Текст книги "Что с тобой не так?"

Автор книги: Ольга Удачи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

«Что такое агрессия, и кто способен её проявлять? Очевидно, что человек. А кто ещё? Мир диких животных пестрит яркими примерами зверств. Но можно ли считать это агрессией? Стоит выделить жирным шрифтом – нет, нет и ещё раз нет. Всем диким животным свойственен только один вид агрессии – оборонительной. И зачастую она выражается в бегстве, а не в драке. Но способны ли дикие животные на настоящую агрессию? Садистскую, неконтролируемую и необъяснимую. О да, способны. Ещё как. Они способны кусать друг друга, рвать когтями, отбирать пищу и делать много других ужасных вещей. Но есть одно НО. Для появления такого вида агрессии необходимы специфические условия, а именно, ограничение пространства или искусственно созданная среда. Вы видели обезьян в зоопарке? Просто чудовища. Они злые и обижают своих соседей. Как говорят учёные, в природе они намного дружнее. Если это справедливо для обезьян, то справедливо и для нас. Ведь мы, по сути, живём в огромном зоопарке, который сами себе построили и сами себя там закрыли»

Волнение захватило моё тело. Я всегда реагировал такой волной возбуждения, когда сталкивался с новой и захватывающей информацией. Все мои внутренние органы словно начинали бурлить. Как я только не обзывал это состояние. И жадная жадность, и интеллектуальный токсикоз. Что я только не пытался с этим делать. И глубоко дышал животом, и медитировал на эту волну, но чёртов душевный тремор раз за разом выплывал следом за интересной статьёй в журнале, которая открывала новые грани малоизвестных явлений, следом за новостью, что выходит сериал по любимой книге. Накатит, помотает меня в силе своей стихии, и плавно отступит, словно ничего и не было. Я знал, что сопротивляться бесполезно. Нужно расслабиться и наслаждаться. Ведь это предвестник приятного времяпрепровождения за изучением чего-то нового. Но, откровенно говоря, непросто расслабиться, когда твой желудок буквально сжимается, а по телу то и дело проходит дрожь. Вдохнул выдохнул. Ещё раз вдохнул и ещё раз выдохнул. Ну говорил же, не работает! Надо покурить. Курить, на самом деле, тоже не помогает. В особо сложных случаях даже наоборот. Я до сих пор так и не разобрался, как это работает. Табак не успокаивает. Успокаивает концентрация на действии. А если не концентрируешься? Но в любом случае ты выполняешь рекомендуемые всеми йогами вдох-выдох. Я сделал глубокий вдох грудью. Однако вдыхал совсем не воздух. Это был табачный дым, который обжёг мои лёгкие. А потом длинный выдох. Вдох-выдох. В лучших традициях медитации. Пока я был не занят чтением, мои мысли захватили рассуждения о том, чем же всё-таки является то, что я читаю. Это не очень похоже на роман, скорее, на, как там сейчас говорят, нонфикшн, то есть плод личного опыта писателя и его размышлений по этому поводу, в идеале подкреплённое какими-нибудь доказанными фактами или научными данными. Ибо насочинять можно всего, что угодно, а легко внушаемых людей, тех, кто верит, что успех мужчины пропорционален вдохновению от его женщины, что результатов добиваются те, кто пьют воду по утрам, ну и всё в этом роде, очень и очень много. А спекуляция дело святое. Особенно на доверии. Я посмотрел на часы. Было давно за полночь. Завтра, то есть сегодня, мне уже нужно было идти на работу. Но разве я сейчас усну. Я вернулся в квартиру, оставив балконную дверь в положении проветривания. Так в комнату поступал свежий воздух, пусть и с примесью сигаретного дыма. Меня сейчас это мало волновало. Меня сейчас вообще почти ничего не волновало.

Глава 2 «Вечная ошибка атрибуции»

Я не выспался. Это было совершенно закономерно. Меня спасло только отсутствие алкоголя в крови. Поэтому я был в общем-то бодр, насколько это может себе позволить человек, пребывавший в морфеевском царстве каких-нибудь три часа. Я прочитал примерно одну десятую часть блокнота. Это были рассуждения о природе агрессии человека в довольно, стоит отметить, циничной манере и местами с непонятным восторгом. Читалось легко, я не страдал. Надо полагать, что писал он это на вдохновении, на едином порыве. Во-первых, мысль шла ровно. Когда работаешь и развиваешь одну мысль продолжительное время, черновик похож на рваную цепочку. Чем больше погружаешься, тем больше новых фактов открываешь, и взгляд на объект изучения становится широким, как бы с разных сторон. Здесь такого не наблюдалось. А, во-вторых, всё было написано одними чернилами. Возможно, у автора для этих записей была выделена специальная ручка, но бардак в письменных принадлежностях в верхнем ящике стола говорил об обратном.

«Агрессия как вид страсти. Ведь страстями мы утоляем свои экзистенциальные потребности. Миром правят не инстинкты, а две страсти – любовь и деструктивность (с) Фромм. Поэтому в сексуальной страсти, если она достаточна сильна, присутствует лайтовая агрессивность. Прижать, придушить, вцепиться в волосы, расцарапать спину. Любовь и деструктивность – две крайности, которые, достигнув своего пика, переходят в свою противоположность»

Сексуального подтекста вообще было достаточно много. Это добавляло остроты. Мне нравилось. В конце концов, стремление к сексу входит в тройку основных функций мозга, наряду с иерархическим подчинением и инстинктом самосохранения. Да, об этом я тоже узнал несколько часов назад. Ещё мне понравилось рассуждение о том, что мы чужаки на этой планете. Что только человек так глуп, что может какую-то любовь возносить настолько, что готов даже в петлю залезть. Ну дурость же несусветная. Как наш мозг обманул врождённые инстинкты самосохранения? Непонятно.

***

После подробного отчёта о состоянии Анжелы на обеде в комнате отдыха я пристал к Кристине. Анжела, к слову, сегодня не вышла. И это меня радовало. По-человечески, что она восстанавливается, а по-эгоистически мне было спокойнее, ведь внутри я всё равно чувствовал неловкость от своего вчерашнего поступка.

–Как ты думаешь, почему страсти становятся важнее жизни? – серьёзно спрашивал я.

–Не знаю, – смеясь, отвечала Кристина, – может, с мозгом что-нибудь случилось?

–Что? – не успокаивался я.

–То! – отбрыкивалась девушка. – Будешь много знать, и у тебя сломается.

–Чёрта с два.

–С три. Отстань, а.

–Кристина, – я был весьма настойчив, – ты когда-нибудь хотела покончить с собой из-за любви?

–Что? Нет. Хотя, постой.

Она закатила глаза и взмахнула веером ресниц.

–То ли в десятом, то ли в одиннадцатом классе я была влюблена в мальчика из параллели. Он был загадочным, неплохо учился, играл на гитаре. Моя подруга меня сдала, а он сочинил песенку про несчастную Золушку, которая влюбилась в принца, и спел её на школьном концерте. Мне кажется, я готова была тогда выпрыгнуть из окна. Актовый зал был на втором этаже, поэтому прыгать пришлось бы вниз головой.

–А что было в той песне, ты помнишь слова?

–Нет, конечно, это было сто лет назад, – отмахнулась Крис.

–Не ври! Пара рифмованных строчек точно до сих пор крутятся в твоей голове.

–Отстань, ничего не помню.

–Как там было? О-о-о… у дурнушки дурной вкус, как запала на меня?

–Заткнись, заткнись, – закрыла лицо руками, её плечи вздрагивали от сдерживаемого хохота.

–На меня, на меня, в мире лучшего коня!

–Коня? Ты серьёзно? – сдерживать смех она больше не могла.

–Не старайся для меня, я люблю только себя-я-я.

–Ладно! Только заткнись. Там было что-то вроде «Я не умею нежным быть, и не проси меня любить». Бла-бла.. Что-то там про одиночество мой крест.

–А Иисус Христос воскрес!

–Ты дебил, – констатировала Кристина, – не поминай всуе.

–Зато меня поминать всуе можно.

–Богохульник, – вздохнула девушка.

–Все влюбляются в придурков, – я погладил её по плечу, – это как ветрянкой переболеть. Чем старше, тем сложнее.

–Может, тебе профиль сменить и пойти в психологи?

–Хорошо, что ты всё-таки решила тогда не прыгать.

–Я только сделала новую стрижку. Хотела с ней хотя бы пару дней походить.

***

День тянулся. Работа не делалась. Кофе не помогало. Когда до конца рабочего дня остался час, и новых задач не предвиделось, я достал из сумки блокнот. Да, я взял его с собой.

«Сознание делает человека аномальным явлением природы (с) Фромм. Мы обычные животные, которые по стечению обстоятельств оказались способны осознавать свою жизнь. Её конечность, отсутствие в ней какого-либо смысла. Мы понимаем законы, по которым приходится жить, но ничего, совершенно ничего не можем с этим поделать. Мы не согласны и бессильны. Возможно, именно поэтому все мировые религии стремились научить нас смирению. Ведь только для человека его существование является проблемой»

Входящий вызов, сопровождаемый громким настойчивым треньканьем, заставил меня вздрогнуть. Звонила Вера.

–Привет, какие планы на вечер?

Её голос был бодрым, ожидающим интересных предложений. У меня было одно предложение – оставить меня одного на два-три дня. Разумеется, вслух я произнести это не осмелился.

–Да какие планы, работой завалили, буду до ночи разгребать.

–Понятно, – разочаровано протянула Вера.

–Извини, сладкая, сегодня никак. Если вдруг освобожусь раньше, дам знать.

–Хорошо. Люблю тебя.

–И я.

Ну вот, кажется, домой я сегодня отправлюсь не раньше десяти. Врать и палиться не было моим коньком. Если решил врать, делай это нормально. Не нужно унижать людей глупой ложью. На самом деле я не сильно расстроился. В кабинете атмосфера, особенно когда весь офис опустеет, что надо. В дверь поскреблись, на пороге появилась Кристина.

–Ты домой едешь? Подбросишь?

–Нет, Крис, извини. Я сегодня здесь допоздна.

–Почему? – удивлённо подняла брови девушка.

–Хочу побыть один.

–Странный ты, – пожала плечами Кристина, – ну давай, хорошего вечера.

–И тебе, – улыбнулся я.

Когда за ней закрылась дверь, я перевёл телефон в авиарежим, слегка приоткрыл окно, потянулся и поудобнее устроился в кресле. Пару страниц, которые также были посвящены нам, нашей непростой природе, сознанию и бессмысленности, я прочитал довольно быстро. Последнее предложение гласило «Мы трахаемся, убиваем, долбим наркоту в безумных попытках заткнуть голос разума. И все эти попытки обречены».

Оптимистичненько, конечно. На этом, видимо, вдохновение покинуло обладателя. Или ручка закончилась. После отступления в полстраницы новый текст был написан уже другой пастой. И сверху значились цифры, больше всего напоминающие даты. Моё сердце упало. Неужели это всё-таки обыкновенный дневник. Разочарованный, я приступил к чтению, решив, что если там будет что-то личное, я просто верну его Анжеле или выброшу. Копаться в чужом грязном белье мне хотелось меньше всего.

«Сегодня я хотел придушить её. Нельзя же быть такой жалкой. Чем мягче она себя пытается вести, тем больше меня это бесит. В последнее время это всё начинает напоминать качание на качелях с человеком, у которого очень слабый вестибулярный аппарат, тебе весело и нравится, он плачет, и его рвёт. Но самое интересное в том, что если этот человек будет качаться с тобой достаточно долго, он привыкнет. Нет, ему также будет плохо, может, даже хуже, но слезть с этой качельки для него будет уже трудновато. Ну и что, что желудок выворачивается, на подъёме-то дух захватывает. Каждый раз одно и тоже. Если не вывозят, зачем лезут качаться?»

Я отложил блокнот. Кто хотел придушить? И кого? Стас Анжелу? И какое странное сравнение с качелями. Я был совершенно сбит с толку. Мне захотелось разобраться.

«Что вы ищете? Ну что?! Вы этого не получите!» была следующая строка. Одна на всю страницу. Это интриговало. Столько драматизма. Я невольно ухмыльнулся. Да, детка, дай мне страсти. Я перевернул лист.

«У меня прекрасное настроение. Наконец-то я по-настоящему счастлив. Это такое облегчение. Я снова обвёл вокруг пальца этого беловоротничкого идиота. Как? Очень просто. Я показал ему, что он умнее меня. Дал почувствовать это. Можно сказать, расписался в своих недалёкости и слабоумии. А потом опрокинул его на лопатки перед всеми. И, конечно, вздрючили Ванюшку. Так ему и надо. Его дело пахать и прикрывать мою задницу, а не вопросы задавать и лезть в мои дела. Не лезь, убьёт. Как? Как такой дегенератишка как Стасик может быть опасен и кому? Ответ таков – каждому, кто так подумает!»

Я был обескуражен. Теперь текст шёл очень отрывочно, поэтому невольно приходилось делать паузы. А как только я заканчивал читать, сразу же набегали мыслишки-муравьишки и атаковывали сознание. Где-то в глубине души я прекрасно осознавал, что мне пора давно закрыть блокнот и отдать его Анжеле, а лучше выбросить. Что-то мне подсказывало, что ей лучше этого не читать. Осознавать осознавал, но как-то не спешил поступать таким образом. С другой стороны, мне же дали карт-бланш делать с этой информацией всё, что сочту нужным. А я хотел продолжить. Привет, грязное бельё чужой семьи. Супер-Эго с голосом, подозрительно смахивающим на голос моей властной бабули, было явно мной недовольно. «Молодой человек! Вам не следует совершать таких безнравственных поступков. Ты провоцируешь моё негодование!». Жуть. Зачем только вспомнил. Но я давно научился его игнорировать. Впрочем, как и постоянные придирки бабы Кати. То, что я прочитал на следующей странице, заставило меня закрыть злополучный блокнот.

«Она не понимает, что происходит. Её охватывает паника. Такая сильная, красивая. Что с тобой случилось, а? Малышка? Ты же такая распрекрасная. Все тебя любят. Да-да, все, конечно. Как же. Размечталась. Дура. Как же я тебя ненавижу. Ты будешь ползать у меня в ногах и молить хоть о капельке моей любви. И я, быть может, снизойду.. или нет. Скорее нет. Я заберу у тебя всё, что смогу забрать. Ох, какая прелестная жизнь тебя ждёт. Прелестная жизнь для прелестной Анжелы»

Меня обдало жаром. Я встал. Это не абстрактные фантазии или цитаты, это дневник. Дневник Стаса, который ненавидел свою жену и желал ей зла. Я, должно быть, даже слышал тот звон, с которым разбивалась моя уверенность в том, что я видел раньше. Это было настолько абсурдно, что не укладывалось в голове. Я вспомнил о тетради, которая была вложена в блокнот. Почему-то мне казалось, что она была написана раньше. Возможно, эта мысль пришла из-за её пошарпанного вида. Если он вёл дневник и раньше, до мудрствований о природе человека, то есть шанс узнать причину такой лютой ненависти к жене. Мне стало жизненно необходимо узнать эту причину. Вопрос о моральной составляющей прошелестел где-то далеко на заднем плане. Я сделал вид, что ничего не заметил.

***

Когда я добрался до дома, была уже половина двенадцатого. Выйдя из офиса, я долго колесил по опустевшим улицам. Заехал выпить кофе. Прошелся по торговому центру. В общем, убивал время как мог, чтобы отвлечься от суетливой спешки поскорее раскрыть тайну этой странной семейной пары. Дома было прохладно и свежо. Утром я оставил открытым окно именно с этой целью. Умывшись, я отыскал тетрадь. Открыв её, я убедился в своей правоте насчёт её более раннего появления. Первая запись была двадцатилетней давности. И почерк был детским, крупным и забавным. Начав читать, я не заметил, как и куда сел.

«Не знаю, с чего начать. Странно это всё. Непривычно. Я писать-то не умею как следует. Ладно, попробую сначала. Полтора месяца назад умерла моя мать. Ей было тридцать пять лет, и её сбил автомобиль. Так, она, кажется, сказала написать о том, что я почувствовал тогда и что чувствую теперь. А что я чувствую? Мне её жаль. Умирать страшно, особенно когда не готов. А бывает так, что готов? Так, нет. Что я чувствовал тогда? Я плакал? Вроде бы да. Я грустил? Я боялся? Очень трудно вспомнить, скорее всего, да, ведь это именно то, что испытывают все люди, когда случается подобная трагедия. Очень трудно писать… Это совсем не моё. Вы всё равно это прочитаете, так не мучите меня, зачем всё это нужно? Я чувствую себя хорошо, мне не нужна помощь. Но тётушка конечно заругает, если я буду брыкаться. Так вот, что я чувствовал? Я помню, было какое-то сильное чувство. Мне было тяжело и… я злился. Да, я злился. Я был очень зол. Моя мать не должна была бросать меня так рано, она сделала недостаточно, чтобы так быстро уйти. Она была так глупа, чтобы увидеть, что нужно её сыну! Она никогда этого не знала и даже не удосуживалась поинтересоваться. Была занята всегда только собой и своими дружками. Невообразимо пустая женщина. Сложно понять тот факт, что на её похоронах было столько людей. Большинство из них я даже не знал. Кто они? Откуда знали мою мать? Как же я хотел спросить у них у всех: Кто вы? Кто вы все такие??

Нельзя, нельзя так было говорить… Зачеркнуть? Переписать заново? А что я напишу заново? Лучше ничего не выйдет. Но говорить так было нельзя. Мама она всегда мама, какой бы не была. Может, мы не всегда понимали друг друга, но она заботилась обо мне, любила меня, как же я могу говорить о ней дурно. Тем более после смерти. У неё ведь было так много замечательных черт. Она была добрая, хотя часто это скрывала. Даже от меня. Просто кто-то её обидел, и она решила не показывать свою слабость больше никому. Её можно понять. Отсюда и одиночество, которое передалось мне. Это отличный способ спрятаться. Спасибо, мама, ты многому меня научила. Я тебя люблю. И сейчас мне очень горько, что тебя нет рядом со мной. Да, я чувствую одиночество и печаль. Зачем ты умерла, мама»

Я почувствовал комок в горле. Потеря родителя это всегда трагедия. Тем более, было очевидно, что это случилось в детстве. Пережить такое крайне трудно. Когда умер мой отец, мне было пятнадцать. Я не плакал, когда узнал об этом. Не плакал и на похоронах. Мне потом сказали, что это был шок. Тогда-то я и стал изучать тему состояния человека в стрессовых ситуациях. Осознание пришло ко мне через месяц. Я просто выл не переставая несколько часов. Мои мама и бабушка думали, что я тронулся умом. Следующая запись была сделана, если верить датировке, через три дня.

«Сегодня мы опять встречались с этой женщиной. Её зовут Ирина Павловна. И фамилия дурацкая. А если я сейчас напишу то, что на самом деле о вас думаю, как вам это? Вы мне не нравитесь. Не нравитесь, не нравитесь, не нравитесь. Она говорит, что нужно больше писать и чаще. Каждый день. Делать мне больше нечего. Это глупо всё, неужели за это платят?»

Картинка выстраивалась довольно ясная. Стас, судя по всему, рано оказался сиротой. Видимо, отца у него не было, и с потерей матери он остался без родителей. Но не один. Его приютила и взяла под опеку тётя. И по какой-то причине отправила его к психологу. Из-за травмы от потери? Но между этими событиями прошло приличное время, почему не обратились сразу? Может, есть другая причина? Возможно, в перспективе этот момент прояснится.

«В школе всё было нормально. Как обычно. Ничего интересного. Сложного было только принимать массовую идиотию моего класса. Как умудрились запихать в один класс столько придурков? Утром ел кашу, в обед суп, на ужин тётушка сделала рыбу. Я купил резинового червя. Набор червей. И одного спрятал в рыбе сестры. Как она визжала. Я боялся, что стакан треснет. Но пока она была в истерике, я его вытащил и спрятал в карман. Когда тётушка прибежала разбираться, она ничего не нашла. Было здорово выставить эту тупицу психованной истеричкой. Но, конечно, мне очень жаль, что я так поступил»

Последнее предложение словно было дописано немного позже и казалось каким-то фальшивым и бессмысленным. Как когда говорят не обижаться, а потом выливают на тебя целый ушат помоев. Так у него была и сестра, которой доставалось. Но все подростки такие. Шалость и только. Не страшно. Хотя и неприятно. Бедная девочка. Она, должно быть, ужасно себя чувствовала, доказывая матери, что червяк был. Складывалось довольно странное чувство. Так близко знакомиться с человеком, который уже мёртв. Вероятно, такие ощущения испытывают исследователи-историки, занимающиеся изучением жизни исторических личностей. Ведь рано или поздно начинаешь проникаться судьбой этой личности, её мыслями и делами. Не зря говорят, что понять человека – это уже наполовину простить его. Если есть, конечно, за что прощать. Да всегда есть за что. Ну разве что святые. С другой стороны, Николай II тоже причислен к лику святых, но грешков на его совести не меньше, чем у Ленина. Кто вообще занимается этими делами? Кто ответственный за святоназначение? Не вздумай это гуглить сейчас. Следующие, довольно отрывочные записи были однотипными, описывающие кратко события дня, что ел, что пил, где был, и скромное изложение главных мыслей.

«Я сегодня понял, что лучше грустить в одиночестве, потому что в этот момент все вокруг бесят ещё сильнее»

«Мне скучно»

«Это всё скучно»

«Это вгоняет меня в тоску»

Складывалось ощущение, что этот мальчик испытывал в своей юной жизни только два сильных чувства – тоску и раздражение.

«Если я контролирую её, то и она контролирует меня? Ведь своими высказываниями боли она просто стимулирует моё желание продолжать»

Было совершенно непонятно, о чём идет речь. То есть смысл, разумеется, был очевиден, но контекста не предусматривалось. Кому он делал больно? И зачем? Видимо, эту глубокую мысль не оценила и психолог, потому что в этот же день была сделана ещё одна запись.

«Сегодня в ответ на мою идею она рассказала мне анекдот про крысу, тренирующую экспериментатора. Её чувство юмора находится просто на примитивнейшем уровне. Этим она продемонстрировала мне свою глупость и никчёмность. Человек без чувства юмора всё равно что труп»

Это было очень грубо, учитывая действительную уместность данного замечания со стороны психолога. Очень сложный пациент. Я давно не испытывал настолько противоречивых чувств. Этот парень Стас вызывал целую гамму эмоций. Он был таким обаятельным в жизни, ребёнок с трагическим сценарием детства, но таким неприятным и злым в этом детстве. Будет ли тот поворотный момент, когда из гадкого утёнка он превратится в прекрасного лебедя? Признаться, я ждал. Но то, что я прочитал дальше, серьёзно пошатнуло мою надежду.

«Я долго ничего не писал. Мне было некогда, я был занят. Одним важным делом. Сейчас я расскажу про него. Теперь можно. Больше эта курица не будет читать то, что ей не следует читать. Как можно быть такой слепой и тупой? Психотерапевт. Или кто она там. Теперь она больше не сможет морочить мне голову своими никчёмными идеями о моих проблемах. Теперь проблемы у неё. Хочешь я расскажу, как я это сделал? Конечно, хочешь. Когда всё это начало уже действовать на нервы, ёе жалкие попытки докопаться до чего-то в моей голове, а как ты считаешь, а что ты чувствуешь? Ужасно бесит даже сейчас. Надо было сделать что-нибудь пожёстче, слишком легко она отделалась. Я писал два дневника. Она же сама говорила, что писать надо больше и чаще. Ах-ах-аха, это очень смешно. Так вот, мой второй дневник содержал описание наших с ней встреч. Но вот прикол в том, что эти встречи я выдумывал сам. И темы, на которые мы общались. Господи, у меня потрясающая фантазия! Так легко и просто избавиться от мерзкой заумной тётки, ну кто бы ещё догадался. Вот пусть и ходят дальше и слушают её бред. Ах, нет же, теперь никто к ней ходить не будет. Потому что моя тётушка сделала всё правильно, королева-скандалистка. Такая же тупая. Так вот, про дневник. На самом деле мы обсуждали на наших конфиденциальных встречах такие интересные вещи как, был ли у меня половой опыт, с кем он был, что бы я хотел попробовать, нравятся ли мне взрослые женщины. А я так смущался, мне так всё это было неприятно. Но я всё честно выполнял, я же хороший мальчик. Тем более она уже перестала читать мои записи, поверила, что я встал на правильный путь. И так почти три месяца терапии. А потом я случайно, просто невероятно случайно, случайно-преслучайно оставил этот «самый настоящий» дневник у себя в открытом ящике стола. Ну дальше понятно, что было. У тётушки любопытство прямо из ушей лезет, не знаю, что должно было случиться, чтобы она упустила такую возможность засунуть свой нос в мои дела. И ничего и не случилось. И она таки засунула. Потрясающая истерика, браво-браво, моя недалёкая тётушка. Всё как по нотам. Истерика дома, скандал в школе, и, та-дам, психологиня увольняется, я свободен. Занавес. Я победил. Ну а уж этот дневник я спрячу как нельзя лучше»

Я закрыл толстую тетрадь и потер переносицу. Что я только что сейчас прочитал? В моей способности размышлять как будто произошло короткое замыкание, в результате которого дальнейшее функционирование было под большим вопросом. Я всё ждал и ждал, что в конце всё таки появится «п.с.», что-то вроде «о, это была шутка-минутка, всем спасибо». Недалёкая, несмешная, бессмысленная, но шутка. Шутка, шутка. Но никакого «п.с.» не было, и это было ужасно. В моей голове стоял гул. Но не такой, какой бывает, когда стоишь недалеко от взлётной полосы, а такой, как на смотровой вышке за городом, где внизу остается и шум леса, и голоса птиц, и твоё каждодневное состояние. Только в тот раз, когда я стоял и смотрел на холмистую местность далеко внизу, я чувствовал себя умиротворенно, а сейчас мне хотелось спрыгнуть с этой вышки. В голове не могло уложиться, что такой хладнокровно рассчитанный план по, по сути, профессиональному уничтожению человека, стремящегося помочь, созрел в голове у четырнадцатилетнего мальчишки. И ещё больше не укладывалось, что он был им блестяще реализован, если верить его записям. А им веришь. Не хочешь, но веришь. Я закрыл тетрадь и вышел с ней на балкон, достал сигареты. Закурив, я открыл на том месте, где остановился.

«Теперь можно не беспокоиться, что кто-то будет лезть в мою голову. Никому нельзя читать мой дневник. Не лезь, убьёт»

Я больше не хотел читать. Не хотел ничего знать. Мне было противно. Я не был святыми человеком, но и не был конченым. А Стасик был. И те грани, которые стеной стоят передо мной, давно остались у него позади в четырнадцать лет. Гибель близких травмирует нас разными способами, но моральными уродами мы становимся самостоятельно.

***

Эту ночь я провёл в беспокойном сне. Все пережитые эмоции активно переосмысливались мозгом, показывая мне странные и неприятные сны. Хоть я и не просыпался, но мой сон больше был похож на дрёму. Нельзя сказать, что я совсем не выспался, но и бодрым себя не чувствовал. Налив кофе, я бросил взгляд на стол, где оставил тетрадь. Ночью эмоции сильнее. Сейчас я уже не чувствовал того тошнотворного отвращения, которое испытывал несколько часов назад. Снова проснулось любопытство. Когда-то давно, ещё на электронной книге, я читал скачанное с просторов интернета произведение «Дневник налётчика». Главный герой, Крис Бенсон, эгоист и мизантроп, он грабил банки и убивал людей, но при этом вызывал у меня определённую симпатию, как человек, живущий исключительно по своим правилам. Другой персонаж книги Винс, отмороженный псих, умудрившийся на пейнтболе до полусмерти искалечить половину игроков, тоже в какой-то извращённой степени казался обаяшкой. Вот и в Стасе было нечто такое, что не позволяло относится к нему однозначно. Мне хотелось разобраться, как такие люди способны вызывать симпатию, а иногда даже безоговорочную любовь. Что их делает такими? Под «ними» я, конечно, подразумевал таких людей как Стас, а не вымышленных налётчиков из романа Дэнни Кинга. Я задумчиво полистал тетрадь. Таких длинных записей, как последняя мной прочитанная, было немного. В основном, отрывочные строки, идущие одна за другой, обязательно датированные.

«20.03 Хамство упрощает взаимопонимание»

«04.04 Шли нахер. И это касается всех, кто пытается тебя использовать»

«10.05 Переживать по этому поводу я не собираюсь. Зря они стараются»

Всё было достаточно однотипно. Он считал себя самым умным, способным обвести вокруг пальца любого. Не гнушался откровенным враньём, при случае мог заплакать, чтобы убедить всех в своих переживаниях и избежать сурового наказания. Я восхищался и оторопевал. Он не был безупречным лжецом, судя по записям, его часто ловили на обмане, но он легко мог перекрыть это новым враньём. И таких наслоений могло быть бесконечно много.

«Дашка (так ученики между собой называли учительницу) сегодня решила вызвать тётку к себе на разговор. Из-за какой-то тупости, типа я курил в туалете. Но я не курил. Только одну затяжку. Я ей сказал, что тётка в больнице с сердцем. Она от меня отстала. Но через урок опять меня позвала и начала орать, что я всё вру, и никто в больнице не лежит. Наверно, эта сука Ася сказала. Короче, орала она долго, написала в дневнике красным, но это фигня, этот дневник для них, пусть пишут, что хотят. Дашке я сказал, что тётку сегодня увезли утром с аппендицитом, а Ася просто ещё не в курсе, я её берегу. Дашка мне не поверила. Тогда я сказал, что тётка правда серьёзно больна, она много ходит в больницу, но никто об этом не знает, кроме меня, потому что я подсмотрел её карточку, и что сегодня тётка сама позвонит и всё объяснит»

Он много врал, но как-то глупо, без логического костяка, без учёта последствий. Он даже не удосужился как-то продолжить этот обман, и на следующий день был грандиозный скандал, его лишили телевизора и заперли дома на неделю. Всё это он описал очень сухо, оставив лишь короткий комментарий «Тупая овца». Следующая длинная запись была посвящена сестре Асе. Естественно, ничего хорошего с девочкой в этот день не случилось.

«Сегодня был праздник, день рождения Аси. Это моя сестра. Двоюродная. Я как-то упоминал о ней, кажется. Или нет. Это неважно. Ася и сама неважная. У неё кривые ноги и глупая улыбка. А ещё меня бесит, что она постоянно ко мне пристаёт со всякой ерундой. То давай погулять сходим, то, давай, я тебе помогу. Всё время ей что-нибудь нужно, доставала. Так вот, к ней должны были прийти её друзья, та еще сборная по идиотскому времяпрепровождению. Как соберутся, всё время ржут в её комнате на всю квартиру. Но больше всего мне не нравится Коля. Николяшка я его называю. Ему почему-то не нравится, но смешно же звучит. Один раз он меня даже ударил, но это ничего, за это он уже расплатился. Потом об этом напишу, сейчас это уже неинтересно. Ася дура, раз он ей нравится. А он ей нравится, я видел как они целовались в её комнате (там в стене между нашими комнатами есть отверстие, оно там появилось, когда рукожопый дядя Валера хотел полку повесить, но не рассчитал расстояние, и в итоге осталась довольно большая дырка, и если отодвинуть с полки несколько книг, то очень хорошо видно то, что происходит в другой комнате). Я иногда смотрю за тем, как она переодевается. Тощая и сиськи маленькие. Я позвонил Коле и спросил его, кто такой Макс. А ещё сказал, что его на день рождения позвала Ася, а я не знаю, кто это, и мне стало интересно, и я решил спросить у него. А Макс всё время трётся вокруг неё, он тупой борец, она не хочет с ним общаться, и он её напрягает (она сама говорила своей подруге по телефону об этом). А Николяшка всегда злится, когда этот Макс где-то неподалёку от Аси. Какие же они все тупые. Ну и Коля не пришёл на день рождения, а тётя успокаивала Аську полчаса в комнате, потому что тот грубо ответил ей по телефону, а потом совсем не брал трубку. Все гости были невесёлые, и, слава Богу, сидели тихо и быстро разошлись. А я съел почти половину торта, потому что никто почему-то не хотел»