о том, что между средним звеном партийного руководству и некоторыми шейхами Бекташи в Албании существует тайное соглашение; нет, этим увлеченным самоотверженным. молодым людям, которым, вступив в организацию, приходилось в корне менять привычки, да и сам образ жизни, даже в голову не могло прийти, что снятые на фотографиях торжества, демонстрации, обряды, общие обеды некоторые отцы ордена Бекташи, находящиеся в Албании, считали продолжением деятельности ордена.

– Я наивно думал, – рассказывал Саим, – что это чудовищная тайная ловушка, что молодые люди были обмануты самым мерзким способом, я был так взволнован, что впервые за пятнадцать лет работы над архивом решил опубликовать большую статью о своем открытии, но довольно скоро отказался от этого намерения. – Он прислушался к тому, как по Босфору проходит танкер, стоном своего чрева вызывающий дрожь стекол в окнах домов, и прибавил: – К тому времени я уже понял, что, даже если и докажешь, что твоя жизнь – всего лишь сон другого, это ничего не изменит.

А потом рассказал историю народа Зерибан, который поселился высоко в горах Восточной Анатолии, куда не доходили караваны и даже птицы долетали с трудом; двести лет народ готовился совершить путешествие на гору Каф; и что изменится от того, что идея восхождения была почерпнута из книги снов, изданной триста лет назад, или станет известно, что у шейхов был тайный договор с османами – они передавали его по секрету из поколения в поколение, – согласно которому было дано обещание не предпринимать попыток восхождения на гору Каф? Что толку объяснять солдатам, заполнившим в воскресный вечер кинотеатр маленького анатолийского городка, что интриган-священнослужитель на экране, пытающийся по сценарию исторического фильма напоить отравленным вином отважных турецких воинов, в жизни всего лишь скромный актер и честный мусульманин? Что это даст, кроме того, что люди лишатся радости проявить праведный гнев? Под утро, когда Галип дремал, сидя на диване, Саим сказал, что некоторые партийные руководители Албании встретились с шейхами Бекташи в просторном отеле начала века; глядя со слезами на глазах на выставленные перед ними фотографии молодых турок, шейхи скорее всего не подозревали, что на них запечатлены приобщенные не к тайнам ордена, а к высоким идеям марксизма-ленинизма.

Пока Рукие собирала журналы, освобождая на столе место для завтрака, Саим просматривал свежие газеты, просунутые под дверь.

– Знание того, что статьи не есть сама жизнь, а просто-напросто статьи и в каждой присутствует некоторая доля фантазии, тоже ничего не изменит, – заключил он.

Три мушкетера

Я спросил его о врагах. Он считал. Считал. Считал.

Беседы с Яхьей Кемалем.

Тридцать два года назад он описал, какими будут его похороны, двадцать лет назад он боялся, что они будут такими, как он описал. Были они именно такими. Участников церемонии, включая лежащего в гробу умершего писателя, было девять: двое из маленького частного дома для престарелых, служитель и сосед по комнате, пенсионер-журналист, которому когда-то в самое блестящее время своей карьеры он в чем-то помог, два растерянных родственника, которые не имели ни малейшего понятия о жизни и творчестве покойного, странная женщина в шляпке с вуалью и брошью, напоминающей те, что прикреплялись к головным уборам султанов, имам эфенди (Имам – духовное лицо, главный служитель мечети, глава религиозной общины) и я. Когда гроб опускали в могилу, разыгралась снежная метель, поэтому имам скороговоркой прочитал подобающие молитвы, а мы наскоро побросали землю. После этого все разошлись.

Когда я познакомился с покойным, он был известным публицистом, ему было семьдесят, а мне тридцать. Я собирался в Бакыркей (Район Стамбула на берегу Мраморного моря.) навестить приятеля и уже садился на пригородный поезд в Сиркеджи, как вдруг увидел его и еще двух популярных журналистов моего детства и юности, сидящих в вокзальном ресторане; перед ними на столе стояли стаканы ракы. Поразительным было не то, что эти три старца, герои моих литературных мечтаний, каждому из которых было сейчас по семьдесят, оказались в вокзальном ресторане, среди простой толпы, а то, что эти три рыцаря пера, которые на протяжении всей жизни ненавидели и оскорбляли друг друга, собрались, словно три мушкетера Дюма-отца двадцать лет спустя, спокойно сидели и пили за одним столом. За свою полувековую журналистскую деятельность три бойких на перо скандалиста пережили трех султанов, одного халифа и трех президентов; в чем только не обвиняли они друг друга: в безбожии, младотюркизме, западничестве, национализме, масонстве, кемализме, республиканстве, измене родине, приверженности падишаху, сектантстве, плагиате, нацизме, пособничестве евреям, арабам, армянам, гомосексуализме, оппортунизме, поддержке шариата, коммунизме, проамериканских настроениях и – мода самого последнего времени – экзистенциализме (один из них написал тогда, что самым крупным экзистенциалистом был Ибн Араби, а Запад через семьсот лет заимствовал его идеи и стал подражать ему). Некоторое время я наблюдал за тремя рыцарями, а потом, повинуясь внутреннему побуждению, подошел к их столику, представился и выразил восхищение их творчеством, стараясь быть одинаково внимательным к каждому.

Я хочу, чтобы читатели поняли: я был энергичен, молод, удачлив, уверен в себе и самонадеян, я подошел к ним с добрыми намерениями, но не без задней мысли. Я только что стал ведущим рубрики и ничуть не сомневался, что в те дни меня читали больше, чем их, я получал больше читательских писем и, уж конечно, лучше писал; если бы я не был уверен, что им известны как минимум два первых обстоятельства, я ни за что не осмелился бы подойти к этим трем мэтрам моей профессии.

Они поморщились, когда я назвал свое имя: я с радостью принял это как знак победы. Они отнеслись бы ко мне гораздо лучше, если бы я был не преуспевающим журналистом, а их рядовым почитателем. Они даже не пригласили меня сесть, мне пришлось ждать; потом посадили, но тут же послали на кухню, как официанта, я сходил; потом им захотелось посмотреть свежий журнал, я сбегал и принес; одному я очистил апельсин, другому изловчился быстренько поднять уроненную салфетку; на вопросы я отвечал так, как им было приятно – робея и смущаясь: нет, французского, к сожалению, не знаю, но вечерами пытаюсь со словарем осилить «Цветы зла». Мое невежество делало мою победу еще нестерпимее для них, но поскольку я очень стеснялся, вина моя смягчалась.

Годы спустя, когда я проделывал такие же номера в присутствии молодых журналистов, я понял: три мастера прикидывались, что не обращают на меня внимания, когда разговаривали между собой, но на самом деле они старались произвести на меня впечатление. Я слушал их молча и уважительно: почему немецкий ученый-атомщик, имя которого не сходило в те дни со страниц газет, захотел принять ислам? Когда патриарх турецкой газетной журналистики Ахмед Мидхат-эфенди ((1844-1913) – турецкий писатель, просветитель; эфенди – вежливая форма обращения) подстерег на улице в ночи одержавшего над ним верх в публичной дискуссии коллегу и побил его, взял ли он с противника слово прекратить ведущуюся между ними полемику? Бергсон – мистик или материалист? Какие есть доказательства существования «другого мира», спрятанного на нашей Земле? Кто те поэты, которых осудили в последних аятах двадцать шестой суры Корана за то, что они не верили в Аллаха и не соблюдали обрядов, но делали вид, что верят и соблюдают? Андре Жид в самом деле был гомосексуалистом или, понимая пикантность этой темы, подобно арабскому поэту Абу Нувасу (р. 747-762, ум. 813-815) – арабский поэт, воспевавший обыденную жизнь), любил женщин, но сознательно наговаривал на себя? Когда Жюль Берн в своем романе описывал площадь Топхане и фонтан Махмуда I, он наделал ошибок потому, что писал с гравюры Меллинга, или потому, что слово в слово переписал описание из «Воспоминаний о Востоке» Ламартина Мевляна ((господин, наш учитель, перс. ) – титул поэта-суфия, основателя суфийского ордена Джалалиддина Руми (1207-1273), ставший как бы вторым именем поэта) включил в пятую книгу «Месневи» (Месневи – жанровая форма поэзии Востока, состоит из попарно рифмующихся двустиший. «Месневи» – поэма Д. Руми из 6 томов притч и проповедей) рассказ о женщине, умершей во время совокупления с ослом, из-за занимательности истории или в назидание людям?

Деликатно обсуждая этот вопрос, они бросали взгляды в мою сторону, а потом их белые брови подали мне знак говорить. Я сказал, что, по моему мнению, рассказ был помещен в книгу так же, как и все другие рассказы, его просто прикрыли тюлевым покрывалом морали. Тот, на похоронах которого я был вчера, спросил: «Сын мой, вы пишете статьи для воспитания нравственности или ради развлечения?» Чтобы продемонстрировать, что у меня имеются четкие суждения по каждому вопросу, я выпалил первое, что пришло в голову: «Для развлечения». Мой ответ им не понравился. Они сказали: «Вы еще молоды и стоите в начале профессионального пути, мы дадим вам кое-какие советы!» Я стремительно вскочил с места: «Эфенди, я хотел бы записать ваши наставления!» Я помчался к кассе, взял у владельца ресторана стопку листков. И вот теперь я хочу поделиться с вами, мои читатели, наставлениями, записанными зелеными чернилами моей гладенькой ручки на обороте ресторанных бланков; итак, на одной стороне – название ресторана, а на другой – наставления, которые я получил во время той долгой беседы в воскресенье.

А. АДЛИ. В тот зимний день на нем был костюм кремового цвета из английской ткани (я так пишу, потому что у нас всякую дорогую ткань называют английской) и темный галстук. Высокого роста, ухоженный, с расчесанными седыми усами. Ходил с тростью. Он выглядел как английский джентльмен, у которого нет денег; впрочем, не знаю, можно ли быть джентльменом без денег.

Б. БАХТИ. Галстук перекошен, как и лицо. Одет в старый неглаженый пиджак в пятнах. Под пиджаком – жилет, в кармане жилета – цепочка от часов. Толстый, неряшливый. Беспрерывно курил, называл сигареты «Мой единственный друг!» и говорил, что настанет день, когда единственный друг предаст одностороннюю дружбу и убьет его, остановив сердце.

Дж. ДЖЕМАЛИ. Маленького роста, нервный. Старается выглядеть опрятным и респектабельным, несмотря на скромную одежду учителя-пенсионера. Выцветший пиджак, брюки почтальона и ботинки на толстой пластиковой подошве. Сильно близорукий, в очках с толстыми стеклами. Неприятная внешность, которую можно было бы назвать недружелюбной.

Итак, наставления мэтров и мой жалкий комментарий: 1. Дж.: Работа только для удовольствия оставляет журналиста без компаса в открытом море. 2. Б.: Журналист – не Эзоп и не Мевляна. Мораль всегда выходит из рассказа, а не наоборот. 3. Дж.: Пиши по уму читателя, а не по своему уму. 4. А.: Компас – это рассказ (очевидно, ответ Дж. ). 5. Дж.: Не вникнув в загадку нашей истории и кладбищ, невозможно писать ни о нас, ни о Востоке вообще. 6. Б.: Ключ к теме Восток – Запад спрятан в словах Сакаллы Арифа: «Ах вы несчастные, следующие на Восток и глядящие с тихого корабля на Запад!» (Сакаллы Ариф – герой рубрики Б., имевший прототипа). 7. А. – Б. – Дж.: Обзаведитесь собственными пословицами, поговорками, анекдотами, остротами, стихотворными строками, афоризмами. 8. Дж.: Не надо начинать с поисков «своей» темы, сначала надо найти стоящий афоризм, а потом уже искать тему, подходящую для него. 9. А.: Не садись за стол, пока не нашел первой фразы. 10. Дж.: Верь в то, что пишешь. 11. А.: А если у тебя нет искренней веры, сделай так, чтобы читатель поверил, что она у тебя есть. 12. Б.: Читатель – ребенок, мечтающий попасть на ярмарку. 13. Дж.: Читатель не прощает оскорбления Мухаммеда, ибо Аллах за это насылает паралич (понял, что сентенцией под No 11 А. задевает его и намекает на легкий парез уголка рта А., который писал статьи о женитьбе и личной жизни Мухаммеда). 14. А.: Люби карликов, их и читатель любит (ответ Дж. с намеком на его маленький рост). 15. Б.: Хорошая тема, например, загадочный дом карликов в Ускюдаре (Ускюдар – район на азиатской стороне Стамбула). 16. Дж.: Борьба, когда она спортивная, тоже хорошая тема, о ней интересно писать (решил, что сентенция No 15 – опять намек на него, и отсылает меня к слухам о пристрастии Б. к мальчикам, порожденные серией статей журналиста о борьбе). 17. А.: Читатель живет трудно, читатель – это отец семейства, имеющий жену, четырех детей и ум двенадцатилетнего подростка. 18. Дж.: Читатель неблагодарен, как кошка. 19. Б.: Я бы не сказал, что умный зверь кошка – неблагодарная; она просто знает, что нельзя доверять писателям, любящим собак. 20. А.: Занимайся не кошками и собаками, а проблемами страны. 21. Б.: Узнай адреса зарубежных консульств (намек на слухи о том, что во время второй мировой войны Дж. подкармливало немецкое консульство, а А. – английское). 22. Б.: В полемику вступай только в том случае, если уверен, что одержишь верх над противником. 23. А.: В полемику вступай только в том случае, если сможешь привлечь на свою сторону патрона. 24. Дж.: В полемику вступай только в том случае, если у тебя под рукой пальто (намек на то, что Б. не принимал участия в освободительной борьбе, а остался в оккупированном Стамбуле, произнеся знаменитую фразу «Я не переношу анкарских зим!»). 25. Б.: Отвечай на письма читателей; если писем нет, сам пиши и отвечай на них. 26. Дж.: Наш бесспорный патриарх и мэтр – Шехерезада; не забывай, что ты, как и она, всего-навсего пишешь истории в пять-десять страниц, впихивая в них события, называемые жизнью. 27. Б.: Читай мало, но с наслаждением, будешь выглядеть более начитанным, чем те, кто читает много, но без удовольствия. 28. Б.: Будь нахрапистым, знакомься с такими людьми, о которых после их смерти можно написать воспоминания. 29. А.: Некролог начинай с сострадания и не кончай оскорблением покойного. 30. А. – Б. – Дж.: По возможности удерживайся от следующих фраз – а) еще вчера он был среди нас; б) профессия наша неблагодарна, уже на следующий день люди забывают написанное; в) слушали ли вы вчера такую-то программу радио?; г) как летят годы!; д) что сказал бы покойный об этом позоре?; е) такого не бывает и в Европе; ж) в таком-то году хлеб стоил столько-то; з) этот случай напоминает мне о… 31. Дж.: Слово «потом» существует только для новичков, не знающих дела; 32. Б.: Что является искусством, то не является статьей, а что является статьей – то не является искусством; 33. Дж.: Не расточай похвалы уму, который насилием над стихами погасил страсть к искусству (намек на поэтические занятия Б. ); 34. Дж.: Пиши просто, легче поймут; 35. Дж: Пиши сложно, легче поймут; 36. Б.: Будешь писать сложно, наживешь язву (тут все вместе дружно засмеялись, будто впервые сказали друг другу доброе слово); 37. Б.: Состарься пораньше. 38. Дж.: Состарься пораньше, чтобы написать хорошую, глубокую статью! (Снова с симпатией улыбнулись друг другу); 39. А.: Три сильные темы, конечно же, смерть, любовь и музыка. 40. А.: Но прежде надо самому решить, что такое любовь; 41. Б.: Ищи любовь (напомню читателям, что советы эти не сыпались один за другим, а перемежались молчанием, обдумыванием); 42. Дж.: Береги любовь, потому что ты писатель; 43. Б.: Любовь – это поиск; 44. Дж.: Скрывайся, пусть думают, что у тебя есть тайна; 45. А.: Дай почувствовать, что у тебя есть тайна, и тебя будут любить женщины; 46. Дж.: Каждая женщина – зеркало (на этом совете была открыта новая бутылка, и мне предложили ракы); 47. Б.: Помни нас хорошенько (конечно, буду помнить, эфенди, сказал я, и, как поймет мой внимательный читатель, многие статьи я написал, вспоминая их и их истории); 48. А.: Выйди на улицу, посмотри на лица – вот тебе и тема; 49. Дж.: Дай понять, что ты знаешь исторические тайны, но, к сожалению, ты не можешь о них писать (здесь Дж. рассказал историю; историю возлюбленного – я перескажу ее в другой раз, – который говорил своей любимой: «Я есть ты», и я ощутил наличие некоей тайны и любви, усадившей за один стол этих трех писателей, которые на протяжении полувека публично оскорбляли друг друга); 50. А.: Не забывай, что весь мир враждебен нам; 51. Б.: Этот народ очень любит своих пашей, детство и матерей, люби их и ты; 52. А.: Не пользуйся эпиграфами, они убивают тайну написанного; 53. Б.: А уж если суждено ей погибнуть, убей сам – и тайну, и лжепророка, ее сотворившего; 54. Дж.: Если будешь пользоваться эпиграфами, не бери их из западных книг, авторы и герои которых совсем не похожи на нас, и ни в коем случае не бери из книг, которых не читал, ибо именно так поступал Даджал (Так, согласно исламу, зовут Антихриста, который должен появиться перед концом света); 55. А.: Не забывай, что ты и дьявол, и ангел, и Даджал, и Он. Потому что читателю скучно, когда все хорошо или все плохо; 56. Б.: Когда читатель поймет, что принял Даджала за Него, когда в ужасе заметит, что обманут тобой и тот, которого он принимал за Спасителя, на самом деле Даджал, он непременно убьет тебя на темной улице!; 57. А.: Да, поэтому храни тайну, не выдавай тайну профессии; 58. Дж.: Не забывай, что твоя тайна – это любовь. Любовь – ключевое слово; 59. Б.: Нет, ключевое слово Он пишет на наших лицах. Смотри и слушай; 60. А.: Любовь, любовь, любовь, любовь!.. 61. Б.: Не бойся революции; вся тайна нашего трудного чтения и трудного писания спрятана в мистическом зеркале. Знаешь рассказ Мевляны «Состязание художников»? Он тоже взял этот рассказ у других, но сам… (тут я сказал: знаю, эфенди, знаю); 62. Дж.: Когда состаришься и тебе зададут вопрос, может ли человек быть самим собой, не забудь спросить себя самого, раскрыл ли ты эту тайну! (я не забыл); 63. Б.: Не забудь, что понимающих и снисходительных к старым автобусам и написанным наскоро книгам столько же, сколько непонимающих и непримиримых!