Текст книги "Депутат от Арси"

Автор книги: Оноре де Бальзак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Госпоже Бовизаж всегда очень хотелось, чтобы отец ввел ее в замок Гондревиль и помог ей подружиться с графскими дочками, но мудрый старик много раз объяснял дочери, как трудно было бы ей, жене чулочника из Арси, поддерживать сколько-нибудь прочные отношения с герцогиней Карильяно, которая жила в Париже и только изредка появлялась в Гондревиле, или с блестящей г-жой Келлер.

– Твоя жизнь прожита, – говорил Гревен дочери, – теперь у тебя одна радость – Сесиль, и она, конечно, будет достаточно богата, чтобы предоставить тебе, когда ты прикроешь дело, другие условия, блестящую светскую жизнь, на которую ты имеешь право. Подыщи в зятья человека со средствами, честолюбивого, и тогда ты сможешь уехать в Париж, оставив здесь дурачка Бовизажа. Если я доживу до того, что моя внучка выйдет замуж, я поведу ваш корабль в плавание, минуя подводные камни политических дрязг, как когда-то вел корабль Малена, и вы займете положение не хуже того, какое занимают Келлеры.

В этих скупых словах, которые старый нотариус обронил как-то давно, еще до революции 1830 года, спустя год после того как он удалился на покой в этот домик, мы находим объяснение его растительного существования. Гревен хотел жить, он хотел добиться блестящего положения в обществе для своей дочери, внучки и будущих правнуков. Честолюбие старика простиралось вплоть до третьего поколения. В то время, к которому относятся эти слова, он мечтал выдать Сесиль замуж за Шарля Келлера, и вот теперь он оплакивал свои разрушенные надежды и не знал, что ему предпринять. Не имея никаких связей в парижском свете и не видя в департаменте Об ни одного подходящего жениха для Сесили, кроме молодого маркиза де Сен-Синя, он сомневался, удастся ли ему с помощью золота преодолеть те препятствия, которые Июльская революция воздвигла между убежденными роялистами и их победителями... Счастье его внучки, которой пришлось бы зависеть от гордой маркизы де Сен-Синь, казалось ему до такой степени сомнительным, что он решился положиться в этом деле на друга стариков – на Время. Он надеялся, что его главный враг, маркиза де Сен-Синь, умрет, а тогда, может быть, ему удастся соблазнить ее сына при помощи деда маркиза, старика д'Отсэра, который жил в то время в Сен-Сине и, как полагал Гревен, мог по своей скупости оценить преимущества этого выгодного предложения. Когда течение событий приведет к развязке драмы в замке Сен-Синь, мы объясним, каким образом дед маркиза носил другое имя, чем его внук.

Гревен рассчитывал, что в крайнем случае, когда Сесили исполнится двадцать два года, он обратится за советом к своему другу, де Гондревилю, и тот выберет ему в Париже среди герцогов империи подходящего мужа для внучки, такого, который пришелся бы ему по вкусу и отвечал бы его честолюбивым замыслам.

Северина застала отца в саду, он сидел на скамье под цветущим кустом сирени и пил кофе, так как было уже половина шестого. По его огорченному лицу она сразу увидела, что ему уже все известно. Действительно, старый пэр Франции только что прислал к нему слугу с просьбой навестить его. До сих пор старик Гревен избегал поощрять честолюбие дочери, но сейчас, поглощенный горьким раздумьем и одолеваемый самыми противоречивыми мыслями, он нечаянно проговорился и выдал свой секрет.

– Дитя мое, – сказал он, – у меня были самые широкие и блестящие планы относительно твоего будущего. И вот теперь с этой смертью все рухнуло. Сесиль была бы графиней Келлер, потому что Шарль благодаря моим стараниям прошел бы в депутаты от Арси и в будущем унаследовал бы от своего отца звание пэра. Ни Гондревиль, ни его дочь, госпожа Келлер, не отказались бы от шестидесяти тысяч франков ренты, составляющих приданое Сесили, тем более что в перспективе имеется еще сто тысяч, которые вы когда-нибудь да получите. Ты жила бы с дочерью в Париже и как теща Шарля пользовалась бы всеобщим уважением в большом свете. (У г-жи Бовизаж вырвался восхищенный жест.) Но на нас обрушился удар судьбы, смерть скосила этого прекрасного юношу, сумевшего уже снискать дружбу принца из царствующего дома... А вот теперь этот Симон Жиге пытается вылезти на политическую арену, а ведь он же дурак, да еще опасный дурак, ибо воображает себя орлом... Вы слишком тесно связаны с Жиге и с домом Марионов, и потому надо соблюсти все приличия и постараться найти самую учтивую форму отказа, – но отказать надо...

– Мы, как всегда, сходимся с вами во мнениях, папа.

– Так вот, из-за всего этого мне надо повидаться со стариком Маленом прежде всего, чтобы его утешить, а потом и посоветоваться. Ведь и ты и Сесиль чувствовали бы себя несчастными в старинной родовитой семье из Сен-Жерменского предместья; вам всеми способами старались бы дать почувствовать ваше происхождение; надо нам поискать какого-нибудь разорившегося герцога, из тех, что выскочили при Бонапарте, и тогда мы заполучили бы для Сесили завидный титул, дав ей приличное приданое с раздельным от мужа владением имущества. Ты можешь говорить всем, что я уже обещал руку Сесили; таким образом мы избавимся от всяких дурацких предложений и претендентов вроде Антонена Гулара. Разумеется, молодой Вине тоже метит в женихи, и, пожалуй, он получше всех прочих, что будут зариться на ее приданое: он способный, проныра и родня Шаржбефам по матери, но уж очень характер у него крут... наверняка будет командовать женой, и молод еще, может влюбить ее в себя; и вот тогда ты и не выдержишь, ведь я тебя наизусть знаю.

– Мне сегодня будет очень неловко у Марионов, – сказала Северина.

– А ты, дочка, пришли госпожу Марион ко мне, – отвечал Гревен, – я сам с ней поговорю.

– Я знала, отец, что вы заботитесь о нашем будущем, но я никак не ожидала, что оно сулит нам такие блестящие перспективы, – сказала г-жа Бовизаж, поднося к губам руки отца.

– Я так тщательно все это обдумал, – отвечал Гревен, – что в тысяча восемьсот тридцать первом году купил особняк Босеан.

Госпожа Бовизаж чуть не подскочила от удивления при таком неожиданном открытии, ибо до сих пор отец держал это в строжайшем секрете, но она не сказала ни слова, не решаясь прервать его.

– Это будет мой свадебный подарок, – продолжал Гревен. – В тысяча восемьсот тридцать втором году я сдал его на семь лет каким-то англичанам за двадцать четыре тысячи франков в год; я обделал недурное дельце, потому что он обошелся мне всего в триста двадцать пять тысяч франков, и я таким образом вернул около двухсот тысяч. Срок найма кончается в нынешнем году, пятнадцатого июля.

Северина расцеловала отца в обе щеки и в лоб. Этот секрет, в который он ее посвятил, открывал перед ней такие великолепные перспективы, что у нее даже голова закружилась. «Я посоветую отцу оговорить в завещании, – рассуждала она сама с собой, идя по мосту, – что внукам переходит только право владения на этот особняк, а право пользования остается за мной; я не хочу, чтобы моя дочь и зять выгнали меня когда-нибудь из дому: пусть живут у меня».

За десертом, когда прислуга отправилась к себе в кухню обедать и г-жа Бовизаж могла быть совершенно уверена, что никто ее не подслушивает, она сочла необходимым сделать Сесили маленькое наставление.

– Дочь моя, – сказала она, – вы должны вести себя сегодня вечером, как подобает хорошо воспитанной девице. И вообще, начиная с этого дня, старайтесь держаться более положительно, не болтайте пустяков, не прогуливайтесь наедине ни с господином Жиге, ни с господином Оливье Вине, ни с супрефектом, ни с господином Мартене – словом, ни с кем, даже с Ахиллом Пигу. Вы не выйдете замуж ни за кого из здешних молодых людей, ни из Арси, ни из нашего департамента. Вам суждено блистать в Париже. Поэтому вы теперь каждый день должны одеваться как можно изящней, чтобы приучиться быть элегантной. Мы постараемся переманить к себе горничную от молодой герцогини де Мофриньез и тогда узнаем, где шьют себе наряды княгиня Кадиньян и маркиза де Сен-Синь. Я хочу, чтобы в вас не осталось ничего провинциального, ни малейших следов. Вы будете по три часа в день заниматься игрой на рояле, я приглашу господина Моиза из Труа, он будет приходить каждый день, пока мне не удастся выписать учителя из Парижа. Вы должны совершенствовать все ваши таланты, потому что вам уже недолго оставаться в девицах, самое большее год. Так вот, я вас предупредила, и посмотрим, как вы будете вести себя сегодня вечером. Вы должны держать Симона на расстоянии и не забавляться им.

– Можете быть совершенно спокойны, мама. Я сегодня же примусь обожать незнакомца.

Это слово, вызвавшее улыбку на губах г-жи Бовизаж, требует объяснения.

– Я его еще и не видал, – сказал Филеас, – а все только о нем и говорят. Когда мне понадобится узнать, что это за птица, я пошлю к нему кого-нибудь из полиции либо господина Гролье, чтобы они проверили его паспорт.

Нет во всей Франции такого городка, в котором рано или поздно не разыгралась бы какая-нибудь комедия или драма с участием незнакомца. Очень часто незнакомецоказывается авантюристом, который одурачивает людей, а затем исчезает, похитив репутацию женщины или состояние какой-нибудь семьи. Еще чаще незнакомец– это действительно никому неведомое лицо, и его жизнь долгое время окружена такой тайной, что весь городок начинает интересоваться каждым его шагом. Так вот, надо сказать, что вероятное возвышение Симона Жиге было не единственным важным событием в городе. Вот уж два дня, как внимание жителей Арси было приковано к некоей персоне, появившейся три дня тому назад и оказавшейся первым незнакомцемза много лет. Этот таинственный незнакомецобсуждался теперь на тысячу ладов и служил неистощимой темой для разговоров в каждом доме. Точь-в-точь как тот чурбан, который упал с неба в лягушачье царство.

Местоположение городка Арси-сюр-Об вполне объясняет то впечатление, которое неизменно производит здесь всякое новое лицо. Не доезжая шести лье до Труа по большому Парижскому тракту, как раз напротив фермы «Ясная Звезда», начинается казенная шоссейная дорога, которая ведет в город Арси, через гладкую равнинную местность, где бежит Сена, образуя узкую зеленую долину, окаймленную тополями и резко выделяющуюся среди белой меловой почвы Шампани. Дорога, соединяющая Арси с Труа, тянется всего на шесть лье и образует хорду дуги, на концах которой находятся Арси и Труа; так что самый короткий путь из Парижа в Арси это и есть та самая шоссейная дорога, которая начинается от фермы «Ясная Звезда». Об, как мы уже говорили, судоходна только ниже Арси и дальше до своего устья. Таким образом, этот городок, расположенный в шести лье от большого тракта и отделенный от Труа голыми равнинами, лежит среди пустынной местности, где нет ни торговли и никаких путей сообщения, ни по воде, ни по суше. В самом деле, взять хотя бы Сезанн, что находится всего в нескольких лье от Арси на той стороне реки Об, – через него проходит большая дорога, и по ней можно сэкономить ровно восемь перегонов по сравнению со старинной дорогой, ведущей через Труа в Германию. Но Арси отовсюду отрезан, через него нет никакой езды, и он сообщается с Труа и с почтовой станцией в «Ясной Звезде» только посредством нарочных. Все обитатели городка знают друг друга в лицо, знают даже всех коммивояжеров, наезжающих сюда по торговым делам разных парижских фирм, и, как во всех таких захолустных провинциальных городках, всякий приезжий, естественно, вызывает толки по всей округе и разжигает воображение жителей, в особенности если он пробудет в городе больше двух суток и никому не известно, как его зовут и зачем он сюда явился.

Так вот, поскольку за три дня до того рокового утра, когда волею сочинителя стольких историй началась и эта и городок Арси еще пребывал в полном спокойствии, все видели, как по дороге от «Ясной Звезды» подъехал какой-то неизвестный в красивом тильбюри, запряженном породистой лошадью, и в сопровождении крошечного грума ростом с кулачок. Нарочный, через которого поддерживается связь между Арси и конторой почтовых дилижансов в Труа, доставил из «Ясной Звезды» три сундука, отправленные из Парижа без адреса и принадлежащие незнакомцу, который остановился в «Муле».

Вечером в Арси все уже решили, что этот неизвестный приехал с намерением купить в Арси участок, и во многих семействах уже начали поговаривать о нем, как о будущем богатом помещике, владельце замка. Его экипаж, сам он, его лошади, его слуга – все указывало на то, что этот человек пожаловал сюда из самых что ни на есть высших сфер. Незнакомец, разумеется, устал с дороги и не появлялся; а может быть, ему требовалось некоторое время на то, чтобы устроиться по своему вкусу в комнатах, которые он себе выбрал, предполагая, видимо, пожить здесь некоторое время. Он настоял, чтобы ему показали, какое место в конюшне отведут его лошадям, и проявил при этом крайнюю требовательность, распорядившись поставить своих лошадей отдельно от хозяйских и от всех других, которые будут стоять на конюшне. Судя по всем эти претензиям, хозяин гостиницы «Мул» решил, что приезжий, должно быть, англичанин. В первый же вечер кое-кто из любопытных сунулся было в «Мул» в надежде что-нибудь выведать. Но никому так и не удалось ничего добиться от маленького грума, который не желал вести никаких разговоров о своем хозяине, причем вовсе не отделывался молчанием или говорил «да» и «нет», а отвечал на все расспросы таким ехидным зубоскальством и такими шуточками, которые отнюдь не подобали его возрасту и свидетельствовали о глубокой испорченности.

Незнакомец, совершив тщательнейшим образом свой туалет и пообедав, часов около шести отправился верхом в сопровождении своего тиграпо дороге в Бриенн, а вернулся уже совсем поздно.

Хозяин, его жена и служанки, обследовав сундуки и вещи незнакомца, не нашли в них ровно ничего, что могло бы удовлетворить их любопытство относительно имени, звания, положения или намерений таинственного постояльца. Все это произвело необычайный эффект. Высказывались тысячи всяких соображений и догадок такого невероятного свойства, что дело, казалось, явно требовало вмешательства самого прокурора.

Когда незнакомец вернулся, к нему постучалась хозяйка гостиницы, чтобы вручить ему книгу для приезжих, в которую, согласно распоряжениям полиции, каждому вновь прибывшему полагалось вписать свое имя, звание, цель прибытия в город и место, куда он намеревается отбыть.

– Ничего я не буду писать, – сказал он хозяйке. – Если вас станут беспокоить по этому поводу, скажите, что я отказался, и пришлите супрефекта ко мне, потому что у меня нет никакого паспорта. К вам, разумеется, будут приставать с разными расспросами на мой счет, – продолжал он, – но вы, сударыня, можете отвечать на них как вам угодно; мне угодно, чтобы вы ничего не знали обо мне, даже если вам что-нибудь и удастся выведать помимо меня. Если же вы будете меня беспокоить, я перееду в «Почтовую гостиницу» на площадь дю-Пон; и заметьте, что я рассчитываю пробыть здесь по крайней мере недели две... Мне это было бы крайне неприятно, потому что я знаю, ведь вы сестра Готара, одного из главных участников процесса Симезов.

– Слушаю, сударь, – отвечала ему сестра Готара, управляющего из замка Сен-Синь.

После того как он обронил это замечание, незнакомцу не стоило ни малейшего труда задержать хозяйку и, потратив примерно часа два, выспросить у нее все, что она знала об Арси, о доходах здешних жителей, о том, кто чем занимается, и обо всех чиновниках. На другой день он снова ускакал верхом в сопровождении своего тиграи вернулся уже за полночь.

Таким образом, становится понятной шутливая фраза Сесили, которая г-же Бовизаж показалась лишенной смысла. Выслушав с удивлением новое расписание дня, объявленное Севериной, Бовизаж и Сесиль остались очень довольны. Покуда его жена переодевалась, чтобы идти к г-же Марион, отец сидел с дочкой, и та делилась с ним разными предположениями, которые так естественно возникают у молодых девушек в подобных случаях. Затем, как только жена с дочерью ушли, Филеас, утомившись за день, тотчас же улегся спать.

Всякий, кто знает Францию или Шампань, – что вовсе не одно и то же, – или, вернее, всякий, кто знает захолустные городки, может догадаться, что у г-жи Марион в этот вечер собралась масса народу. Успех сына Жиге рассматривался как решительная победа над графом де Гондревилем, и независимость Арси в проведении выборов казалась теперь прочно и навсегда обеспеченной. Известие о кончине бедного Шарля Келлера было воспринято как перст божий и заставило притихнуть всех конкурентов. Антонен Гулар, Фредерик Маре, Оливье Вине, г-н Мартене – словом, все представители власти, посещавшие до сих пор этот салон, который, казалось, никак нельзя было заподозрить в несогласии с правительством, избранным волею народа в июле 1830 года, пришли, как всегда, но снедаемые страстным любопытством, – им не терпелось посмотреть, как отнесется ко всему этому семейство Бовизажей.

В гостиной, где все было приведено в порядок, не наблюдалось ни малейших следов того собрания, которое, казалось, решило судьбу молодого Симона. В восемь часов на четырех ломберных столах – за каждым партия по четыре игрока – уже шла игра. В маленькой гостиной и в столовой было полным-полно народу. Никогда еще, если не считать бальных вечеров или каких-нибудь торжественных празднеств, г-же Марион не приходилось видеть в дверях своей гостиной такой огромной толпы, которая, вытягиваясь, подобно хвосту кометы, медленно вливалась в столовую.

– Смотрите, вот заря успеха, – сказал Оливье, показывая ей на это пышное зрелище, столь отрадное для хозяйки дома, которая любит устраивать приемы.

– Кто знает, Симон может далеко пойти... – отвечала г-жа Марион. – Мы живем в такое время, когда люди настойчивые и осмотрительные могут добиться всего...

Эти слова предназначались не столько для Вине, сколько для г-жи Бовизаж, которая как раз в эту минуту появилась с дочкой и подошла поздравить свою приятельницу.

Чтобы уклониться от всяких окольных выспрашиваний и не слышать никаких замечаний, сделанных в сторону, мать Сесили направилась к ломберному столу и села играть в вист с твердым намерением выиграть сто фишек. Сто фишек – это пятьдесят су! Когда кому-нибудь из игроков случится проиграть такую сумму, в Арси об этом идут разговоры целых два дня.

Сесиль принялась оживленно болтать с мадемуазель Молло, одной из своих близких подруг, к которой она, казалось, воспылала необыкновенной нежностью. Мадемуазель Молло считалась самой красивой девушкой в Арси, так же как Сесиль считалась самой богатой наследницей.

Господин Молло, секретарь суда города Арси, жил на главной площади, и дом его был расположен примерно так же, как дом Бовизажей на площади дю-Пон. Г-жа Молло, имевшая обыкновение сидеть целыми днями у окна своей гостиной, в нижнем этаже, была подвержена в результате такого сидения острым приступам нестерпимого любопытства, которое со временем перешло у нее в хронический, неизлечимый недуг. Г-жа Молло предавалась подглядыванию с такой же страстью, с какой нервическая дама рассказывает из кокетства о своих воображаемых болезнях. Стоило только какому-нибудь крестьянину подъехать к площади по дороге, ведущей из Бриенна, как она, уже не отрываясь, следила за всеми его движениями, стараясь угадать, зачем это он приехал в Арси? И она не успокаивалась до тех пор, пока ей не удавалось разузнать про этого крестьянина все, что только можно было узнать. Жизнь ее проходила в том, что она разбирала по косточкам все, что бы ни случилось в Арси, каждое происшествие в каждом доме и каждого человека в отдельности. Эта высокая, сухопарая особа, дочь судьи из Труа, принесла в приданое г-ну Молло, бывшему в то время старшим клерком у Гревена, довольно солидное приданое, позволившее ему купить себе должность секретаря суда. Известно, что секретарь окружного суда приравнивается к судье, подобно тому как в королевском суде главный секретарь суда приравнивается к советнику. Своим положением г-н Молло был всецело обязан графу де Гондревилю, которому достаточно было замолвить словечко в министерстве юстиции, чтобы уладить дело старшего клерка Гревена. Все мечты семейства Молло, отца, матери и дочери, сходились на том, чтобы Эрнестина Молло, единственная дочка, вышла замуж за Антонена Гулара. А потому отказ, которым ответили Бовизажи на поползновение супрефекта, еще прочнее скрепил дружеские узы, связывающие семейство Молло с семьей Бовизажей.

– Посмотри, как ему не терпится! – сказала Эрнестина Сесили, показывая на Симона Жиге. – Ему хочется поболтать с нами, но всякий, кто ни приходит, считает своим долгом поздравить его и вступить с ним в разговор. По-моему, я уже раз пятьдесят слышу, как он отвечает: «Я полагаю, что пожелания моих сограждан обращены не столько ко мне, сколько к моему отцу, но во всяком случае вы можете быть уверены, – я буду отстаивать не только наши общие интересы, но и ваши собственные...» Смотри, я уже могу угадать эти слова по движению его губ, – и при этом он каждый раз смотрит на тебя взглядом мученика...

– Эрнестина, – сказала Сесиль, – не отходи от меня сегодня весь вечер, я не хочу выслушивать его объяснений в любви, приправленных всякими туманными фразочками, которые начинаются с «увы» и перемежаются вздохами.

– Так ты, значит, не хочешь быть женой министра юстиции?

– Ах, вот как! А выше они еще не забрались? – расхохоталась Сесиль.

– Нет, право же, уверяю тебя, – продолжала Эрнестина, – вот только что перед твоим приходом господин Миле, регистратор, с восторгом заявил, что не пройдет и трех лет, как Симон станет министром юстиции.

– Уж не по протекции ли графа де Гондревиля? – спросил супрефект, который подошел к молодым девушкам, угадав, что они подшучивают над его другом Жиге.

– Ах, господин Антонен, – сказала красотка Эрнестина, – а ведь вы обещали маме узнать, кто этот прекрасный незнакомец. Что же вы нам можете сообщить нового?

– События сегодняшнего дня, мадемуазель, гораздо более значительны, – усаживаясь рядом с Сесилью, отвечал Антонен, который, подобно дипломату, обрадовался случаю ускользнуть от общего внимания, занявшись болтовней с молоденькими девушками. – Вся моя будущность на поприще супрефекта или префекта поставлена на карту...

– Как? Разве вы не выбираете вместе со всеми вашего друга Симона?

– Симон мой друг, но хозяин, которому я служу, – это наше правительство. И я собираюсь сделать все, что только в моих силах, чтобы помешать пройти Симону. А вот и госпожа Молло, я надеюсь, что она не откажется поддержать меня как супруга человека, которому его долг службы повелевает хранить верность правительству.

– Мы очень рады, что у нас с вами одинаковые взгляды, – отвечала супруга секретаря суда. – Молло рассказывал мне, что здесь творилось нынче утром, – продолжала она, понизив голос. – Какой стыд! Один только человек и показал себя даровитым и выступал дельно – Ахилл Пигу; все говорят, что это будет выдающийся оратор, который еще прославится в палате. И хотя у него нет ни гроша за душой, а наша дочь – это наше единственное дитя и у нее шестьдесят тысяч франков приданого, уж не говоря о том, что и после нас ей кое-что достанется, и она еще получит наследство от дядюшки Молло, мельника, и от моей тетушки из Труа, госпожи Ламбер; так вот я прямо вам скажу, – если бы господин Пигу сделал нам честь и попросил ее руки, я бы не отказала ему, ну, конечно, если бы он нравился моей дочери; но наша дурочка хочет выйти замуж только за того, кто ей будет по душе. И это все мадемуазель Бовизаж забивает ей голову такими фантазиями... – Супрефект выдержал эту двойную атаку, как подобает человеку с тридцатью тысячами франков дохода и с префектурой впереди.

– Мадемуазель права, – заметил он, поглядывая на Сесиль. – Но она достаточно богата и может позволить себе брак по любви...

– Не надо говорить о браках, – сказала Эрнестина, – вы огорчаете мою дорогую, мою бедненькую милочку Сесиль, она только сейчас призналась мне, ей так хочется, чтобы на ней женились не из-за денег, а ради нее самой, она мечтает встретиться с каким-нибудь незнакомцем, который ничего не знал бы ни об Арси, ни о наследствах, ни о том, что она будущая леди Крез, и чтобы у них завязался роман, конечно, с счастливой развязкой... чтобы он ее полюбил и женился на ней ради нее самой...

– Прелестно придумано! Я всегда знал, что у мадемуазель Сесили ума не меньше, чем денег! – воскликнул Оливье Вине, подсаживаясь к группе молодых девиц, высмеивающих почитателей Симона Жиге – сегодняшнего кумира.

– Вы видите, господин Гулар, – сказала, улыбаясь Сесиль, – вот мы и опять незаметно вернулись к нашему разговору о незнакомце.

– Его-то она и выбрала в герои романа, который я вам только что рассказала, – добавила Эрнестина.

– Ка-ак? – воскликнула г-жа Молло. – Пятидесятилетнего мужчину! Фу, на что это похоже!

– Откуда вы знаете, что ему пятьдесят лет? – спросил, усмехаясь, Оливье Вине.

– Сказать вам правду, – призналась г-жа Молло, – меня нынче утром до того разобрало любопытство, что я вооружилась лорнеткой...

– Браво! – воскликнул окружной инженер, который мечтал заполучить дочку и потому ухаживал за матерью.

– И тогда я увидела, как он собственноручно бреется, – продолжала г-жа Молло, – а бритва у него просто игрушка: вся отделана золотом или, может быть, позолоченным серебром...

– Золотом, золотом! – подхватил Вине. – То, чего не знаешь, всегда надо воображать как можно прекраснее! Вот я, например, в глаза не видал этого господина, но я совершенно убежден, что это какой-нибудь сказочный принц!

Все засмеялись. Этот маленький кружок, в котором так веселились, вызвал зависть пожилых матрон и привлек внимание кучки мужчин в черных фраках, столпившихся вокруг Симона Жиге. Что же до самого адвоката, он был в отчаянии, что ему никак не удается подойти к Сесили и сложить свой успех и свое будущее к ногам богатой наследницы.

«Ах, отец! – воскликнул про себя помощник прокурора, видя, что слова его поняты превратно. – В каком суде заставляешь ты меня выступать?» – Сказочные принцы, сударыни, бывают не только в сказке, – это может быть какой-нибудь прекрасный незнакомец, который поражает всех своей аристократической внешностью, осанкой и окружающей его роскошью, – словом, то, что называется светский лев, денди, «желтые перчатки».

– У него, господин Оливье, прелестнейший тильбюри в мире! – сказала Эрнестина.

– Как? Антонен, что же ты мне не сказал, что у него свой тильбюри, когда мы с тобой говорили утром об этом заговорщике? Ведь тильбюри – это смягчающее обстоятельство, – значит, он уж наверняка не республиканец.

– Сударыни, – заявил Антонен Гулар, обращаясь к молодым девушкам, – чтобы доставить вам удовольствие, я готов на все. Мы сейчас выясним, граф это или нет, и вы тогда сможете продолжать вашу сказку о незнакомце.

– И, может быть, из нее даже выйдет какая-нибудь история, – заметил окружной инженер.

– В которой придется разбираться супрефекту, – прибавил Оливье Вине.

– А каким же способом вы это узнаете? – спросила г-жа Молло.

– А вы попробуйте спросить у мадемуазель Бовизаж, кого бы она взяла себе в мужья, если бы ей пришлось выбирать только из присутствующих, – она вам ни за что не ответит, – возразил супрефект, – так вот, люди, облеченные властью, тоже иной раз не прочь пококетничать. Будьте покойны, сударыня, через каких-нибудь десять минут вам будет известно в точности – граф ваш незнакомец или просто коммивояжер.

Антонен Гулар отошел от группы девиц, где, кроме мадемуазель Бертон, дочери сборщика налогов, бесцветной молодой особы, вечно жавшейся к Сесили и Эрнестине и состоявшей при них в качестве немой фигуры, была еще мадемуазель Эрбело, дочь младшего нотариуса в Арси, тощая, сухая старая дева лет тридцати, одетая, как полагается старой деве: на ней было платье из зеленого алепина, а поверх него вышитая косынка, завязанная крест-накрест на талии, что было весьма модно во времена террора.

– Жюльен! – сказал супрефект в передней своему лакею, – ты полгода служил у Гондревилей, знаешь ты, как выглядит на гербе графская корона?

– У нее девять зубцов, унизанных жемчугом.

– Так вот, сбегай-ка поскорей в «Мул» и постарайся разглядеть тильбюри господина, который у них остановился. А потом возвращайся и расскажи, что там на нем изображено. Да постарайся разузнать все, что можно, послушай, что говорят о приезжем. А если увидишь его слугу, спроси, в котором часу господин граф может принять завтра супрефекта, – это, конечно, в том случае, если действительно окажется корона с девятью зубцами и жемчугом. Не пей, не болтай лишнего, а когда вернешься, выгляни в дверь гостиной, чтобы я тебя увидал.

– Слушаю, господин супрефект.

Гостиница «Мул», как мы уже говорили, стоит на площади, а прямо напротив, через дорогу, которая ведет на Бриенн, выходит углом садовая ограда дома г-жи Марион, так что на разрешение загадки требовалось немного времени. Антонен Гулар вернулся в гостиную и снова уселся около мадемуазель Бовизаж.

– Мы вчера столько говорили здесь об этом незнакомце, – рассказывала г-жа Молло, – что он мне сегодня всю ночь снился...

– Вот как! – заметил Вине. – Вам все еще снятся незнакомцы, сударыня!

– Вы грубиян! Да стоит мне только захотеть, вы думаете, я не заставила бы вас видеть меня во сне, – возразила она. – Так вот, сегодня утром, когда я вставала...

Считаем не лишним заметить, что г-жа Молло слывет в Арси весьма остроумной женщиной, – это значит, что она за словом в карман не лезет и даже злоупотребляет своим красноречием. Парижанину, попавшему в эти края, подобно нашему незнакомцу, она, вероятно, показалась бы просто несносной болтуньей.

– Я, разумеется, как всегда, встаю и занимаюсь своим туалетом, а сама машинально гляжу прямо перед собой...

– В окошко! – подсказал Антонен Гулар.

– Ну, конечно, окно моей туалетной комнаты выходит на площадь. Вам, должно быть, известно, что Пупар поместил незнакомца в одну из тех комнат, у которых окна смотрят прямо в мои.

– В одну из комнат, мама? – возмутилась Эрнестина. – Да граф занимает три комнаты! В одной поместился его маленький слуга, который ходит весь в черном, вторая у него что-то вроде гостиной, а третья служит спальней.

– Он что же, занял половину всех комнат в «Муле»? – спросила мадемуазель Эрбело.

– Ну какое это имеет отношение к его особе! – раздраженно ответила г-жа Молло, недовольная тем, что ее перебивают девицы. – Речь идет о нем самом.

– Не прерывайте оратора, – сказал Оливье Вине.

– И вот, когда я нагнулась...

– Сидя! – ввернул Антонен Гулар.