Текст книги "Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют"

Автор книги: Оливия Лэнг

Оливия Лэнг
Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Olivia Laing

THE TRIP TO ECHO SPRING: On Writers and Drinking

Copyright © Olivia Laing, 2013

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2020

© Фонд развития и поддержки искусства «АЙРИС» / IRIS Foundation, 2020

* * *

Когда алкоголик пьет, он зачастую пьет неумеренно, и эта периодическая интоксикация в конечном итоге губит его. Он теряет друзей и работу; здоровье разрушается, браки распадаются, дети страдают. И несмотря на эти последствия, алкоголики продолжают пить. Многие из них претерпевают личностные изменения. Прежде честный и порядочный, человек начинает лгать, жульничать, воровать и пускаться на любые уловки, чтобы оправдать или скрыть свое пьянство. Чувство вины и раскаяние наутро могут проявляться очень бурно. Со временем многие алкоголики всё сильнее стремятся пить в одиночестве, чтобы их не тревожили; алкоголик может неделю отсиживаться в мотеле, непрерывно выпивая. Большинство алкоголиков становятся раздражительными; у них повышается чувствительность ко всему, что отдаленно напоминает критику. Многие из них становятся крайне амбициозными, хотя при ближайшем наблюдении делается ясно, что самоуважение они утратили.

Дэвид Мур и Джеймс Джефферсон. Руководство по медицинской психиатрии[1]1
  Moore D. P., Jefferson J. W., eds. Handbook of Medical Psychiatry. Elsevier, 2004. P. 85.


[Закрыть]

Не дрейфь, мистер Боунз, я с тобой.

Джон Берримен. Песня-фантазия 36[2]2
  Berryman J. Dream Song 36 // Berryman J. The Dream Songs. Faber, 1969. P. 40.


[Закрыть]

путешествие к источнику эха

весна 2011 года

1
Источник эха

Такие дела. Айова-Сити, 1973 год. Двое мужчин в видавшем виды кабриолете Ford Falcon. Зима. Холод такой, что кости ломит, перехватывает дыхание, цепенеют пальцы, из носа течет. Если бы вы изловчились и, вытянув шею, заглянули в окошко машины, когда она с дребезжанием проезжает мимо, вы увидели бы, что старший из них, тот, что на пассажирском сиденье, забыл надеть носки. Несмотря на холод, он обут в грошовые мокасины на босу ногу, как приготовишка на пикнике. Вы вполне могли бы принять его за школьника: он худощав и безупречно причесан, на нем пиджак от Brooks Brothers и фланелевые брюки. Но его выдает лицо, изрезанное угрюмыми морщинами.

Второй мужчина крупнее его и плотнее, лет тридцати пяти. У него бакенбарды, плохие зубы, драный свитер с закатанными рукавами. Еще нет девяти утра. Они съезжают с шоссе и подруливают к парковке винного магазина. Появляется кто-то из персонала, в руке поблескивают ключи. При виде его мужчина на пассажирском месте толкает дверь и вываливается наружу, хоть машина еще не остановилась. «Когда я вошел в магазин, – много позднее напишет второй, – он уже стоял у кассы с полугаллоном скотча»[3]3
  Carver R. The Art of Fiction No. 76 // Paris Review.


[Закрыть].

Они отъезжают, то и дело передавая бутылку друг другу. Несколько часов спустя они снова в Айовском университете, недвусмысленно покачиваются перед слушателями, каждый в своей аудитории. У обоих, как вы понимаете, серьезные проблемы с алкоголем. К тому же оба писатели, один хорошо известный, другой только что взмыл на гребень успеха.

Старший – Джон Чивер, автор трех романов («Семейная хроника Уопшотов», «Скандал в семействе Уопшотов» и «Буллет-Парк»), а также удивительных самобытных рассказов. Ему шестьдесят один. Еще в мае он был спешно госпитализирован с обострением дилатационной кардиомиопатии, следствием злоупотребления алкоголем. После трех дней в палате интенсивной терапии у него началась белая горячка, он стал таким буйным, что понадобилась кожаная смирительная рубашка. Работа в Айовском университете – семестр преподавания в писательском семинаре – могла бы считаться пропуском в лучшую жизнь. Да ведь не таким же путем к ней приходят. По ряду причин он не взял с собой семью и жил по-холостяцки в комнате отеля «Айова-Хаус».

Младший, Реймонд Карвер, тоже недавно обосновался на факультете. Поселился он в такой же комнате, что и Чивер, прямо под ним. По стенам развешаны похожие картинки. Он тоже приехал один, оставив жену с детьми-подростками в Калифорнии. Всю свою жизнь он хотел быть писателем и неизменно чувствовал, как обстоятельства встают перед ним неприступной стеной. Несмотря на давнишнее пьянство, ему удалось опубликовать две книжки стихов и несколько рассказов, по большей части напечатанных в маленьких журналах.

С первого взгляда эти двое представляют собой полную противоположность. Чивер и видом своим, и манерой говорить кажется типичным состоятельным белым англосаксонским протестантом, но при ближайшем знакомстве выясняется, что это чистой воды обман. Ну а Карверу, сыну рабочего с лесопилки из орегонского городка Клетскени, годами приходилось подрабатывать то дворником, то уборщиком, то складским рабочим, чтобы иметь хоть какую-то возможность писать.

Они встретились вечером 30 августа 1973 года. Чивер постучал в дверь комнаты номер 240, протянув стакан и произнеся (по словам находившегося в той же комнате студента Джона Джексона): «Простите. Я Джон Чивер. Не угостите ли стаканчиком виски?» Карвер, в восторге от встречи с одним из своих кумиров, заикаясь, протянул большую бутылку водки. Чивер сделал изрядный глоток, однако поспешил сдобрить напиток то ли льдом, то ли соком.

Обнаружив общность интересов, они быстро сошлись. Подолгу просиживая в здешней пивнушке (в ней подавалось только пиво), разговаривали о литературе и о женщинах. Дважды в неделю ездили на карверовском форде в винный магазин за скотчем, который распивали в комнате Чивера. «Мы с ним занимались только одним: мы пили, – позднее рассказывал Карвер в Paris Review. – Не припомню, чтобы за всё это время кто-то из нас хоть раз снял крышку пишущей машинки, и всё же я думаю, что мы в некотором роде оттачивали свое мастерство».

В этом опустошительном году несчастья шли за Чивером по пятам, и он предсказал их, в некотором роде. Десятью годами ранее он написал рассказ, опубликованный в New Yorker 18 июля 1964 года. «Пловец» повествует о том, насколько основательно алкоголь может разрушить жизнь. Начало характерно для Чивера: «Стоял воскресный летний день, когда все только и делают, что говорят: „Вчера я слишком много выпил“»[4]4
  Чивер Д. Пловец / пер. Т. Литвиновой. Цит. по: Чивер Д. Ангел на мосту. М.: Прогресс, 1966. C. 70–84.


[Закрыть].

Один из них – стройный, ребячливый Нэдди Мэрилл, так и излучающий жизненную энергию. Он сидит после заплыва на краю бассейна, наслаждаясь этой минутой, и ему в голову приходит упоительная идея: он проделает путь домой через «цепь плавательных бассейнов, как бы подземный ручей, протекающий через всю округу». Он называет этот тайный путь по сопредельным водам Люсиндой, в честь своей жены. Но тут замешана и более опасная влага: бесконечная череда выпивок на террасах и во дворах соседей, и следуя ее путем, он постепенно приходит к неожиданной трагической развязке.

В восторге от своего чудесного плана, Нэдди плывет через участки Грехэмов, Хаммеров, Ливров, Хаулендов, Кросскапов и Банкеров. По ходу следования намеченным путем радушные хозяева усердно угощают его джином, и он не вполне искренне говорит себе, что вынужден применять «тонкую дипломатию, дабы, не оскорбляя нравов и обычаев гостеприимных туземцев, своевременно от них вырваться». В следующем доме пусто, и, проплыв бассейн, он проскальзывает в беседку – в ней на столике остались следы недавнего пребывания хозяев – и сам наливает себе выпить: это его то ли четвертый, то ли пятый стакан. Цитадель кучевых облаков выстраивалась с самого утра, и вот гроза разражается, по листьям дубов бьет частая барабанная дробь и разливается приятный запах кордита.

Нэдди любит грозу, но этот ливень каким-то образом изменил течение дня. Укрывшись в беседке, Нэдди замечает японский фонарик, купленный миссис Леви в Киото в позапрошлом году: «Или это было еще раньше, два года назад?» Всякий может споткнуться в хронологии, упустить две-три детали. Но затем в течении времени возникает иное, причудливое мерцание. Гроза ободрала клен, и его красные и желтые листья усыпали траву. Сейчас середина лета, здраво рассуждает Нэдди, и дерево может быть изранено грозой, но приметы осени погружают пловца в недоумение.

Чувство фатальности происходящего растет. У Пастернов манеж зарос травой, а лошади, видимо, распроданы. У Уэлчеров и того хуже: спущена вода. Неужели волшебная полноводная река Люсинда обмелела? Нэдди потрясен, он всерьез усомнился, что время ему подвластно. «Неужели он потерял память? Или, быть может, он так ее хорошо вымуштровал, приучив отбрасывать всё неприятное, что утратил всякое представление о реальности?» Он собирается с силами, чтобы пересечь шоссе, сознавая, что его предприятие оказалось куда более трудоемким и изнурительным, чем он полагал.

Затем он отважно бросается в общественный бассейн, вздрагивая от свистков и брезгливо поеживаясь в мутноватой воде. Не слишком приятно, но вот эта зловонная заводь позади, и он уже продирается через лесистую часть парка Хэллоранов к темному сверкающему золоту их бассейна, питающегося от родника. И вот еще одна странность: мир, сквозь который движется Нэдди, кажется ему чуждым и враждебным. Миссис Хэллоран участливо спрашивает о его бедных детках, бормоча что-то несусветное о продаже его дома. Вот он обнаруживает, что трусы стали ему свободны. Неужели он успел похудеть за один день? Его время плещется, как джин в стакане. Это, несомненно, всё тот же день, но летнее тепло развеялось, и потянуло каминным дымком.

От Хэллоранов Нэдди направляется к дому их дочери в надежде перехватить у нее стаканчик виски. Хелен встречает его довольно тепло, но в их доме вот уже три года не держат спиртного. Сбитый с толку и окоченевший, он с трудом проплывает бассейн и пробирается луговиной к участку Бисвенгеров. Судя по шуму голосов, вечеринка у них в самом разгаре. Он бредет туда почти голышом. Спустились сумерки, и вода в бассейне поблескивает «уже по-зимнему». Миссис Бисвенгер, которая годами напрашивалась к Нэдди в гости, явно изменила к нему отношение. Она небрежно здоровается с ним и тут же отворачивается. Он слышит, как она говорит кому-то: «Понимаете, они разорились – вдруг, в один день. Они живут на одно жалованье… и вот представьте себе, в одно прекрасное воскресенье он вваливается к нам и просит пять тысяч взаймы!» Затем он терпит грубость буфетчика, которая подтверждает его смутное подозрение, что он опустился на более низкую ступень общественной лестницы: именно это в его мире означает лакейская дерзость.

Продолжая свой тяжкий путь, он оказывается в саду своей бывшей любовницы, но не может вспомнить, когда и почему он с ней порвал. Она тоже не слишком рада видеть его, и тоже опасается, что он будет просить денег. Покидая ее, он слышит в холодеющем воздухе какой-то осенний запах, не очень узнаваемый, но «сильный, как при утечке газа». Ноготки? Хризантемы? Озираясь, он замечает, что на ночном небе расположились зимние созвездия. Захлестнутый изменчивостью мира, он впервые в жизни плачет.

Осталось преодолеть лишь два бассейна. Он одышливо барахтается на последнем отрезке пути, пока не оказывается в сыром проезде к собственному дому. Но в этот миг смутная догадка, что жизнь пошла прахом, обретает очертания, поскольку огни погашены, дверь заперта, комнаты пусты и нет сомнения, что здесь давно никто не живет.

* * *

«Пловец» вспомнился мне, когда мой самолет заходил на посадку над Нью-Йорком и земля представала россыпью островков и болот. Есть сюжеты, за которые не взяться, пока сидишь дома, поэтому в начале года я покинула Англию и отправилась в Америку, страну почти мне незнакомую. Мне требовалось время для размышлений, а поразмыслить хотелось об алкоголе. Я провела зиму в глуши, в небольшом домишке в Нью-Гэмпшире, а теперь была весна, и я летела на юг.

В мой прошлый перелет земля была белой до самого Севера, и серо-голубая река Коннектикут среди темных заслонов замерзших лесов напоминала металлический ствол ружья. Теперь лед растаял и всё внизу сияло. Мне пришли на ум слова Чивера: «Нэду казалось особой благодатью, милостью судьбы то, что он живет в мире, столь щедро снабженном водою».

«Пловец», который я считаю одним из тончайших когда-либо написанных рассказов, охватывает в сжатой форме весь жизненный путь алкоголика, и вот эту темную траекторию мне как раз и хотелось проследить. Я стремилась понять, что заставляет человека пить и как выпивка на него действует. А точнее, я хотела понять, почему пьют писатели и как этот алкогольный морок влияет на их творчество.

Джон Чивер и Реймонд Карвер отнюдь не единственные писатели, чьи жизни были разрушены алкоголем. В этом же ряду стоят Эрнест Хемингуэй, Уильям Фолкнер, Теннесси Уильямс, Джин Рис, Патриция Хайсмит, Трумен Капоте, Дилан Томас, Маргерит Дюрас, Харт Крейн, Джон Берримен, Джек Лондон, Элизабет Бишоп, Реймонд Чандлер – список неуклонно прирастает новыми именами. Льюис Хайд в своем эссе «Алкоголь и поэзия» заметил: «Четверо из шести американцев, получивших Нобелевскую премию по литературе, были алкоголиками. Около половины наших писателей-алкоголиков рано или поздно убивают себя»[5]5
  Lewis Hyde Alcohol and poetry: John Berryman and the booze talking. Dallas Institute, 1986. P. 1.


[Закрыть].

Состояние алкоголизма определить не так-то просто. Американское общество наркологической медицины (ASAM) считает его основными чертами «нарушение контроля над употреблением алкоголя, болезненное влечение к алкогольным продуктам, употребление алкоголя, несмотря на негативные последствия и, наконец, расстройства мышления, прежде всего выражающиеся в отрицании»[6]6
  Morse R. M., Flavin D. K. The Definition of Alcoholism // The Journal of the American Medical Association. Vol. 268. No. 8. August 1992. P. 1012–1014.


[Закрыть]. В 1980 году «Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам» отказалось от термина «алкоголизм», заменив его двумя взаимосвязанными расстройствами: «злоупотребление алкоголем» и «алкогольная зависимость». Первое определялось как «систематическое употребление, несмотря на повторяющиеся нежелательные последствия». Второе – как «злоупотребление алкоголем в сочетании с толерантностью к нему, похмельем и неконтролируемым стремлением получить дозу алкоголя».

В отношении причин алкоголизма всё по-прежнему неясно. В разделе «Этиология» мой старый справочник Merck Manual 1992 года честно признает: «Причина алкоголизма неизвестна»[7]7
  Berkow R., ed. The Merck Manual of Diagnosis and Therapy, Sixteenth Edition. Merck Reseach Laboratories, 1992. P. 1552.


[Закрыть]. С тех пор были осуществлены тысячи исследовательских программ и академических изысканий, и всё же преобладает мнение, что алкоголизм обусловлен непредсказуемым сочетанием факторов. Основными считают личностные особенности, ранний жизненный опыт, социальные влияния, генетическую предрасположенность и нарушение химических процессов в головном мозге. Перечисляя эти возможные причины, новое издание Merck Manual весьма печально заключает: «Однако такие обобщения не способны объяснить того факта, что расстройства, связанные с употреблением алкоголя, могут коснуться любого, независимо от его пола, возраста, раннего опыта, этнической принадлежности и социального положения»[8]8
  Porter R. S. ed. The Merck Manual of Diagnosis and Therapy. Wiley-Blackwell, 2011, online.


[Закрыть].

Неудивительно, что самим писателям ближе символы, чем социология или медицина. Говоря об Эдгаре По, Бодлер однажды заметил, что алкоголь для него сделался оружием «уничтожения чего-то мучительного внутри себя, какого-то червячка, который всё никак не умирал». В своем предисловии к «Исцелению», посмертно опубликованному полуавтобиографическому роману Джона Берримена, Сол Беллоу пишет: «Вдохновение несло в себе смертельную опасность. Создание произведений, которых он ждал и о которых молил небо, грозило ему разрушением. Алкоголь служил стабилизатором. Он несколько ослаблял смертельный накал»[9]9
  Bellow S. Introduction // Berryman J. Recovery. Faber, 1973. P. XII.


[Закрыть].

Есть в этих суждениях, открывающих различные аспекты алкогольной зависимости, нечто более глубокое и существенное, чем в распространенных сегодня социогенетических исследованиях. Как раз по этой причине мне захотелось взглянуть на пьющих писателей, хотя среди моих собратьев по перу едва ли найдется горстка вовсе равнодушных к алкоголю. В конце концов, именно они, писатели, в силу своей природы лучше всего рассказывают об этом недуге. Нередко они описывают свой собственный опыт или опыт своих современников, будь то в художественном переложении или же в письмах, мемуарах и дневниках, в которых они мифологизируют свою жизнь или исповедуются.

Когда я погрузилась в эту массу материала, я поняла еще кое-что. Эти люди были между собой связаны и физически, и регулярно повторяющимися ситуациями. Друг для друга они были вдохновителями, друзьями или сообщниками, учителями или учениками. Реймонд Карвер и Джон Чивер в Айове отнюдь не единственный пример приятелей-выпивох, не уникальный случай рюмочной дружбы. В 1920-х завсегдатаи парижских кафе Хемингуэй и Фицджеральд пили на пару, а поэт Джон Берримен оказался первым подле только что умершего Дилана Томаса.

Случались еще и любопытные переклички. Меня издавна интересовали шесть писателей, чьи жизни либо плотно переплетаются, либо зеркально отражают одна другую. (Здесь можно было бы рассказать и о многочисленных писательницах, но по причинам, которые скоро станут очевидны, их истории носят для меня слишком личный характер.) Отношения в семьях большинства из них были – или казалось им – фрейдистскими: властные матери и слабые отцы. Всех их мучили ненависть к себе и комплекс неполноценности. Трое отличались крайней неразборчивостью в связях, и почти все испытывали неудовлетворенность в сексуальной сфере. Большинство из них умерли в среднем возрасте, и те их смерти, которые не были самоубийствами, напрямую связаны с годами нелегкой и беспорядочной жизни. Временами все шестеро пытались так или иначе покончить с алкоголем, но лишь двоим из них в конце жизни это удалось.

Но как бы ни были трагичны судьбы этих гуляк и прожигателей жизни – Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, Эрнеста Хемингуэя, Теннесси Уильямса, Джона Чивера, Джона Берримена и Реймонда Карвера, – все они создали прекраснейшие произведения. Как сказал Джей Макинерни о Чивере: «Из тысяч алкоголиков, раздираемых сексуальными противоречиями, лишь один написал „Грабителя из Шейди-Хилла“ и „Печали джина“»[10]10
  McInerney J. Introduction // The Letters of John Cheever / ed. by Benjamin Cheever. Cape, 1989. P. XIII. – Чивер был одним из сценаристов фильма «Печали джина» (1979). – Пер.


[Закрыть].

Я легко представляла себе каждого из них. Фицджеральд виделся мне в армейском галстуке, с зачесанными назад светлыми волосами, излучающим тихую уверенность в достоинствах «Великого Гэтсби»; он был милейшим человеком, когда не тащил вас танцевать и не кипятил ваши наручные часы в кастрюле с супом. Эрнеста Хемингуэя я представляла себе за штурвалом катера или предельно сосредоточенным во время охоты в Кении. Или же за рабочим столом, в очках, когда под его пером оживают корриды и города, форелевые ручьи и поля битв, Мичиган в рассказах Ника Адамса, и вы почти слышите запах этого мира.

Теннесси Уильямса я всегда видела в очках Ray-Ban и шортах сафари, незаметно сидящим на репетиции своей пьесы «Трамвай „Желание“» или, скажем, «Внезапно, прошлым летом». Текст еще не доработан, и он на ходу подчищает его, похохатывая своим ослиным смешком на неудачных репликах. Чивера мне нравилось воображать крутящим педали велосипеда (эту привычку он приобрел на склоне лет), а Карвера – широкоплечим, легконогим и непременно с сигаретой. А еще был Берримен, высокомерный поэт и профессор с окладистой бородой, читающий «Люсидас»[11]11
  «Люсидас» – поэма Джона Мильтона, написанная в 1637 году в жанре пасторальной элегии. – Примеч. пер.


[Закрыть] в аудитории Принстонского или Миннесотского университета – так, что все слушатели ощущают, как это изумительно.

Мы знаем немало книг и статей, авторы которых упиваются описанием того, насколько постыдным и безобразным может быть поведение писателей, приверженных алкоголю. У меня нет такого намерения. Мне хотелось понять, как каждый из этих людей – а вместе с ними и множество других, страдающих тем же недугом, – переживает свою зависимость и что о ней думает. Если угодно, это попытка выразить мою веру в литературу, в ее способность нанести на карту самые труднодоступные области человеческого опыта и знания.

Джон Чивер едет на велосипеде

Что касается причины моего интереса к этой теме, я должна признаться, что и мою семью затронули проблемы алкоголя. С восьми до одиннадцати лет я прожила в доме, где алкоголь правил бал, и это наложило отпечаток на мою дальнейшую жизнь. Читая в семнадцать лет «Кошку на раскаленной крыше» Теннесси Уильямса, я вдруг обнаружила, что тип поведения, в атмосфере которого я росла, не только назван и проанализирован, но и встречает активное сопротивление. С этого начался мой интерес к тому, как осмысляют писатели проблемы пьянства и его последствий. И если уж я надеялась понять поведение алкоголиков – а моя взрослая жизнь как раз тому подтверждение, – то помочь в этом могли бы как раз свидетельства, отысканные в книгах.

Одна реплика из «Кошки» запомнилась мне на всю жизнь. Пьяницу Брика вызвал на разговор его отец. Большой Папа расфилософствовался, а тут Брик просит подать ему костыль. «Куда ты собираешься?» – спрашивает Большой Папа, и Брик отвечает: «Хочу совершить маленькое путешествие к источнику эха»[12]12
  Уильямс Т. Кошка на раскаленной крыше / пер. В. Вульфа и А. Дорошевича. М.: АСТ. 2010. С. 227 (с изменениями).


[Закрыть]. Вообще говоря, источник эха, echo spring – расхожее название домашнего бара (от марки обычно находящегося там бурбона). Однако в переносном смысле речь идет совсем об ином: изрядная порция выпивки приносит, хотя бы на время, ощущение покоя, забвение тревожных мыслей.

Источник Эха. Звучит так заманчиво. И сразу слышится эхо другого рода. Случайно или нет, но большинство этих людей испытывали особую любовь к воде. Джон Чивер и Теннесси Уильямс были страстными, даже фанатичными пловцами, Хемингуэя и Фицджеральда неизменно влекло море. Что касается Реймонда Карвера, его пристрастие к воде – в частности, к этим ледяным бутылочно-зеленым форелевым ручьям, струящимся с гор над Порт-Анджелесом, – видимо, в конце концов, вытеснило разрушительную тягу к выпивке. В одном из поздних, распахнутых настежь, стихотворений он признается в любви к родникам, ручьям, потокам, рекам, устьям рек:

 
Я люблю их —
так иные мужчины боготворят лошадей
или пленительных женщин. Не могу надышаться
этой проворной холодной водой.
Лишь смотрю на нее, и кровь ускоряет бег,
и мурашки по коже[13]13
  Carver R. Where Water Comes Together With Other Water // All of Us: The Collected Poems. Harvill Press, 2003. P. 64.


[Закрыть].
 

Важным представляется и слово «путешествие». Многие алкоголики, не исключая писателей, чьи судьбы меня занимали, были неутомимыми странниками, метались, как неприкаянные души, и по своей стране, и по чужим землям. Подобно Чиверу, я пришла к мысли, что течение некоторых беспокойных жизней можно было бы понять, перемещаясь по Америке. На ближайшие несколько недель я наметила не скованное строгими рамками (называемое в кругах АА[14]14
  АА – Анонимные алкоголики, содружество борющихся с алкогольной зависимостью. – Примеч. пер.


[Закрыть] географическим) путешествие по стране. Сначала на юг: через Нью-Йорк в Новый Орлеан и Ки-Уэст. Затем к северо-западу, через Сент-Пол, место исцеления Джона Берримена, так и не принесшего ему счастья[15]15
  Незадолго до самоубийства Берримен пережил религиозное обращение; его полуавтобиографический роман «Исцеление» («Recovery») о попытке героя избавиться от алкоголизма остался неоконченным. – Примеч. пер.


[Закрыть], к рекам и бухтам Порт-Анджелеса, где Реймонд Карвер провел свои последние, счастливые годы.

Маршрут может показаться случайным и даже слегка мазохистским, ведь я решила путешествовать в основном поездом. Однако за каждым его пунктом таился особый смысл, ведь они отмечали фазы развития алкогольной зависимости моих героев. Я подумала, что на этом маршруте можно было бы составить топографическую карту алкоголизма, вычерчивая его причудливые контуры от радостей опьянения до жестокости похмелья. И двигаясь по стране, переходя от книг к судьбам и обратно, я надеялась приблизиться к пониманию того, что же есть алкогольная зависимость, или хотя бы выяснить, какой смысл видели в спиртном те, кто с ней боролся и был подчас ею сломлен.

Самолет стремительно приближался к первому из городов моего маршрута. Пока я глазела в иллюминатор, на табло загорелась команда пристегнуть ремни. Я повозилась с защелкой и снова повернулась к окну. Земля неслась сквозь бесцветную толщу воздуха. Я уже видела Лонг-Айленд, за лохматыми водяными гребнями маячили взлетно-посадочные полосы аэропорта имени Джона Кеннеди. Силуэты небоскребов Манхэттена вздыбились, как железные опилки, и устремились в бледное небо. «Эти рассказы кажутся подчас рассказами давно утраченного мира, когда город Нью-Йорк был еще полон речного света»[16]16
  Cheever J. Preface // The Stories of John Cheever. Cape, 1979. P. VII.


[Закрыть], – с грустью написал Джон Чивер о городе, который он любил больше всего. И когда наш самолет заходил на посадку над этим расплавленным оловом Атлантики, над этой цитаделью в окружении вод, она и в самом деле светилась.