Текст книги "Вихрь"
Автор книги: Оливия Уэдсли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
– Клянусь Богом, я люблю тебя! – проговорил он сдавленным голосом. – Какой я негодяй!
Ирэн повернулась к нему, она закрыла глаза. Ей хотелось спросить, как мог он ей солгать. Минуту назад ей казалось, что его ласки будут невыносимы, что ее возмущение сильнее всех других чувств, а сейчас ей стало ясно, что ей больше всего хочется простить его. Она протянула к нему руки. Когда он выпустил ее из объятий, его лицо было мокро от слез. Сидя рядом с ней, он долго рассказывал про Эльгу. Ирэн слушала. Она понимала больше, чем он мог сказать ей. Она узнала теперь его мелкое тщеславие, так часто свойственное большому дарованию. С болью в сердце она убедилась в том, что настойчивость не всегда означает силу.
Уже светало, когда кончился их разговор. Они обсудили дуэль. Не могло быть и речи о том, чтобы уклониться от нее. Ни одному из них это даже не приходило в голову. В эту ночь им казалось, что эта история ничтожная мелочь. Они стали у окна.
– Жан, ты мне все сказал? Ничего не утаил от меня?
Он прижался к ней лицом.
– Я сказал тебе все.
ГЛАВА XXXII
На следующий день несколько раз телефонировала Эльга.
– Не хочу с ней разговаривать, – сердито сказал Жан.
«Заварила кашу», – думал он про нее с озлоблением.
После разговора этой ночью, несмотря на примирение, между ним и Ирэн появилась некоторая натянутость. Ирэн напрасно старалась быть такой, как всегда; перед ее глазами мелькал призрак надвигающейся дуэли, их ночной разговор не выходил у нее из головы.
Эбенштейн зашел рано. Он застал Жана одного.
– Хорошенькая история, нечего сказать, – сказал он; на его губах появилась презрительная гримаса. – Так вести себя, как вы!
– Замолчите, – пробормотал Жан.
– Если об этой истории узнает семья графини, получится веселенькая история.
Лицо Эбенштейна было мрачно. Тем не менее он попробовал развеселить Жана. Так прошло время до обеда. Газеты были полны восторженных отзывов о нем. Возвращаясь в отель, он готов был побить себя со злости. Ирэн любила его, а он проделал такую штуку! Он чувствовал ко всему отвращение.
Секунданты Гаммерштейна рано утром зашли к нему. Дуэль была назначена на аэродроме сразу после рассвета.
Ирэн в эту ночь чувствовала себя совершенно больной. Ее лихорадило, и мучительно болела голова. Такой ужасной ночи в своей жизни она не помнила.
Стояла чудная летняя ночь. В открытые окна с улицы доносился беспечный смех прохожих; она услышала отдаленную музыку в «Альстер-павильоне». Подложив руки под голову, она старалась думать, но мысли улетали куда-то в пространство.
Тихо вошел Жан и сел у окна. Он не был трусом, ему чуждо было чувство страха, но мысль об этой бесполезной ссоре не давала ему покоя. Из-за какой-то ерунды он рисковал всем. Разве это не было смешно и в то же время трагично? В его душе была тревога, он не находил себе места. Он тихо вышел из комнаты, думая, что Ирэн спит. Она не спала. Лежа с книгой, она снова переживала в своих воспоминаниях свое непродолжительное счастье с ним. Ей вспомнилась история Ванды. Бедная, бедная Ванда – одинокая, покинутая. Жан был не такой: он поступил легкомысленно, но все-таки он ее любит. В эту минуту Жан вернулся в комнату; бесшумно ступая, он подошел к ней и наклонился. Ирэн открыла глаза и посмотрела на него. Он стоял на коленях у постели, прижав лицо к ее рукам. Она не почувствовала, как засыпает. Когда она снова открыла глаза, Жана не было в комнате. Минуту спустя она была в его комнате, там было пусто. Мерно тикали часы. Он уже уехал на аэродром.
У нее ноги подкосились от страха, и она должна была снова лечь на кровать. В голове мелькали воспоминания: их первая встреча, его поведение в Шенбурге, радость после концерта. Несмотря на свою слабость, она встала и начала одеваться. На улице было светло, но шел дождь. Прислонившись лицом к окну, она ждала. Может быть, в это время он уже лежит мертвый; вот его принесут сейчас сюда, и ее сердце умрет вместе с ним.
Она прижалась лицом к холодному стеклу. Только бы он остался жив! Даже за маленького Карла она никогда так не трепетала.
По Юнгфернштигу быстро мчался автомобиль. Широко раскрытыми глазами она следила за ним. Если повернет налево, значит, остановится у подъезда. Автомобиль завернул за угол – он едет сюда! Комната закружилась у нее в глазах. Если он умер, если он умер…
Она услышала его голос. В открытой двери появилось лицо Эбенштейна. За ним шли Жан и ночной швейцар. Криво улыбаясь, Жан произнес:
– Чуть-чуть задел меня, вот и все, не правда ли, Эбенштейн?
Тот, не отвечая, помог уложить его в кровать. Затем подошел к Ирэн.
– Все благополучно, – произнес он, гладя ее по плечу, как будто она была маленьким ребенком. – Будете теперь за ним ухаживать. Эта печальная история хорошо кончилась.
Он вышел на цыпочках из комнаты.
– Сейчас придет доктор, – сказал Жан. – Гаммерштейну попало не меньше моего. – Он посмотрел на нее странным взглядом. – Не трогай меня, – вырвалось у него, когда она подошла к нему, – я…
Он потерял сознание.
Пришел доктор. Он вынул пулю, перевязал рану и обрадовал Ирэн, сказав, что через десять дней Жан будет здоров. Доктор торопился к завтраку и сейчас же ушел.
Они завтракали вдвоем. Ели из одной тарелки и пили из одного стакана, как дети.
– Я знаю, что ты теперь будешь умницей, – голос ее дрожал от радости. – Я буду все время за тобой ухаживать.
День казался бесконечным. Жан был расстроен. Его волновал берлинский концерт. Эбенштейн, которого он еле дождался, стал уверять, что все уладится и ему не о чем беспокоиться.
Ирэн предложила ему почитать вслух после чая. Она взяла сборник стихов и, выбрав наугад что-то из Верлена, прочла ему. Видно было, что стихи ему не понравились.
Тогда она прочла ему политическую статью из «Фигаро». Успех был не больший. Он заметно скучал. Что же, наконец, ему может доставить удовольствие? Больше всего его интересуют романы. Он хотел бы, если можно, почитать «Louise de Tuscaue».
– Какой у тебя странный вкус, мой милый, – проговорила Ирэн.
Она все же послала за этой книгой для него. Сладость примирения исчезла. Казалось, их совместная жизнь никогда не будет такой, как раньше. Время тянулось с убийственной медлительностью. Они только что выпили чай, а обед был еще не скоро. Жан опять заговорил о Гаммерштейнах. Он, видимо, считал эту дуэль наказанием судьбы.
– Ведь я этого не хотел, – в сотый раз повторял он. – И к чему мне все это? Я старался попасть в Гаммерштейна. Мне кажется, он не любит свою жену, – прибавил он после паузы.
Ирэн, стоя у окна, смотрела на улицу. Она повернулась к нему.
– Не стоит говорить об этой дуэли. – В ее голосе чувствовалось отвращение. – Я не собираюсь копаться в этой истории или упрекать тебя, но я не могу понять твоей точки зрения и считаю, что ты поступил не по-рыцарски. Подумай только: обедать с замужней женщиной наедине, а потом ссориться с ее мужем, которому это не могло понравиться. Какая жалкая, пошлая история!
Он посмотрел на нее с минуту и отвернулся; видны были только его взъерошенные волосы и торчащий воротник пижамы. В них была бездна оскорбленного чувства.
Несмотря на свое возмущение его странным отношением к этой истории, она чувствовала к нему прилив нежности. Хотя она была на него сердита, он казался ей очень смешным.
Нарядный воротник был смят и выглядел безобразно. Его рыжие волосы были дико всклокочены. Она присела на кровать и пригладила непослушную прядь волос.
– Что мне с тобой делать? – сказала она.
– Люби меня страстно, – ответил он, – и не осуждай.
В этой фразе заключались его требования не только к Ирэн, но и к жизни. Ему хотелось пользоваться всеми ее благами, не встречая никаких затруднений.
– Ты меня не понимаешь, – заговорил он быстро, – в этом все дело. Ты не понимаешь моего характера. Я прежде всего артист, а потом уже человек. Вы все совсем другие люди.
– Из этого не следует, что ты можешь быть слабохарактерным.
– Слабохарактерным! – В его глазах выразилось искреннее удивление.
– Вся эта история произошла от твоего слабоволия, – заговорила Ирэн решительным тоном. – Ты позволил Эльге так глупо себя вести, потому что тебе не хотелось прекратить ее игру, которая тебе льстила. Я знала, что ты ничуть не интересуешься ею. Мне даже кажется, что лучше было бы, если бы ты был искренне увлечен ею, хотя это убило бы меня. Это все же было бы менее пошло. Я знаю, что в глубине души ты не такой, что это случилось с тобою, как могло случиться со всяким другим. Меня больше всего огорчает не твоя мнимая неверность, а другое, самое скверное в этой… – она запнулась, ища слова, – в этой дешевой истории, твое легкомыслие и податливость на всякие увлечения.
– И это ты говоришь мне! Я не люблю тебя! Я не считаюсь с твоими чувствами! У меня неправильный взгляд на эту историю!
– Разве это не так? – В ее голосе звучала печаль. Он засмеялся с горечью.
– Если тебе угодно, пусть будет так.
– Это нехорошо. Лучше не будем об этом говорить, может быть, я сейчас неправильно сужу об этих вещах.
Жан ничего не ответил. Наступило долгое молчание. Она почувствовала облегчение, когда портье подал депешу. Анжель телеграфировала Ирэн: заболел Карл-Фридрих. С распечатанной депешей Ирэн стояла посреди комнаты; краска сбежала с ее лица. Она должна оставить Жана и уехать сейчас же. Может ли она покинуть его? Имеет ли право ехать? Но ведь нельзя же оставаться. Он безмолвно смотрел на нее и ждал, пока она вслух читала телеграмму.
– Милый, я должна ехать, должна.
Ответом было молчание.
– Жан, неужели ты считаешь, что я должна остаться? – В ее вопросе звучала мольба.
– Ты хочешь ехать?
– Карл болен. Он ведь еще крошка. Я не могу не ехать. Он может, может… как страшно произнести эти слова!
Она подошла к постели.
– Жан, милый, не мучь меня, говори, скажи, что ты не хочешь, чтобы я ехала.
– Что бы я ни сказал, ты все равно поедешь. Для тебя, видно, неважно, что я болен.
– Ты несправедлив, – вспыхнула она, – лучше бы ты подумал о том, при каких обстоятельствах и почему ты ранен.
Она забегала по комнате, собирая вещи, нужные для поездки.
– Я поспею на берлинский экспресс. Только бы не опоздать! Я телеграфирую твоей сестре, она будет здесь через сутки.
Позвонив лакею, она распорядилась относительно ухода за Жаном, а также телеграфировала Эбенштейну. Жан не смотрел на нее и молчал; он продолжал читать.
– Я уезжаю, Жан, до свиданья.
Душа ее была полна горечи и обиды. Он чувствовал себя покинутым и ревновал ее к ребенку.
– Счастливого пути, – произнес он, не подымая глаз от книги.
На минуту она остановилась у кровати.
– До свиданья.
Она вышла из комнаты.
ГЛАВА XXXIII
Анжель Виктуар была толковая и покладистая особа. Благодаря этим двум качествам, ее появление в замке было встречено вполне благожелательно. Как удачно выразилась про нее няня, она жила сама по себе и никому не мешала. Ее специальностью была штопка. Впрочем, она не отказывалась и от всякой другой подходящей работы. К Карлу-Фридриху она прониклась глубокой любовью. Это последнее обстоятельство обеспечило ей симпатию няни. Когда же она узнала, что Анжель последнее время жила в Кемберуэлле, сердце ее было покорено окончательно. Кемберуэлл был ее родиной. С того дня, когда Анжель на ломаном английском языке рассказала ей про окрестности дороги Св. Стефана, их связали тесные узы дружбы. Благодаря этому союзу жизнь в замке потекла мирно и приятно. Анжель получила право доступа в детскую, – это была милость, о которой она мечтала с того дня, как однажды утром Карл, заблудившись, попал в ее комнату и навсегда покорил ее сердце.
Она принадлежала к числу тех женщин, для которых дети олицетворяют небо, землю и вообще весь смысл жизни. Маленькая головка Карла, его нос пуговкой, покрытый веснушками, казались ей прекраснее, чем лица ангелов Леонардо да Винчи; ни одна рапсодия не могла сравниться со стуком его маленьких сапожков, в которых он с большим шумом маршировал по комнатам. Она боготворила его, и Карл, как всякий мужчина, злоупотреблял ее обожанием без зазрения совести. За свою жестокость ему иногда приходилось расплачиваться, а именно: она неистово сжимала его в объятиях или награждала крепкими торопливыми поцелуями куда попало. Благодаря ей, он извлек новую сладость из «Спящей Красавицы». Эта сказка в переводе на своеобразный английский язык звучала совсем по-новому. Он стал произносить с легкостью французские фразы.
– Это такой способный ребенок, – говорила няня, – что ему никаких уроков не нужно, он схватывает все на лету.
После чая в детской Карл любил забираться к Анжель и слушать сказку «на сон грядущий». Няня, снисходительно улыбаясь, нередко уходила к экономке, оставляя их наедине. Это были блаженные минуты.
– Расскажи еще, – лепетал Карл, затем с гордостью добавлял: – «Fais une autre».
Анжель охотно соглашалась, качая его на коленях. Иногда он засыпал, не дождавшись конца сказки. Тогда она сидела неподвижно в полутьме, ожидая прихода няни. Он все же всегда просыпался и, пожелав ей с улыбкой «спокойной ночи», сонным голосом спрашивал: пришел ли уже кот в сапогах к его кровати?
Однажды дядя Габриэль позвонил, что приедет на автомобиле к чаю.
– Я надену синий костюм, – заявил Карл Анжель, потом под секретом сообщил: – В его левом кармане всегда бывает шоколад.
После завтрака совершился обряд причесывания волос и приведения в порядок ногтей. Няня занималась этим ежедневно с двух до половины третьего. Перед этим обыкновенно происходили гимнастические упражнения на кроватке под аккомпанемент пения. К трем часам он был одет в голубой костюмчик и, по мнению Анжель, несколько ослепленной любовью, выглядел изумительно. Маленькому божку было строжайше запрещено лазать, ползать и трогать руками уголь, который оставлял пятна на его голубых штанишках. Лишенный всех обычных развлечений, Карл пристроился на подоконник и смотрел, не едет ли машина. Когда автомобиль показался в аллее, он запрыгал от радости.
– Не забудь спросить дядю о его здоровье, – десятый раз повторила няня.
Затем повела его вниз в столовую, где был подан чай.
Карл ворвался в комнату и влез на колени к дяде Габриэлю. Няня смотрела на них сияющим взглядом.
– Есть? – нетерпеливо спросил Карл, ощупывая карманы старика.
– Что есть, шалунишка? – спросил человек очень высокого роста, входивший в это время в комнату.
Карл удостоил его мимолетной улыбкой.
– Шоколад, – торопливо сказал он, – дядя Габриэль, вы, кажется, переменили карман, ну да, переменили карман.
Восторженно улыбаясь, старик сознался в своей уловке, и Карл, с криком радости, погрузил ручонки в другой карман; в его руках очутилась плитка шоколада.
– Сначала я откушу кусочек, а потом ты, – великодушно сказал он. – А после дяди Габриэля можешь откусить ты, – добавил он, повернувшись к высокому человеку.
– Он не скушает даже крошечного кусочка. У него болят зубы, ему нельзя, – шепотом сказала няня.
– Нельзя? Дядя Габриэль, мне хочется вам сказать, я очень жалею вас, что вы больны. Вы были очень больны, мой дорогой?
«Мой дорогой» – всегда говорила Ирэн.
– Если вам не хочется об этом говорить, так не надо, – прибавил он серьезным тоном. – Недавно Паула, девушка, которая моет пол в моей комнате, была больна, и когда я ее спросил, как ее здоровье, она ответила, что лучше об этом не говорить. Может быть, вы тоже не хотите?
В это время нянюшка вышла из комнаты, она была страшно горда своим питомцем. Высокий человек подошел к ним и сел рядом с дядей Габриэлем. Он весело подмигнул Карлу, и доверчивая улыбка заиграла на губах мальчика.
– Он забавник, – сказал Тео старику, – право же забавник.
– Интересно, были ли вы когда-нибудь тигром? – вежливо спросил Карл.
– У дяди Габриэля есть в ноге такая кость, и потому он не может быть тигром.
– А у тебя есть такая кость?
Он с нетерпением ждал ответа.
– Ни кусочка, – ответил Тео.
– Тео видел настоящих тигров, – ласково продолжал дядя Габриэль.
– Правда?
Карл живо соскочил с колен старика и подбежал к Тео.
– Правду он говорит? – дрожащими губами повторил он.
– Сядь ко мне на колени, и я расскажу тебе про львов, тигров, слонов и еще про одного зверя, который называется гиеной. Он такой чудак, смеется сам над собой. Он обычно живет в лесу, и там такая высокая трава – выше моей головы. Ветки деревьев растут друг другу навстречу, они иногда так переплетаются, что не видно неба. Однажды я шел в таком лесу – его называют джунглями – и увидел пруд. В нем отражались ветви деревьев, и вода была темно-зеленая. Я попробовал набрать воды для питья и вдруг увидел, что трава колышется. Было такое движение, как когда ветер качает ветви из стороны в сторону. Я с трепетом ждал. Вдруг у пруда появился большой лев, такой здоровенный дяденька с большой гривой, как щетка. Он пришел, налился воды и вдруг насторожился. Вероятно, понял, что я спрятался недалеко. Он сидел неподвижно, но глаза его, большие и блестящие, как желтые бриллианты, засверкали. С минуту он как будто выжидал, а затем нагнул голову и начал пить воду большими глотками, как твоя собачка. Он был, понимаешь ли, плохо воспитан. Поэтому он пил со страшным шумом.
– И наверно, еще во время еды? – спросил Карл. – Анжель говорит, что это очень плохо, это делают только мальчишки.
– Кто это Анжель? – спросил дядя Габриэль. Карл уселся на коленях у Тео.
– Она родственница того человека, с которым уехала мама. У нее такие же волосы. Она рассказывает чудные сказки, уверяю тебя. Потом она умеет варить кофе. Она очень славная, дядя Тео. Слуга подал чай.
Примостившись на коленях у Тео, Карл стал наливать всем, держа чайник обеими руками. Тео в виде особой милости было разрешено держать поднос, так как он рассказывал, что ведет очень дикий образ жизни и не только никогда не держал в руках чайника, но даже никогда до него не дотрагивался.
Дядя Габриэль выразил желание познакомиться с Анжель, и за ней послали. В первую минуту она страшно смутилась, но затем быстро овладела собой. К счастью, у нее нашлась свежая блузка. Она с застенчивым видом вошла в столовую. Увидя доброе лицо дяди Габриэля, она совсем успокоилась, и скоро завязался непринужденный разговор. Ее маленькое личико расцвело, когда стали рассказывать о Карле. Старику очень понравились ее открытые глаза и вся ее маленькая фигурка.
– Вы имеете вести от вашего брата? – добродушно спросил он.
– Да, конечно, он сейчас в Гамбурге. Концерт назначен на будущей неделе.
Она наивно рассказала ему про успех, выпавший на долю Жана, и даже рискнула попросить, не может ли он помочь ей достать работу, хотя бы самую скромную, в каком-нибудь семействе, где есть дети.
Дядя Габриэль смотрел на нее задумчиво, опершись подбородком на руку.
– Вы хотите отсюда уехать?
– Я! Хочу уехать! Я так обязана мадам Ирэн! Она столько для меня сделала. Но я не могу здесь так жить, это неудобно… неприлично.
– Разве вы не можете присматривать за Карлом?
– Но разве я ему нужна? – Она крепко стиснула руки. – У него ведь есть няня, добрая старая женщина.
Старик чуть-чуть прищурил глаза.
– Мне кажется, вы можете оказать на мальчика хорошее влияние. К тому же он мог бы у вас научиться говорить по-французски. Я напишу об этом племяннице, а пока попрошу вас остаться до ее приезда и заниматься с Карлом.
Анжель не успела ответить, так как в эту минуту вбежал Карл; он сразу бросился к ней.
– Слушай, я скоро получу книгу про львов, ты будешь мне ее читать? Это будет замечательно! Мне подарит ее дядя Тео.
Он подбежал к Тео.
– Ты не забудешь? Наверно?
– Даю тебе мое честное слово. Так принято у порядочных людей.
Дядя Габриэль собрался ехать домой. Он был очень слаб и медленно ступал, тяжело опираясь на Тео. Карл и Анжель проводили их до дверей. Стали прощаться. Тео, нагнувшись, протянул руку Карлу. Анжель смотрела на них. Такой высокий и такой маленький прощаются за руку.
– Поцелуй же мсье хорошенько!
Тео быстро снял фуражку, стал на одно колено и поцеловал Карла.
– Прощай, старина!
На его лице было выражение печали.
– Не забудь книгу про львов и приезжай поскорее, хорошо?
– Не беспокойся, дружище, скоро я опять отправлюсь в лес и джунгли.
У Карла опустились уголки рта.
– Все куда-нибудь уезжают, – произнес он с дрожью в голосе, – кроме меня.
Уже во дворе, усевшись в карету, Тео долго смотрел на Карла. Лошади тронулись. Анжель схватила Карла на руки и поцеловала его.
– Жил-был однажды маленький мальчик, – торопливо начала она, – при домике, где он жил вместе со своей мамой, был сад, а в этом саду росло дерево с алыми цветами. Я забыла, как это дерево называется.
Она ждала, что он подскажет ей название. Он всегда делал это с очень серьезным видом.
– Может быть, это был красноцветник? – произнес Карл со вздохом. – Наверно, его мама никогда не уходила из дому и не оставляла его одного.
Дело принимало серьезный оборот.
– Знаешь, в моей комнате наверху есть лоскутки, нельзя ли их наклеить в эту большую книгу с белыми страницами?
– Только не в моем голубом костюме, – произнес Карл унылым тоном. – Можно мне пойти наверх переменить костюм?
На первой площадке он остановился, тихо подсмеиваясь. Подымаясь по лестнице, Анжель дала слово, что догонит его, хотя бы ей пришлось для этого сломать себе ногу. Он бросился вверх по деревянной лестнице, чувствуя себя победителем на скачках. На второй площадке он опять остановился, терпеливо ожидая ее.
– Мужчины должны уметь бегать быстрее женщин, – сказал он с кротостью. – Хочешь, я помогу тебе дойти до детской?
Большой человек приехал еще раз в замок совсем неожиданно. Карл принимал ванну. Няня была очень огорчена, когда услышала через дверь его голос. Он смиренно просил разрешения войти.
– Заходите, сэр, только мистер Карл сейчас в ванне. Вы уж извините нас.
Тео вошел и прикрыл за собою дверь.
– Я плаваю, – лепетал Карл, – ложусь на животик, делаю прыжок и плыву.
Пока няня мыла ему лицо, он сел. Когда губку отняли, показался маленький розовый язычок.
– Ну, ну! – проговорила няня тоном упрека. Карл мигнул глазом в сторону Тео.
– Губка очень вкусная. Ты пробовал когда-нибудь есть губку?
– Готова поклясться, что он этим не занимается, – сказала няня, собираясь вынимать его из ванны.
– Я хочу сам.
Он схватился за край ванны обеими руками, с гордостью поглядывая на своего большого друга.
– Он упадет, – заботливо сказал Тео. Подняв Карла на руки, он поставил его рядом с няней.
– Вы замочились, сэр, возьмите полотенце.
– Мне холодно, я мокрый, – пропищал Карл с упреком.
Няня завернула его в большое теплое полотенце и усадила на колени.
– А ты умеешь сам купаться? – продолжал интересоваться Карл.
Няня отвернулась, чтобы скрыть улыбку.
– Очень хорошо, – ответил Тео, – у меня уж такой талант.
Карл высвободил одну ногу.
– Видишь эту темную полоску под коленом? Знаешь, отчего это?
– Наверно, загар?
– Я хотел как раз это сам тебе сказать.
В тоне его голоса слышался упрек.
Няня надела ему ночную пижаму и пошла за синими сапожками. Глава семьи, видимо, не мог идти в детскую без этих принадлежностей, не рискуя заболеть.
– Вот тебе книга!
Тео присел на стул няни. Маленькое существо с ясными глазками приласкалось к нему; мокрая головка нежно терлась об его рукав. Тео обнял его одной рукой и усадил его на колени. Он открыл книгу.
– Вот лев.
Его голос чуть-чуть дрожал. Карл был сонный. В этот день он долго гулял, а потом шалил с няней. Ручка его обвила шею Тео, причиняя непоправимый вред воротничку.
– Расскажи про него, – пробормотал он.
– Его называют царем зверей и говорят, что он благородное животное. Ты его знаешь другим. По-твоему, он большой дяденька с темно-рыжей шкурой и желтыми глазами, блестящими, как драгоценные камни. Рев его напоминает гром.
В коридоре послышались шаги няни. Тео так крепко прижал к груди Карла, что тот на минутку проснулся.
– Я учусь «J'aime», это значит я люблю, потом еще «tu aimes», это значит я люблю тебя. Анжель говорит…
Тео встал, держа ребенка на руках.
– Я люблю тебя, – пробормотал Карл, касаясь головой его лица. Он уже спал, когда няня надевала ему второй башмак, без которого он не мог идти по коридору.
– Я его отнесу, – сказал Тео.
– Не беспокойтесь, сэр, – пробовала возражать няня, еле поспевая за Тео.
Он уложил Карла в кроватку. Волосы ребенка завились после ванны. Одну ручку, сжатую в кулачок, он прислонил к щеке. Няня сняла синие сапожки и прикрыла его теплым одеялом. Тео в последний раз посмотрел на Карла. Затем, тихо ступая, вышел из комнаты.
