Текст книги "Мелкие буржуа"

Автор книги: Оноре де Бальзак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Дорогой господин Тюилье, я принял приглашение на обед потому, что хотел сделать важное сообщение, касающееся вас, и столь лестное, что вам, конечно же, будет приятно, если его услышат ваши гости.

Тюилье побледнел, как полотно.

– Вы добились для меня ордена!.. – воскликнул он и посмотрел на Теодоза с таким видом, словно приглашал того подивиться его проницательности.

– Орден от вас не уйдет, – отвечал мэр, – но сейчас речь идет о вещи более важной. Орден – свидетельство того, что министр держится на ваш счет хорошего мнения, я же имею в виду событие, свидетельствующее о том, что высокого мнения о вас придерживаются все сограждане. Короче говоря, многие избиратели моего округа обратили на вас внимание и желают выразить свое доверие, избрав вас представителем от них в муниципальный совет Парижа, который, как всему свету известно, одновременно выполняет и функции генерального совета департамента Сены...

– Браво! – воскликнул Дюток.

С места поднялся Фельон.

– Господин мэр опередил меня, – проговорил он прочувствованным голосом, – но я так рад тому, что наш друг привлек к себе внимание всех благонамеренных граждан одновременно и снискал себе сторонников во всех концах нашего округа, что не стану жаловаться. К тому же мне подобает быть вторым: власть должна идти во главе!.. (Фельон почтительно поклонился Минару.) Да, господин Тюилье, многие избиратели, живущие в той части округа, где пребывают мои скромные пенаты, захотели вручить вам мандат муниципального советника, и, что особенно знаменательно, ваша кандидатура была подсказана им человеком знаменитым... (Изумленные восклицания гостей)... – человеком, в чьем лице мы хотели почтить память одного из самых добродетельных обитателей нашего округа, который на протяжении двадцати лет был для всех нас отцом родным, – я имею в виду покойного господина Попино, бывшего при жизни советником Королевского суда и советником муниципального совета от нашего округа. Однако его племянник, доктор Бьяншон, слава нашего города, отклонил предложенный ему почетный пост, сославшись на то, что многочисленные обязанности не оставляют ему времени. Поблагодарив нас за оказанную честь, он – прошу заметить это, господа, – порекомендовал нашему вниманию кандидата, только что названного господином мэром; по словам доктора Бьяншона, наш друг господин Тюилье вполне достоин занять пост в городском муниципалитете, принимая во внимание его прошлую деятельность!..

И Фельон под одобрительные возгласы присутствующих уселся на место.

– Тюилье, ты можешь рассчитывать на своего старого друга, – заявил Кольвиль.

В эту минуту все приглашенные, невольно взглянув на Бригитту и на г-жу Тюилье, были глубоко растроганы их видом. По лицу смертельно бледной Бригитты медленно текли слезы, слезы бесконечной радости, а г-жа Тюилье, словно пораженная молнией, сидела неподвижно, пристально глядя куда-то вперед. Внезапно старая дева бросилась в кухню и крикнула Жозефине:

– Спустись в погреб, милая!.. Принеси вино, самое лучшее!

– Друзья мои, – заговорил Тюилье взволнованным голосом, – сегодня лучший день в моей жизни, он мне дороже даже того дня, когда я буду избран, если я только решусь принять это почетное предложение и согласиться на то, чтобы моя кандидатура была рекомендована вниманию наших сограждан... (Громкие возгласы: «Полноте, полноте!») ...ибо я положил немало сил за время тридцатилетней службы на пользу отечества, а вы сами понимаете, что человек порядочный должен хорошенько взвесить свои силы и возможности прежде, чем возложить себе на плечи обязанности члена городского муниципалитета...

– Иного ответа я от вас не ожидал, господин Тюилье! – вскричал Фельон. – Простите, я впервые в жизни прервал говорящего, да к тому же человека, занимавшего в прошлом более высокое положение, чем я, однако бывают обстоятельства...

– Соглашайтесь! Соглашайтесь! – завопила Зели. – Клянусь честью порядочной женщины, такие люди, как вы, должны управлять городом.

– Решайтесь, патрон! – подхватил Дюток. – И да здравствует будущий муниципальный советник... Недурно было бы по этому поводу выпить...

– Стало быть, решено? Вы – наш кандидат? – спросил Минар.

– Вы слишком высокого мнения обо мне, – пробормотал Тюилье.

– Помилуй! – воскликнул Кольвиль. – Человек, который тридцать лет просидел в канцелярии министерства финансов, – истинная находка для города!

– Вы слишком скромны! – вмешался Минар-младший. – Ваши способности нам отлично известны, о вас до сих пор вспоминают в финансовом ведомстве...

– Помните, вы сами этого хотели! – изрек Тюилье.

– Король будет весьма доволен этим выбором, поверьте мне, – проговорил, напыжившись, Минар.

– Милостивые государи, соблаговолите разрешить молодому человеку, живущему в предместье Сен-Жак, – начал ла Перад, – высказать несколько замечаний, которые, быть может, покажутся вам достойными внимания.

Высокое мнение, сложившееся у присутствующих об адвокате бедняков, заставило всех умолкнуть.

– Влияние господина мэра соседнего округа на обитателей нашего округа, где он оставил по себе столь приятные воспоминания; влияние господина Фельона, оракула, да, – с силой повторил Теодоз, заметив протестующий жест Фельона, – оракула своего батальона; не менее мощное влияние господина деКольвиля, объясняющееся его открытым нравом и учтивостью; весьма значительное влияние господина письмоводителя канцелярии мирового судьи и, наконец, те усилия, какие я смогу приложить в сфере моей скромной деятельности, – все это залог успеха, но еще не самый успех!.. Если мы хотим достичь быстрой победы, то должны пообещать друг другу хранить полное молчание по поводу волнующего проявления чувств, имевшего здесь место сегодня... В противном случае, сами того не желая и даже не подозревая об этом, мы возбудим людскую зависть, разбудим низменные страсти, и они позднее воздвигнут на нашем пути препятствия, которые нелегко будет устранить. Политический смысл нынешнего общественного устройства, его главный отличительный признак, самое надежное условие его существования состоит в некоем разделении обязанностей, конечно, в определенных пределах, между властью и средними классами – истинной опорой современного общества, средоточием нравственности, возвышенных чувств и трудолюбия. Но, к чему скрывать, выборность большинства должностей породила игру тщеславия, я бы даже сказал, яростную жажду быть хоть чем-нибудь, она породила ее в таких социальных слоях, где чувства эти малоуместны. Одни считают это полезным, другие – вредным, я не берусь высказывать свое мнение в присутствии людей, перед чьим умом я преклоняюсь, я довольствуюсь тем, что напоминаю об этом, желая привлечь ваше внимание к той опасности, какая может угрожать нашему другу и нашему кандидату. Не прошло и недели после смерти достопочтенного члена муниципального совета, а наш округ уже бурлит от борьбы мелких честолюбцев между собой. Люди любой ценой хотят быть на виду. Самые выборы произойдут, должно быть, не раньше чем через месяц. Подумайте сами, сколько интриг будет затеяно за этот срок!.. Вот почему я умоляю вас не подвергать нашего друга Тюилье нападкам конкурентов. Нельзя, чтобы его честное имя стало добычей публичного обсуждения – этой гарпии наших дней, которая вместо ядовитой слюны исходит клеветою, завистью, злобными выходками, которая стремится унизить все великое, запятнать все достойное уважения, осквернить все святое... Поступим так, как поступали представители третьего сословия в палате: будем хранить молчание и голосовать!

– Он славно говорит, – прошептал Фельон сидевшему с ним рядом Дютоку.

– Да, у него железная логика!..

Сын Минара пожелтел, а потом позеленел от зависти.

– Все это правда и отлично сказано! – воскликнул Минар.

– Принято единогласно, – заключил Кольвиль. – Господа, все мы – люди чести, достаточно того, что мы согласились во всем.

– Цель оправдывает средства, – с пафосом произнес Фельон.

В эту минуту на пороге показалась мадемуазель Тюилье в сопровождении двух служанок. На поясе у нее висел ключ от погреба, по знаку старой девы на стол были водружены три бутылки шампанского, три бутылки доброго старинного вина Эрмитаж и бутылка малаги; усевшись, Бригитта поставила перед собой маленькую бутылочку, которую она несла с благоговейным видом, столь необычным для этой феи Карабос [62]62
  Фея Карабос– во французских народных сказках, а также в сказке Перро «Спящая красавица» злая фея.


[Закрыть]. Появление изысканных вин было плодом признательности, переполнявшей сердце старухи, в упоении она забыла и думать о разумной бережливости, неизменной спутнице ее гостеприимства, и выказывала невиданную щедрость, доставившую немалое удовольствие гостям. Вслед за вином был подан богатый десерт: тут были и лакомое блюдо из винных ягод, изюма, орехов и миндаля, и пирамиды апельсинов и яблок, и различные сорта сыра, и варенье, и засахаренные фрукты. Все эти яства появились из глубины шкафов, при других обстоятельствах они бы ни за что не покинули своих убежищ и не оказались бы на столе.

– Селеста, сейчас тебе принесут бутылку водки, которую мой отец приобрел в тысяча восемьсот втором году, приготовь апельсины и залей их водкой! – крикнула Бригитта невестке. – Господин Фельон, откупорьте шампанское, эта бутылка для вас троих. Господин Дюток, возьмите вино! Господин Кольвиль, вы у нас мастер вытаскивать пробки!..

Две служанки подавали рюмки, бокалы для шампанского и бокалы для бордо, так как Жозефина принесла три бутылки этого вина.

– Вино кометы [63]63
  Вино кометы– то есть вино урожая 1811 года, когда появление крупной кометы совпало с обильным урожаем винограда.


[Закрыть]! – вскричал Тюилье. – Господа, вы заставили мою сестру потерять голову.

– В такой вечер нужны пунш и пирожные, – заметила Бригитта. – Я послала к аптекарю за чаем. Господи! Если бы я только знала, что речь идет о выборах, – проговорила она, взглянув на невестку, – то велела бы приготовить индейку...

Это признание было встречено взрывом смеха.

– О, с нас хватит и гуся, – заявил, смеясь, Минар-младший.

– А вот и подкрепление! – воскликнула г-жа Тюилье, когда на стол подали засахаренные каштаны и безе.

Лицо мадемуазель Тюилье пылало; она сияла от гордости: должно быть, ни одна сестра в мире не радовалась до такой степени успехам брата.

– Как это трогательно, особенно для тех, кто ее хорошо знает, – проговорила вполголоса г-жа Кольвиль, указывая на Бригитту.

Бокалы были наполнены, гости переглядывались, видно было, что все ожидают тоста. И тогда ла Перад провозгласил:

– Господа, выпьем за истинно возвышенную душу!..

Все с изумлением посмотрели на него.

– За мадемуазель Бригитту!..

Гости вскочили с мест, стали чокаться, послышались крики; «Да здравствует мадемуазель Тюилье!»

В голосе адвоката было столько искреннего чувства, что оно вызвало всеобщий восторг.

– Господа, – начал Фельон, заглядывая в какую-то исписанную карандашом бумажку, – «За труд, за его блестящие плоды, воплощенные в особе нашего старого товарища, ставшего мэром одного из округов Парижа, за господина Минара и его супругу!»

Послышались одобрительные восклицания; затем поднялся Тюилье и воскликнул:

– Господа, за короля и королевскую фамилию!.. Больше я ничего не прибавлю, мой тост говорит сам за себя.

– За избрание моего брата! – сказала мадемуазель Тюилье.

– Я вас сейчас рассмешу, – прошептал ла Перад на ухо Флавии.

Он встал и звонко выкрикнул:

– За женщин! За прелестный пол, которому мы обязаны нашим блаженством, не говоря уже о том, что мы ему обязаны своими матерями, сестрами и супругами!..

Этот тост вызвал всеобщее оживление, и Кольвиль, который уже был навеселе, завопил:

– Негодяй! Ты украл мою мысль!

Затем поднялся мэр, и воцарилось глубокое молчание.

– Господа, за наши общественные учреждения! Ведь именно они составляют силу и величие династической Франции!

Бутылки опустошались с головокружительной быстротой, и соседи обменивались восторженными восклицаниями, вызванными неслыханным гостеприимством хозяйки и изысканностью вин.

Селеста Кольвиль робко попросила:

– Мама, разрешите и мне предложить тост...

Добрая девушка давно уже следила за растерянным лицом своей крестной матери, всеми забытой хозяйки дома, которая с выражением какой-то собачьей преданности переводила взгляд с физиономии своей грозной невестки на физиономию Тюилье, словно самозабвенно вопрошала их, как себя вести. Радость, освещавшая это лицо рабыни, привыкшей сознавать свое ничтожество, скрывать мысли, подавлять чувства, походила на сияние зимнего солнца, подернутого дымкой: она словно нехотя озаряла увядшие, расплывшиеся черты. Чепчик из газа, украшенный темными цветами, небрежная прическа, светло-коричневое платье, золотая цепочка на шее, мало что менявшая в этом скромном наряде, – все, вплоть до манеры держать себя, усиливало привязанность юной Селесты к этой женщине, обреченной на вечное молчание, понимавшей все, что творится вокруг, и страдавшей из-за этого, находя себе утешение лишь в общении с богом и с нею, Селестой, которая одна в целом свете знала ей истинную цену.

– Пусть она предложит свой тост, – тихо сказал ла Перад г-же Кольвиль.

– Говори, доченька! – крикнул Кольвиль. – Нам предстоит еще выпить бутылку славного выдержанного вина Эрмитаж!

– За мою милую крестную! – проговорила девушка, почтительно поднимая свой бокал и протягивая его к г-же Тюилье.

Несчастная женщина испуганно переводила полные слез глаза с мужа на его сестру: ее положение в семье было всем хорошо известно, и почтение, которое Невинность оказала Слабости, заключало в себе нечто столь возвышенное, что все невольно почувствовали волнение; мужчины встали и разом поклонились г-же Тюилье.

– Милая Селеста, будь у меня королевство, я с радостью положил бы его к вашим ногам! – воскликнул Феликс Фельон, обращаясь к девушке.

Отец его утирал слезу, даже Дюток был растроган.

– Какое прелестное дитя! – проговорила мадемуазель Тюилье, подходя к невестке и обнимая ее.

– Ко мне! – крикнул Кольвиль, становясь в позу атлета. – Внимание! За дружбу! Осушайте бокалы! Наполняйте бокалы! Отлично! За изящные искусства, этот цвет общественной жизни! Осушайте бокалы! Наполняйте бокалы! За такой же праздник на следующий день после выборов!

– А что это у вас за заветная бутылочка?.. – спросил Дюток у мадемуазель Тюилье.

– Это одна из имеющихся в нашем доме трех бутылок ликера госпожи Амфу. Вторую мы откупорим на свадьбе Селесты, а последнюю – на крестинах ее первого ребенка.

– Положительно, сестра потеряла голову, – шепнул Тюилье Кольвилю.

Обед закончился тостом, предложенным Тюилье; тост этот подсказал ему Теодоз, когда малага, разлитая по рюмкам, засверкала в них, как рубин.

– Господа, Кольвиль выпил за дружбу. Я же пью это благородное вино за моих друзей!..

Эти прочувствованные слова были встречены громкими криками «ура». Воспользовавшись шумом, Дюток не преминул сказать Теодозу:

– Просто преступление вливать такое вино в их луженые глотки...

– Ах, если бы можно было изготовлять во Франции подобное вино, друг мой! – вскричала жена мэра, с шумом тянувшая из своей рюмки испанский ликер. – Какое славное состояние можно было бы себе сколотить!..

Зели окончательно опьянела, на ее багровое лицо страшно было смотреть.

– Ну, наше состояние уже сколочено! – ответил Минар.

– Как вы думаете, сестрица, – обратилась Бригитта к г-же Тюилье, – не подать ли нам чай в гостиную?..

Вместо ответа г-жа Тюилье поднялась из-за стола.

– Ах, вы великий чародей! – сказала Флавия Кольвиль де ла Пераду, который предложил ей руку, чтобы проводить в гостиную.

– И моя единственная мечта, – ответил молодой человек, – очаровать вас. Поверьте, я полностью вознагражден: сегодня вы еще более восхитительны, чем всегда!

– Подумать только, – сказала она, не принимая вызова, – Тюилье, наш Тюилье возомнил себя политическим деятелем.

– Моя дорогая, половина смешных положений и смехотворных поступков, с которыми мы сталкиваемся в обществе, – плод подобных интриг, часто сам человек не так уж в этом виновен. Во многих семьях, как вы, верно, сами не раз наблюдали, муж, дети, друзья убеждают хозяйку дома, глупее которой трудно сыскать, что она кладезь мудрости, или матрону лет сорока пяти, что она молода и хороша собой!.. Отсюда и возникают странности в поведении, не объяснимые для людей, непричастных к этой игре. Нередко встречаешь мужчин, обязанных своим отвратительным самомнением рабскому обожанию любовницы, или же чванных рифмоплетов, которых продажные льстецы убедили, будто они великие поэты. В каждом роду есть свой выдающийся человек, и общество поэтому уподобляется палате, где вечно царит полумрак, хотя там находятся светочи Франции... Ну и что ж? Люди умные, глядя на это, посмеиваются, вот и все. Вы олицетворяете ум и красоту в этом маленьком буржуазном мирке, вот почему я поклоняюсь вам, как божеству. Но моя заветная мысль – вырвать вас отсюда, ибо я вас искренне люблю. Правда, в моем чувстве больше дружбы, нежели любви, хотя и любви тут примешалось немало, – прибавил он и, пользуясь тем, что оконная ниша скрывала их от любопытных взглядов, нежно прижал Флавию к груди.

– Госпожа Фельон, не угодно ли вам сесть за фортепьяно? – сказал Кольвиль. – Сегодня здесь все должно пуститься в пляс: бутылки, монеты, бренчащие в кармане мадемуазель Бригитты, и наши славные дочки! Я, пожалуй, схожу за кларнетом.

При этих словах он подал жене чашку, из которой только что пил кофе, и улыбнулся, видя, что между Флавией и Теодозом установилось полное согласие.

– Что вы сделали с моим мужем? – спросила Флавия у своего соблазнителя.

– Должен ли я вам открыть нашу тайну?

– Значит, вы меня не любите? – проговорила она, взглянув на него с едва скрытым кокетством женщины, почти решившейся идти до конца.

– Ну, коль скоро и вы мне станете открывать все ваши тайны, – продолжал он весело, словно охваченный неудержимым порывом южанина, с виду таким естественным и очаровательным, – то и я не стану скрывать от вас ничего из того, что лежит у меня на сердце...

Он вновь увлек ее в оконную нишу и сказал, улыбаясь:

– Бедняга Кольвиль разглядел во мне артиста, притесняемого всеми этими буржуа, молчащего в их присутствии из страха, что его не поймут, дурно истолкуют, изгонят. Зато он ощутил жар священного огня, пылающего в моей груди. Кстати, – продолжал Теодоз, и в его голосе прозвучала глубокая убежденность, – я и в самом деле артист, когда дело доходит до красноречия, артист в духе Беррье [64]64
  Беррье, Никола (1755—1841) – французский адвокат, пользовавшийся в 30-х годах XIX века большой известностью.


[Закрыть]: я могу заставить плакать присяжных, заплакав сам, ибо я нервен, как женщина. И вот ваш муж, презирающий всех этих буржуа, вышучивал их вместе со мной, мы буквально уничтожали их смехом, и он нашел, что моя ирония не уступает его собственной. Я посвятил его в наш план касательно Тюилье, я дал ему понять, какую пользу может принести ему сей политический манекен. «Ради одного того, – сказал я, – чтобы стать господином де Кольвилем и тем самым позволить вашей очаровательной жене занять подобающее место в обществе, вам следует получить место генерального сборщика налогов, а затем сделаться депутатом. Для этого вам достаточно будет прожить лет восемь в департаменте Верхних или Нижних Альп, в каком-нибудь захолустном городе, где все вас будут любить и где ваша жена очарует всех... И такая возможность будет к вашим услугам, особенно если вы отдадите свою милую Селесту в жены человеку, способному приобрести влияние в Палате...» Аргументы, изложенные в шутливой форме, действуют на некоторых людей куда сильнее, чем если с ними говорят серьезно. Так что отныне мы с Кольвилем закадычные друзья. Разве вы не слышали, как он крикнул мне за столом: «Негодяй! Ты украл мою мысль»? Нынче вечером мы с ним станем говорить друг другу «ты»... Затем какая-нибудь небольшая история, в которую неизменно впутываются артисты, находящиеся на дружеской ноге – а уж я его впутаю в такую историю! – сделает нас и впрямь друзьями, он, пожалуй, станет видеть во мне друга, более близкого ему, чем сам Тюилье, ибо я уже успел шепнуть нашему дражайшему Кольвилю, что Тюилье просто лопнет от зависти, если увидит у него в петлице еще одну орденскую розетку... Видите, моя дорогая и обожаемая Флавия, какой энергией наполняет человека глубокое чувство! Ведь нужно было, чтобы Кольвиль открыл мне доступ в свое сердце, чтобы я мог бывать у вас с его согласия!.. Я все готов сделать ради вас – лизать язвы прокаженных, глотать живых жаб, соблазнить Бригитту! Да, я бы пронзил себе грудь этой тростью, если бы она могла послужить мне костылем, который помог бы мне дотащиться до ваших дверей и пасть к вашим ногам!

– Этим утром вы меня просто испугали, – прошептала Флавия.

– Но вечером вы уже не испытываете тревоги?.. Да, – прибавил он с силой, – пока я с вами, вам не угрожает никакая беда.

– О, вы человек необыкновенный, я это признаю!..

– Вовсе нет! Все мои поступки – и самые значительные и самые незаметные – лишь отблески пламени, зажженного вами в моей груди, я хочу стать вашим зятем, чтобы мы никогда больше не разлучались... Моя жена, да простит мне бог, будет лишь машиной, производящей детей, но высшим существом, моей богиней будешь ты! – прошептал он на ухо Флавии.

– Вы просто сатана! – проговорила она в ужасе.

– Нет, но я немного поэт, как все мои земляки. Прошу вас, будьте моей Жозефиной [65]65
  ЖозефинаБогарне (1763—1814) – первая жена Наполеона I, способствовала началу его военной карьеры.


[Закрыть]!.. Завтра в два часа я приду к вам домой, меня снедает пылкое желание увидеть ложе, на котором вы спите, кресла, в которых вы отдыхаете, цвет обивки вашей спальни, увидеть, как расположены вещи, окружающие вас, – словом, полюбоваться жемчужиной в ее раковине!..

Произнеся эту ловкую тираду, он удалился, даже не дождавшись ответа.

Флавия, с которой ни разу в жизни влюбленные в нее мужчины не разговаривали столь страстным языком, каким разговаривают только в романах, испытывала полную растерянность; но она была счастлива и, прислушиваясь к быстрому биению сердца, беззвучно шептала себе, что не поддаться влиянию такого мужчины выше сил человеческих. В тот вечер Теодоз впервые облачился в новые панталоны, серые шелковые чулки и открытые туфли; на нем был черный шелковый жилет и черный атласный галстук, украшенный весьма изысканной булавкой. Наряд его довершал новый фрак, сшитый по последней моде, и желтые перчатки, гармонировавшие с ослепительно белыми манжетами. В салоне, где с каждым часом прибавлялись все новые и новые гости, он был единственным человеком с хорошими манерами, умевшим безукоризненно себя держать.

Госпожа Прон, урожденная Барниоль, пришла в сопровождении двух своих пансионерок, семнадцатилетних девиц, доверенных ее материнской заботе их семьями, жившими на острове Бурбон и острове Мартиника. Г-н Прон, преподаватель риторики в коллеже, которым руководили священники, был человеком того же круга, что и Фельоны. Однако в отличие от них он не выставлял себя напоказ, не сыпал афоризмами и сентенциями, не старался служить примером для подражания; он держался сухо и чопорно. Г-н и г-жа Прон, служившие украшением гостиной Фельонов, принимали по понедельникам, с Фельонами их связывало общее родство с Барниолями. Прон был небольшого роста, он недурно танцевал и не считал это зазорным для своего положения. Прославленная репутация пансиона мадемуазель Лаграв, с которой супруги Фельон поддерживали знакомство уже больше двадцати лет, еще больше укрепилась, когда этим заведением начала руководить мадемуазель Барниоль, самая умелая и опытная из воспитательниц. Г-н Прон пользовался большим влиянием в той части квартала, что расположена между бульваром Монпарнас, Люксембургским садом и Севрской дорогой. Вот почему, едва завидя своего друга, Фельон, не обинуясь, взял его под руку и увлек в угол, чтобы посвятить в планы, связанные с выдвижением кандидатуры Тюилье; после десятиминутной беседы они отправились на поиски Тюилье, и оконная ниша, находившаяся против той, где все еще стояла Флавия, стала, без сомнения, свидетельницей трио, в своем роде достойного трио швейцарцев из оперы «Вильгельм Телль».

– Вы только полюбуйтесь на интриги нашего достопочтенного Фельона! – сказал Флавии вновь подошедший Теодоз. – Сумейте только уговорить честного человека, и он отлично будет прибегать к самым недостойным методам, ибо, в конечном счете, наш уважаемый приятель убеждает маленького Прона, а тот покорно дает себя убедить исключительно в интересах Феликса Фельона, занимающего в этот миг внимание вашей прелестной Селесты... По-моему, вам пора их разлучить... Они уже минут десять вместе, а сын Минара ходит вокруг, как обозленный бульдог.

Феликс все еще находился под глубоким впечатлением благородного поступка Селесты, этого простодушного крика ее души, хотя никто, за исключением г-жи Тюилье, об этом уже не помнил; молодой человек невольно проявил наивную хитрость, которую мы назвали бы благородным лукавством истинной любви; надо заметить, что оно было ему непривычно: как всякий математик, он был невероятно рассеян. Итак, Феликс направился к г-же Тюилье, верно предположив, что Селеста непременно подойдет к ней: глубокий расчет глубокой любви! Девушка была тем более признательна Феликсу, что адвокат Минар, которого интересовало лишь приданое, даже не подумал подойти к ее крестной матери и спокойно попивал кофе, беседуя о политике с Лодижуа, Барниолем и Дютоком; молодой человек выполнял приказание отца, уже думавшего о новых выборах в Палату: они должны были произойти в 1842 году.

– Разве можно не любить Селесту! – сказал Феликс г-же Тюилье.

– Милая девочка, только она одна во всем свете и любит меня! – отвечала на это рабыня, с трудом сдерживая слезы.

– О, нет, сударыня, мы оба вас любим, – возразил простодушный Матье [66]66
  Матье, Клод-Луи (1783—1875) – французский астроном, был известен добротой своего характера.


[Закрыть], приветливо улыбаясь.

– О чем это вы беседуете? – спросила Селеста, подходя к крестной матери.

– Дитя мое, – ответила богобоязненная женщина, привлекая к себе крестницу и целуя ее в лоб, – господин Феликс сказал, что вы оба любите меня и будете обо мне заботиться...

– Не сердитесь за такое пророчество, мадемуазель, – проговорил вполголоса будущий кандидат в Академию наук, – и позвольте мне сделать все, чтобы оно исполнилось!.. Ничего не поделаешь, я таков: несправедливость глубоко возмущает меня!.. О, спаситель был совершенно прав, пообещав рай кротким духом, невинным агнцам, приносящим себя в жертву!.. Всякий человек, если бы даже он вас не любил, Селеста, став свидетелем вашего возвышенного душевного порыва нынче за столом, проникся бы к вам обожанием! Да, только невинности дано утешать мучеников!.. Вы милая, хорошая девушка и станете одной из тех женщин, которые составляют одновременно и славу и счастье своей семьи. Счастлив тот, кто вам понравится!

– Дорогая крестная, вы только подумайте, в каком розовом свете видит меня господин Феликс!..

– Он воздает тебе должное, мой ангелочек, и я буду молиться богу за вас обоих...

– Если б вы только знали, Селеста, как я рад, что мой отец может оказать услугу господину Тюилье... И как бы я хотел быть полезен вашему брату!..

– Стало быть, вы любите всю нашу семью? – спросила девушка.

– О да! – с жаром ответил Феликс.

Истинная любовь всегда облекается в оболочку стыдливости, она страшится пышных выражений, ибо и без того красноречиво заявляет о себе: такая любовь не нуждается в фейерверке, в отличие от показной любви, и внимательный наблюдатель, окажись он в гостиной Тюилье, мог бы написать целую книгу, сравнив две противоположные сцены и нарисовав гигантские приготовления Теодоза и простоту Феликса; один из молодых людей был воплощением природы, другой – воплощением общества, искренность и притворство противостояли друг другу. Заметив восторженное состояние дочери, на чьем лице легко было прочесть душевное волнение, увидя, как прелестная девушка стала еще прелестнее и вся расцвела, выслушав первое косвенное признание в любви, Флавия ощутила укол ревности; она подошла к Селесте и прошептала ей на ухо:

– Вы нехорошо себя ведете, дочь моя, на вас все смотрят, и вы себя компрометируете, разговаривая так долго наедине с г-ном Феликсом, даже не спросясь, хотим ли мы этого.

– Но, мама, ведь здесь же крестная.

– Ах, простите, моя милая, – сказала г-жа Кольвиль г-же Тюилье, – я вас и не заметила...

– Вы поступаете, как и все остальные, – произнес Иоанн Златоуст [67]67
  Иоанн Златоуст– константинопольский патриарх, канонизированный церковью, прославился своим красноречием.


[Закрыть].

Слова эти задели г-жу Кольвиль, она вздрогнула, будто в ее грудь впилась зазубренная стрела; бросив на Феликса высокомерный взгляд, она сказала Селесте: «Садись сюда, дочка» – и, усевшись возле г-жи Тюилье, указала дочери на соседний стул.

– Я буду работать до полного изнеможения, – сказал Феликс г-же Тюилье, – но стану членом Академии наук, ибо слава поможет мне добиться ее руки.

«Ах, мне нужен был вот такой муж, такой спокойный и мягкий человек, как он! – подумала бедная г-жа Тюилье. – Мне так по душе скромная, незаметная жизнь в тиши... Господи, ты этого не захотел, окажи же свое покровительство двум этим детям и соедини их судьбы! Ведь они созданы друг для друга!»

Она погрузилась в глубокую задумчивость, машинально прислушиваясь к ужасающему шуму, который подняла ее невестка: неутомимая Бригитта помогала двум служанкам убирать со стола, чтобы освободить столовую для танцев; при этом ее голос гремел, напоминая своими раскатами голос капитана фрегата, который стоит на капитанском мостике и отдает приказания к атаке: «Есть ли у нас еще настойка из смородины? Подите и купите оршад!» После минутной паузы снова слышалось: «Бокалов не хватит, напитков мало, принесите шесть бутылок простого вина, которое я велела достать из погреба. Да проследите, чтобы привратник Коффине его не вылакал!.. Каролина, ты, моя милая, оставайся у буфета!.. Если танцы затянутся до часу ночи, надо будет подать ветчину. Соблюдайте умеренность, внимательно за всем следите. Передайте мне метелочку... Налейте масла в лампы... А главное, ничего не разбейте... Остатки от десерта надо тоже пустить в дело, поставьте их на буфет! Любопытно, придет ли в голову моей сестрице помочь нам? И о чем она только думает, эта рохля?.. Господи, до чего же она медлительна!.. Стулья унесите – будет больше места для танцев».

В гостиной было полным-полно: тут можно было увидеть и Барниолей, и Кольвилей, и Лодижуа, и Фельонов, и всех тех, кого привлек сюда слух, что у Тюилье в тот день танцуют; слух этот распространился по Люксембургскому саду между двумя и четырьмя часами дня, то есть именно тогда, когда там прогуливались буржуа квартала.

– Готово, милый друг? – спросил Кольвиль, врываясь в столовую. – Ведь уже девять часов, и в вашей гостиной людей, что сельдей в бочке. Явился даже Кардо с женой, сыном, дочерью и будущим зятем, они прихватили с собой и молодого помощника прокурора, этого Винэ, так что, можно сказать, присутствует и Сент-Антуанское предместье. Мы перетащим сюда фортепьяно из гостиной, хорошо?