Текст книги "По ту сторону зеркала (СИ)"

Автор книги: Ольга Токарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

ПО ТУ СТОРОНУ ЗЕРКАЛА

Молоденькая бледнолицая зима

Прозрачной острой льдиной вскрыла вены

На тонких с мраморными жилками руках,

Упавших вдоль заснеженного тела.

Печальные глаза морской волны

Застуженный остановили взгляд

На каплях зеленеющей весны,

Предсмертный вздох девицы торопя.

Студеной крови голубые капли

Окрасили невинно-белые цветы,

Подснежниками названные кем-то,

Срывающим реинкарнацию зимы.

Серый предрассветный туман висит в воздухе. Старый двор спит крепким сном, в какой обычно погружается все живое и неживое в четыре часа утра. Вдруг тихую дремоту мрачных «хрущевок» вспугивают гулкие шаги. Одинокая фигура неторопливо пересекает прямоугольник двора и направляется к одному из подъездов. Звук шагов сменяется скрипом открываемой двери парадного, затем хлопком стукнувшего деревянного проема, и все стихает. Двор снова погружается в спокойное забытье, прерванное незваным посетителем.

  В подъезде темно и сыро. Пахнет мышами, пылью и старым мусором. На полу в позеленевшем углу у запертого на висячий ржавый замок подвала кусок грязной газеты – мятый и засаленный. На нем ломти черного хлеба, намоченные то ли в борще, то ли в каком-то другом супе и издающие уже кислый неприятный запах испорченной пищи.

На пыльном хозяйском коврике свернулась калачиком худая  облезлая собачонка неопределенного окраса и породы. Лапы и хвост ее изредка подрагивают, веки дергаются, повторяя движения глаз под ними. Псина тихо поскуливает во сне, совершенно беззащитная и жалкая.

Шаги непрошеного гостя эхом раздаются в пустых пролетах лестниц и, поднимаясь к последнему этажу, теряются где-то там, под чернотой заплетенного паутиной чердака.

«…Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре…» отсчитывают крутые ступеньки посиневшие губы. Бледные пальцы цепляются за перила и оставляют на крашенном дереве слабый аромат амбры и пачули.

Последний этаж и коричневая дверь с поблескивающим, как настоящее око, глазком. За дверью тишина. Рука тянется к звонку. Еще мгновение, и дверь распахнется. Внезапно в глубине комнат раздается телефонный звонок, который заставляет отпрянуть странную фигуру, и рука застывает в воздухе, олицетворяя собой немой вопрос.

                                       *   *   *

Настя пошевелилась и открыла глаза. Мягкое одеяло укутывало ее до самого подбородка. Приятное тепло постели не хотело выпускать из своих объятий. Тело ощущало комфорт и утреннюю истому после крепкого сна.

Только что-то было не так. Необъяснимое чувство тревоги возникло где-то глубоко и, по-видимому, именно оно разбудило девушку. Откинув одеяло, она села на кровати и спустила ноги. В поисках тапочек пятки шарили по холодному паркету, а лоб тем временем собирался складками, выдавая усиленную работу памяти. Напряженно перебирая все события вчерашнего дня, девушка пыталась обнаружить причину внутреннего беспокойства. Ничего такого ей на ум не приходило. Вчера и позавчера все было хорошо и спокойно. Через пару минут сами по себе перед глазами стали мелькать какие-то картинки, явившиеся обрывками снов. И вдруг, как хлопок ладоней, как вспышка яркого света возникли слова:

                          «Я СЕГОДНЯ УМРУ!».

Настя от неожиданности вздрогнула, зябко поежилась и испуганно вытаращила глаза, окончательно проснувшись.

– Господи, чушь какая! – прошептала она и потрясла головой, стараясь отогнать видение.

Но слова были настолько реальны, имели размер, объем, цвет и звук, что избавиться от них оказалось не так-то просто.

– Это что, предсказание? Или нужно понимать в точности до наоборот, как обычно разгадываются все сны? – рассуждала Настя, шаркая тапками в направлении ванной. Открутив кран и поплескав в лицо водой, она пошептала, как учила ее бабушка: «Куда вода – туда и сон», чтобы течение унесло все плохое, приснившееся ночью.

Немного успокоившись, Настя потянула носом воздух и направилась на запах свежесваренного какао и звуки шкварчащей яичницы.

Пожелав доброго утра и чмокнув маму в щеку, Настя уселась за стол и со здоровым аппетитом, присущим всем молодым организмам, принялась уплетать дымящийся завтрак, запивая и обжигаясь ароматным напитком.

– Мам, а свадебное платье к чему снится? – неожиданно вспомнив одну из сегодняшних ночных картинок, спросила она и большими синими глазами посмотрела на мать.

«Нехороший сон, очень нехороший, к болезни…и даже хуже…А вообще, верить меньше надо!», – но, чтобы не огорчать дочку и себя тоже, вслух произнесла:

– Надо полагать, к свадьбе?

Настя счастливо улыбнулась и стала макать мягкую булку в растекшийся ярко-оранжевый желток, вымазывая тарелку.

У дочки был друг по имени Шамиль. Его семья перебралась с Кавказа довольно давно. Родители принадлежали к кругу бизнесменов солидного уровня, законы гор и фамильной чести соблюдали строго до сих пор. Роман сына с русской девушкой первое время ими всерьез не воспринимался. Но когда отношения молодых стали приобретать серьезный характер, родительское снисхождение превратилось в настороженность, а затем в откровенное неодобрение. Другая вера, другие порядки, нравы, другой род и кровь…Да, и чего греха таить, родители девушки тоже не особо радовались выбору дочки по тем же причинам.

А молодые люди закрывали глаза на все запреты, шептались ночами напролет по телефону, гуляли под зонтом дождливыми вечерами, сидели, прижавшись друг к другу, в темных залах кинотеатров, хохоча над бессмысленными комедиями. А затем, целуясь в подъезде под тусклым желтым плафоном, никак не могли расстаться, чтобы завтра встретиться снова. Ей было двадцать, ему двадцать четыре. Они были молоды, счастливы и беспечны. Родителям оставалось только смириться и радоваться их счастью.

– Мамочка, я побежала! – донесся голос дочки из прихожей, оторвав женщину от раздумий. Хлопнула дверь, и колокольчики еще долго исполняли «музыку ветра», сообщая о том, что кто-то покинул дом.

Настя выскочила на улицу, с наслаждением подставив лицо встречному ветру. Светлые волосы плескались в прохладных потоках воздуха, впитывая в себя ароматы листвы тополей. В распахнутых глазах отражались лучи утреннего солнца, синее небо и облака; губы дарили улыбки всем прохожим. Мужчины оборачивались вслед, очарованные красотой, молодостью и светом, исходящими от девушки, парившей над землей с необыкновенной грацией и изяществом. Настя спешила на свидание.

                                       * * *

Вот уже десять минут худой коротко стриженый бармен кафе «Золотой стандарт» наблюдал за молодым человеком яркого кавказского типа, сидевшим у окна. У того были блестящие черные волосы, густые широкие брови, сходящиеся на переносице, карие глаза и большой характерный нос. Красивой формы смоляные усы завершали классический вариант горца. Он был широкоплеч и коренаст. Темно-серый костюм сидел очень ладно и привычно. Начищенные до блеска ботинки говорили об аккуратности и хорошем вкусе владельца.

Бармен его хорошо знал. Знал, какое мороженное предпочитает его девушка, какие сигареты курит он сам. Парочка была постоянной в этом заведении и подолгу просиживала здесь не реже двух раз в неделю. Они обычно заказывали пиво, или кофе с мороженым. Иногда «Мартини».

Сейчас перед молодым человеком стояла нетронутая чашка черного кофе, уже холодного и совершенно не пахнущего. В руках он крутил какую-то вещицу, пристально разглядывая ее со всех сторон. Это была крошечная алая коробочка. Молодой человек явно нервничал, то и дело открывая и закрывая ее. В очередной раз он откинул крышечку и вынул сверкающее золотое кольцо. Зачем-то примерив его на свой безымянный палец, а затем на мизинец, он убедился, что размер маловат, хоть это было очевидно.

Оставив в покое предмет, мужчина потер пальцами нахмуренный лоб: «Сегодня сказать или потом?». В который раз он задавал себе этот вопрос и не находил на него ответа. Было видно, что невозможность решения нелегкой задачи доставляла ему немалые муки. «Нет, не смогу глядя ей в глаза», – наконец пришел к выводу он и вернул свадебное украшение на место.

Он медленно водил глазами по сторонам, и, в конце концов, уставился в оконную витрину, наблюдая за мелькавшими прохожими на улице. Вдруг его напряженное лицо расслабилось и приобрело мягкость, губы растянулись в приветливой улыбке, и он помахал кому-то рукой. Через несколько секунд в дверях заведения показалась девушка, которая, радостно сияя, направилась к нему. Мужчина живо поднялся ей навстречу, торопливо сунув руку в карман и пряча там красную коробочку.

Окинув взглядом стройную фигуру, затянутую в голубые джинсы и облегающий белый свитер, он притянул ее к себе и нежно прикоснулся губами к щеке:

– Здравствуй, Настенька!

– Здравствуй, Шамиль! – ответила девушка и вспыхнула.

Они сели за столик и, взявшись за руки, начали весело болтать, смеясь и перебивая друг друга. Затем поели мороженого, неторопливо поднялись и, помахав на прощание немногочисленным в это время суток посетителям и скучающему бармену,  направились к выходу.  Спустя четверть часа они стояли перед зданием учебного корпуса института. Шамиль держал лицо девушки в своих ладонях и целовал на прощание лоб, глаза, маленький носик, губы.

– У меня сегодня три пары, заедешь за мной? – спрашивала она, заглядывая ему в глаза.

– Не могу, не обижайся, Настенька. Родители идут в гости, нужно  будет их отвезти, а потом забрать. Я позвоню вечером, и завтра встретимся, хорошо? – в голосе скользнули легкие нотки вины и сожаления.

– Хорошо, – разочарованно вздохнула Настя и попросила, – тогда спой!

– Что, прямо здесь? – оглянувшись по сторонам, удивился Шамиль.

– Прямо здесь! – кивнула она и подергала за пуговицу пиджака, торопя юношу, – ты тихонько, чтобы слышала только я.

Шамиль наклонился и пропел негромким, но удивительно чистым голосом:

– Счастлив я, покоренный властью

Этих глаз васильково-синих.

Губы с нежность шепчут «Настя»,

Сердце вторит «Анастаси-и-я-я!».

– Спасибо, – выдохнула Настенька, выскользнула из его объятий и растворилась в толпе спешащих на занятия студентов. Шамиль постоял еще секунду, провожая ее взглядом. Улыбка постепенно сползала с его лица, сменяясь выражением тоски, отчаяния и боли. Он сел в машину и рывком тронулся с места, влившись в поток автомобилей, превышая скорость и нарушая правила дорожного движения. Он как будто стремился убежать от чего-то. Или от кого-то. Так обычно люди убегают от самих себя…

                                       * * *

Вечером, после занятий, на углу у самого своего дома Настя чуть не попала под колеса вынырнувшего неизвестно откуда старого «Москвича». Отделавшись синяком на локте и испачканными джинсами, она только потом подумала, что если бы не пошептала она бабушкины слова, сон был бы «в руку». И уже после испугалась. Но,  отдышавшись и придя в себя, поняла, что, наконец, все уже позади – этот дурной сон расшифрован, эти страшные, словно написанные красным слова теперь не страшны. И слава Богу, что все так обошлось!

Дома никого не было. Себе одной ужин греть не хотелось. Поэтому, пошарив в холодильнике, Настя вытащила холодную котлету, соорудила из нее при помощи хлеба и соленого огурца бутерброд и быстро проглотила, запив молоком прямо из пакета.

Затем напустила горячей воды и залезла в ванну, прихватив с собой телефонную трубку на тот случай, если будет звонить Шамиль. Растянувшись под ароматной пеной, Настя закрыла глаза и окунулась в радужные девичьи мечты, связанные, разумеется, с ней и Шамилем. А вернее с их общим неразрывным будущим. Мерное течение фантазий в самом неподходящем месте нарушилось дребезжанием телефонного звонка. Настя рванулась к трубке, выплеснув воду на пол:

– Алло, Шамиль?

По мере того, как ей что-то говорили, улыбка таяла у нее на лице, превращаясь горькую гримасу. Губы задрожали и проронили только одно слово:

– Почему?

Трубка что-то ответила, и Настя нажала на кнопку, отключив телефон. Она положила руки на бортики ванной, посмотрела на них, будто впервые, и зажмурилась. Застывшая, она походила в тот момент на спящую русалку или на Афродиту, покоящуюся в морской пене.

                                       * * *

Свет полной луны падал в окно и освещал человеческую фигуру, сидящую в темноте комнаты на неразобранной кровати. Мужчина пил коньяк, далеко запрокидывая голову и отправляя обжигающую жидкость в рот. Уже наполовину опустошенная бутылка стояла на полу между его ног. Рюмка, которую он периодически наполнял, была зажата в руке. Казалось, она вот-вот треснет и рассыплется на сотню мелких осколков – так побелели костяшки пальцев, держащих ее.

Проглотив очередную порцию, он почти уронил рюмку на пол и потянулся к телефону. Потыкав кнопки, прижал трубку к уху и глухим голосом произнес:

– Стас, это я. Я ей все сказал…Ну, «что, что»? Правду сказал, – мужчина свободной рукой потер лоб и продолжил, – сказал, что родители привезли мне из Баку невесту, и что через месяц будет свадьба.

Собеседник  на другом конце провода, по-видимому, внимательно слушал, потому что мужчина говорил не прерываясь. Он остановился только однажды, чтобы щелкнуть зажигалкой и закурить сигарету. Глубоко затянувшись, он выпустил струю дыма в потолок.

– Я пытался ей объяснить, что очень хотел бы, но ничего не могу изменить. Что родители еще при нашем рождении договорились поженить нас и объединить свои древние роды. Как я пойду против воли отца? Это позор! И это закон… Что она? А ничего! Ты же знаешь ее – никаких скандалов, никаких истерик. Только спросила: «Почему?» и положила трубку. Стас, мне сейчас так паршиво! Я ведь люблю ее. И мне никто кроме нее не нужен. Точно.

В трубке что-то сказали, и мужчина в возмущении подскочил:

– Да как ты не поймешь? Отец отречется от меня и проклянет! Я ведь единственный сын, мужчина и продолжатель нашего рода! Что значит «ну и что?»! Эх! Ничего вы, русские, не понимаете в этом!

Он швырнул трубку и упал на кровать, зарывшись лицом в подушку. Полежав так с полчаса и не найдя сна, он сел, обвел глазами темную комнату, плеснул остатки из бутылки, выпил одним глотком и, глубоко вздохнув, словно освобождаясь от тяжелой ноши, прошептал: «Ну и пусть…». Он принял решение.

                                       * * *

Постояв еще немного на пустой лестничной клетке странный гость холодного подъезда, остановленный телефонным звонком, наконец, решился и нажал на ручку входной двери, очутившись в темной прихожей, хорошо знакомой и приятно пахнущей родным человеком. Ноги неслышно ступали по мягкому покрытию пола, скрадывающему звуки шагов. Телефон настойчиво напомнил о себе еще несколько раз, прежде чем сонный голос в дальней комнате спросил:

– Алло, кто это? Мама? Почему так поздно?

Через некоторое время, выслушав ответ, мужчина сказал внезапно обретшим твердость  голосом:

– А вообще-то, хорошо, что ты сейчас позвонила. Я хотел тебе сказать это завтра, но скажу сейчас. Дело в том, что я принял решение – свадьбы не будет. Можешь так и передать отцу. Пусть поступает, как знает, мне все равно. Я завтра же забираю Настю, и мы уедем куда-нибудь подальше. Мама, не кричи! Я не хочу с самого начала ломать жизнь ни себе, ни Насте. И, может, вы когда-нибудь простите меня. Все. Не плачь, пожалуйста! Пока.

Послышался звук упавшей на рычаг трубки и скрип кровати, прогнувшейся под весом тела.

Настя сделала еще пару шагов и очутилась в комнате. Шамиль лежал на кровати в джинсах и с голой грудью. Груз неразрешимой  проблемы, над которой он мучился последние дни, спал с его плеч, и он мгновенно заснул. Раскинув руки, он лежал на спине, дыхание было ровным и спокойным, а лицо выражало полное умиротворение.

Настя подошла ближе и присела на краешек кровати. Она провела ладонью по красивым мышцам груди. Спустившись по руке, взяла его кисть в свои руки и мягко пожала пальцы. Шамиль слегка шевельнулся. Глубоко вздохнув, он перевернулся на бок к ней спиной и поежился от холода. Настя натянула на него одеяло и встала.

На комоде стояла фотография в рамке. Девушка грустно улыбнулась и погладила стекло. На снимке были изображены они с Шамилем на курорте год назад, когда только что познакомились. Фотография была действительно очень удачной. Черноволосый загорелый мужчина и белокурая девушка с локонами до пояса на высокой скале, а внизу синее-синее море. Настя поставила  фотографию на место и посмотрела в большое зеркало, висевшее рядом. За окном начинало светать, и отраженные предметы постепенно приобретали резко очерченные формы и живые краски. Она с любопытством разглядывала вещи, находящиеся чудесным образом сразу в двух измерениях – по ту сторону стекла, в зазеркалье, и здесь, в комнате, за ее спиной. Два компьютера – один там, другой здесь. Два музыкальных центра, две одинаковые пальмы в деревянных кадушках. Только все как-то неправильно! И Настя не могла понять, что здесь не так. Она пристально вглядывалась в глубину темного зеркала и вдруг отшатнулась от него, будто увидела там призрак.

ЗЕРКАЛО ОТРАЖАЛО ВСЕ, КРОМЕ НЕЕ, НАСТИ!

В нем не было ни ее лица, ни тела, ни рук, ни ног. Не было ничего! Была только комната. Она протянула руки и потерла стекло, стараясь снять несуществующую пленку. Но ее отражение не появилось. Она посмотрела на свои ладони. Задравшиеся рукава одежды оголили запястья. Там, у самых сгибов кистей, показались совсем свежие, страшные багровые полоски рубцов от порезов чем-то острым. От порезов бритвой.

– Неужели ты это сделала? – спросила она ту, что должна была быть по другую сторону зеркала, но которой там не было. Потому что ее не было уже нигде. Совсем. Никогда. И не будет…

В проеме двери, ведущей в коридор, стояла высокая худая фигура в черном. Кивнув головой, незнакомец произнес:

– Пора. Ваше время истекло. Нас ждут там…

Настя в последний раз посмотрела на спящего Шамиля. По ее бледному, как полотно лицу текли слезы, и губы едва слышно шептали:

– Я буду любить тебя всегда. Прощай…

Незнакомец вышел, ведя за собой девушку. А через секунду они пропали. Исчезли совсем. И только ветер захлопнул за ними дверь.