Текст книги "Дождь"

Автор книги: Ольга Туманова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Туманова Ольга
Дождь

Ольга Туманова

Дождь

С утра шел мелкий дождь.

Мутные капли лениво ползли по стеклу, монотонно стучали по подоконнику.

Климанов считал себя человеком солнечным и в слякотные дни старался не выходить из дома.

Дождь Климанова угнетал. Не работалось. На кухне грудились грязные тарелки. В ванне скапливались носки и рубашки. В голову лезли ненужные мысли, философские, например, о неизбежности смерти и смысле бытия... В голове крутились стихотворные строки. Вот и сегодня весь день тюкало рефреном:

С утра болела голова,

А главное – что надоела

Привычная игра в слова...

А я не знал другого дела.

Другого дела знать не мог,

И потому не брался,

Ругал себя за борзый слог,

А к вечеру набрался.

Хорошо сказано. Жаль, уже сказано.

Климанов смотрел на окно, и в причудах мокрых струек на стекле вяло рисовались ехидные рожицы. Рожицы заглядывали в окно и показывали друг другу на облачка пыли вдоль плинтусов, на мятую рубашку с полуоторванной пуговицей... И хихикали: "Если холостяки живут, как короли, то почему люди так рвутся к власти?"

Соната закончилась.

Климанов зажег две свечи в пол-литровой банке /да, хороши были грибочки! Есть что вспомнить.../, вновь поставил Гайдна и долго так сидел, глядя на игру оконного стекла отраженным пламенем свечей.

В дожде тоже есть что-то, если подойти к нему философски. В нем бывает порыв, распахнутость, масштаб, стихийность... что еще? Он – дуновение природы, то нежное, как дыхание милой девушки, то бешеное... впрочем, это о ветре. А дождь... что дождь? дождь может смывать, сносить, намывать... намывать? да... Но сегодняшний дождь сер и скучен, с какой платформы к нему ни подходи. Эдакий провинциальный. И намывает – намывает? – вот именно, и намывает не что иное, как скуку. Ну, скажем изящнее – грусть, и грусть... легкую... как... ну, что у нас легкое?.. легкое столовое вино. Вот именно. Очень хорошо. Грусть легкую, как... "Чхавери". Вино, конечно, сладковато, но звучит красиво, с эдаким... шелестом.

Вспомнился южный погребок. Полумрак и запах плесени. Полный кавказец в несвежем халате. Шаткий стол, весь в липких пятнах...

Отвратной, между прочим, была та забегаловка. Но к чему подробности? Вспоминаем: полумрак и запах... моря, естественно. Морской свежести. И женские глаза... Какие? Не надо цвет. Какой цвет в полумраке? Пусть глаза будут распахнутые. Они то сужались, то прищуривались, то... темнели. Вот именно. Полумрак медленно перешел во мрак, и глаза туда же. Как этот бред получался у Паустовского? На радость прекрасному полу.

Климанов, не вставая с подоконника, ловко изогнувшись, придвинул на край стола стопку бумаги, сумел дотянуться и до ручки. Занес перо над листом и замер в поисках первого слова. Все было, в общем... расплывчато... как рожицы в окне... и ни одну за нечесаные лохмы не ухватишь... Ладно, главное начать, все равно потом – метры очень советуют – первую фразу отсекать, не глядя. Или даже первый абзац? Хотя есть такое мнение, что первая фраза – самая главная. Такое вот разнообразие. Сплошной плюрализм.

– Первая встреча произошла в поезде, – написал Климанов, уже зная, что фраза не нужна. Но – потом. Главное – расписаться. – Незнакомка стояла у окна, заплеванного грязью, – о, господи, сверхреализм, ну ладно... потом...– За окном плыл банальный пейзаж, – плыл? Ну... помахивая веслами. – Полустанки, столбы, коровы... Мне был виден лишь профиль женщины, что, казалось, не замечала никого и как бы даже отчасти забыла, что она не одна. Глянув, возможно, мельком, а, может быть, из порожнего дорожного любопытства, на случайную попутчицу, я глянул на нее вновь... и вновь. Что-то в женском профиле... в чуть склоненной голове... и длинной – или высокой? ладно, разберемся – шее, что была видна в глубоком вырезе спокойного пуловера...Лица не видел, лишь профиль, а разрез на кофточке углядел? – короче, вот именно, – можно было подумать, что она стоит перед полотном Мане, – или Моне? Вечно путаю... У кого там пейзажи... с коровами? А нельзя ли вообще попроще? Нет. Впрочем, можно, но не будем. Когда я последний раз видел эти омонимы? В другой жизни? Как Венька изрек... а, все, не думать ни о чем. Нет, все-таки, кто интеллектуал – попутчица или герой, или они, так сказать, нашли друг друга? Ну, ни о чем! – проводник толкнул меня, – или лучше бы его? – охапкой белья. За приоткрытой дверью соседнего купе налаживали "козла". Стелились постели, доставалась обильная провизия, кое-где уже звякали стаканы и отпускались нехитрые шуточки под нетребовательный смех... И лишь она, одна среди ушедших в дорожные мелочи пассажиров, была, как...

Была, как... что б такое в ней увидеть... Вечно осечка с этим как. Кто изрек: чем меньше сравнений, тем они ярче? чтоб такое вытащить посверкать... Она была... В ней было что-то... Ну, уж – нечто. Как...

Климанов сузил глаза и уставился в дождь. Она... В неровных струйках дождя мелькнул неясный силуэт. Климанов еще больше сузил, почти совсем закрыв, глаза и привычно отдался приятному нервному возбуждению. Силуэт мелькнул, туда, обратно... качнулся, изящно наклонился, откинул голову. Он был сродни...

В прихожей зазвонил телефон. Климанов с надеждой глянул на окно, но в окне моросил обычный дождь, и все приличные силуэты уже сидели по домам.

В прихожей звонил телефон. Встать? Пока подойдешь – иссякнет. Кому он мог понадобиться? Ни один нормальный знакомый давно уже не звонил ему в дождливую погоду, не желая попасть в муссон его дурного настроения.

Телефон звонил. Не к добру подобное упорство. Или Венька? Тот, черт, конечно, сообразил, что он дома, но, так сказать, не расположен.

Женский голос сказал: "Добрый вечер", извинился неизвестно за что, должно быть, за чрезмерную настойчивость, и попросил Климанова быть настолько любезным, чтобы пригласить, если можно, к телефону Володю. Столько вежливых слов и оборотов Климанов не слышал за всю прошедшую неделю.

Голос был приятный, почти что лирическое сопрано, и, казалось, принадлежал особе выдержанной, даже спокойной (что в глазах Климанова имело достойную цену, поскольку сам он – увы!). К тому же та-акой вежливый!..

В трубке кроме приятного голоса Климанов уловил едва слышную мелодию, эдакий музыкальный флер... Нечто очень знакомое, но не избитое. Он прислушался... Оратория Гайдна, несомненно.

Климанову на миг стало почти что жаль, что не его разыскивает хозяйка мягкого голоса и комнаты, где дождливым вечером на проигрывателе крутится Гайдн. Крутится Гайдн – многострадальный наш язык.

Климанову было скучно и работать не хотелось; что за работа в дождь? Все фразы длинные да мокрые.

Поболтать бы...

Он приятным баритоном весомо произнес пару банальных фраз о скверной работе местной телефонной станции, поскольку о межгороде говорить вообще не приходится, а уж автоматы... – вздохнул вздохом человека утомленного, – но, вообще-то, возможна ошибка в цифре, и тут есть интересная теория, – вряд ли подобная теория существовала в природе, но Климанов собрался было уже немного пофантазировать, поджазировать, так сказать, легким экспромтом, поскольку голос не прерывал его и, вместо того, чтобы спешно разыскивать Володю, слушал климановские изречения терпеливо и – почему бы нет? – с интересом. И – даже что-то поддакнул в знак солидарности.

– Вообще-то от этого дождя все может выйти из строя, – Климанов поморщился, и голос его, скучающе-интересный, оживился истинным чувством.

На том конце провода вздохнули, явно сочувствуя ему и полностью разделяя его мнение о работе связистов и негативном последствии излишней сырости.

А если Володя всего лишь некий спасательный круг от дождя, ну... от одиночества, от тоски мерзкого вечера? И дело не в Володе, а в том, что надо бы... поговорить.

И так, словно разговаривал со своей знакомой, с доверительной интонацией произнес:

– У меня сложное отношение к дождю. Вообще-то, я человек солнечный, – к концу фразы он придал голосу вопросительное выражение, как бы спрашивая собеседницу, то ли о ее знании теории солнечных и лунных людей, то ли о ее согласии продолжить общение.

– Да, я понимаю, – с несуетливой готовностью откликнулся голос, словно имело место продолжение их ежевечерних бесед, и Климанов подумал, уж не поклонница ли его звонит, несмелая, что в последний момент смешалась и тут же сочинила некого Володю. – Я заметила, если весь день на небе нет солнца, у меня к концу дня такое подавленное настроение, словно беда стоит на моем пороге.

Неплохо сказано, хотя сравнение и несвежо, – отметил Климанов, и мысль мелькнула: автор? жаждет консультации? а, может, одна из тех новых пташек, которых он видел мельком. Он – мельком, она...– и он решил продолжить свою мысль, развить, расширить... хотя мыслей в голове был шумный суетливый Вавилон, а мысли-то там и не было. Но импровизация, эдакое мысление вслух, может оказаться и любопытна.

– В то же время, подобная погода часто является превосходным катализатором для творчества, скажем, для поэзии, – и, придав – невольно! – голосу оттенок усталости от внимания к себе, – прочел, чуть плаксиво и растянуто, как и подобает поэту,

Внемля ветру, тополь гнется, с неба дождь осенний льется,

Надо мною раздается мерный стук часов стенных;

Мне никто не улыбнется, и тревожно сердце бьется,

И из уст невольно рвется монотонный грустный стих...– последнюю пару строк он произнес томно.

Нет, Климанов не мог позволить себе присвоить авторство чужих стихов, украсть он не мог. Он просто читал их, но в той манере, в какой читал свои стихи, но они и были почти что его: по настроению, по интонации – просто другой успел раньше сказать то, что должен бы сказать он. Конечно, можно сказать об этом снова и по-новому, в сущности, из века в век люди говорят об одном и том же: добре и зле, любви и смерти, верности и измене, о счастье и страдании. Что еще не сказано о том же дожде? "И холод, и ветер, и мгла над уснувшей пустыней воды...", о, да сколько угодно...

Но если вдруг слушательница подумает, что он – автор сих строк, его ли то будет вина? и кому это будет во вред? И, придав голосу сдержанный напор, что как бы соответствовало усилению непогоды, распахнутому резким порывом ветра окну, шороху листвы и шуму дождя, продолжил:

– И как тихий дальний топот, за окном я слышу ропот,

Непонятный странный шепот – шепот капель дождевых... – и запнулся, запамятовав строфу.

– Отчего так ветру скучно? – после краткой паузы речитативом откликнулся женский голос. – Плачет, ноет он докучно,

И в ответ ему стозвучно капли бьются и бегут;

Я внемлю, мне так же скучно, грусть со мною неразлучна...– сопрано тихонько вздохнуло.

– Ну! – протянул Климанов и сказал, не актерствуя, обычным тоном. – Хочу высказать мысль, свежую и оригинальную: это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

И сопрано тихонько засмеялось.

Они поговорили о том, как погода, что то бытие, влияет на сознание, преломляет взгляд, и многие оттенки событий, а подчас и сами события, видятся иначе, и, хотя мы, конечно, материалисты, все же, кто там разберет, что важней для нас: гольный факт или данная нами ему оценка? Часто под шорох дождя обостренней воспринимается и одиночество, и грусть нашего земного бытия и... И как гениально изобразил грусть старик Левитан.

Климанов хотел уже было спросить, какими его новая знакомая ощущает настроения полотен Мане и Моне и в чем видит их различие... но не спросил.

Они проболтали минут сорок. И Климанов сказал, что будет рад как-нибудь продолжить их приятную беседу... может быть, в такой же слякотный вечер? Под мерный стук дождевых капель... И ораторию Гайдна? Гайдна. Ну, конечно.

На следующий день небо над городом то голубело, то серело, к вечеру стало пасмурно; и вновь в городе шел дождь.

Климанов валялся на софе, вяло просматривал "Англию", жалел, что не поехал на пирушку, прикидывал, не выпить ли рюмку другую коньяку в гордом одиночестве за здоровье своего визави в зеркале...

Пленарное заседание Генеральной Ассамблеи продолжалось всего пять минут их бы опыт да на наши планерки. Да, из такого фужерчика я бы выпил, не раздумывая. А Венька сейчас добивает пятую рюмку и ставит на повестку вопрос свободной любви. Ясно все от первой строки до последней, как в наших, не к ночи будут помянуты, передовицах. И скучно, и грустно... Увы, все уже сказано... Но, похоже, не услышано. Тоска. А на юге сейчас – бальзам душе, отрада – чему бы?.. или чего? Махнуть что ли, деньков эдак... Ничего мокасины. А как подано! Реклама – двигатель торговли. Вот штампы тебя и погубят. Фирма предлагает качественные зонты – очень кстати. В городе идет дождь и намывает... Что он, в конце концов, намывает? Уже столько гектолитров вылил нам на голову, что пора б и намыть. Искусственное сердце. Все мы бренны, и с тем и с этим. Суета сует, все суета. Кстати, в библии есть любопытные штучки... Всегда, еще пацаненком, считал ярой дискриминацией, – Климанов улыбнулся, вспомнив себя белобрысым вихрастым пятиклашкой, – мифы Древней Греции – читай, из интереса или из-под палки, а мифы собственных предков знать не моги. Однако не читать хочется; элементарно хочется есть, причем, желательно поесть вкусно, сытно и без возни. Как бы это организовать – вот в чем вопрос.

В девять вечера, когда Климанов уже подчищал сковороду с жареной картошкой, звякнул телефон. Неймется Веньке, душа плачет о друге, как небо дырявое. Но, шагнув в прихожую, Климанов вспомнил милый говорок у своего уха а что, если... И если она не произнесет надрывно: "Ах, это, наверное, глупо" или, того краше: "Вы только поймите меня правильно", а просто скажет: "Здравствуйте. Сегодня опять идет дождь"... И, не успев решить, что последует из данной фразы, Климанов услышал распевное: "Добрый вечер. Я не оторвала вас от работы?", уловил в голосе легкую улыбку и невольно улыбнулся в ответ.

К концу третьего дня небо, наконец-то, стало безоблачным, и на нем бледненько серели первые звезды.

Климанов отодвинул прочь стопку бумаги, с наслаждением потянулся, да так, что стул под ним жалобно скрипнул, встал, расправляя затекшие мышцы. В нем играло пережитое возбуждение, искало выхода, что у других хмель; работа за столом была для него сродни душевной пирушке, может быть, поэтому, вызывая насмешки приятелей, он был весьма равнодушен к спиртному. "Отметить, что ли?" – мелькнуло в голове. Он только что закончил последний цикл стихов и был рад сейчас поразмяться. Время позднее, но можно позвонить Веньке... да, и не только Веньке. Он миг раздумывал над этой идеей, но решил не претворять ее в жизнь: ему было жаль своего, ни с чем, ни с каким иным весельем не сравнимого состояния, эдакой смеси усталости, эйфории и бог его знает чего еще.

Он подошел к окну, посмотрел на кусочек неба, едва видимый среди крыш: там и сям проступали звезды. Усмехнулся: вот сейчас могло бы и поморосить. Телефонный звонок, пожалуй, на сегодня лучший вариант.

Вчера они очень мило побеседовали. Часа полтора читали друг другу стихи. И классические, и новейшие, и восточную экзотику.

Климанов должен был признать: этот продленный литературный час оказался лучшим допингом.

Он вновь с наслаждением потянулся и со снисходительной благодарностью подумал о новой знакомой: что ни говори, но муза в нашем деле... И не знаешь, в каком обличье она изволит явиться на этот раз. Попробуй тут сразу узнать и не упустить. Климанов довольно, можно сказать, сытно улыбнулся и решил – для начала – попить чайку.

Интересно, какая она? Черные волосы, упавшие на плечи, голубые печальные глаза...

Статисточка музыкального театра... Или начинающая солистка... Ну, почему обязательно актриса? Может быть, она из наших кулуаров, какой-нибудь там корректор или даже литсотрудник, почему бы и нет? Впрочем, пусть будет врачом: белоснежный халат, легкий флер эфира, духов французских аромат – очень мило, и хмыкнул непрошеной рифме.

Но пусть она будет несколько беззащитна. В обществе она, конечно, независима: весела, раскованна; обыденные разговоры: мужчины, магазины, но, когда идет дождь, в ее уютной комнатке горят свечи, тихо крутится пластинка, и томик стихов упал в мягкий шелк пеньюара... и мысли витают в романтических грезах... и никто из знакомых не знает ее такой.

С ней должно быть неплохо в малолюдном кафе...

потягивать коктейль через соломинку... Или в подвальчике, где мороженое и соки, пожилой бармен и тусклый свет из оконца. Можно почитать и свое...

В девять она позвонила, и они договорились встретиться назавтра, в семь, у "Книжного мира".

Без пяти семь Климанов подошел к остановке троллейбуса и стал ждать серое пальто с красной сумкой. "Надо купить цветы", – решил он.

Он увидел ее ровно в семь. Длинные русые косы, светло-карие глаза. На вид ей было лет шестнадцать.

Она оглянулась по сторонам и нерешительно посмотрела на Климанова.

Климанов швырнул букет в урну, резко крутанулся, быстро пошел прочь.

Умная талантливая женщина, которая устала в одиночку воевать в этой жизни. И которой только ты, Климанов, можешь помочь.

...С утра над городом царило солнце. Климанов бегал по стройке, балагурил с рабочими, дотошно расспрашивал прораба.

Не заходя в редакцию, по телефону продиктовал сто строк стенографистке. Убрал квартиру. Перестирал носки и рубашки. Приготовил отменное сациви.

До вечера успел забежать в библиотеку, разобраться с письмами, отнести в журнал рукопись. Ночевать остался у старой приятельницы, отношения с которой были уже тем приятны, что были не обременительны.

Утром, едва заскочив домой за чемоданом, укатил на море.

Плавал на траулере, ел свежую рыбу, как заправский докер сновал в порту под кранами и, работая по четырнадцать часов в сутки, даже не успел толком поухаживать за эффектной секретаршей директора порта.

Через неделю с исписанными блокнотами, с ворохом адресов новых приятелей и с новыми идеями Климанов вернулся домой.

В городе моросил дождь.

Климанов поставил на проигрыватель фуги Баха в исполнении джаза и валялся на софе, наслаждаясь бездельем.

За окном темнело.

Шестнадцать лет, и неотрезанные косы... и это в наше o tempora, o mores. Сейчас они все такие... ранние. – В мокром стекле мелькнул нечеткий силуэт. Качнулись косы. – Нехорошо получилось. За что девчонку обидел? Мог хотя бы чашку кофе предложить. И не позвонишь, не извинишься – ни телефона не знаю, ни имени.

В тишине квартиры мерно тикали часы... белела стопка нетронутой бумаги... в голове крутились стихи... но все они уже были написаны другими...