Текст книги "Дочь палача и черный монах"

Автор книги: Оливер Пётч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

7

Куизль пробирался по отвесному склону ущелья над рекой Аммер и с тридцатиметровой высоты поглядывал на журчавший поток. По его поверхности неслись льдины, сталкивались друг с другом и образовывали причудливые нагромождения, напоминавшие палачу кривые, истоптанные лестницы. Там, на глубине, уже сгущались сумерки, скоро заметно похолодает. Солнце медленно скрывалось за верхушками деревьев и бросало на лица людей последние золотистые отсветы.

– Пора закругляться на сегодня, – проворчал за его спиной Ганс Бертхольд. – С тем же успехом можно зайцев по горам ловить.

Сын пекаря усомнился в успешном исходе чуть ли не с самого начала охоты. Остальные знатные отпрыски присоединились к нему один за другим. Каким образом они собрались на просторах шонгауских лесов отыскать шайку разбойников? И вообще, разве этим не должны заниматься солдаты и простые стражники? И хоть вначале некоторые из юнцов еще горели воодушевлением, так как надеялись, что им хоть раз доведется по-настоящему поиграть в войну, нескончаемые переходы и мороз постепенно остудили их охотничий пыл. Теперь они хотели лишь одного: вернуться домой.

Куизль прошелся взглядом по противоположному берегу в надежде заметить там что-нибудь подозрительное. Разбои и грабежи всегда были бедствием для баварских лесов, но после войны стало практически невозможно передвигаться из одного города в другой без сопровождения. Каждый год Куизль вешал на холме по несколько грабителей, некоторым из которых не исполнилось и четырнадцати лет – тщетно. Голод и жадность пересиливали страх перед палачом. Правда, нынешняя банда оказалась самой большой за многие годы. Ее главарь, Ганс Шеллер, сплотил вокруг себя около двух дюжин сообщников. Помимо бывших солдат, в ней состояли также крестьяне, чьи угодья, сараи и скот уничтожила война. Многие уводили с собой жен и детей.

– Эй, Куизль, я к тебе обращаюсь! Отпускай нас домой. Дальше можешь искать один.

Якоб презрительно оглянулся на Бертхольда.

– Проверим последнее укрытие, и можешь убираться в свою теплую кроватку. По виду ты и впрямь окоченел. Или у тебя нос от выпивки такой красный?

Ганс Бертхольд, и без того румяный, стал пунцовым.

– Не так дерзко, мясник! – крикнул он и взмахнул саблей. – Я не собираюсь выслушивать такое от подобных тебе. Просто неслыханно, что Лехнер поставил тебя во главе…

– Заткни свою наглую пасть, Бертхольд! – рявкнул Якоб Шреефогль, который все это время молча шагал рядом с палачом. – Ты сам слышал, что сказал секретарь. Куизль лучше всех знаком с этими местами. Потому он и командует.

– Ганс дело говорит, Шреефогль! – подал голос Себастьян Земер, сын первого бургомистра. В облегающем камзоле с медными пуговицами, в широкополой шляпе с петушиным пером и сапогах из тонкой кожи он явно не вписывался в окружающую обстановку. Кроме того, он, похоже, до смерти замерз. Голос его дрожал, и Куизль не мог понять, было ли это от холода или подспудного страха, когда юный патриций враждебно поглядывал на палача. – Где это видано, чтобы живодер и палач командовал порядочными горожанами? Я… я… отцу пожалуюсь!

– Да-да, непременно, а теперь пошевеливайся, пока ночь не наступила.

Куизль двинулся дальше в надежде, что другие последуют за ним. Он чувствовал, как его влияние постепенно ослабевало. Людей, доверявших ему, он в этом отряде мог пересчитать по пальцам. Якоб Шреефогль, старик Видеман, которого он знал еще с войны; может быть, кузнец Георг Кронауэр и еще несколько ремесленников. Остальные шли за ним только потому, что так решил Лехнер, и потому, что они боялись палача.

Куизль тихо вздохнул. Большинство жителей не видели в палачах равных себе горожан, потому что их профессию составляли занятия, за которые никто другой браться не желал: они пытали и вешали преступников, убирали с улиц мертвых животных и грязь, готовили магические зелья и настои. Для сыновей советников одна только мысль, что один из них станет отдавать им приказы, казалась кощунственной. Куизль буквально чувствовал, как за его спиной вскипало недовольство.

Он вполголоса проклинал Лехнера, который загнал его в это положение. Может, секретарь под таким предлогом просто решил от него отделаться? Бывали палачи, над которыми народ устраивал самосуд и по гораздо менее значительному поводу. Куизль понимал, что если следующее убежище окажется пустым, то на этом охота для него закончится.

Однако, обогнув следующую пушистую ель, он понял, что в этот раз им повезло.

Из глубины ущелья тянулась тонкая струйка дыма – тонкая, но в морозном воздухе хорошо заметная. Куизль оскалился. Он знал, что этот сброд прячется где-то здесь. Когда палач планировал охоту, он понял, что шататься наугад по лесу в надежде встретить одинокого мародера не имело никакого смысла. Всю местность вокруг Шонгау составляли лесные дебри, ущелья и крутые холмы. Возделывались лишь небольшие участки в окрестностях поселений, дальше тянулись дремучие леса, бескрайние и непроходимые. Но Куизль знал эти места как никто другой. В поисках целебных и ядовитых трав он за последние годы облазил леса на многие мили вокруг и знал все развалины, каждую нору, каждое укрытие. Сегодня они уже обыскали три возможных убежища, и с четвертым им наконец повезло. Якоб с самого начала предполагал, что они найдут что-нибудь здесь, у Шлейерских водопадов.

По краю откоса в скале тянулась трещина, дым шел оттуда. Куизль знал, что внизу находились большие залежи извести, и ее тысячи лет размывала вода. Как следствие, образовались разветвленные пещеры, входы в которые часто скрывались за водопадами. Летом вода стекала по зеленому мху в Аммер, а зимой, как теперь, над входами, словно белые занавеси, свисали сосульки.

Куизль наклонился и принюхался к дыму. Пахло жареным мясом и горелым жиром. Дым, скорее всего, тянулся от большого костра и выходил в созданную самой природой трубу.

– Что такое, палач, почему…

Куизль резко вскинул руку и заставил Бертхольда замолчать. Он показал на столб дыма и узкую тропинку, которая тянулась в тридцати шагах перед ними и уводила на дно ущелья. Якоб собрался уже двинуться дальше, как заметил возле себя вбитые в скалу железные скобы, спускавшиеся в ущелье.

– Запасной выход, – прошептал палач и повернулся к Шреефоглю. – Придется разделиться. Возьмите большую часть людей и спускайтесь по тропе. А я и еще несколько человек слезем по перекладинам. Чтобы они не сбежали через эту лазейку, как крысы.

Из мешка, который все это время нес за плечом, палач достал факелы и передал их Андрэ Видеману и Георгу Кронауэру.

– Мы выкурим их с тыла, – сказал он остальным. – А вы дожидайтесь у выхода. Когда они выйдут наружу, хватайте всех, кого сможете. Тех, кто сопротивляется, рубите.

Старый ветеран Видеман что-то одобрительно проворчал. У Ганса Бертхольда побледнело лицо.

– А разве никто не останется наверху, на тот случай, если кто-нибудь от вас ускользнет? – промямлил он.

Себастьян Земер тоже вдруг растерял всю прежнюю удаль. Где-то закричал сыч, и он стал опасливо озираться по сторонам.

– Исключено, – ответил Куизль и, не выпуская изо рта погасшей трубки, зарядил хорошо смазанные пистолеты. – Внизу каждый человек будет на счету. Ну, с богом.

Он еще раз кивнул Шреефоглю, заткнул пистолеты за пояс, поправил мушкет на плече и стал спускаться в расщелину. За ним последовали Видеман, кузнец Кронауэр и еще двое ремесленников. Куизль подумал, не лучше ли было бы оставить знатных сыночков наверху. Как бы они от страха не натворили глупостей и не выдали всех. Но потом ему вспомнились их блестящие сабли, лихие шляпы и начищенные мушкеты. И палач невольно ухмыльнулся.

Хотели поиграть в войну – пусть теперь посмотрят на нее вживую.

Магдалена наслаждалась чувством полета. Она стояла у переднего края плота и наблюдала, как справа и слева о грубо отесанные бревна плескалась вода. Временами в плот ударялись расколотые льдинки или сосульки и, чуть взвихривая водную гладь, скрывались под поверхностью. Мимо проплывали высокие обрывистые берега, поросшие по краям заснеженными деревьями, смех и выкрики плотогонов сливались в нескончаемую песню. Потом Лех вырвался из тесного ущелья и понес свои воды вдоль белых равнин, на которых время от времени темными пятнами возникали деревушки и рощицы.

Магдалена повернулась к левому берегу. Сейчас они проплывали мимо небольшого городка Ландсберг. Его мощные стены и башни были частично разрушены вражескими армиями. Магдалена знала по рассказам, что во время войны городу пришлось даже хуже, чем Шонгау. Многие девушки Ландсберга из страха перед насилиями бросались с башен в Лех и топились. Магдалене вспомнилось, что Бенедикта тоже приехала к ним из этого города. Внезапные мысли о войне и сопернице серой тенью омрачили столь приятную вначале поездку.

– Немало вас уже попадало в воду, любуясь волнами.

Низкий голос вырвал ее из раздумий. Она обернулась: перед ней стоял аугсбургский торговец Освальд Хайнмиллер. Петушиное перо на его шляпе трепетало под встречным ветром. Толстяк вгрызался в гусиную ножку и любезно протягивал Магдалене вторую. По его губам и остриженной бородке стекал жир и капал на белый воротник. На вид тучному торговцу было около сорока лет, широкий ремень с серебряной пряжкой чуть не лопался на его брюхе. Магдалена ненадолго задумалась, а потом схватила протянутое мясо и откусила кусок. Утром она проглотила несколько ложек овсяной каши и с тех пор ничего не ела.

– Благодарю, – сказала она с набитым ртом и снова принялась разглядывать изгибы реки.

Хайнмиллер ухмыльнулся.

– И долго ты пробудешь в нашем прекрасном Аугсбурге? – спросил он и вытер кружевным рукавом жир с бороды. – Или сразу же вернешься в свой убогий городишко?

Хайнмиллер разговаривал на растянутом аугсбургском диалекте, который жители Шонгау терпеть не могли, так как он напоминал им о превосходстве свободного имперского города. Утром Магдалена договорилась с торговцем насчет места на плоту. Освальд Хайнмиллер вез с собой вино, масло, олово и большую повозку извести. До Аугсбурга они доберутся только вечером, и присутствие Магдалены стало для торговца приятной возможностью скоротать время и немного похвалиться.

Магдалена вздохнула. Жирный торговец пытался разговорить ее от самого Шонгау. И сдаваться он, похоже, не собирался. Даже когда девушка рассказала, что она дочь шонгауского палача, он нисколько не смутился, а, наоборот, еще больше раззадорился и начал заигрывать с удвоенной силой. Магдалена смирилась с судьбой и улыбнулась в ответ.

– Я пробуду там только день, – сказала она. – Послезавтра поеду назад.

– Только день! – воскликнул торговец и отчаянно воздел руки к небу. – Как ты собираешься за один день оценить всю красоту этого города? Новая ратуша, резиденция архиепископа, фонтаны… Я слышал, некоторые шонгауцы, приехав туда в первый раз, просто падали на месте – настолько они были поражены видом!

Мне хватает и твоеговида, подумала Магдалена и попыталась снова сосредоточиться на пенистых волнах перед собой. Она сердилась, что толстый хвастун своей болтовней отравлял всю поездку до Аугсбурга. Девушка действительно рада была побывать в городе, который до войны считался одним из красивейших в Германии.

– Уже решила, где останешься на ночь? – Торговец щерился, как хорек.

– Я… отец посоветовал мне один постоялый двор у Леха, – ответила Магдалена и почувствовала возрастающее отвращение. – Комната и питание, всего четыре крейцера за ночь.

– И будешь спать за них с целой армией блох и клопов. – Хайнмиллер подошел к ней вплотную и погладил ее по юбке. Магдалена уставилась на капельки жира, повисшие на его бороде. – У меня дома стоит кровать с балдахином из белого сукна, и в ней ты спать будешь с одним только мной. Может, это язаплачу тебе по четыре крейцера за ночь, – прошептал он ей на ухо и задышал на нее винным перегаром.

– Прекратите! – прошипела она и оттолкнула его. – То, что я дочь палача, еще не делает меня потаскухой.

Торговец ничуть не смутился.

– Знаю я вас, девок, – проговорил он в исступлении. – Сначала отнекиваетесь, а потом на все готовы.

Перепив вина и разглядывая Магдалену, Хайнмиллер в последние часы плавания, вероятно, уже не мог сдерживать свою похоть. Он схватился за корсаж девушки.

– Ну прекрати ломаться!

Магдалена с отвращением стряхнула с себя его руки.

– Для начала прополощите рот, а потом уже говорите, – ответила она. – От вас воняет, как от дохлой крысы.

Девушка вывернулась из его хватки и устремилась на середину плота, где два шонгауских плотогона длинными жердями направляли судно. Она встречала их в трактире Земера. Земляки нерешительно поглядели на нее, но вмешиваться не стали. Магдалена выругалась. В глазах мужчин она была всего лишь дочерью палача, девкой, которая теперь получала по заслугам.

Для Хайнмиллера происходящее все больше начинало походить на игру. Он, ухмыляясь, погнался за ней. Магдалена оставила плотогонов и полезла на другую сторону плота. Она пробиралась по ящикам и сверткам, через мельничные камни и мешки с солью и мрамором. В конце концов достигла кормы, а торговец так и не отстал.

– Прелестно, – промурлыкал он и полез к ней под корсаж. – Здесь нам, по крайней мере, никто не помешает.

Магдалена огляделась. Слева от нее стояла большая повозка с негашеной известью, лишь кое-как прикрытая парусиной. Подавшись внезапному порыву, девушка сорвала вощеное полотно, забралась на телегу и стала пританцовывать на ее краю. Она улыбалась и соблазнительно покачивала бедрами.

– Идемте же! – крикнула она торговцу, который уже порядком запыхался. – Если вам от меня что-то нужно, придется и сюда залезть.

Освальд Хайнмиллер задумался на секунду, а затем взвалил свое тучное тело на край повозки и стал подбираться к ней.

– Сейчас… сейчас я до тебя доберусь, – пыхтел он.

Когда торговец приблизился к ней на расстояние вытянутой руки, Магдалена внезапно его толкнула, так что Хайнмиллер бешено замахал руками.

– Проклятая стерва! – прорычал он и всем телом свалился в повозку.

Его окутало облако белой пыли, и вскоре торговец заверещал. Негашеная известь стала въедаться ему в глаза, рот и любую самую мелкую ранку. Он кашлял и извивался, пока не выбрался наконец из повозки. Его плащ и сюртук под ним были покрыты белыми пятнами, которые в мокрых местах проели ткань насквозь. Магдалена соскочила с повозки и усмехнулась. К следующему свиданию Хайнмиллеру самое меньшее придется обзавестись новой одеждой. И, быть может, новым лицом.

Немного подумав, Магдалена взяла две пригоршни белого порошка и осторожно высыпала их в боковые карманы своей накидки. При этом проследила, чтобы едкая известь не намокла и не разъела ей платье. Кто знает, может, она ей снова понадобится.

– Ты… ты заплатишь за это, палачье отродье! – прохрипел торговец и, полуслепой, перегнулся через край плота над водой, чтобы промыть обожженные глаза. В следующую секунду он с воплями корчился на бревнах: известь, вступив в реакцию с водой, зашипела и задымилась. – Проклятая баба! – выл Хайнмиллер и ползал по плоту в поисках сухой тряпки, чтобы вытереть лицо. – В прелестном Аугсбурге тебе будет не до радости! Это я тебе обещаю!

– Просто оставьте меня теперь в покое, – проговорила Магдалена и снова полезла к середине плота, откуда на нее с любопытством глазели плотогоны. – И вы тоже! – закричала она. – Козлоногое похотливое мужичье! Одни только неприятности от вас!

Она села на ящик в носовой части плота, обхватила руками колени и неподвижно уставилась вдаль. Мама всегда ее предостерегала: большинство мужчин либо похотливые дураки, либо бесчувственные глыбы льда. И лучше всего держаться от них подальше. На глазах у нее выступили слезы, и Магдалена их быстро смахнула. Никто не должен видеть, что она плачет.

В этот миг она, как в детстве, хотела лишь одного: чтобы отец был рядом.

Куизль заскользил по склону, пока ноги его не коснулись первых перекладин. Железная лестница спускалась вдоль стены и примерно через десяток шагов терялась в проломе. У палача промелькнула мысль, не разжечь ли им взятые факелы, но потом передумал. Не дело, если разбойники заметят их по отсвету. Когда он влез в разлом, на краткий миг все вокруг него почернело, однако через некоторое время глаза привыкли к темноте. В отверстии над головой мерцал дневной свет, который то и дело пропадал, когда кто-нибудь из мужчин вслед за палачом влезал в тесный лаз. Их было всего пятеро, но Куизль знал, что на каждого из них он может полностью положиться. Особенно на Андрэ Видемана – с ним Якоб уже воевал под Аугсбургом против шведских солдат Густава Адольфа. Но и кузнец Кронауэр и еще двое ремесленников тоже выглядели вполне бывалыми.

Еще через десять шагов спуск закончился у подножия дымохода. В углу слева Куизль разглядел узкий проход, из которого доносились приглушенные голоса и смех. Когда спустились остальные и спрятались по обе стороны от прохода, Куизль решился заглянуть внутрь.

За тесным проходом начинался низкий туннель и выводил через пару шагов в просторную пещеру. На костре жарились, насаженные на вертел, несколько зайцев. Перед Куизлем то и дело мелькали одетые в лохмотья люди. Вокруг костра сидели мужчины и кутались от холода в меха и тряпье. Кто-то рыгнул, остальные засмеялись, еще двое спорили во все горло; где-то плакал младенец. Пахло потом, пороховым дымом и горелым мясом.

Едкий дым попал в глаза, и Куизль зажмурился. Он оказался прав. Они нашли зимовье банды Шеллера, и, судя по всему, к вечеру здесь собралось после дневных налетов большинство грабителей. Палач злорадно улыбнулся. Лучшего момента, чтобы расправиться с мародерами, не придумаешь. Их количество палач мог подсчитать лишь по голосам. В пещере находилось около тридцати человек, среди них много женщин и детей.

Он кивнул Видеману, Кронауэру и остальным. Затем снял с плеча цепочку с двенадцатью деревянными пороховницами и отсоединил половину – в каждой из них содержалось пороха точно на один выстрел из мушкета. Палач связал пороховницы кожаным шнуром так крепко, что они плотным снарядом удобно легли в ладони.

Прищурив глаза, Куизль прикинул расстояние, отвел правую руку и плавным движением запустил самодельную бомбу точно в костер.

Взрыв был такой силы, что Якоба отбросило на метр. Грохот оглушительным эхом пронесся по проходам и коридорам, словно обрушилась вся гора. В ушах у палача тонко зазвенело. Потребовалось некоторое время, чтобы он снова смог различить звуки в пещере. До них доносились крики, кашель и ругань. Палач подал своим спутникам знак, они пробрались по низкому туннелю и с саблями наголо вступили в преисподнюю.

Взрыв разметал по всей пещере угли и горящие поленья. Всюду валялись большие и маленькие каменные обломки, которые обрушились с потолка. Среди них корчились одетые в лохмотья мужчины и женщины и, несмотря на густые клубы дыма, пытались сориентироваться. Вокруг бывшего очага лежали несколько безжизненных тел. По обугленным сводам разносились крики боли и детский плач.

Палач задумался. И решил не ввязываться в бой, а прорычал низким голосом, слышным по всей пещере:

– Все кончено, проклятые мародеры! Сейчас все вы послушно выйдете наружу с поднятыми руками и без оружия. Там вас ожидает группа вооруженных горожан. Если сдадитесь добровольно…

На него налетела черная тень. В последнее мгновение Куизлю удалось отскочить в сторону, так что клинок лишь порезал щеку. Размерами человек перед ним, по меньшей мере, не уступал ему самому. Покрытое сажей лицо его заросло растрепанной бородой, глаза сверкали раскаленными углями. В низком голосе Куизля прозвучала угроза.

– Бросай оружие и выходи. Иначе будет только хуже.

– Отправляйся в ад, псина, – прошипел мужчина и снова взмахнул саблей.

В этот раз Куизль был готов. Он отскочил, выхватил пистолет и в тот же миг нажал на курок.

Свинцовая пуля врезалась разбойнику в плечо и оттолкнула его к стене. Пока он изумленно взирал на кровавое месиво, бывшее прежде его рукой, палач размахнулся дубинкой и обрушил ее на гиганта, так что тот сполз по стене на пол.

– Я тебя предупреждал, – проворчал Куизль и вытер кровь со щеки.

Краем глаза он заметил, что Видеман тоже с кем-то схватился. Остальные трое ремесленников пустились вслед убегающим на улицу бандитам.

Видеман прижался спиной к стене. Несмотря на холод, на лбу у него выступили капельки пота. Противник молотил зазубренной саблей, словно силился расколоть полено. Ветеран отражал его наскоки с огромным трудом. Еще немного, и он не выдержал бы шквала ударов.

Снаружи загремели выстрелы. Куизль замер. Что там случилось? Мерзавцы решили все-таки не сдаваться?

– Сдавайся! – крикнул палач разбойнику перед Видеманом. – Ты последний!

Но разбойник, похоже, его не замечал вовсе. Он все колотил Видемана, в глазах его застыло выражение, напомнившее Куизлю взгляд дикого животного. Ничего, кроме голода, жадности и неподдельного страха. Парню на вид не было и двадцати.

Палач врезал ему правой ногой в бок, и юноша, захрипев, свалился на пол. Куизль направил на него второй пистолет.

– Выходи. Быстро! И тогда останешься цел.

Разбойник, кажется, опомнился. Он взглянул на палача. Затем отбросил саблю и с поднятыми руками устремился к выходу.

– Я выхожу! – закричал он. – Не стреляйте, я…

Он показался в проеме, и грянул выстрел.

Тело юноши отбросило обратно в пещеру. Он дернулся и остался лежать на полу. В последний раз приподнял голову, изумленно взглянул на палача и поник.

– Проклятье, что там у вас происходит? – зарычал Куизль. – Он же сдался!

Он бросился к выходу, по обе стороны от которого колоннами свисали до пола сосульки. Шагнул наружу, и успел заметить, как справа сверкнул выстрел. Палач метнулся за ледяную колонну, и в тот же миг левое плечо взорвалось болью.

– Идиоты! – закричал Куизль. – Это я, палач! Прекратить немедленно!

Якоб прижался к каменной стене. Больше выстрелов не последовало, поэтому он осторожно выглянул, и взору его предстала ужасная сцена, разыгравшаяся перед пещерой.

На него накатила волна гнева.

Шонгауцы выстроились полукругом. Перед входом в пещеру лежала куча мертвых тел: мужчины, юноши, старики, женщины, дети. По белому снегу ручьями растеклась кровь.

Некоторые мушкеты были направлены на вход, горожане один за другим начали опускать оружие. Мушкет Ганса Бертхольда еще дымился. В глазах юноши плескалась жажда крови. Теперь он в замешательстве уставился на палача, который словно сам дьявол во плоти, шагнул из пещеры.

– Я… я… – залепетал сын пекаря.

– Грязный ублюдок, ты чуть не убил меня. – Палач устремился к Бертхольду, вырвал у него мушкет и, перехватив правой рукой за дуло, врезал Гансу прикладом в живот. Тот скорчился и стал хватать воздух ртом.

– А это что? – прорычал Якоб и указал на кучу трупов. – Вы должны были обезоружить их и арестовать, а не устраивать бойню!

Куизль поборол желание разбить Бертхольду череп его же мушкетом и вместо этого просто переломил ружье о колено и отбросил подальше от себя.

– Они… они просто начали стрелять. – Вперед выступил Якоб Шреефогль. Лицо его побледнело, он дрожал и смущенно уставился под ноги. – Я не смог их остановить.

– Сколько? – прошептал Куизль.

Шреефогль пожал плечами.

– Нам удалось схватить около дюжины. Остальные мертвы. Перестреляли, как зайцев.

– Порадовался бы, – прохрипел Бертхольд, он снова выпрямился. – Избавили тебя от работы. Не придется теперь столько народу вешать.

– Это… было так просто, – проговорил Себастьян Земер. В глазах его плескался огонь, столь знакомый Куизлю. – Как на охоте.

– Чего ждать! Повесим остальных на деревьях! – кричал кто-то сзади.

Куизль закрыл глаза. Рана в левом плече ужасно болела. Перед внутренним взором всплыли образы, воспоминания о давно минувших днях.

Тишина. Лишь каркают вороны, прохаживаются по окровавленным одеждам и выклевывают глаза мертвых женщин… Ветвистое дерево, словно спелыми яблоками увешанное дергающимися телами… Люди, собственные люди наблюдают за ним расширенными от ужаса глазами. Подвел следующего и затянул петлю на шее, одного за другим. Одного за другим…

Сын пекаря, похоже, заметил неуверенность Куизля.

– С каких это пор палач стал бояться смерти, а? – поддел он его и покачнулся на еще не окрепших ногах. – Мы же тебя от лишней работы только избавили.

Якоб не обратил на него никакого внимания.

– Вы животные, – прошептал он, словно самому себе. – Каждый из вас хуже любого палача.

Он протолкался сквозь толпу и подошел к связанным пленникам, которые с трепетом ждали своей участи. Всего их было около дюжины, включая четырех женщин. У одной из них плакал завернутый в платок за спиной младенец. Два изголодавшихся мальчика в возрасте шести и десяти лет жались к матерям. Из мужчин почти никто не избежал порезов и царапин от пуль. Истощенные лица их были избиты в кровь.

Над запуганной группой возвышался мужчина в разодранных шароварах и засаленной кожаной куртке. Лицо его заросло густой бородой, и ростом он не уступал палачу. Из раны на лбу текла кровь. Несмотря на жалкий вид, от него веяло силой и гордостью. Он внимательно и твердо смотрел на палача.

– Ты, должно быть, Ганс Шеллер, – заключил Куизль.

Главарь банды кивнул.

– Ну а вы не что иное, как грязный и кровожадный сброд, – ответил он.

Сзади послышались свист и крики.

– Следи за своим языком, Шеллер! – крикнул один из ремесленников. – А то мы тебе мигом брюхо вспорем и внутренности на дереве подвесим!

– Никто никому ничего не вспорет, – сказал палач.

Голос его звучал спокойно, но что-то в нем заставило остальных умолкнуть.

– Мы сейчас отведем их в Шонгау, – продолжил он. – И пусть совет решает их дальнейшую судьбу. Достаточно и того, что вы натворили здесь. – Он с отвращением кивнул в сторону. Безжизненные тела, лежавшие перед входом в пещеру, словно убойный скот, начал заметать снег. Покачал головой. – Но сначала хотя бы похороним мертвых.

Куизль по-быстрому перевязал грязной тряпкой левую руку и правой оттащил в сторону несколько булыжников, лежавших в углублении возле пещеры.

– Ну и? – проворчал он. – Может, мне кто-нибудь поможет? После того, как вы меня чуть не застрелили.

Шонгауцы молча приблизились и вместе с палачом принялись расчищать каменистую могилу.

Левая рука нестерпимо болела, поэтому вскоре Куизль предоставил доделывать кровавую работу шонгауцам, а сам, стиснув зубы, вернулся в пещеру и еще раз огляделся вокруг.

Двое разбойников все так же лежали, распластавшись на полу. Дым так и не рассеялся, и дальше нескольких шагов Куизль не мог ничего разглядеть. Перешагивая через каменные обломки, тлеющие ветки и головешки, палач прошел в дальнюю часть пещеры. Там хранилось скромное имущество разбойников, разбросанное в беспорядке: изношенная одежда, тарелки из позеленевшей меди, ржавые мушкеты. Нашлась даже грубо вырезанная деревянная кукла.

Далеко позади, у самой стены стоял усиленный железными полосами сундук, запертый на висячий замок. Чтобы взломать его, Куизлю не потребовалось и пяти минут. Раздался щелчок, и Якоб убрал отмычку обратно в карман. Он осторожно приподнял крышку, прекрасно зная, что некоторые сундуки, подобные этому, были снабжены ловушками: внезапно выстреливающими отравленными иглами или стрелами. Но ничего такого не произошло.

На дне сундука поблескивали несколько гульденов, серебряная кружка, покрытая сажей бутылка настойки, меха и золотая брошь, наверняка принадлежавшая прежде жене богатого торговца. Негусто, но палача это нисколько не удивило. Вероятно, разбойники давно обменяли б ольшую часть на продовольствие или где-нибудь спрятали, в чем Куизль все-таки сомневался. Всю правду он, несомненно, выяснит в подземелье тюрьмы. Якоб надеялся, что Ганс Шеллер проявит благоразумие и палачу не придется подвешивать к ногам разбойника тяжелые булыжники, как это случилось два года назад с грабителем Георгом Бранднером. Куизлю пришлось переломать ему все кости, прежде чем тот наконец рассказал, где зарыл деньги.

Под изъеденной вшами шубой и шапкой из медвежьего меха палач нашел кожаный футляр. Он открыл его и невольно улыбнулся. Именно то, что сейчас ему нужнее всего. Вероятно, разбойники когда-то ограбили лекаря, или у кого-то из них еще с войны сохранился хирургический набор. В футляре лежали иголки, нитки и в правильном порядке уложенные щипцы всевозможных размеров. И выглядели они не такими уж ржавыми.

Куизль зубами выдернул пробку из бутылки с настойкой и сделал большой глоток. Затем высоко засучил рукав и стал ощупывать рану. Пуля прошила плащ, кожаную куртку и рубашку и впилась в плечо. Кость, к счастью, не была задета, но палач чувствовал, что пуля засела глубоко в мясе. Он зажал в зубах кусок кожи, который также нашелся в футляре, и принялся искать пулю щипцами.

Боль была такой сильной, что ему стало дурно. Палач сел на сундук, коротко выдохнул и снова взялся за щипцы. Он едва не начал терять сознание, когда губки инструмента ухватили что-то твердое. Куизль осторожно их вытянул и взглянул на расплющенный кусочек свинца. Затем еще раз глотнул из бутылки и вылил остатки настойки на рану. Боль снова чуть не лишила его сознания, но палач знал, что многие солдаты погибали не от пуль, а от гангрены, которая наступала только через пару дней. Во время войны он выяснил, что спирт эту гангрену мог предотвратить. Хотя большинство лекарей советовали прижигать раны или поливать их кипящим маслом, Куизль предпочитал свой способ, который в нескольких случаях уже успел хорошо себя показать.

Наконец он перевязал рану куском ткани, которую оторвал от рубашки одного из разбойников, и прислушался к голосам снаружи. Судя по всему, мужчины заканчивали работу. Якобу следовало напомнить им о двух трупах в пещере. Сундук тоже придется унести с собой. Владельцы награбленного имущества, вероятно, гнили где-нибудь в шонгауских лесах, но деньги пошли бы городу на пользу. Хотя бы для того, чтобы оплатить палачу предстоящие казни. За каждого повешенного разбойника Куизль получал по гульдену. Колесование давало сразу по четыре гульдена за каждый удар, а пытка перед казнью добавляла в кошелек еще два с половиной. Вполне вероятно, что главаря Шеллера ждала именно эта участь.

Куизль собрался уже подняться, как увидел за сундуком большую кожаную сумку. Она была сшита из превосходной телячьей кожи, лицевую сторону украшала тисненая печать, значения которой Куизль не знал. Неужели разбойники еще что-то припрятали? Он поднял сумку и заглянул внутрь. Изучив ее содержимое, палач почесал лоб.

Что, черт побери?..

Он задумчиво затолкал сумку в свой мешок и направился к выходу.

Придется задать Гансу Шеллеру несколько лишних вопросов. Куизль надеялся, что главарь ради собственного же блага ответит на них быстро и честно.