Текст книги "Тайна Дамы в сером"
Автор книги: Ольга Строгова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
На листе стали появляться имена Манечкиных знакомых и подруг. Некоторые из них сразу награждались двумя или даже тремя вопросительными знаками, против других рисовались знаки восклицательные, ухмыляющиеся рожицы и прочие загадочные значки. В конце списка как-то машинально, сами собой написались имена Ирины Львовны и Татьяны Эрнестовны, но Манечка, вздохнув, тут же их и вычеркнула. Сестры, конечно, помогли бы ей в любом деле, помогли бы с радостью и во всем, кроме…
Манечкины размышления прервала своим приходом Оксана Георгиевна Бельская. Вид у нее, как всегда, был цветущий; свежая, энергичная, хорошо отдохнувшая на больничном, она была полна желания общаться.
Слушая трескотню Бельской, Манечка написала ее имя на обратной стороне листа и наградила одним вопросительным знаком.
– А у вас тут, говорят, новости, да какие! – Бельская перегнулась через стол, чтобы заглянуть в Манечкины записи, но Манечка была настороже.
– Ксаночка, – сказала она, складывая лист вчетверо и глядя Бельской прямо в ее прозрачные, выпученные, как у рыбы, глаза, – а тебе разве на урок не надо? Тебя твои второклашки не заждались?
– Та ни, – беспечно отмахнулась та, – у меня ж там практикантка… Ты мне, Маруся, лучше вот что скажи: иде ж ваш гарный хлопец?
– Який гарный хлопец? – медленно преспросила Манечка. – Ах, гарный хлопец…
Тихо, вкрадчиво, почти ласково произнесла Манечка последние слова, не сводя огненного взора с новоявленной соперницы. Правая рука ее, потянувшись к узорчатому поясу на алых шароварах, нащупала рукоять дедовской шашки, левая же поднялась и поправила выбившийся из-под мерлушковой папахи вороной чуб. Манечка глубоко вздохнула, жадно втянула трепещущими ноздрями степной воздух, пахнущий лошадиным потом и близкой кровью, глянула на низкое еще солнце, на чумацкие возы у самого горизонта, приподнялась на стременах и…
– Его сегодня не будет, – отрезала Манечка, отворачиваясь от Бельской и включая компьютер.
– Ты это точно знаешь? – усомнилась Бельская. – Откуда?
Манечка усмехнулась:
– Сам мне сказал. Дела, говорит, разве что к вечеру, говорит, зайду, с тобой повидаться… А я ему – ладно, Карл, заходи, только не поздно, у меня у самой дома дел полно.
– А ты что же, зовешь его просто по имени и на «ты»? – продолжала удивляться Бельская.
Тут Манечка завела руки за голову и сладко улыбнулась.
– Да еще бы я стала ему «вы» говорить после всего того, что было…
У входной двери кашлянули. Женщины вздрогнули и обернулись.
– Ой, Аделаида Максимовна, а мы и не слыхали, как вы вошли… Здрасьте!
Директриса кивнула. Лицо у нее было бледнее, чем обычно, и выражение какое-то странное – то ли растерянное, то ли и вовсе обиженное. Голос, впрочем, был такой же, как и всегда, – тихий и бесстрастный.
– Оксана Георгиевна, – сказала директриса, – зайдите, пожалуйста, ко мне.
Бельская, хорохорясь, вздернула нос и прошла мимо директрисы в кабинет. Манечка проводила ее укоризненным взглядом, покачала головой и вернулась к своему списку.
* * *
Как и большинство людей, занятых исключительно собой, Оксана Георгиевна не отличалась особым умением читать по лицам других и угадывать их настроения. Директриса обращалась к ней вежливо и спокойно, слова ее, как всегда, носили оттенок мягкого увещевания, и уже через несколько минут Бельская совершенно уверилась в том, что этой душеспасительной беседой все и закончится.
Она выпрямилась в кресле, положила ногу на ногу и посмотрела на директрису взором прямым и открытым. На вопрос, какие меры она, Оксана Георгиевна, собирается принять, чтобы разрешить конфликт и наладить наконец отношения с родителями учеников, искренне и убежденно ответила, что никакого конфликта на самом деле нету, а это завуч начальной школы к ней придирается. Ну, есть среди родителей 2-го «А» отдельная кучка злопыхателей и клеветников, так что ж теперь, будете всему верить, что им примерещится?..
Директриса слушала Бельскую не перебивая, нахмурившись и сжав губы в тонкую бледную полоску. Бельская, не замечая этого, уносилась все дальше и дальше на волне полного непризнания собственной вины, переходящего местами в праведное негодование несправедливо обиженной честной труженицы, пока раздавшийся со стороны директорского стола странный хрустнувший звук не заставил ее умолкнуть на полуслове.
Пару минут спустя Бельская тихо и скромно вышла из кабинета, пробормотала что-то неразборчивое в ответ на вопросительный взгляд Манечки и поспешила к лестнице. Добравшись до своего класса, она отпустила практикантку и отсидела в классе все оставшиеся уроки, не выходя в коридор даже на переменах и разговаривая с детьми сдержанно, вполголоса и без обычной резкости.
Манечка, явившись на зов начальства с блокнотом и ручкой, сразу почуяла неладное. Аделаида Максимовна сидела за столом, опустив голову, и что-то вертела в своих белых, с аккуратным неброским маникюром, пальцах. Не глядя на Манечку, велела ей сесть и сухим голосом продиктовала приказ о строгом выговоре с занесением в личное дело Бельской Оксаны Георгиевны… число… подпись. Манечка робко взглянула на директрису, и в горле у нее сразу же пересохло: Аделаида Максимовна, тихая, кроткая и безобидная, держала в руках обломки шведского автоматического карандаша в пластиковом корпусе, очень дорогого и очень толстого.
Манечка сделала попытку сползти с кресла и утечь за дверь, но директриса пригвоздила ее к месту одним взглядом стальных, припорошенных снегом, незнакомых глаз.
От непонятной, но грозной опасности Манечку спас Горчаков-старший. Он вошел, широко улыбаясь, благоухая дорогим парфюмом, в новом кожаном пиджаке от Армани, очень довольный собой, своими делами, своими подчиненными и даже школой, где учится его единственный сын.
Директриса, естественно, взглянула на Горчакова совсем с другим выражением, чем на бедную Манечку, и даже растянула бледные губы в улыбке. Манечка тут же смылась. Горчаков плавно приблизился к директорскому столу, осторожно опустился в хрустнувшее кресло и, по своему обыкновению, для начала заговорил о погоде.
Манечка между тем полетела по лестнице вниз, чуть не сбив отдыхавшего на лестничной площадке трудовика, на первый этаж, к каморке под лестницей. К счастью, завхоз была у себя.
Выслушав сделанное торопливым шепотом сообщение, завхоз сначала пожала плечами и отвернулась от Манечки, но, услыхав про явившегося Горчакова, передумала и согласилась пойти и посмотреть, что там, наверху, происходит. Шуганув по дороге стайку отлынивающих от пения третьеклашек и напомнив трудовику, что его самого и его ящик с инструментами давно уже ожидают в библиотеке, завхоз неспешно поднялась на второй этаж и заглянула в директорский кабинет.
Она пришла вовремя – улыбающийся Горчаков только что выразил директрисе свое искреннее удовольствие от того, что они наконец договорились. Было не так-то просто раздобыть это стекло за столь короткий срок, доверительно поведал он; но чего не сделаешь для блага школы, в которой к пожеланиям родителей относятся с таким пониманием?
– Какое стекло? – тихо спросила директриса.
– Не извольте беспокоиться, Аделаида Максимовна, – бодро сказала завхоз, подходя к Горчакову и крепко беря его за кожаный рукав, – маленькое недоразумение. Пойдемте, Дмитрий Алексеевич, я вам сейчас все объясню!
Ошеломленный Горчаков не оказал сопротивления и был выведен завхозом в приемную, оттуда – в коридор, вниз по лестнице и направо. В каморке под лестницей, за закрытыми дверьми, состоялся краткий, но весьма насыщенный разговор, в результате которого Горчаков покинул кабинет завхоза со смутным ощущением собственной неправоты и бестактности по отношению к старшим, за что, впрочем, его уже простили, поверив честному слову, что он так больше не будет. Ощущение это было странным, полузабытым, но каким-то стыдливо-приятным, словно ему удалось сбросить с плеч долой лет этак тридцать и на несколько минут вернуться в свое пионерское прошлое.
Однако оно довольно быстро прошло, и Горчаков даже остановился на школьном крыльце, задавшись вопросом: а не стоит ли ему, состоятельному, уважаемому человеку, известному в городе предпринимателю, обидеться на то, что в школе не только не пошли навстречу его справедливому и обоснованному желанию, но и, по сути дела, отчитали, как мальчишку? Подумав немного, решил, что все же не стоит: слишком ярко светило в свежевыстиранном небе солнце, ясно и по-весеннему мелодично звучали голоса проходивших мимо девушек, а в маленьком магазине на углу, принадлежавшем торговой сети «ТРОЙКА – GORCHAKOFF», выстроилась длинная очередь за недорогим финским маслом.
Завхоз, стоя у окна директорского кабинета, видела, как он, махнув рукой и расправив плечи, спустился с крыльца и зашагал к магазину.
– Ушел, – сообщила она. – На улице-то как хорошо…
Директриса молча швырнула обломки карандаша в корзину для бумаг.
– Ну-ну, – успокаивающе сказала завхоз, подходя к ней, – это все пустяки, это все пройдет.
– Что – пустяки? – глухо переспросила директриса. – Что – пройдет?
– Да все, – завхоз сделала неопределенный жест в сторону приемной, – стекла, Бельские, Горчаковы… и глупые хвастливые Манечки тоже, – добавила она, слегка улыбнувшись.
Аделаида Максимовна закрыла ладонями вспыхнувшее лицо. Завхоз проверила дверь из кабинета в приемную – плотно ли закрыта, – уселась напротив директрисы и приготовилась слушать.
– Я… не понимаю, что происходит в моей школе, – донеслось с другой стороны стола, – может быть, вы мне объясните, Екатерина Алексеевна? Вы же всегда все про всех знаете…
– Ну, не все, – скромно возразила завхоз, – и не про всех…
Директриса отняла руки от лица. Глаза у нее были влажные и блестели, но в остальном она выглядела как обычно. Завхоз одобрительно посмотрела на нее и чуть заметно кивнула.
– Моя секретарша в самом деле на «ты» с профессором Роджерсом? – ровным голосом спросила Аделаида Максимовна.
– И не только она, – отозвалась завхоз, – еще Гольдберг и Строганова.
– Как, и Татьяна Эрнестовна? И… даже Ирина Львовна? Может ли это быть?!
– Может, может, – усмехнулась завхоз, – но самое интересное не это. Самое интересное, Аделаида Максимовна, что и между собой они теперь тоже на «ты»… И вообще, ведут себя так, будто они – лучшие подруги.
Дамы помолчали, пристально глядя друг на друга. Некоторое время между ними, в вибрирующем от напряжения воздухе шел безмолвный обмен мыслями – способ, надо сказать, превосходный и эффективный, но, к сожалению, доступный только женщинам.
– Странно, – наконец произнесла Аделаида Максимовна.
– Непонятно, – согласилась с ней завхоз.
– И… они сами ничего никому не рассказывают?
– Ничего. Никому. Даже мне.
– Ну хорошо, – сказала Аделаида, отводя глаза и явно желая сменить тему, – я заметила также, что многие девочки сегодня одеты некак обычно. Куда подевались короткие юбки, топики шириной в ладонь и кожаные куртки с заклепками?
– А, – сказала завхоз, улыбаясь, – на этот вопрос я могу вам ответить. Оказывается, вчера, когда наш профессор был в 10-м «Б» на литературе, его, между прочим, спросили – как одеваются девушки в его лицее. И он ответил, что девушки в его лицее обычно носят такую же удобную и изящную одежду, как вот эта милая фрейлейн за первой партой у окна.
– Позвольте, – наморщила лоб директриса, – 10-й «Б»… первая парта у окна… Так это Света Лебедева, наша отличница и будущая медалистка! В круглых таких очках, с косичками! Белая блузка, черная юбка до середины колена и скромные туфельки на низком каблуке…
– Но не только ученицы решили вчера обновить свой гардероб, – продолжала завхоз, интригующе понизив голос, – как только стало известно, что профессор по утрам бегает в парке, кое-кто из педагогов тут же приобрел себе новый спортивный костюм. Даже Мария Александровна интересовалась, забегала вечером в «Спорттовары» перед самым закрытием, но у них, к сожалению, не оказалось костюмов больше 56-го размера…
Аделаида, не удержавшись, прыснула в ладошку.
Завхоз встала. Вроде бы ей удалось привести начальство в удовлетворительное расположение духа, и теперь ее ждали собственные, по-настоящему важные дела.
– Екатерина Алексеевна, – внезапно остановила ее директриса, – а все же, что вы обо всем этом думаете? Я имею в виду, о том, что происходит в школе… и о профессоре Роджерсе?
– Я? – удивилась завхоз. – Я –о профессоре Роджерсе? Ничего не думаю.
Директриса молча опустила голову. Нижняя губа ее предательски дрогнула.
Завхоз вздохнула, возвела глаза к потолку и покачала головой; потом взяла графин с водой, перегнулась через стол и недрогнувшей рукой вылила его на склоненную голову Аделаиды. «Спасибо», – прошептала та, доставая мокрый платок и шмыгая носом. «Не за что, – великодушно отвечала завхоз, включая в розетку маленький дорожный фен, – должен же кто-то сохранять благоразумие в этом сбесившемся курятнике…»
Завхоз встала. Вроде бы ей удалось привести начальство в удовлетворительное расположение духа, и теперь ее ждали собственные, по-настоящему важные дела.
– Екатерина Алексеевна, – остановила ее директриса, – а все же, что вы обо всем этом думаете? Я имею в виду, о том, что происходит в школе… и о профессоре Роджерсе?
– Я? – удивилась завхоз. – Я –о профессоре Роджерсе? Ничего не думаю.
Директриса молча опустила голову. Нижняя губа ее предательски дрогнула.
Завхоз вздохнула.
– У меня, Аделаида Максимовна, – проникновенно заметила она, – так же, как и у вас, достаточно забот и без иностранных гостей. У нас с вами и без того есть о ком и о чем думать… И потом, я не люблю суперменов.
– Почему? – тихо спросила Аделаида.
– Ненадежные люди, – объяснила завхоз, – совершенно неподходящие для семейной жизни. Все носятся с какими-то абстрактными идеями, вроде спасения мира и борьбы за справедливость. И никогда их нет на месте, когда они нужны женщине – ну там с ребенком посидеть, книжную полку повесить или электрическую розетку починить…
Директриса рассеянно кивала.
«Плохо дело, – констатировала завхоз, – теперь мы и на шутки не реагируем».
На графин с водой она старалась не смотреть – слишком уж велик был соблазн.
– Да, – вдруг вспомнила директриса, – вы ведь, Екатерина Алексеевна, сами зашли. У вас ко мне какое-то дело?
– Это не срочно, Аделаида Максимовна, – мгновенно нашлась завхоз, – можно и в другой раз.
– Ну, зачем же в другой, – вздохнула директриса, – давайте сейчас.
Быстро перебрав в уме все текущие хозяйственные темы, завхоз остановилась на перерасходе моющих средств.
Она знала, что директриса очень серьезно относится к нарушениям жесткого финансового режима, в котором вынуждена была существовать школа, и если уж эта тема не вернет ее мыслей в деловое, конструктивное русло, то…
Подействовало, однако. За какие-нибудь четверть часа все обсудили, выяснили возможные причины, установили личности виновных, выработали перспективные направления и способы устранения недостатков – в общем, хорошо поработали, как в добрые старые времена.
И все же, покидая директорский кабинет, завхоз хмурилась и даже что-то бормотала себе под нос на своем родном эвенкийском языке.
* * *
Карл и в самом деле появился в школе лишь после полудня. Директриса к тому времени уже отбыла в Город на еженедельный семинар для руководящих работников. Завхоз, привлеченная слухами о возможной выплате недостающей части зарплаты, ушла в центральную бухгалтерию. Одна Манечка, по горло заваленная работой, неотступно находилась в приемной. Несмотря на занятость, она то и дело поглядывала в окно – не появится ли там, на своем привычном месте, темно-серый «Опель». Но «Опеля» не было.
Вероятно, по случаю хорошей погоды господин Роджерс прибыл в школу пешком. Вот только что его не было, и Мария Александровна, изучавшая в холле последнюю стенгазету, со вздохом отвернулась от входных дверей и переместилась вправо, к расписанию уроков. И вдруг появился, возник на ярко освещенном крыльце – высокий, стройный, слишком моложавый для профессора в этом своем свитере и джинсах. Мария Александровна заморгала, глядя на игру света в его густых платиновых волосах, но тут же справилась с собой и медленно, величественно выступила ему навстречу.
Профессор охотно согласился пройти в начальную школу, чтобы продолжить начатую еще в пятницу дискуссию. Уже по дороге в кабинет он стал задавать Марии Александровне вопросы по поводу безударных гласных, третьего склонения имен существительных и глагольных окончаний, а уж в кабинете, расположившись, на правах гостя, со всем возможным удобством и вытащив свежий блокнот, принялся за нее всерьез.
Спустя некоторое время Мария Александровна почувствовала себя несколько утомленной и призвала на помощь более молодых, практикующих педагогов. Молодые педагоги, свободные от уроков (все, кроме Бельской, которой сегодня было не до «гарных хлопцев» ), откликнулись на зов незамедлительно. В кабинете завуча сразу же стало тесно, многолюдно и очень шумно.
Проходившие по коридору в столовую хмурые старшеклассники удивлялись – чего это ради училки подняли галдеж в таком всегда тихом и приличном кабинете завуча начальной школы; не иначе как готовят очередную каверзу против бедной мелюзги. А там, глядишь, и до нас доберутся! Ох, не к добру это, скорей бы уже каникулы!..
Проходившие по коридору в столовую педагоги-предметники останавливались, заглядывая в приоткрытую по причине духоты дверь, прислушивались, снисходительно улыбались – начальная школа, выпускники педучилища, что они понимают в высшей педагогике? Многие, не выдержав, заходили внутрь и присоединяли свое авторитетное мнение к той или иной группе спорщиков.
В результате профессору и примкнувшим к нему лицам был дан должный методический и дидактический отпор. И профессор вынужден был отступить.
Он заявил, что ему требуется время для осмысления всей полученной сегодня ценной информации. После чего как-то удивительно быстро исчез из переполненного кабинета, так что никто даже не успел спросить, куда он направляется и что будет делать дальше.
В это самое время двумя этажами выше, в библиотеке, трудовик сражался с тяжеленной доской, которой предстояло стать верхней полкой нового книжного стеллажа. У доски было на этот счет свое мнение. Она нипочем не желала укладываться своими выступами в нужные пазы, она то и дело норовила упасть на трудовика и расцарапать ему лицо и руки или, по меньшей мере, отдавить беззащитные пальцы ног в мягких домашних тапочках.
Изругав доску в пух и прах, энергично, но вполголоса (библиотекарша, вредная старуха, следила за ним неотрывно), он отошел в дальний угол и уселся спиной ко входу.
Через несколько минут кто-то вошел в библиотеку. Библиотекарша взволнованно закудахтала. Трудовик не прислушивался – напряженно сопя, он выковыривал из ладоней длинные узкие занозы.
Кто-то похлопал его по плечу. Он недовольно обернулся.
– Давайте я вам помогу, – предложил немец, указывая на стеллаж.
Вдвоем они легко и быстро уложили доску на нужное место – та даже не пикнула.
– Ну, спасибо! – сказал довольный трудовик, вытирая о халат потную израненную ладонь и протягивая ее немцу. – С меня причитается!
– Это очень кстати, Степан, – обрадовался немец, – я как раз хотел поговорить с вами, как… – Тут он замялся, подбирая подходящее выражение, и выдал: – Как мужчина с мужчиной!
– Давай, – тут же согласился польщенный и заинтригованный трудовик, – но не сейчас, а попозже, часиков в шесть. У меня в мастерской, а? Ну все, договорились. Жду.
С этими словами он покинул библиотеку, показав напоследок язык фиолетовому затылку библиотекарши, а профессор остался.
Он пробыл здесь до половины шестого, листая учебную литературу, попивая чай с липовым медом и наслаждаясь покоем. Чаем его угостила библиотекарша, которая, за всей своей внешней суровостью, была женщиной не менее чувствительной, чем прочие, чем вся эта легкомысленная и бездумная учительская молодежь. После того как профессор выразил восхищение богатыми библиотечными фондами и содержащимся в безупречном порядке алфавитным каталогом, она растаяла окончательно и даже позволила ему самостоятельно рыться на всех книжных полках.
Покоем же он наслаждался потому, что никто его здесь не тревожил. Как-то так получилось, что ни Манечка, ни прочие заинтересованные лица, потерявшие его след в начальной школе, не догадались ни заглянуть в библиотеку, ни тем более спросить о нем трудовика. Впрочем, трудовик, преисполнившись чувства мужской солидарности, им ничего и не сказал бы.
Профессор пробыл бы в библиотеке и дольше, но в половине шестого библиотекарша, покашливая, смущаясь и трогательно краснея, заявила, что ей пора закрываться. Она очень сожалеет, но рабочий день уже полчаса как закончился.
В изысканных выражениях поблагодарив библиотекаршу и пообещав как-нибудь заглянуть еще, Карл сложил книги аккуратной стопкой, попрощался и вышел в коридор. Там он, видимо, задумавшись, повернул не направо, к главной лестнице, шумной и оживленной, а налево, к тихой и безлюдной боковой.
Отсюда с лестничной площадки узкий ход вел наверх, на чердак, к лаборантской кабинета физики и некоторым другим, наглухо запертым помещениям. О том, что там находится и почему они всегда заперты, никто толком ничего не знал – кроме завхоза, разумеется.
Поговаривали даже, что там водятся привидения.
Так или иначе звуки, доносившиеся оттуда, из пыльного закутка между входом в лаборантскую и пожарным стендом, бывали иногда настолько странными, что педагогам из расположенных поблизости кабинетов приходилось, вооружившись деревянными указками, прямо посредине урока подниматься наверх и восстанавливать там порядок.
Так же и в этот вечер сверху доносились звуки какой-то возни, и господин Роджерс, любопытный, как все директора, решил проверить, в чем там дело.
В закутке двое рослых и упитанных восьмиклассников лупили щуплого черноволосого мальчишку года на два младше и по меньшей мере на голову ниже каждого из них. У мальчишки был уже расквашен нос, но, несмотря на это, держался он стойко, отвечал ударом на удар и просить пощады явно не собирался.
Оценив обстановку, Карл одной рукой перехватил кулак, занесенный над головой черноволосого, а другой придержал нападающего за шиворот, дабы тот от неожиданности не упал.
Видя это, второй нападающий попытался было просочиться мимо на лестницу и удрать, но щуплый мальчишка сделал ему подножку. Плотный восьмиклассник тяжело шлепнулся о бетонный пол и выругался нехорошими словами.
Карл, не выпуская первого, поднял и его за шиворот и легонько встряхнул.
– Ваши имена, молодые люди, – потребовал он.
– Отпустите нас, мы больше не будем! – хором взвыли оба драчуна, слегка подергавшись и убедившись, что им не вырваться из железной профессорской хватки.
Побитый мальчик, отступив в угол, настороженно следил за происходящим большими, черными, блестящими, как маслины, глазами, показавшимися Карлу знакомыми. Когда восьмиклассники наконец назвались и были отпущены на свободу, он шмыгнул носом, втянув в себя розовые сопли, и погрозил им вслед измазанным кулаком.
Карл достал из кармана чистый носовой платок и протянул его мальчику.
– Спасибо, – чуть слышно поблагодарил мальчик и деликатно высморкался.
– А ты храбрый, – заметил Карл, усаживаясь на верхнюю ступеньку и приглашающе хлопая ладонью рядом с собой, – как тебя зовут?
– Лешка… То есть Алексей, – поправился мальчик, – Алексей Морозов.
– Значит, ты – сын Марии Морозовой?
– Ага. А я вас знаю, мне про вас мама много рассказывала…
– Понятно. А эти двое – за что они тебя?
Мальчик насупился.
– Мне мама деньги на столовую дает, каждый день, – неохотно объяснил он, – а я в столовую не хожу, я на видик коплю… Ну вот, а эти придурки узнали про деньги и теперь пристают, требуют, чтобы я с ними делился.
Карл нахмурился.
– Больше они тебя не тронут, – пообещал он.
– Не тронут, – согласился Лешка, – пока вы здесь. А уедете, так еще хуже станет, я их знаю. Эх, если бы я умел драться по-настоящему! Я бы им показал! – Больше он ничего не сказал, но посмотрел на Карла просительно и с робкой надеждой.
Карл отвел взгляд.
– На то, чтобы научиться драться по-настоящему, требуется время, – сказал он мягко, – почему бы тебе не записаться в спортивную секцию? Или попросить вашего преподавателя физкультуры, чтобы он позанимался с тобой по индивидуальной программе?
Лешка даже рот приоткрыл от удивления. Потом вспомнил, с кем говорит, и сообразил, что профессор вовсе и не думает над ним смеяться, а, наоборот, говорит совершенно серьезно.
– Секции-то платные, – объяснил он наивному иностранцу, – да и не всех туда берут… Нужен я им там, в секциях, как же! А с физруком и разговаривать бесполезно, он же у нас недоделанный…
– Почему ты так говоришь о своем учителе? – перебил его Карл. – Что значит «недоделанный»?
Лешка в растерянности захлопал густыми мамиными ресницами.
– А что такого-то? – наконец спросил он. – Про него все так говорят. И мама тоже так говорит…
Карл вздохнул.
– Ладно, Алексей Морозов, иди-ка ты домой, – сказал он, поднимаясь, – да и мне пора. Еще увидимся.
Лешка хотел было возразить, что вот домой-то сегодня ему и не попасть, нельзя ему сегодня домой. У мамы опять «очень важная встреча», и, значит, идти ему, Лешке, ночевать к одной из маминых знакомых. Хорошо бы к тете Вере, она веселая, у нее аквариум с голубыми вуалехвостами и кабельное телевидение, которое можно смотреть до полуночи. Но это вполне может оказаться и тетя Люба – а у нее, наоборот, злющий сиамский кот по кличке Буба, который всякий раз бросается на Лешку, потому что от Лешки пахнет собакой, старый черно-белый телевизор с тремя программами и противная гречневая каша на ужин.
Но Лешка удержался и ничего такого не сказал – а то этот высокий симпатичный дядька, который разговаривал с ним как с равным, мог бы, чего доброго, подумать, что он, Лешка, хнычет и жалуется на жизнь, как какой-нибудь пятиклассник.
* * *
Столярная мастерская располагалась как раз в левом крыле здания, и Карл, спустившись по боковой лестнице на первый этаж, почти сразу же оказался перед нужной дверью. На двери, под табличкой «Столярная мастерская», висел самодельный плакат с надписью «Посторонним вход строго воспрещен». Под надписью шкодливые детские ручки пририсовали черный череп со скрещенными костями.
Был уже седьмой час, и трудовик успел основательно подготовиться.
Широкий верстак, очищенный от стружки и прочего мусора, был тщательно застелен старыми газетами. Ровно посредине этого импровизированного стола возвышалась литровая бутыль с жидкостью, которая была, может, и менее прозрачной, нежели родниковая вода, зато (что было предметом особой гордости трудовика) не имела характерного маслянистого блеска и запаха сивушных масел. У подножия бутыли, на отдельной газетке, имели место полбуханки ржаного хлеба и кольцо краковской колбасы.
В суповой тарелке с выщербленными краями лежали соленые огурцы, наполнявшие мастерскую своим резким и сильным, как удар, запахом. Это были те самые огурцы, которые трудовик получил в качестве гонорара за разрешение некоего гастрономического спора между завхозом и Марией Александровной. Трудовик был человек опытный, в школе работал не первый год и, не колеблясь, присудил победу завхозу. Огурцы, впрочем, того стоили.
Помимо верстака и прочих предметов, обычных для любой столярной мастерской, здесь была и кое-какая мебель, некогда украшавшая кабинеты начальства, а ныне списанная за ненадобностью и как морально устаревшая. Трудовик же питал слабость к деревянной резьбе и хорошему старому лаку и откровенно презирал безликие, штампованные из опилок современные изделия.
В его коллекции имелись два неплохо сохранившихся дубовых резных кресла, принадлежавших еще предшественнице Аделаидиной предшественницы, очень широких и таких тяжелых, что трудовику стоило немалого труда пододвинуть их к верстаку. Зато теперь все действительно было на уровне.
Пока гость осматривался в мастерской, трудовик стоял, опираясь на спинку одного из кресел, нетерпеливо улыбался и делал приглашающие жесты.
– Шнапс? В школе? – удивился Карл, приглядевшись к бутыли.
– Во-первых, это не шнапс, – возразил трудовик, усаживаясь и жестом фокусника доставая из воздуха два граненых стакана, – это самый настоящий самогон, очищенный и отфильтрованный в лучшем виде. Во-вторых, рабочий день уже кончился, и мы находимся не на школьной, а на моей личной территории. А в-третьих, может, ты все-таки сядешь?
Карл пожал плечами и сел. Он ничего не имеет против того, чтобы трудовик занимался личными делами на своей личной территории в свое личное время, сообщил он, но дело в том, что сам он, Карл, не употребляет крепких спиртных напитков. Совсем. К сожалению.
– Что, здоровье не позволяет? – ехидно осведомился трудовик, окинув взглядом спортивную фигуру гостя. – Так ведь и я не употребляю. Почти совсем. Это так, для дегустации.
– Для дегустации? – недоверчиво переспросил профессор.
– Разумеется! – с энтузиазмом подтвердил трудовик, которого сегодня с самого утра мучила жажда. – И только для этого! Вот я сейчас налью, мы продегустируем, и я все тебе объясню. Что ты качаешь головой? Ты зачем сюда приехал? Ты знакомиться с Россией приехал, с ее образовательными и культурными традициями! А это, – он благоговейно и нежно, словно к шее любимой женщины, прикоснулся к бутыли, – есть древний и неотъемлемый элемент всей русской культуры. Еще тысячу лет назад князь Владимир Красно Солнышко говорил, что, мол, веселие Руси есть питие! Сам князь Владимир, понимаешь ты это, гость варяжский?
Про князя Владимира гость, безусловно, понимал.
– Ни одно значительное событие, ни один праздник, ни одна дружеская встреча, – продолжал развивать свою мысль трудовик, – не может обойтись без глотка этого волшебного эликсира, без, не побоюсь этого слова, важнейшего продукта развития цивилизации и технического гения человечества! Который служит укреплению взаимопонимания между людьми различных социальных слоев, рас и национальностей!
Откланявшись, трудовик сел под бурные аплодисменты аудитории. Ну, я и загнул, подумал он, вытирая с чела благородный трудовой пот. Ну ладно, аплодисментов не было; зато гость, ошеломленный его красноречием, поднес-таки стакан к губам и сделал осторожный глоток.
– После первой не закусывают! – остановил профессора трудовик, когда тот, переведя дыхание, потянулся за огурцом. – К тому же я не успел сказать тост!
И меньше чем через минуту трудовик провозгласил:
– Ну, за взаимопонимание!
Чокнулись. Выпили. Налили еще.
– Ну, за дружбу между нашими народами! – продолжил трудовик. Гость снова не посмел отказаться.
