Текст книги "Веди свой плуг по костям мертвецов"

Автор книги: Ольга Токарчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

7. Воззвание к Пуделю

Конь, исхлестанный плетьми, —

Сигнал к расправе над людьми.

Полиция терзала нас еще не однажды. Мы дисциплинированно являлись на допросы, попутно улаживая в городе разные дела – покупка семян, получение евросоюзовских дотаций, – а как-то даже в кино сходили. Потому что мы всегда ездили вместе, даже если вызывали только одного из нас. Матоха признался в Полиции, что слышал, как в тот день после обеда автомобиль Коменданта с ревом промчался мимо наших домов. Он говорил, что, напившись, Комендант всегда гонял по проселочным дорогам, так что это его не слишком удивило. Полицейские, слушавшие его показания, вероятно, чувствовали себя неловко.

К сожалению, я не могла подтвердить то, что сказал Матоха, хоть мне и очень хотелось.

– Я была дома, не слышала никаких машин и не видела Коменданта. Наверное, я подбрасывала дрова в печь, а в котельную никакие звуки с дороги не долетают.

И меня это быстро перестало интересовать, хотя в последние недели окружающие не говорили ни о чем другом, выдвигая самые невероятные предположения. Я просто старалась отгонять от себя любые мысли на эту тему – разве мало смертей вокруг, чтобы с маниакальным упорством заниматься исключительно этой?

Я вернулась к одному из своих Изысканий. На сей раз я тщательно анализировала распечатку с полной программой телепередач и устанавливала зависимость между содержанием фильмов, показанных в тот или иной день, и расположением планет. Обнаружить взаимосвязи было нетрудно, и они казались очевидными. Я часто задумывалась, не пытается ли составитель программы, там, на телевидении, продемонстрировать нам свои глубокие астрологические познания. А может, он, не владея этим огромным пластом информации, делает это неосознанно? Ведь не исключено, что взаимосвязи существуют вовне нас, а мы просто невольно их улавливаем. Свои исследования я решила пока ограничить скромными рамками и занялась лишь несколькими позициями. Так, например, я заметила, что фильм под названием «Медиум», очень трогательный и необычный, показывали по телевидению, когда транзитное Солнце входило в какой-либо аспект к Плутону и планетам в Скорпионе. Фильм рассказывал о жажде бессмертия и о том, как подчинить себе человеческую волю. Еще в нем говорилось о состояниях на грани смерти, сексуальных маниях и прочих плутонических делах.

Подобную зависимость мне удалось выявить и в случае с серией фильмов о Чужом, том, что с космического корабля. Здесь обнаружились едва заметные корреляции между Плутоном, Нептуном и Марсом. Когда Марс находился в аспекте одновременно к этим двум медленным Планетам, по телевидению в очередной раз показывали серию «Чужого». Разве это не поразительно?

Такие совпадения просто удивительны. У меня достаточно эмпирического материала, чтобы написать об этом целую книгу. Однако пока я ограничилась небольшим количеством примеров и отослала результаты в несколько журналов. Не думаю, что кто-то это напечатает, но, может, кто-нибудь Задумается.

В середине марта, почувствовав себя совсем хорошо, я отправилась на более серьезный обход, то есть не только проверила дома, за которыми присматриваю, но решила также сделать круг побольше, дойти до самого леса, потом лугами – до шоссе и мимо обрыва.

В это время года мир выглядит наиболее отвратительно. Снег еще лежит большими белыми пятнами, твердый и плотный, трудно узнать в нем тот чудесный, невинный пух, который старается нас порадовать на Рождество. Сейчас он напоминает лезвие ножа, поверхность металла. По нему трудно идти, ноги вязнут. Если бы не высокие сапоги, можно было бы поранить икры. Небо низкое, серое – кажется, только руку протяни, достаточно подняться на любую мало-мальски приличную горку.

Шагая, я думала, что не смогу жить здесь вечно, в этом доме на Плоскогорье, присматривая за другими домами. Рано или поздно Самурай сломается, и мне не на чем будет ездить в город. Деревянные ступени сгниют, снег посрывает водосточные желоба, испортится печь, в какой-нибудь февральский мороз лопнут трубы. Да и я постепенно теряю силы. Мои Недуги разрушают тело, медленно, неумолимо. Болят колени, с каждым годом все сильнее, а печень, очевидно, приходит в негодность. Я ведь уже долго живу. Такие у меня возникали мысли, довольно жалобные. Но ведь когда-то надо начинать всерьез об этом думать.

И тогда я заметила быструю и стремительную стайку Дроздов-рябинников. Это Птицы, которых никогда не увидишь поодиночке. Они передвигаются слаженно, как единый – огромный, ажурный, воздушный – организм. Где-то я читала, что, если на них нападет какой-нибудь Хищник, например один из этих скучающих Ястребов, зависающих в небе наподобие Святого Духа, они будут защищаться. Оказывается, стая умеет бороться довольно необычным и коварным образом, способна и отомстить – птицы стремительно взлетают в воздух и, словно по команде, испражняются на преследователя: десятки белых птичьих клякс падают на прекрасные крылья Ястреба, пачкают их, перья слипаются, их разъедает кислотой. В этой ситуации хищнику ничего не остается, кроме как опомниться, прекратить погоню и опуститься на траву. Он готов умереть от отвращения – так чудовищно выглядят перья. Ястреб чистит их целый день, и назавтра тоже. Не спит – просто не может заснуть, когда перья такие грязные. Такое ощущение, что всё вокруг воняет, самочувствие ужасное. Он кажется себе Мышью, Лягушкой, падалью. Клювом затвердевший помет не счистить, хищник мерзнет, а сквозь слипшиеся перья на нежную птичью кожу легко проникает дождевая вода. От него шарахаются сородичи, другие Ястребы. Он подобен прокаженному, зараженному ужасной болезнью. Его величавость рассеивается, словно дым. Все это для Ястреба невыносимо, и порой Птица гибнет.

Теперь Рябинники, осознающие силу коллектива, дурачились передо мной, выделывая в воздухе сложные пируэты.

Еще я увидела двух Сорок и удивилась, что они добрались аж до Плоскогорья. Но я знаю, что эти Птицы размножаются быстрее других и вскоре будут повсюду, как сейчас Голуби. Одна Сорока – к несчастью, две – к счастью. Так говорили во времена моего детства, но тогда Сорок было меньше. Сейчас можно увидеть и больше, чем две штуки зараз. В прошлом году, после того как вывелись птенцы, я наблюдала, как сотни Сорок слетались на ночлег. Интересно, предвещает ли это какое-то невероятное счастье?

Я глядела на Сорок, купавшихся в луже растаявшего снега. Птицы поглядывали на меня искоса, но, видимо, не боялись, потому что смело разбрызгивали воду крыльями и окунали в нее головки. При виде этой радостной кутерьмы не приходилось сомневаться, что купаться таким образом исключительно приятно.

Говорят, Сороки не могут жить без частых ванн. Кроме того, они умные и наглые. Всем известно, что они крадут материал для гнезд у других Птиц, а потом стаскивают туда блестящие предметы. Еще я слышала, что иногда они по ошибке приносят в гнездо тлеющие окурки и таким образом оказываются поджигательницами дома, где устроили себе жилище. На латыни хорошо известная нам Сорока зовется очень красиво – Pica pica.

До чего же велик и жизнелюбив мир.

Далеко-далеко я увидела знакомого Лиса, которого называю Консулом – такой он изысканный и благовоспитанный. Ходит всегда одними и теми же путями; зима раскрывает тайны его троп – прямых, как линейка, и решительных. Это старый самец, он появляется из Чехии и потом возвращается туда – видимо, у него есть свои дела на приграничной территории. Я наблюдала за ним в бинокль: Лис энергично спускался вниз легкой трусцой, по следам, оставленным на снегу в прошлый раз – наверное, для того чтобы его преследователи думали, будто он шел там лишь однажды. Я наблюдала за ним, как наблюдают за старым знакомым. И вдруг заметила, что на сей раз Консул свернул с привычного пути и, прежде чем я успела понять, в чем дело, исчез в зарослях на меже. Там стоял амвон, а через несколько метров – еще один. Как-то я уже имела с ними дело. Лис скрылся из поля зрения, а поскольку заняться мне пока было нечем, я зашагала по опушке следом.

Тут раскинулось большое, покрытое снегом поле. Осенью его распахали, и теперь было трудно идти по кучкам полузамерзшей земли. Я уже пожалела, что решила проследить за Консулом, и вдруг, когда мне удалось немного подняться в гору, поняла, чтó привлекло его внимание. Большой черный силуэт на снегу, засохшие пятна крови. Рядом, на небольшой возвышенности, стоял Консул. Он посмотрел на меня долгим взглядом, спокойно, без страха, словно говоря: «Видишь? Видишь? Я тебе показал, теперь ты этим займись». И скрылся.

Я подошла поближе и увидела – это был Кабан. Скорее подсвинок. Он лежал в луже бурой крови. Снег вокруг был вытерт до самой земли, точно Животное в агонии каталось по нему. Вокруг виднелись и другие следы – Лис и Птиц. Оставленные Косулями. Многие Животные здесь побывали. Пришли, чтобы увидеть преступление своими глазами и оплакать юное существо. Я предпочитала разглядывать эти следы, нежели тело Кабана. Сколько можно смотреть на мертвые тела? Неужели это никогда не кончится? Мои легкие болезненно сжались, я с трудом дышала. Села на снег, и из глаз снова побежали слезы. Я ощутила огромную, невыносимую тяжесть собственного тела. Почему нельзя было пойти в другую сторону, не следовать за Консулом, проигнорировать его мрачные тропы? Почему я непременно должна становиться свидетелем каждого Преступления? Этот день оказался бы совсем иным, возможно и другие дни тоже. Я видела, куда попали пули – в грудь и в брюхо. Видела, куда он направлялся – в сторону границы, в Чехию, прочь от новых амвонов, поставленных за лесом. Наверное, оттуда и стреляли, а он, раненый, еще пробежал такое расстояние. Пытался укрыться в Чехии.

Скорбь, огромная скорбь, бесконечный траур по каждому мертвому Животному. Один траур перетекает в другой, так что я пребываю в нем постоянно. Это мое состояние. Опустившись на колени на окровавленный снег, я гладила жесткий мех, холодный, смерзшийся.

* * *

– Вам больше жаль животных, чем людей.

– Неправда. Мне одинаково жаль тех и других. Однако по беззащитным людям никто не стреляет, – сказала я работнику Муниципальной полиции вечером того же дня. И добавила: – По крайней мере пока.

– Факт. Мы – страна, где действует закон, – подтвердил полицейский. Мне он показался добродушным и не слишком сообразительным.

Я сказала:

– О стране свидетельствуют ее Животные. Отношение к Животным. Если люди ведут себя по-зверски с Животными, им не поможет ни демократия, ни что-либо еще.

В Полиции я только оставила заявление. Они меня отфутболили. Дали листок бумаги, и я написала все, что требовалось. Подумала, что Муниципальная полиция – тоже орган защиты правопорядка, затем я сюда и пришла. Пообещала себе, что, если это не поможет, поеду в прокуратуру. Завтра. К Черному Пальто. И заявлю об Убийстве.

Молодой красивый мужчина, немного похожий на Пола Ньюмена, вытащил из ящика пачку бумаги и теперь искал ручку. Из другой комнаты вышла женщина в форме и поставила перед ним кружку.

– Кофе хотите? – спросила она меня.

Я благодарно кивнула. Мне было холодно. Опять разболелись ноги.

– Почему они не забрали тело? Как вы думаете? – спросила я, не рассчитывая получить ответ. Оба, казалось, были застигнуты врасплох моим приходом и не очень понимали, как себя вести. Я взяла у этой молодой женщины кружку с кофе и сама ответила на свой вопрос: – Потому что они вообще не знали, что убили его. Стреляли по всему, что движется, незаконно, подстрелили Кабана и забыли. Думали, свалится где-нибудь в кустах, и никто не узнает, что они охотились не в сезон. – Я вытащила из сумки листок и сунула мужчине под нос. – Я все проверила. Сейчас март. Взгляните, по Кабанам уже нельзя стрелять, – удовлетворенно закончила я, и мне показалось, что ход моих мыслей безупречен, хотя мне непонятна логика, согласно которой 28 февраля кого-то убивать еще можно, а на следующий день – уже нет.

– Послушайте, – сказал Пол Ньюмен. – Это действительно не в моей компетенции. Поезжайте и сообщите о кабане ветеринару. Он знает, чтó делать в таких случаях. Может, кабан был бешеный?

Я со стуком опустила чашку на стол.

– Нет, это тот, кто убил, был бешеный, – сказала я, потому что отлично знала этот аргумент; немало Убийств Животных оправдывают тем, что те могли быть бешеными. – У Кабана пробиты легкие, он наверняка мучился перед смертью; они подстрелили его и думали, что он убежал. Кроме того, ветеринар – та еще штучка, тоже охотится.

Мужчина беспомощно взглянул на свою сотрудницу.

– Чего же вы от нас хотите?

– Чтобы вы завели дело. Наказали виновных. Изменили закон.

– Это слишком. Нельзя требовать так много, – сказал он.

– Можно! Я сама знаю, чего могу требовать, – воскликнула я в ярости.

Он смутился, ситуация выходила из-под контроля.

– Ну ладно, ладно. Мы сделаем официальный запрос.

– Куда?

– Сначала потребуем объяснений в Союзе охотников. Пускай они выскажутся.

– А это не первый случай, потому что на той стороне Плоскогорья я нашла череп Зайца с дыркой от пули. Знаете где? Недалеко от границы. С тех пор я называю эту рощу Место Черепа.

– Одного зайца могли не заметить.

– Не заметить! – воскликнула я. – Они стреляют по всему, что движется. – На мгновение я замолчала, потому что меня словно ткнули в грудь огромным кулаком. – Даже по Собакам.

– Бывает, что деревенские собаки загрызают животных. У вас тоже есть собаки, и я помню, что в прошлом году на вас поступали жалобы…

Я замерла. Удар оказался болезненным.

– Нет у меня больше Собак.

Кофе был противный на вкус, растворимый. Он отозвался спазмом в желудке.

Я согнулась пополам.

– Что с вами? Вам нехорошо? – спросила женщина.

– Нет, ничего, – сказала я. – У каждого свои Недуги. Мне противопоказан растворимый кофе, и вам тоже не советую. Вредно для желудка.

Я поставила кружку на стол.

– Так что? Вы напишете рапорт? – спросила я, как мне казалось, очень деловито.

Они снова переглянулись, и мужчина нехотя пододвинул к себе бланк.

– Ну ладно, – ответил он, и я почти услышала его мысли: «Напишу, чтобы она отвязалась, а показывать никому не стану», – поэтому добавила:

– И, пожалуйста, дайте мне копию с датой и вашей подписью.

Пока он писал, я пыталась как-то унять мысли, но они, видимо, уже превысили дозволенную скорость и неслись в моей голове, каким-то чудом проникая в тело, в кровь. Удивительно, но меня медленно, от стоп, от земли, охватывал странный покой. Это было состояние, которое я уже знала, – состояние ясности, праведного Гнева, страшного, безудержного. Я чувствовала, как у меня чешутся ноги, как в кровь откуда-то вливается жар, и она стремительно течет, несет это пламя в мозг, и теперь мозг пышет искрами, кончики пальцев пылают, и лицо тоже, и кажется, что все тело окутывает лучезарная аура, легонько приподнимая меня, отрывая от земли.

– Подумайте, для чего делаются эти амвоны. Это зло, следует называть вещи своими именами: коварное, жестокое, изощренное зло – строить кормушки, насыпать туда свежие яблоки и зерно, приманивать Животных, а когда они попривыкнут, стрелять по ним из засады, с амвона в голову, – начала я тихо, не поднимая глаз. Я чувствовала, что они встревоженно взглянули на меня и продолжили заниматься своими делами. – Хотела бы я знать азбуку Животных, – говорила я, – знаки, которыми можно было бы писать для них предостережения: «Не ходите туда. Этот корм несет смерть. Держитесь подальше от амвонов, с них вам не провозгласят никакую благую весть, не скажут доброе слово, не пообещают спасения после смерти, не смилостивятся над вашей бедной душой, потому что у вас нет души. Они не увидят в вас ближнего своего, не благословят. Душа есть даже у самого гнусного злодея, но не у тебя, хрупкая Косуля, не у тебя, Кабан, не у тебя, дикая Гусыня, не у тебя, Свинья, и не у тебя, Собака». Убийство сделалось безнаказанным. А раз оно сделалось безнаказанным, никто его не замечает. А раз никто его не замечает, оно не существует. Проходя мимо витрин магазинов, где выставлены красные ломти изрубленных тел, вы думаете – что это такое? Вы ведь не задумываетесь, верно? А когда заказываете шашлык или отбивную – что́ вам приносят? Ах, да ничего страшного. Преступление признали чем-то само собой разумеющимся, оно стало обыденным. Все его совершают. Именно таков был бы мир, сделайся концлагеря нормой. Никто бы не видел в этом ничего дурного.

Так я говорила, а он писал. Женщина вышла, и я слышала, как она разговаривает по телефону. Никто меня не слушал, но я продолжала свою речь. Не могла остановиться, потому что слова являлись откуда-то сами, и я не могла не произносить их. После каждой фразы я испытывала облегчение. А еще больше приободрило меня то, что в это время появился какой-то посетитель с Пудельком и, очевидно взволнованный моим тоном, тихонько прикрыл дверь и начал шептаться с Ньюменом. Но Пудель спокойно сел и, склонив голову, смотрел на меня. А я продолжала:

– Ведь Человек в долгу перед Животными – он обязан помочь им выжить, а домашних – отблагодарить за любовь и нежность, ведь те дают нам несравнимо больше, чем получают взамен. И надо, чтобы они прожили жизнь достойно, чтобы Баланс их счетов сошелся и чтобы они получили хорошие оценки в кармическую зачетку: я был Животным, жил и ел; я паслась на зеленых пастбищах, производила на свет Малышей, согревала их собственным телом; я вил гнезда, исполнил все, что был должен. Когда их убивают и они умирают в страхе, как этот Кабан, чье тело вчера лежало передо мной, поруганное, заляпанное грязью и забрызганное кровью, превращенное в падаль, – тогда мы низвергаем их в ад, и весь мир становится адом. Неужели люди этого не видят? Неужели человеческий разум не способен пожертвовать мелкими эгоистическими удовольствиями? Долг человека по отношению к Животным – привести их (в следующих жизнях) к Освобождению. Мы все движемся в одном направлении: от детерминированности к свободе, от ритуала к свободному выбору.

Так я говорила, употребляя умные слова.

Из каморки появился уборщик с пластмассовым ведром и с любопытством взглянул на меня. Полицейский по-прежнему невозмутимо заполнял бланк.

– Это лишь один Кабан, – продолжала я. – А поток мяса со скотобоен, который ежедневно захлестывает города, словно бесконечное апокалиптическое цунами? Это цунами предвещает резню, болезни, массовое безумие, помутнение и утрату Разума. Ибо ни одно человеческое сердце не в силах выдержать такую боль. Предназначение всей сложной человеческой психики – не дать Человеку понять, чтó на самом деле предстает перед его глазами. Чтобы он не постиг истину, прикрытую иллюзиями, пустой болтовней. Мир есть исполненная страданий тюрьма, сконструированная так, что условием выживания является причинение боли другим. Вы поняли? – обратилась я к ним, но теперь меня не слушал даже уборщик, разочарованный моими словами и принявшийся за работу, так что я обращалась к одному Пуделю: – Что это за мир? Чье-то тело, превращенное в ботинки, котлеты, сосиски, коврик у кровати… Бульон из чьих-то костей… Обувь, диваны, сумка через плечо с чьего-то живота, согревание себя чужим мехом, поедание чьего-то тела, разделывание его и поджаривание на сковородке… Неужели это возможно, неужели весь этот кошмар происходит на самом деле, это массовое убийство, жестокое, безразличное, автоматизированное, без каких-либо угрызений совести, без малейшей рефлексии, которой вроде бы в избытке во всех наших философиях и теологиях. Что это за мир, если убийство и боль в нем – норма? Что пошло не так?

Воцарилась тишина. У меня кружилась голова, и я вдруг закашлялась. Тогда подал голос Мужчина с Пуделем.

– Вы правы. Абсолютно правы, – сказал он.

Я смутилась. Бросила было на него сердитый взгляд, но заметила, что он взволнован. Это был худощавый пожилой человек, хорошо одетый, в костюме-тройке, насколько я понимаю, добытом в магазине Благой Вести. Его Пудель был чист и ухожен, я бы сказала, торжественен. Однако на полицейского моя речь не произвела ни малейшего впечатления. Он был из тех ироничных людей, которые не любят пафоса, а потому молчат как рыбы, чтобы случайно им не заразиться. Пафоса они боятся больше, чем адских мук.

– Вы преувеличиваете, – только и сказал он, помолчав, спокойно складывая бумаги на столе. – Вообще интересно, – продолжал он, – почему пожилые женщины… женщины вашего возраста столько возятся с животными. Неужели вокруг нет людей, которым они могли бы помочь? Может, это из-за того, что дети выросли и не о ком больше заботиться? А инстинкт этого требует, ведь женщина инстинктивно стремится о ком-нибудь заботиться, верно? – Он посмотрел на свою коллегу, но та никак не подтвердила его Гипотезу. – Например, у моей бабушки, – продолжал он, – дома семь кошек, вдобавок она всех бездомных котов в округе кормит. – Прочитайте, пожалуйста. – Он протянул мне листок бумаги с коротким текстом. – Вы слишком эмоционально это воспринимаете. Судьба животных волнует вас больше человеческой, – повторил он в заключение.

Мне расхотелось говорить. Я сунула руку в карман и вытащила оттуда клок окровавленной щетины Кабана. Положила перед ними на стол. Они потянулись рассмотреть, чтó это такое, но тут же с отвращением отшатнулись.

– Боже, что это? Тьфу! – воскликнул Ньюмен. – Уберите это к черту!

Я с удобством откинулась на спинку стула и удовлетворенно ответила:

– Это Останки. Я их собираю и храню. У меня дома стоят коробки, все тщательно подписанные, и я всё это туда складываю. Шерсть и кости. Когда-нибудь появится возможность клонировать всех этих убитых Животных. Может, это будет хоть какой-то компенсацией.

– Крыша поехала, – пробормотала женщина-полицейский в телефонную трубку, склоняясь над щетиной и морщась от отвращения. – Совсем крыша поехала.

Засохшая кровь и грязь испачкали их бумаги. Полицейский вскочил со своего места и отодвинулся от стола.

– Брезгуете кровью? – язвительно спросила я. – Но кровянкой полакомиться не откажетесь, да?

– Успокойтесь, пожалуйста. Прекратите этот паноптикум. Мы же стараемся вам помочь.

Я поставила подпись на всех копиях, и тогда женщина осторожно взяла меня под руку и подвела к двери. Словно сумасшедшую. Я не сопротивлялась. При этом она продолжала разговаривать по телефону.

* * *

Мне снова приснился тот же сон. Снова моя Мать была в котельной. И я снова сердилась на нее, что она сюда пришла.

Я смотрела ей прямо в лицо, но она отводила взгляд, не могла взглянуть мне в глаза. Увиливала, будто знала какую-то постыдную тайну. Улыбалась, а потом вдруг становилась серьезной, выражение ее лица менялось, картинка расплывалась. Я сказала, что не хочу, чтобы она сюда приходила. Это место для живых, а не для мертвых. Тогда Мать повернулась к двери, и я увидела, что там стоит моя Бабушка, молодая крепкая женщина в сером платье. В руках она держала сумочку. Обе выглядели так, словно собирались в костел. Я помнила эту сумочку – довоенную, смешную. Что в нее кладут, приходя с того света? Горсть праха? Пепел? Камень? Истлевший платок для несуществующего носа? Теперь они обе стояли передо мной, рядом, мне даже показалось, что я чувствую их запах – выдохшихся духов, белья, ровной стопкой сложенного в деревянном шкафу.

– Уходите отсюда, возвращайтесь домой. – Я замахала на них руками, как на Косуль.

Но они не сдвинулись с места. Поэтому я отвернулась первой и вышла оттуда, закрыв за собой дверь на ключ.

Старый способ справиться с ночными кошмарами: рассказать сон вслух над открытым унитазом, а потом спустить воду.