Текст книги "Волчья жена. Глава 3 (СИ)"

Автор книги: Ольга Виноградова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Виноградова Оля
Волчья жена Глава 3

Я зашивала охотника.

Он в кустиках присел, по надобности, а тут кабан. Молодой. Злой. Как наподдал клыками, так Смирн до самой деревни со спущенными штанами летел! Ну а там его ко мне под белы рученьки проводили, да на стол уложили.

Охотник был словоохотливым малым. У меня уже уши горели, а он все рассказывал и рассказывал, не останавливаясь ни на миг. Я все чаше на склянку с мазью обезболивающей поглядывала, думая, не намазать ли язык Смирну?

– ... Ты представляешь, вот такенная была, ну вот такенная же, – он прогнулся в пояснице и развел руки в сторону. – А я...

– Лежи тихо, – я надавила рукой на плечи мужчины. – А то не зашью, а вышью я тебе. Гладью.

– Да? А что вышьешь? – Воодушевился мужчина. – Медвежью пасть оскаленную сможешь? Я ее буду девкам показывать и рассказывать, что сам лично вот такен... – Смирн немного подумал и увеличил замах, – не, вот такенного шатуна голыми руками вальнул!

– Цветочек я тебе вышью! Аленький! – Прикрикнула я на охотника, чьи трепыхания грозили свести на нет всю мою работу. – А еще жене твоей про девок скажу.

– Каких таких девок?! – Испуганно пошел на попятную Смирн.

– Тех самых, перед кем ты голым задом вертеть собрался, – я вонзила иголку чуть глубже чем стоило.

– Ой! – Вскрикнул охотник. – Да я ж пошутил! Не знаю никаких девок и знать не знал. Точка!

– Угу, верю, – и снова иголку в тело.

– Уй! Злая, ты, Янэшка, – обиделся на меня Смирн. – Я ж тебе как на духу выложил, а ты иголками в живого человека... Совести у тебя нет.

Я завязала узел, откусила ножницами нитку и бросила иглу в корытце с самогоном. Вздохнула развела пальцы и подавила желание действительно вышить кобелюке на столе что-нибудь эдакое, заковыристое, чтобы ни одна ведьма свести не могла.

Про его дух вся деревня знает. Жена регулярно дух его из чьей-нибудь постели за тело выволакивает. Крик до неба стоит, а Смирну одна редька, чуть поостынет и снова в путь. Выкладывать. И дух, и все что к нему прилагается.

Я зачерпнула заживляющей мази из крынки, шлепнула на шов и аккуратно размазала. Сверху прикрыла чистой тряпицей, а потом плотной салфеткой на клейкой основе заклеила. Вроде все. Осталось охотнику с собой кой-чего собрать и можно отправлять восвояси.

– Ну, штаны натягивай. Да без резких движений! – Осадила я мгновенно соскочившего со стола мужика.

– Так не болит же! – Хлопнул себя по заднице охотник.

– А ты чуток погоди, – я усмехнулась, – выть будешь, как пьяный оборотень на осенний звездопад. Сидеть дня три не сможешь. С обжиманиями также погодить придется, иначе шов разойдется и лыко мочало начинай сначала.

– Как погодить? – Заволновался мужчина. – Я же две седьмицы в лесу провел. Как погодить-то?! – На лице Смирна читалась нешуточная тревога.

– А вот так, и желательно таком кверху, – я пожала плечами. Меня его семейные проблемы волновали мало.

– Янэшка, а может ты мне дашь чего, а? – Загундосил охотник. – А я тебе шкурку лисью, а? – Он заискивающе посмотрел мне в глаза.

Шкурку хотелось. Очень. Но если дать этому аисту оголтелому обезболивающую мазь, то уже среди ночи он ко мне снова припрется и выть под моими окнами будет! Нет уж, пусть потерпит, ничего с ним за три дня не сделает. Ему воздержание только на пользу пойдет. Воздержание? Хм...

– А давай, – я хитро улыбнулась. Подошла к полкам и нашла нужный настой. – На. Половина ложки три раза в день. Утром, в обед и вечером.

– И что? – Смирн пузырек взял, и теперь пристально его разглядывал.

– А все, – моя улыбка расползлась на обе щеки. – Все, что захочешь.

– Серьезно?! – Просиял охотник.

Я кивнула.

Куда уж серьезней! Только захотеть у Смирна не получится. Я эту настойку мужикам у кого бабы в тягости на последних месяцах даю, чтобы полегче было. А что Смирн себе придумал – я за то не в ответе. В чужой голове копаться не обучена, да таланта к этому не имею.

Мужчина любовно оглаживал пузырек. Я смотрела и дивилась. Вот чего ему неймется? Жена красавица, дом крепкий, ребятишки подрощенные, Смирн уж ушел было, но вернулся. И как только застыл на пороге, то сразу сердце екнуло. Ну, что еще от меня надо?!

– Янэшка, а ты братца моего помнишь?

Их у охотника тринадцать было. Четырнадцатая сестрица уродилась. Вот ее помню, а остальная Сиирновская родня для меня вся на одно лицо была.

– Это которого? – Спросила я.

– Ну... – мужчина замялся, опустил глаза в пол и шмыгнул носом.

Понятно...

Было дело недавно, пришел один из средненьких. Волосы свои золотые на прямой пробор расчесал, розовой водой облился, новую рубаху одел. Красную. Я еще подумала, что на свидание собрался и пришел чего в подарок девице присмотреть.

Так он и собрался! Со мной! И отчего-то решил, что отказать я ему никак не могу. А я отказала. А он не понял. Пришлось за ухват браться и гнать мерзавца до двери. Все бы обошлось, чай не впервой ухажеров гонять, только ухват зелье свеженькое держал что для окрашивания волос я бабам продаю...

В общем, полыхает с тех пор братец Смирна шевелюрой цвета заката и спасения от этой напасти нет. Я же на совесть зелья делаю! С одной стороны горжусь своей работой, с другой этот умник пакостить стал по мелочи!

– Чего ему надо? – Руки в бока уперла и на Смирна пошла. Охотник попятился.

– Дык, плачет малой. Ночами не спит. Так и на звезды завыть недолго, хоть и не оборотень он. Дала бы ты ему настойку какую, чтобы забыл он тебя, а то всей избе тошно на рожу кислую его смотреть!

– Глупость, она настойкой не лечится. Глупость она розгами по мягкому месту выбивается! Дать? – Ласково поинтересовалась я.

– Злая ты! – Рявкнул Смирн. – Нешто мужика не жалко?!

– Было бы жалко, если бы он сердцем ко мне прикипел, а то ведь другим местом! Блажь в голову запала, вот он и дурью мается. Розги брать будешь? – Снова деловито осведомилась я.

– Да хоть бы и блажь! Тебе что жалко, да?

– Что жалко? – Я начала злиться. – Розог?

Охотник махнул рукой.

– Сходила бы с ним на реку, пообжималась. С тебя убудет что ли? – Продолжить гнуть подкову мужчина.

– А чего это я должна с ним ходить? Мне он не люб! – Нахмурилась я.

– Да тебе никто не люб! Ты ж, ведьма, половину деревни извела. Хвостом крутишь, а укусить никому не даешь! Мужики уже на стены бросаются, а ты нос воротишь, разборчивая ты наша! – Смирн в сердцах плюнул на пол.

Вот тут я възярилась. Я его лечи, а он мне в избе плевать вздумал!

– Убери за собой, – тихо произнесла я.

– Не буду! – Топнул ногой мужчина.

– Я сказала убери, – повторила.

А глаза к ухвату метнулись. Эх, далеко стоит, родимый...

– Сама убирай, ведьма! – Вошел в раж охотник.

– Ах, так... – прошипела.

– Да что ты мне сделаешь-то, ведьма?

И крыть нечем! Под рукой ничего стоящего. Окно разве что...

Я дернула кофту, сняла ленту, по пояс высунулась и заорала на всю деревню:

– Ох, люди добрые, что это среди бела дня-то делается! На честную ведьму нападает, имени доброго лишить пытается. Ой, спасите, ой помогите... – я завизжала и присела на сундук под окном. К моему дому уже бежали.

– Ты чего, дурная, – попятился охотник. – Я же тебе не сделал ничего!

– А ты докажи! – Я мстительно поджала губы и заголосила пуще прежнего. – Ай, спасите, помогите, убивают, сильничаюююют...

Смирн выскочил из моей избы, как ошпаренный, но уйти не успел. Я услышала характерные звуки деревенского мордобоя. Поправила кофту, собрала волосы и принялась со стола убирать.

Заглянул староста. Велел не беспокоиться и со смутьяном они разберутся. Заодно мази для поясницы спросил, получил требуемое и место следующему уступил – Анушка пожаловала, Смирновская жена.

– Так ведь не было ничего? – Спросила она, грозно насупив брови.

– Не было, – покладисто согласилась я. Врать хорошему человеку незачем.

– Чего тогда голосила? – Не оставила своих подозрений женщина.

– Он мне пол изгваздал и про братца опять своего втирал, а на последок силушку показать решил, прошелся гордым петухом и шпорами друг о друга клацнул! Только искры не из того места полетели! – Злорадно усмехнулась я.

Анушка понимающе улыбнулась и ушла. Тяжко ей с гулящим мужем, только без него с тремя детьми еще сложнее. Вот и терпит все его выходки и вздыхает грустно. Ну да не мое дело, чужая семья. У меня своя... есть. Как бы... И такая, что даже вздохнуть лишний раз нельзя.

***

Закончив с уборкой, я собрала белье в корзину, положила сверху мыльнянку, фляжку с водой и направилась к озеру. Жара удушала. Раскаленная пыль тут же облепила лицо. Нижняя сорочка прилипла к телу, а подмышками расплылись некрасивые темные пятна.

"Когда же это кончится, а?" – Мысленно простонала я, но с дороги не свернула. За меня никто другой дела не переделает. Тетка в Сосновом осталась, а я... я прихотью Лешего в тех самых Спотыкачках обосновалась, куда меня Ярмина сватала. И ведь случайно!

Я улыбнулась, вспомнив долгую и непростую дорогу. Не то, чтобы не везло мне, но одинокая баба в пути кому хочешь глаза мозолить будет, вот и мне пару раз приходилось свои ботинки на прочность испытывать. Да по оврагам-буеракам кверху попой ползать от лихих людишек спасаясь.

В последний раз долго по лесу плутала. Возле этих самых Спотыкачках и вышла. Как название знакомое на дощечке вырезанное увидала, так полным ходом к старосте рванула. Иду, а у самой рот прохудился – смеюсь, как хохотуш лесной, чем людей пугаю. За мной даже пара мужиков с косами пристроились, мало ли решу схарчить кого с голодухи или по еще какой надобности. Так и довели они меня до старосты.

Мужичок он, малый росток, да хитрая головушка. Мол, травница хорошо это, да селить некуда. Одна изба свободна, но не дает ее один медведь окаянный заселить. Ежели смогу хозяина заломать, моей будет, а нет – придется мне дальше дорогу в клубок мотать.

Я голову седьмицу немытую почесала и пошла к хозяину. А чего терять? Все что можно было уже позади себя оставила!

Хозяин пустующей избы и правда на медведя оказался похож: здоровенный, косматый, с черной бородищей по пояс. Я его увидала и столбом встала, на такое чудо дивясь. Оборотни они все безбородые на двух ногах, отвыкла я от нормального мужицкого облика. Еще и рот открыла. А чудо это, смотрит хитрющими зелеными глазищами на меня, ржет в бороду, как коняга строптивая, и на пороге держит.

– Ты откуда такая? – Спросил, наконец.

– Из бани в сосновых иголках вывалявшись не приходят! – Я развела руками. – Из леса явилась.

– Да, банька тебе бы не помешала! – Хохотнул хозяин.

– Да мне бы и жилье не помешало, и скотина какая на прокорм. Только не шибко большая, – я поморщилась, вспомнив коров. Вроде смирная скотина, но дурная! Как хватанет копытом по блажи, так заезды с неба сыпятся!

– У старосты побывала? – Взгляд мужика сразу недовольным стал.

– Староста ваш не то лихо коим мнит себя, но да, побывала. Он мне советовал с рогатиной на тебя идти, – улыбнулась я.

– Прямо так и сказал?! – Несколько опешил мужик.

– Ну да криво, конечно, только вижу я... – выразительный взгляд на чудо дивное, – без нее не обойтись. Не одолжишь? Я верну потом. Как договоримся, так сразу и верну.

Мужик помолчал, повращал глазами, а потом рассмеялся громовыми раскатами, хлопая себя по коленям и приседая. Я рассмеялась в ответ. Почудилось откуда-то, что сладится дело.

– Мелкая, но языкастая! – Похвалил хозяин. Знал бы он... У меня будто колодец почистили, вот и льется из него без остановки и без разбору: ерунда через слово, а через два чушь полная проскальзывает. – А тебе зачем изба?

– Жить, – честно ответила. – Работать.

– Кем же будешь? – Мужик окинул меня взглядом, выискивая отличительные особенности наряда или внешности.

Угу, в пыльном сарафане, расшитым сосновыми иголками и мхом, в порванной кофтенке и гнездом на голове вместо косы, я только кикиморой и могу работать. Хотя та покрасивее будет, ибо голову морочить горазда: смотришь на образину, а видишь девку, да такую, что слюни до колен и штаны полным парусом вздуваются.

– Травница я, – сказала с гордостью.

А он как рыкнет в один миг:

– Ведьма! – И пальцем мне в грудь! Я с крыльца и слетела и на землю попой свалилась. Аж копчик заныл.

– Т-травница! – Выдохнула с трудом и по-новому посмотрела на мужика, с опаской. Силищи в нем – ого-го! Зашибет и не заметит!

– Ведьма! – В рыке отчетливо слышалась ярость. Неужто ошиблась и не по суровой нитке игольное ушко? Вон какой злющий, аж зубы скрипят, слышно. – Пшла вон!

Я встала, кряхтя новой, но уже разбитой телегой, потерла копчик и зыркнула исподлобья. Жук староста. Знал небось, что так получится и всё равно меня сюда спровадил! Веселится, поди на печи и в усы хихикает...

– Последний раз повторяю – травница я. Тетка моя, да, ведьма, а у меня дара нет. К добру или к худу – не знаю, но нет! – Рубанула жестко.

Не знаю чем проняла бородача, но дрогнул он. Остыл и спросил, уже не зло, но все еще неприязненно:

– Чем докажешь?

– Ну, хочешь, прокляну... – сказала я неуверенно. – Всё равно ведь не подействует...

– Давай, – легко согласился мужик и напрягся всем телом.

И чем бы таким его приласкать?

Я перебирала в уме варианты, пока не решилась на простое и безобидное:

– Да чтоб ты провалился, образина лесная! – С чувством сказала, от всего сердца. За отбитый копчик мстила.

Мужик стоял. Еще постоял. И еще. Я успела и ворон сосчитать, и на крыжовник спелый облизнуться. Вот тут желудок свело от голода. Жадюга староста только воды предложил испить. Червячок-то утоп, родной, но вскоре поднялся упырем и с новой силой нутро грызть принялся.

– Ну? Не провалился? Долго мы еще по сторонам глазеть будем в ожидании?

– Смотри-ка, не ведьма, – отмер хозяин. – Коли так... – Он шагнул вперед, протягивая мне руку...

И ступенька под ним просела.

И хрустнула.

И рухнул он аккурат к моим ногам всем прикладом.

– Ик! – Дыхание сперло. Я на цыпочках отошла назад, пока здоровяга в пыли с боку на бок ворочался, но не побежала. Меня леса и болота по самую печень достали! Пиявки подружками задушевными стали... – Нээ йаа это! – Выпалила, на всякий случай зажмурилась и руками голову закрыла.

Тишина. Тревожное сопение. Решилась и один глаз открыла. Сквозь пальцы посмотрела. Синеглазое чудо с прищуром смотрело на меня, кажется, убивать не собираясь. Выдохнула.

– Не боись, мелкая, знаю что не ты. Ступени еще весной сгнили, все недосуг поменять было, – отозвался хозяин. Он сел, выпростал ногу из дыры и потер ее.

– Весной меня тут не было! – Быстро выпалила я, а то как бы меня и в этом не обвинили!

– Да ты меня совсем пнем считаешь?! – Мгновенно рассвирепел мужик. – А то я без твоей подсказки не соображу, что твоего носа в этой дыре и в помине нет! Сам я виноват, сам! Ленился, вот и обломился! Сиди тут! – Рявкнул он, поднимаясь.

Ушел в избу, прогремел чем-то, поругался, потом снова вынырнул из темного нутра дома и бросил мне увесистый ключ. Тот шлепнулся в пыль у моих ног. Я смотрела и не могла поверить. Хватать надо, бежать и изнутри засовы запирать, пока медведь не передумал, а я сижу и глазею дурная от счастья!

– На вот. Замок старый, потому осторожно открывай. Дом посмотри, ежели чего надо – подсоблю, – напутствовал меня хозяин. Он махнул на прощание рукой и ушел, плотно затворив дверь.

Только тогда я схватила ключ, выбежала за калитку и вприпрыжку понеслась по улице к старосте.

Ой и очумел мужик, когда я к нему с заветным ключиком ворвалась! Его лицо красными пятнами пошло, а горло перехватило, будто душил кто. Видать, сильна жабка на шее сидит и влюбчива, раз чужое добро своим считает. Ну да не с такими бок о бок жили, авось притремся!

Изба была в прекрасном состоянии. Хоть сейчас заселяйся, но... пауки, тараканы и мыши давно и плотно облюбовали сие обиталище и на меня смотрели как на незваную гостью. Пришлось развязать войну.

Первым делом я пауков выселила. Веник против них лучшее оружие. Дом кругом обмела, травку от пауков и моли по углам разрешала. Отныне только крестоносцев в своем пороге привечала, ибо вестники эти были от Лешика.

Далее сварила зелье от тараканов. Ох и вонючее! Половина Спотыкайки ко мне сбежалось узнать в связи с чем я их потравить решила. Нет, я конечно не их, но объяснять это пришлось долго. И неудобно. Дерево высокое, толпа снизу гомонит... и пока до них докричишься! А ведь еще и переживать приходиться, как бы не спалили дерево вместе со мной, ибо особо надышавшиеся предлагали костерок разжечь...

Как ни странно, но тараканы оказались живучие. Они еще и забалдели, как я дом опрыскала! Захожу, а в избе пол густо усеян тараканьими тушками ножками в припадке удовольствия дрыгающими! Будто пляшут, а не мрут кабаны усатые! Ну, я их веником и вымела. В кучку сгребла во дворе и сожгла.

А потом...

Три дня то вверх попой, то вверх головой. Все отдраила, начистила и блеск навела. Попутно периной обзавелась, подушками и занавесочками плетеными. В деревне ведь постоянно что-то случается, вот и потянулись ко мне люди.

Хозяин меня приютивший, Вадимир заходил, подивился дому своему, в бороду хмыкнул и ушел. А я что? Я ничего. Я жить начала, да кольцо прятать.

В Спотыкайке оборотней раз, два и обчелся живет, но за невестами из соседних сел и деревень бегают и углядеть могут побрякушку на пальце, А мне шепотки за спиной совсем ни к чему. Итак говорить много и не по делу будут: кто такая, откуда взялась.

Жара...

Я прошла через некошеный луг по узкой тропинке, спустилась по крутобокой деревянной лестнице к мосткам и добралась до озера. Его круглое темное от торфа тело плыло обманчивым маревом. Так и тянет нырнуть, но я знала, что под парным верхним слоем зимняя мерзлота скрывается. Я холод терпеть не могу, деревенские же дети плескались, не замечая своих синих губ, кожи в пупырышках.

Я ушла на дальний мост, где бабы обычно постирушки затеивали. Он пустовал. Красота! В такую жару неохота локтями с кем-то еще толкаться. Я белье разложила, сарафан сняла, нижнюю рубаху подоткнула, косу в пучок собрала и к делу приступила. Не успела и половины сделать...

– Янэ... – раздался за спиной нерешительный девичий голосок.

– Здорова будь, Ольюшка, – я обернулась, оттерла пот с лба тыльной стороной ладони. – Утоп кто или замерз?

– Не, – она мотнула головой, – я по делу к тебе...

Ну да, разве ж ко мне кто просто так зайдет отварчику хлебнуть?

– Так приходи вечером, я занята, – показала на разложенное белье.

– Не могу, – все также нерешительно отказалась девушка. Казалось, гложет ее что-то, но вот что?

– Тааак, – протянула я. – Выкладывай!

– К тебе Смирн ходил...

– Ходил?! Носили его, ходить это горе не могло, усмехнулась я. – А тебе что до Смирна? – Прищурилась.

– Мне не до Смирна, – тихо отозвалась девушка. – Брат его младший по тебе сохнет... – сказала и голову опустила. Стоит, косу теребит и более слова молвить не решается.

– Ага, поди высох весь! – Брякнула я зло. Правильно я лису эту в рыжий перекрасила! Пусть не к лицу, зато по сердцу краска пришлась.

– Может и высохнет. Он же окромя тебя более никого не видит, – совсем стушевалась девка.

– Да плевать я на него хотела! – Я в грохнула простыней о мост. – Не нужен он мне. Пусть катится синим вечерочком по болотцам зыбким! Тьфу! – Плюнула и растерла. Как мне эта скотина рыжая надоела!

– Если не нужен, так отпусти, найдутся желающие, – прошептала Ольюшка.

– Я его не держу и не держала!

Слова повисли над водной гладью озера. Девушка вскинула голову, сжала кулачки и так зло глазами на меня зыркнула, что мороз по коже прошел. Никак крупица ведьмовского дара в ней есть!

– А тебе и держать не надо! Мужики вон, только взгляд кинут, так у них язык, будто у собаки свешивается! Глаза шальные, а в штанах пожар! Ты половину мужиков деревни вот где держишь! – Она сунула мне крепкий кулачок под нос. – Они ж по первому зову мчатся крылечко подновить, али дров наколоть, баньку растопить или еще чего наша травница возжелает, а ты ото всех нос воротишь! Уж выбери себе кого-нибудь тогда и все остальные успокоятся! – Рявкнула девушка.

– Брешешь! – Только и смогла выдохнуть я.

А она вперед шагнула и толкнула меня. Я вверх тормашками в озеро и сверзилась.

Вода сперва обожгла, затем охолонула. В голове сразу ясно сделалось. В один миг все перед глазами пронеслось. И улыбки заискивающие, и разговоры душевные, и подношения скромные.

Вынырнув, я отплевалась, на мост вылезла и села, обняв озябшими руками колени. Ветерок мгновенно пробрался под мокрую рубаху и давай орудовать ловкими пальчиками.

Половина деревни?

Я всмотрелась в успокоившееся озеро. Ну и что они такого во мне увидали? Всмотрелась и удивилась. Я ведь себя другой помнила, а теперь... Губы алые, дугой изогнутые. Брови черные вразлет. Нос прямой с веснушкой махонькой на конце. Глаза большие. Коса ниже плеч отросла, да густая какая! Вот так курица... Только фигура по-прежнему тощая, разве что ребра не торчат. Неужто и впрямь есть от чего языки свешивать? Хотя кто этих мужиков разберет! Князь тот вообще...

Князь...

Ох-хо-хонюшки... ведь в это лето возвращаться надо, разводиться. А не хочется. Нет, не разводится, а опять с ним видеться. Четыре лета не беспокоил меня Вацлав, даже во сне не снился, а теперь вот сердце сжалось, будто тронула его когтистая волчья лапа.

Я тронула скрытое под обрезанной перчаткой кольцо. Оно зажгло палец, потянуло. Поумнела я? А то ж! Оттого и ехать не хочется, ибо понимаю, что ничего хорошего не будет...

Но... лето началось только. Время есть, авось сладится что-то.

Достирав, я сложила белье в корзину, надела сарафан поверх почти сухой рубашки, закинула постирушки за спину и в обратный путь двинулась. В голове все мысли воротом колодезным крутились. И про мужиков Спотыкачки, и про Вацлава разлюбезного да понимающего, и про Ольюшку... Как бы не сглазила она меня. Агнешка меня в амулеты обрядила перед дорогой, только давно она над ними заговоры не читала. Может и стерлись все слова колдовские за давностью.

А в избе у меня хозяйничали. Такое себе только Вадимир позволить мог. По первой, я злилась, что он заходит порой без спросу, да в котелки лезет и посуду грязную оставляет, но после сжалилась. Охотник ведь мужик, одиночка. Кто ему готовить станет, а ежели он по лесу седьмицу шлялся, то поневоле к щам и борщу сердце с руками потянется! И ведь платы он с меня не берет, потому ворчать – ворчала, но рот попусту не открывала и человека зазря не хаяла.

– О, вернулась! – Пробухтел хозяин, нарезая большими ломтями хлеб. – А я думал куда запропастилась!

Пахло от Валимира плохо. В волосах листья запутались. В бороде сучья. Видать сам вернулся только. И сразу к столу! Вот жеж... Мужик одним нехорошим словом!

– А ты, я смотрю, время не теряешь! Мне хоть ложку оставил? – Я сгрузила корзину с бельем в сенях. Молчание... – Ясно... – прошипела я змеей.

– Янэ, ты себе еще сготовишь, хочешь мясца принесу? – Отозвался Вадимир.

– Мясца? Мясца ты мне и так принесешь, – вздохнула. Бросила косой взгляд. Интересно, а он тоже? Ну, из той половины, что языки свешивает?

– Принесу, конечно, принесу, – согласился охотник. – Может чего другого надо?

– Надо, Вадь, надо. На вопрос ответить, да не простой, а заковыристый, – решилась я спросить. У кого как у него? Мы с ним давно дружим, а дружба, как известно, лучшая защита от мыслей навязчивых и желаний шальных.

– Так спрашивай! – Огладил охотник бороду. – Чего вокруг да около ходить.

– Вадь, вот скажи как духу, я красивая? – И смотрю на него в ожидании то ли похвалы, то ли приговора.

Хозяин ложку выронил. Закашлялся. Щи рекой полились по усам, да на стол и одежду.

– Янэшка, ты что же без предупреждения такие вещи спрашиваешь? Да еще в обед! Так и до смерти подавиться недолго, – проворчал мужчина.

– Ты сам просил, как на духу, – пожала плечами. – Вот отвечай теперь.

Владимир замолчал. Глаза спрятал. Тряпкой утерся и руки чинно на столе сложил.

– Красивая, – молвил он. – Очень, – добавил.

– И правда ли что по мне половина Спотыкачек сохнет? – Грозно сдвинула брови, показывая, что не потерплю лжи.

– Сохнет, – вздохнул мужчина. – А что не сохнуть, когда ты такая... – Он замолчал и голову еще ниже склонил.

– Какая такая?

– Ну такая...

– Так какая?!!!

Владимир грохнул кулаком о стол. Тарелка подпрыгнула и перевернулась. Остатки щей оказались на столе.

– Что ты ко мне пристала?! Я же сказал, красивая. Угомонись, ведьма! – Рявкнул он.

– Сам угомонись! – Бросила я, из-за стола встала. – Чего взъярился или тоже из той половины?! – Ляпнула не подумав.

– А коли так?! – Хозяин встал. – Я что же не человек что ли? Я, по-твоему не могу что ли по девке сохнуть?

– Ну не по мне же! Ты сам посмотри, – я повертелась. – Тут смотреть не на что. Ни попы, ни груди. Доска стиральная и то под рукой глаже будет, а ваши бабы все округлые да мягкие. И ухватить, и подержаться приятно. Лицом румяные, косой богатые. Я-то на кой вам сдалась?

– Вот права ты. Во всем права, но стан у баб наших такой, что не всяк их обнять двумя руками сможет. Ты супротив них тростиночка. Тебя не обнимать, а носить на руках хочется! Да кормить, да защищать от всех! А ты...

– А я... – Слушала затаив дыхание.

– Ты смотришь на нас и не видишь. Будто мы место пустое или сундук не особо нужный, – понурился Вадимир.

Ууу, так не они, а я завою.

За четыре лета я не только поумнела, но и ослепла заодно. И как массовое помешательство проглядела?

– Ты не думай, Янэшка, я за себя просить не буду. Не мальчик чай. Только ты больше на эту тему со мной не говори. И без того тошно.

Тошно ему...

А мне?

Жила-была, а тут на голову толпа почитателей свалилась. Да опять же не вовремя. Может и впрямь выбрать кого, да посговорчивее, чтобы подождать мог, а там слюбится? Или стерпится... Но кого? Вершку? Братца Смирновского? Сашка кучерявого? Или...

– Вадь, а Вадь... – Голос стал ласковым.

– Чего тебе? – Охотник напрягся.

А я уж и передумать успела. Неправильно будет сделку ему предлагать. Не из той он породы, чтобы собачонку изображать и по зову лаять.

– Ты мясца принести не забудь, а я борща наварю, – вздохнула тяжко.

– А ватрушек сделаешь?

Я снова вздохнула.

– Сделаю.

Вадимир доел и ушел, оставив по обыкновению посуду. Вот не жена я ему и не полюбовница, а вся грязная работа на мне. Хорошо трусы стирать не носит!

***

А поутру...

Проснулась я рано. Еще петухи не пели, а я уж на крылечко вышла в шаль, кутаясь с кружечкой успокоительного отвара. Бодрящего бы заварить, да сон дурной приснился. Будто бы стою на берегу реки в Сосновом бору под тем самым калиновым мосточком, а на нем Вацлав стоит и манит меня пальчиком. Дескать, иди сюда красна девица, обниму-приголублю, жена всё же родная. А я стою ни жива, ни мертва, с места сдвинуться боюсь. Тогда он сам ко мне спустился походкой вальяжной и обнял так, собственнически. К себе прижал и в ушко засопел, и заговорил:

– Что же ты, Янэшка, забыла меня совсем? Извелся я, оголодал. Хоть бы весточку прислала. И говорит так, что сомнений нет, о чем он разговор ведет. Кем пообедать желает до под каким соусом. А руки его на моей талии сжимаются кольцом железным. Крепким – не разорвать. И больно уже, и задыхаться начинаю, но не отпускает меня волк. – А задумала ты что, сердешная? Неужто смерти моей хочешь? Или его? Или своей? Я ведь не пощажу, Янэ. Не смогу. Измена, родная, она только кровью смывается.

До костей его шепоток продернул. Вроде и ласковый, но ласка эта ежовой рукавицей по коже прошлась.

Сказал и отпустил меня. И растаял. А я и проснулась сразу, дрожа от озноба. Что это за сон был? И сон ли вообще? Отвара отхлебнула и выдохнула. Кольцо повертела. Не снимается, зараза такая!

Снова пригубила кружку. И тут услышала: тюк, тюк... На заднем дворе буквально. Ну и что это? Пошла на звук, ступая босыми ногами по мокрой траве. Дошла, из-за угла дома выглянула и обомлела. Нет, Вадимир, мне, конечно, помогает, но чтобы до первых петухов и дрова на заднем дворе колоть без спросу? Скоро соседи пойдут коров доить и что тогда? Мигом она все Спотыкачки ославят!

– Вадь, ты о какую сосну головой ударился?! Давай, одежонку накидывай, и шуруй отсюда, пока небылицы по деревне не полетели!

– Помолчи, Янэ. Голова раскалывается. Думать много пришлось, а я к этому делу непривычный. Все руками больше, – тюк, очередной чурбачок надвое развалился.

– Оно и видно, что руками привычный, – и загляделась на эти самые руки. Здоровенные, тугими буграми мышц перевитые. Как он там говорил? На руках носить хочется? Этот отнесет, пожалуй, верст так за десять, а потом и обратно силушки дотащить хватит. – Чего тебе на своем дворе не думалось?

– Так я о тебе, Янэшка, думал. На твоем-то сподручнее, получается, если о тебе думать, – мужчина отбросил полешки в сторону.

А хороша кучка вышла! Теперь разложить надобно под навесом, чтобы не отсырели под дождем, хотя тот когда еще будет...

Петух закукарекал. Разогнал своим голосом хмарь утреннюю, дал дорогу солнышку. Гнать Вадьку надо, еще чуток и заскрипят двери в соседних избах, да заголосят бабы, домочадцев на завтрак созывая с печей и лавок.

– И что надумал? – Спросила, набирая полешки.

– А вот что. Ухаживать за тобой буду...

Дрова-то из рук и посыпались... Покатились, стуча боками друг о друга. Нет, ну надо же сон в руку!

– Это ты что-то не то надумал, Вадь, – усмехнулась недобро. – Может еще подумаешь?

– Нет, Янэ. Ты сама посуди: мужики враз охолонут – со мной связываться побоятся. Бабы косится перестанут. Тут для тебя одна выгода. Только, Янэ, ты попробуй. Действительно попробуй. Приглядись. Я мужик простой, но добротный... – Кинула взгляд на его спину. Верно говорит – добротный. Уж я мужиков всяких перевидала, этот хорош, даже отрицать не буду. Неопрятен, да где это видано, чтобы неженатый с иголочки ходил? Его приодеть, подстричь, отмыть, отстирать и будет булка сдобная маком посыпанная. – Ну что, примешь первый подарочек?

– И какой же? – Я полешки держала крепко. Третий раз их подбирать не собираюсь.

– Так мясо же! – Удивился охотник. – Вон на крылечке оставил...

Дрова таки улетели.

А я засмеялась.

Что тут скажешь?

Мужик.

Добротный.

Не венок же из лесных цветов он мне принесет?

Ох и везучая я на мужиков. Мне б попроще кого, но странные пути дорожки то Князя волчьего в мужья подсунули, то петрушку в полюбовники прочат!

Отсмеялась и мигом посерьёзнела. Так-то прав Вадька, но надо ему сказать кое что...

– За подарочек, спасибо, приму, коли сам не заберешь, – я подошла к нему, стянула перчатки, с которыми не расставалась.

– Что не так? – Нахмурился мужчина.

– Смотри, – и руку с кое-чьим волчьим вытянула.

Он молчал. Долго молчал.

А потом как дал колуном, что чурбан для колки дров не щепу развалил, да и обух перешиб к тому же.

– Вот значит как... – И сел на землю, руками о колени оперевшись. – Беглая ты...