Текст книги "Океан Николь"
Автор книги: Орешниковая Соня
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Орешниковая Соня
Океан Николь
1.
Чем море отличается от океана? На простой взгляд обывателя, стоящего на берегу? Ничем. Просто водная стихия. Океан может быть зеленым, синим, голубым, бирюзовым, черно –синим, черным, желтым, бело-голубым, изумрудным, малахитовым, но он никогда, никогда не бывает серым…
Теперь я живу рядом с океаном. Я бываю там каждый день в разное время суток и могу понять, что иногда его называют серым. Просто люди, которые так говорят – не художники…
Когда-то у меня было два имени, две судьбы, я была двумя разными женщинами с одной внешностью. Но теперь я – это я. У меня одна история жизни и, если ее правильно пересказать, никто и не заметит, что к чему.
Но иногда прошлое, которое я забыла и оставила где-то далеко позади, возвращается. В неясных, искаженных образах, часто черно-белых, в воспоминаниях и, конечно, во снах… иногда мне кажется, что я просто смотрю кино… или читаю книгу… которую написал кто-то другой. Не я.
***
– Океан никогда не бывает серым. Люди, которые видят океан серым – душевные дальтоники. Скучные люди. Глупые и пустые. Океан – стихия неверная, непокорная, изменчивая, роковая. Кто создал Землю и придумал океан? Океан могла придумать только женщина. По образу и подобию своему.
– Океан мог придумать и создать циклотимик. По образу и подобию циклотимика.
Тусклая лампа на столе. Маленькая белая комната без окон. Она сидит за столом и курит сигарету. Полная пепельница окурков. Он сидит напротив нее.
Потолок и стены медленно вращаются. Так же медленно кружатся лица, руки, пальцы. Дым. Сквозь дым видны глаза и губы…-
– Все просто замечательно, но давайте вернемся к более приземленным вещам…Ваше имя?
– Меня зовут Изабель.
– А ваша фамилия?
– Меня зовут Изабель.
– Вы не помните своей фамилии?
– Меня зовут Изабель.
– Хорошо, Изабель. А вы помните улицу, на которой жили?
– Я жила не на улице. Я жила в доме. В старом доме с кучей любопытных соседей.
– А вашу квартиру помните?
Она была маленькая. В ней все было мое. Мой отпечаток. Мой запах. Мой вкус. Мой цвет. А потом – Его отпечаток. Его цвет. Наше убежище.
– И все же, назвать свой адрес вы не можете.
– Нет.
– Вы не помните?
– Я никогда этого не замечала. Кажется, я никогда этого не знала. Люди запоминают слишком много ненужных вещей. И всегда забывают самое главное.
– А вы помните своих родителей?
– Нет. Меня воспитывала бабушка.
– А бабушку вы помните?
– Она была добрая. Я заплетала ей косичку. Еще бабушка часто показывала мне вещи, в которых ее должны будут похоронить. Показывала, как будет лежать в гробу. Руки на груди.
– Вам не было страшно?
– Нет. Мне никогда не бывает страшно. Я никогда ничего не боялась. Боли. Смерти. Никогда. Ничего. И теперь ничего не боюсь.
– Вы любили бабушку?
– Да.
– Сколько вам было лет, когда она умерла?
– Не помню. Какое это имеет значение? Я не помню, как она умерла. Я нарочно забыла.
– Почему?
– Потому что смерти нет. Есть только рождение. Мы умираем, чтобы родиться.
– Знаете, какое сегодня число?
– Нет.
– День недели?
– Нет.
– Месяц?
– Разве это имеет значение?
– А что для вас имеет значение?
– Цвет. Я все запоминаю и помню только по цвету.
– А какое сейчас время года, знаете?
– Зима. Конечно, зима. Я специально выбирала время, чтобы была зима.
– Время для чего? Вы помните то, что сделали?
– Какие-то вещи мы неизбежно забываем. Какие-то неизбежно помним. Если бы мне было дано начать все сначала, я бы все повторила. Знаете, почему? Потому что это неизбежность. Вся наша жизнь – неизбежность. Родиться – неизбежность. Не родиться трудно.
Он посмотрел на нее. Длинные, немного какие-то небрежно спутанные волосы, падающие локонами на ее плечи и грудь… Она медленно подняла голову…
– Ладно. Потом разберемся. Вам нужно в палату.
– Я не хочу.
– Ну, что вы. Я вас сам отвезу. Хорошо?
– Не могу однозначно на это ответить.
Он усмехнулся.
– Давайте я вас отвезу, а вы мне еще что-нибудь расскажете.
– Что?
– Что угодно.
– Кому угодно?
– Не придирайтесь к словам.
– Слова быстрые хлысты
Их посади
Они растут
И трепещут на ветру
– Тогда расскажите то, что хотите, то, что вы думаете, то, что будет приходить вам в голову, хоть что-нибудь!
Он рассердился. Она вдруг улыбнулась.
– Я попробую…
*** *** ***
2.
Доктор Сезанн Вайс сидел на диване с бокалом вина в руке. (Он всегда пил вечером один бокал красного вина).
На белом потолке – серые тени. Раскрытое окно. Ветер треплет синие занавески. В другой руке доктор Вайс держал сигарету. Он курил, рассматривая причудливые рисунки дыма под потолком. Рабочий день был закончен. Опустели больничные коридоры. Дежурные медсестры выключили свет и длинные коридоры освещались тусклыми лампами.
Доктор Вайс – подпольная кличка – Доктор Смерть. Потому что женщины умирали от любви к нему, сходили по нему с ума или просто мечтали оказаться с ним в постели на одну ночь. И умереть. Он был явно лучше Парижа.
Доктор Вайс с удивлением думал о своей новой пациентке. Он закрыл глаза, и с закрытыми глазами он тоже видел ее. Он рисовал ее в своем воображении. Вайс усмехнулся. Вот, пожалуйста, пообщался с художницей, и даже мысли складываются как-то по-художественному. Эта Изабель рисовалась в его воображении русалкой. Такая хрупкая, но с довольно объемной, красивой грудью. И с большим изумрудным хвостом. Вайс тряхнул головой. Хрупкая девушка с красивой грудью, длинными, в некотором беспорядке рассыпанными по плечам волосами… как это называется? Художественный беспорядок? Художественно созданная небрежность? Навряд ли эта Изабель только что из салона. Значит, ее руки так привыкли творить, что даже волосы у нее смотрятся не как волосы, а как живопись. Вайс вздохнул. Что ж, начал говорить как художник, а не как врач. И почему? Потому что пропал. Увидел эту русалку – и утонул в ее больших, светлых, но ярких, зеленых глазах. Нет, не зеленых. Глаза у нее были как море и меняли цвет. То голубые, то бирюзовые, то голубовато-зеленоватые, то ярко-зеленые, то ярко-голубые. Совершенно фантастические глаза. И вообще она сама походила на инопланетянку. Инопланетянка Изабель с русалочьим хвостом. Все, пора спать, иначе неизвестно, куда заведут эти мысли. И имя Изабель ей совсем не подходит. Она Николь. Николь. Николь. Доктор Вайс понял, что обязательно вылечит ее. Хотя, разве она больна? Нет, она просто с другой планеты. А он сделает ее земной. Николь, которая сможет жить на Земле и быть простым человеком. С фантастическими морскими глазами. Целый океан. Океан Николь…
***
Белый, длинный, узкий коридор. Тусклые бабульки с отсутствующим видом. Всклоченные мужчины с безумными взглядами. Старые халаты. Стоптанные тапки, бьющие по пяткам. Доктора. Медсестры в белых халатах.
Он везет Ее в коляске, а Она смотрит прямо перед собой и говорит:
– Смерти нет. Есть только рождение. Мы умираем, чтобы родиться. И всегда – боль. Мы рождаемся и умираем с болью. Боль – новый этап жизни. Переход. Черта. Дверь. Мы открываем эти двери своей болью. Ведь если бы не было боли, не было бы ничего нового. Не было бы жизни. Но что такое боль? Боль может быть такой, когда не больно. Порог чувствительности. Я не чувствую боли. Никогда не чувствовала. Но всегда знала, когда больно.
Он завозит Ее в палату, укладывает в постель, укрывает одеялом.
– Весь мир состоит из цветов. Нет ни черного, ни белого. Есть только оттенки. Просто для них придумано одно слово – так легче. Наш мир – акварель. Вся наша жизнь состоит из цветов. Из оттенков цвета. Смешайте две краски – и получите новую. Жизнь начинается с белого листа. Каждая новая жизнь – с нового белого листа. И новой коробки акварели. Какие краски нам достаются при рождении? Те, которые мы сами себе выбираем.
Он выключил свет.
– Спокойной ночи, Изабель. Мне очень интересно все, что вы говорите, но мы поговорим завтра. И послезавтра. Мы будем говорить с вами столько, сколько вам будет нужно. Но сейчас вашему организму нужно отдохнуть. Вы – художник. Я – врач. Я верю вам. А вы поверьте мне.
– Хорошо.
В темноте прозвучали шаги. Хлопнула дверь. Она привстала на постели и приглушенно крикнула в тишину:
– А как вас зовут?..
*** *** ***
3.
Молоденькая медсестра Кити, работающая в «Клинике нервных расстройств доктора Вайса» хорошо запомнила этот день, когда в ее смену поступила девушка, решившая покончить с собой, приняв впервые достаточно большую дозу наркотиков. Ее еле откачали.
Кити – подпольная кличка – Мисс Кис – Кис, которой ее наградил мужской персонал больницы. Или просто Киска, как ее звали пациенты, не слишком ушедшие в себя. Или те пациенты, которые хотели избавиться от сексуальной зависимости. Впрочем, Кити прекрасно знала о кличках и относилась к этому с легкой улыбкой на лице. Жалко, что ли?
С этого самого дня судьба Кити переменилась. Она поняла, что любой человек, в той или иной мере, страдает нервными расстройствами. Просто одни в этом признаются. Другие скрывают, порой даже от самих себя. Некоторые смакуют свое состояние. И если им не помочь, это может привести и к психическим расстройствам. А это уже – диагноз. И с тех пор, как Кити поняла, что нервные расстройства – это, в общем-то, не страшно и, конечно, излечимо в большинстве случаев, жить ей стало гораздо проще. И веселее. Для девушки из маленькой деревеньки жизнь засияла яркими красками. Кити стала внимательно присматриваться к пациентам. Какой из них подойдет ей для семейной жизни? Кити мечтала о муже и детях. И чем больше будет детей, тем лучше. Трое – обязательно. И пусть муж будет звать ее Киской. Жалко, что ли? Напротив, очень даже мило.
***
Медсестры хлопочут над кроватью, подтыкают одеяло. Склоняются над кроватью. Огромные лица, огромные красные губы, и они наперебой говорят:
– Мадемуазель, вы сегодня ничего не ели.
– Хотите бульона, мадемуазель?
– Может, мадемуазель поспит?
– Мадемуазель Изабель, вы слышите?
– Звезды – это цветы. А цветы – люди. Все люди – цветы. А цветы всегда рождаются вновь.
*** *** ***
4
… Черный день. И даже алые розы сегодня – не кровь. Они черные. Нас, людей, как будто кто-то вырезал вчера из ночи, а сегодня бросил: бесформенно, ненужно, забыто, поэтому нас нет, только намеки на нас. Анжелики нет больше всего. Ее нет. Есть теперь только имя, звук, чьи-то воспоминания. А еще есть Георг.
Сегодня все прибывают в непостижимом состоянии. А как можно постичь смерть? Все примеривают состояние Анжелики на себя, как платье. Платье тесное, трещит по бокам и падает к ногам лоскутами.
У Анжелики красный гроб. Она любила в жизни все яркое, поэтому и ее гроб обили красной материей. Такая глупость…
Черно-белая картинка. Только он и она – цветные. Они смотрят друг на друга, и он ей улыбается. Она улыбается в ответ. Начинает тихо смеяться, прикрывая рот ладонью. Люди начинают оборачиваться и тоже, в эти моменты, становятся цветными. Она начинает смеяться. Громко. Еще громче. Плакать. Все смотрят на нее. Картинка стала цветной. Он подходит к ней и ставит пощечину. Говорит толпе:
– Извините, у нее истерика. Я ее уведу.
Он берет ее под руку и уводит за ворота кладбища. Картинка снова становится черно-белой.
*** *** ***
5
Тихая музыка. Люди медленно ходят по залам. Выставка черно-белых рисунков. У одного из рисунков стоит Николь.
Глубокий, с хрипоцой, голос:
– Красиво, не правда ли?
Николь оборачивается. Видит его. Смотрит на его руки. В руках он держит бокал с шампанским. Он смотрит на нее. Взгляды. Внимательные. Серьезные. И тут он улыбается.
– Красиво, не правда ли?
– Вы и в самом деле так думаете?
– Это ваша работа?
– Почему вы так решили?
– Потому что вы так на нее смотрите. Не оцениваете, не придираетесь, не высматриваете какой-то скрытый смысл. Просто смотрите. Потому что знаете ее. Чувствуете.
– Вы художник?
– Почему вы так решили?
– Потому что вы так же должны смотреть на свои работы. Поэтому вы знаете такой взгляд.
– Меня зовут Георг.
Георгин? Синий Георгин. Никогда не видела синих георгинов. Но ведь они есть, есть синие георгины.
Подбегает Анжелика, веселая, раскрасневшаяся. Смотрит на Георга, не сводит с него взгляда, лишь изредка отвлекаясь. Георг тоже смотрит на Анжелику, изредка смотрит на Николь и улыбается ей. Анжелика хватает Николь за руку.
– О чем это вы тут разговариваете без меня? Нико, кто это?
– Это Георг. А это моя подруга Анжелика.
– Очень приятно, Георг.
– Мне тоже.
– Увлекаетесь рисунком?
– Да.
– Рисуете?
– Нет, что вы!
– А чем же вы занимаетесь?
– Наслаждаюсь жизнью.
– Вероятно, вы можете себе это позволить.
– Разве это сложно?
– Вероятно, вы можете себе это позволить, если так говорите. Не против, если я провожу вас домой? Можем где-нибудь поужинать.
– С удовольствием!
– А вы, Николь?
– Нет, спасибо. Я устала. Ужасно хочу спать.
Анжелика виснет на руке у Георга.
– Спать! Ненавижу спать. Мне всегда снятся кошмары!
Георг смотрит на Николь.
– А вам снятся кошмары?
– Нет. Перед сном нужно пройтись по улице и сосчитать шесть домов, стоящих рядом друг с другом.
Анжелика засмеялась и взглянула на Георга.
– Какая чушь!
Георг пристально смотрит на Николь.
– Почему же? Я обязательно последую этому совету прямо сегодня же.
*** *** ***
Когда я обернулась и увидела Георга, я сразу же безоговорочно влюбилась в него. В него нельзя было не влюбиться. А когда он сдул челку со лба небрежным, привычным жестом, полюбила. Его нельзя было не любить. И когда Георг посмотрел мне прямо в глаза, поняла, что ради него я сделаю все, что он пожелает. Это того стоит.
К тому же, Георг первым подошел ко мне! Он подошел ко мне! Ко мне! Он хотел познакомиться именно со мной. Ему понравилась именно я.
Это меня полностью оправдывает.
*** *** ***
6
Дым, сквозь который просвечивают руки и пальцы, горящий кончик сигареты и взгляды – такие же как дым: смутные и расплывчатые…
– Георг не наркоман. Он художник.
– И все же.
– Такая пошлость. Я всегда стремилась избегать пошлости. Но ее вокруг слишком много.
– А то, что Георг был наркоманом – не пошлость?
– Обычность. Он хотел видеть больше, чем видит. Он художник.
– Но если бы…
– Глупая, ненужная, пустая фраза. «Если бы»… «Если бы» нет. Как и того, о чем говоришь, употребляя «если бы».
– Но если бы…
– Что ж… Давайте сыграем в «Если бы».
– Если бы Георг стал другим, каким бы он стал?
– Таким, как все. Люди всегда играют. Притворяются. Хотят казаться лучше. Потому что хотят, чтобы их не дергали. Не судачили о них. Мы все мечтаем о свободе. Даже когда свободны.
– И почему так происходит?
– Настоящая свобода идет изнутри. Когда чувствуешь себя свободным – значит, ты свободен. А те, кто несвободен – играют… А Георг не играл… Он жил…
– И… если бы он изменился…
– Он стал бы правильным. Он потерял бы свое мироощущение. Он остался бы без своей сумасшедшинки.
– Он перестал бы быть мерзавцем?
– Он не был мерзавцем.
– Он был не таким, как все.
– Да.
– Но разве наркотики придают человеку индивидуальность?
– Нет.
– Зачем же Георг употреблял наркотики?
– Употреблял… какое дурацкое слово… какой банальный сюжет, не правда ли?.. Никогда не любила наркоманов… Но Георг… В нем я любила все, и даже такая помарка меня не смущала… Просто Георг хотел больше того, что имел. Он пробовал все. Он хотел всегда новых впечатлений, ощущений, фантазий… Он чувствовал себя свободным. Он делал то, что хотел.
– Но иногда играл.
– Конечно. Мы все иногда играем. Без этого мы бы не выжили.
– Значит, когда мы играем, можем и переиграть?
– Так и случилось. Георг переиграл. И сразу потерял свободу. Он сразу перестал рисовать. Он только пытался… Он…
Длинные, бледные, дрожащие пальцы держат сигарету. Сигарета горит, а пепел с нее падает на стол, рядом с пепельницей. Рука резко, с силой сжимает сигарету в кулаке.
– Что вы делаете!?
– Хочу, чтобы мне стало больно. Физически больно.
– Зачем?
– Чтобы стало немного легче.
– И вам больно?
– Нет!
– Успокойтесь.
– Я спокойна. Разве нет?
– Достаточно на сегодня.
Молчание. Тишина.
• Меня никто никогда не понимал… Кроме Георга… Но ведь вы меня понимаете?
– Достаточно на сегодня.
Доктор Вайс откинулся на спинку кресла. Выдохнул сигаретный дым.
– Вам не идет имя Изабель.
– А как вас зовут? – вдруг вздрогнула она. И он это заметил. Она смутилась. Она вдруг смутилась, хотя и не поняла этого. – Мне никогда, в принципе, было не интересно, кого и как зовут. Я не знаю, почему, но я хочу знать, как звучит ваше имя…
– Сезанн.
Тишина. Тиканье часов. Он усмехнулся.
– Наверно, тут можно сказать – судьба? Но вы же не верите в судьбу.
Она посмотрела на него. Долго, пронзительно. Он так же смотрел на нее.
– Верю. Конечно, верю. И это судьба, что я сейчас делюсь своим миром с доктором, у которого такое живописное имя. Доктор – художник…
– Я привык к своему имени. Его мне дали родители, имя – это в каком-то смысле, память. И дань предкам.
Доктор снял очки, дунул на стекла.
– Знаете, вам совсем не идет имя Изабель. Вы – Николь…
*** *** ***
7
Мы встретились в тот же самый вечер, как я и знала. Встретились на темной улице, когда шли и считали шесть домов, стоящих рядом друг с другом. Шли медленным шагом. А когда остановились, – были уже рядом.
– Шесть.
– Шесть.
– Николь. Мы идем к тебе домой?
– Зачем спрашивать, когда знаешь.
Щелчок. Зажигается тусклая лампа. Большая комната, синие стены увешаны черно-белыми рисунками, комната почти пустая, все, что в ней есть – стоит и лежит на полу. Окно завешано темно-синими шторами.
Георг рассматривает рисунки, Николь стоит у стены и улыбается.
– Николь! И это – твой стиль? Все на полу. Есть на полу, сидеть на полу, спать на полу.
– Да, таков мой стиль. Все на полу. Это раскрепощает.
– Свобода!
Георг ложится на пол, раскинув руки. Николь ложится рядом. Они лежат и курят одну сигарету. Когда Георг выкидывает окурок в окно, она шепчет:
– Загадай желание!
– У меня одно желание. И я его прекрасно знаю. – Георг берет руку Николь в свою. – У тебя красивые пальцы, Николь. Спорю, что тебе понравились мои пальцы потому, что они похожи на твои?
Они засмеялись.
– Неужели у меня мужские руки?
– У тебя женские руки…
– И мужские пальцы.
– Бывают мужские пальцы, женские пальцы, пальцы музыканта, пальцы художника, пальцы каменщика. У тебя пальцы художника.
– Зато я услышала твой смех.
Георг опускает руку Николь, привстает на локте, наклоняется, внимательно всматриваясь в ее лицо.
– Николь. Николь…Тебе не подходит это имя. Ты другая. Николь – просто красивая и хрупкая. И красота у нее теплая, детская. А ты – сильная, у тебя тайна. Твоя красота нарисована в холодных тонах. В белых, сиреневых и голубых. Ты – Изабель.
– Зови меня как хочешь. Не имеет значения.
– Изабель. ты – Изабель… Я хочу нарисовать тебя…
***
Николь лежит на кровати, глядя в потолок, бормочет:
– Как же ты ошибался, Георг, как ты ошибался. И как я тебе поверила? Холодные тона. Белый, сиреневый и голубой. Неверно. Ты сам потом сказал. И не обратил внимания. И я не обратила. Бывают мужские пальцы, бывают женские пальцы… Бывают на руках мужские жилки – такие руки только у мужчины. И бывают на руках женские жилки – такие руки только у женщины… Все, что остальное – искажение.
Над кроватью склоняется лицо медсестры:
– Не хотите бульона, мадемуазель?
– А мою бабусю вы уже накормили? Она любит малиновое варенье. Но прежде чем есть варенье, бабуся, дай, я заплету тебе косу. Нельзя же быть такой неряхой!
– Поешьте же бульона, мадемуазель.
– Все живое. Все только живое. Краски живые. Кисти живые. Листья живые. Камни живые. Бульон живой.
Бульон в тарелке глухо булькает.
– Вот!
– Как хотите, мадемуазель.
Медсестра уходит. Николь берет в руки тарелку с бульоном.
– Ты мне улыбаешься, милый? Давай расскажу тебе одну печальную сказку. Семейный рождественский стол с пирогом… Все сидели, молчали, про себя страдали и любили, и никто не знал, что уже остывший яблочный пирог, стоявший на столе, любил кастрюльку с манной кашей, которая стояла в холодильнике. Яблочный пирог не видел ее весь день за белой, тяжелой, холодной дверью… Поэтому яблочный пирог тоже молчал. Страдал. И любил… Все живое. А когда живое, то оно чувствует, а значит, ему тоже бывает больно… А бабуся любила малиновое варенье и ей было все равно, больно ли малине, когда ее варят…
Кити тронула доктора Вайса за рукав.
– Что это с ней?
Доктор нервно дернул плечами.
– Бывает… Последствие отравления. Еле вытащили ее с того света.
И он быстрой походкой пошел вглубь коридора.
Кити долго смотрела доктору в спину.
***
… Георг открыл дверь. Николь засмеялась.
– Мы у тебя? Или все еще у меня? Это мой стиль? Или твой стиль? Есть на полу, сидеть на полу, спать на полу. Все на полу.
Георг делает гротескный реверанс.
– Это наш стиль. Прошу вас, проходите в мое жилище. Пожалуйста, познакомьтесь с моими кисточками, красками, и – о, какой шедевр! – с этим важным холстом! Прошу вас, королева красок, повелительница кистей, фея вдохновения, садитесь вот сюда. Я буду вас рисовать. Ты устала? Можешь пока закрыть глаза.
– Можно ли приклеить твои картины к потолку? Можно было бы лежать и смотреть на них.
*** *** ***
8
Доктор Сезанн Вайс не мог уснуть. Он думал о своей пациентке со странными глазами. Наконец, он встал, тихонько вышел в коридор и направился в ее палату. Он знал, что никого не встретит в коридорах. В этот час вся клиника спала. Буйных у него не было.
Она тоже спала, разметавшись на кровати. В этой больничной пижамке, с рассыпанными в беспорядке по подушке волосами, она казалась совсем маленькой и беззащитной. Ее ресницы черными иглами лежали на порозовевших щеках, изредка подрагивая. Он видел, как под закрытыми веками у нее движутся глазные яблоки. Она видела какой-то сон… Ее губы напоминали ему бутон цветка… Он сел рядом с ней на кровать, осторожно взял ее руку в свою. Рука у нее была маленькая, теплая и влажная. Над губами у нее тоже высыпали биссеринки пота. Вдруг она заметалась и что-то прошептала. Сезанн Вайс склонился над ее губами и прислушался. Она снова завозилась и прошептала:
– При чем здесь моя машина… чертовка…
Он выпрямился и долго рассматривал ее. А она вдруг отчетливо произнесла во сне:
– Вернись…
***
… Часы на стене. 12.00. Изабель сидит с закрытыми глазами, а Георг рисует ее. На холсте – размазанные желто-розовые линии.
Часы на стене. 15.00. Изабель сидит с закрытыми глазами, Георг рисует ее. На холсте – все те же линии, сквозь них просматривается лицо.
Георг осторожно отложил кисть.
– Я собираюсь жениться на Анжелике.
– Я знаю.
Георг внезапно сердится.
– Ты все знаешь? И открой, наконец, глаза!
Изабель открыла глаза. Улыбнулась.
– Я тебя знаю. Я тебя чувствую.
– Она богатая… Я смогу устроить свою выставку. Твою выставку. Я хочу жить так, как хочу, делать то, что хочу. Я хочу всю жизнь, понимаешь? Всю, целиком. Скажи, что это пошлость, мне все равно.
– Мне тоже.
– Чего бы ты хотела?
– Знаешь, когда бы можно было с рождения выбирать, кем хочешь быть, я была бы грабителем. Я бы грабила банки. Ради интереса. Кто кого переиграет. Я – банк и полицию, или они меня.
– Художники тоже грабители. Грабят одно, отдают другое.
– Мы все грабители, Георг. Всегда – грабим одно, отдаем другое.
– Да. Я женюсь на этой богатой дуре.
– Знаешь, а тебе не так уж не повезло. Она красивая.
– Красивая – ты. Она просто кукла. В ней нет ничего необычно, ничего, что могло бы сразу заинтересовать…
– …кроме денег…
– В ней нет вдохновения. Неужели кто-то может сравнить тебя с ней? Ты же так интересна! Ты сразу же интригуешь.
– Кому нужны интриги?
– Мне!
– Ты их получил.
Георг помолчал.
– Что тебе так нравится во мне, Изабель?
– В тебе море отрицательного обаяния.
– Обаятельный мерзавец?
– Ты не мерзавец.
…Они ходят кругом по квадратной комнате. И смотрят друг другу в глаза.
– Николь. Николь. Николь. Изабель. Изабель. Николь – Изабель.
– Я – краска, какого я цвета?
– Лунного, розового цвета.
– А знаешь, какого цвета твоя краска? Синяя краска, такого синего цвета, которого нет ни в одной акварели.
– Эта краска мельтешит сейчас перед твоими глазами.
– Ты видел небо, когда оно только-только начинает светлеть? Видел этот глубокий, насыщенный цвет…
– А когда небо светлеет все больше и больше, оно приобретает цвет моря, больше зеленого, чем синего.
– Море в небе.
Они остановились. Глубокий поцелуй. На окне с треском распахивается форточка и в комнату врывается ветер, который поднимает в воздух море рисунков, запечатленных на листках.
***
Я погружаюсь во вселенную, растворяюсь в ней, превращаясь в звездную пыль и разлетаюсь от планеты до планеты… Я читала его. Он рисовал меня. Я видела его насквозь. Он был уверен, что видит меня так же. Я его чувствовала. Он тоже. Я думала. А он… А он – просто жил…
*** *** ***
9
У доктора Сезанна Вайса появилась привычка перед сном заходить в палату к Николь, садиться рядом на кровать, держа в своих руках ее ладонь и смотреть, как она спит.
Сегодня она спала беспокойно. Ее летящие черными чайками брови сошлись на переносице, и она все пыталась что-то сказать. Вдруг она замерла и прошептала:
– Убила. Я убила. Я.
Сезанн Вайс нахмурился. В эту ночь он еще долго сидел рядом с ней, держа ее за руки.
*** *** ***
– Скажите, какой образ у вас возникает, когда вам говорят фразу: «Потеря близкого человека»?
– Бабуля… бабуля…
– А ваши родители?
– Я не помню их. Какие-то размытые черты. Далекие голоса. Это было так давно. Словно в другой жизни.
– А что вам причиняет боль?
– Ничего.
– Боль. Боль. Боль.
– Девушка. В розовом платье. Ее платье развевает ветер. Она бежит ко мне…
– Кто она?
– Я… я не знаю…
– Больно. Очень больно. Боль. Боль. Черная, ломающая боль. Чернота. Кто это?
– Это она. Она! Я боюсь ее.
– Ну, ну, успокойтесь. Ее нет.
– Ее нет. Ее больше нет.
Ее глаза дрогнули. Она выходила из пограничного состояния. Сейчас она очнется и снова ничего не вспомнит.
*** *** ***
10
Доктору Вайсу не спалось. Он уже выпил свой бокал красного вина, но сон все равно не шел. Вайс осторожно выглянул в коридор. Тускло светила вдалеке «дежурная», экономная лампочка. Сегодня дежурство Кити. Вайс осторожно спустился вниз и подошел к палате Николь. Сквозь щель пробивался свет. Вайс открыл дверь и зашел в палату. Николь лежала на кровати и бормотала, глядя в потолок невидящим взглядом.
– Какого оно цвета – счастье? Оно состоит из всех существующих, видимых и невидимых цветов, оттенков, тонов и полутонов. Значит, у счастья даже нет какого-то определенного намека на цвет. Всем хочется счастья. Все хотят быть счастливыми. Это самый большой эгоизм. Все мы эгоисты. Жуткие эгоисты. Мы готовы сделать любую мерзость хотя бы ради одного маленького осколка этого самого счастья. А когда знаешь, что счастье может быть большим, чего только не сделаешь ради этого большого и огромного… Все мы преступники. И хотим, чтобы нас никто не трогал. Никто не трогал нас и наше большое, огромное счастье… Заплети косу, бабуля… Счастье нужно встречать красивой. Какими бы мы мерзавцами не были, светясь красотой от нашего счастья…
Доктор Вайс подошел к Николь и наотмашь ударил ее по лицу. Николь вздрогнула. Моргнула.
– Доктор? – она села на кровати и удивленно посмотрела на Вайса.
– Ожила…
– Что?
– Почему вы не спите?
– Не могу уснуть без того, чтобы не прогуляться по улице и сосчитать шесть домов, стоящих рядом друг с другом.
Вайс тряхнул головой.
– Давайте прогуляемся.
– Да? – она обрадовалась. И снова этого не заметила.
– Конечно. Вы же не в тюрьме. Одевайтесь. Я за вами зайду. Только давайте просто гулять.
– Это как? – она смотрела на него своими огромными русалочьими глазами.
– Просто – это просто гулять и не считать дома.
– Да?.. Ну… давайте попробуем…
Когда доктор ушел, она вдруг подумала, что легко поддается его влиянию. Нравится ли это ей? А какая, в сущности, разница? Она хотела пойти с ним гулять. Просто. И не считать дома.
*** *** ***
Кити услышала шум и выглянула в коридор. Доктор Вайс и Николь, одетые, спускались вниз. Кити долго стояла, глядя в пустоту коридора. Что это было? Доктор Вайс и эта бледная до прозрачности девушка со странными глазами? Что он в ней нашел? Никогда еще доктор Вайс не гулял со своими пациентами. Да, он жил тут, в клинике, в отдельном флигеле. Специально сделал пристройку. Лично для себя. Можно сказать, доктор Вайс жил не в клинике, он жил своей клиникой. Клиника была для него и женой, и ребенком. Словом, всем. И тут эта странная пациентка. А почему странная? Кити не могла бы этого сказать. Вроде бы обычная девушка. Красивая. Но какой-то такой красотой… Как инопланетянка… Сколько лет Вайсу? Тридцать пять. А этой Николь? Лет двадцать пять, наверное. Может, Вайсу просто пора жениться? Но не на этой же инопланетянке! Кити пожала плечами и скрылась в сестринской. В конце концов, это не ее дело. Кити вспомнила Рено. Он лежал в палате № 23 на втором этаже. И очень страдал после смерти матери. И боялся умереть. Надо бы к нему хорошенько присмотреться. Рено просто нужно помочь. А лучшая помощь – участие. Кити сможет стать ему и матерью и подругой… И женой… Кити еще немного подумала, вышла из сестринской, тихонько, на всякий случай, прикрыла дверь, стала спускаться на второй этаж. Рено, наверняка, не спит. На фоне стресса он теперь страдает бессонницей.
*** *** ***
11
Служащий «Галереи Соланж» выпрямился в струнку перед мадам Дюпон. Теперь она была законной управляющей владелицы этих выставочных залов. Между прочим, Пауль служил здесь с самого начала, а владельцы менялись, как рисунки в калейдоскопе. Сначала галерея принадлежала Старику Жерару, так его все называли. То есть стали так называть, когда Пауль поступил на службу. Тогда Жерару было уже шестьдесят лет. В принципе, Пауль и оказался в этой галерее благодаря тому, что его отец приятельствовал с самим Жераром. Старик был добродушен и дал парню шанс, определив его на службу по оценке полотен, так как Пауль закончил художественное училище, сам писал и, конечно же, увлекался живописью.
Для Старика Жерара галерея была его детищем. Правда, Старик Жерар в последние годы своей жизни, при поступлении Паулля на службу, стал увлекаться исключительно пленером и фотоработами – пейзажами. А Пауль рисовал портреты. И не потому, что они у него лучше всего получались, хотя это и так, а потому, что Пауль любил рисовать лица. Не просто лица, а рисовать характер человека через его образ. Старику Жерару, кстати, очень нравились его работы. Он цокал языком и, бывало, говаривал: « Ну, мальчик, тебя ждет настоящая слава. Смотришь на нарисованный тобою портрет и просто читаешь биографию того человека, который на нем изображен». Правда, потом он добавлял: « Когда в твоей коллекции будет сто портретов, устрою твою персональную выставку, хотя ты знаешь, что больше всего я люблю природу. Просто природу, парень. Без всяких заморочек». Пауль искренно обожал старика и готов был ждать, когда в его коллекции наберется двести или триста портретов. Пауль знал, что Старик Жерар всегда держит слово. И тут – бац. Оторванный тромб. Старик Жерар не рассчитывал умирать так рано и не позаботился о том, кому перейдет галерея, не оставил никаких указаний и завещания. У него оказался только один близкий родственник – его сводный брат Доминик, которому и досталась галерея по наследству.
