Текст книги "Свинтус грандиозис (СИ)"

Автор книги: Ольга Шлыкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  Когда я рассказала внуку, за что его прадеда посадили на девять лет без права переписки, он вздохнул: «Жесть». А дело было так. Заболела моя младшая сестра Беата, ей было всего шесть месяцев. Мама, которая имела опыт выхаживания младенца, то есть меня, сразу поняла, что это круп. Отец завернул Беату в тулуп, и побежал к фельдшеру. Чтобы сократить себе путь, он бежал огородами, перепрыгивая через заборы. Мама рассказывала, что утром отца арестовали прямо в школе, где он преподавал немецкий язык. На него просто пожаловались в Сельсовет соседи, потому что он ночью затоптал им огороды, чем якобы нанёс немалый вред будущему урожаю. Вычислили отца по следам, которые вели от нашего дома к дому фельдшера. А отец говорил, что в тюрьме, каждую ночь ему снилось, как участковый дядя Иван, открывает дверь класса, и почти шёпотом говорит: «Эдуард Шефер, на выход, с вещами». Не помогло свидетельство фельдшера, что время шло на минуты, и Беатка могла задохнуться, как не помогли и отозванные заявления односельчан. Отца всё равно засудили. «Это потому что он ссыльный», говорил маме участковый, «Они все на особом режиме. Им только помирать можно без разрешения. И хотя усатый сам уже умер, режим не особо-то поменялся». Мне было всего пять лет, и я ничего такого не помню. Я просто знаю, что мы вдруг остались одни – я, мама и Беатка.

  История нашей семьи типична для того времени. Через три года после окончания войны, моих родителей – выпускников педагогического института, отправили по комсомольской путёвке работать в далёкое сибирское село. Но комсомольская путёвка была только у мамы. Отец никогда не был комсомольцем, потому что, как говорят теперь, был этническим немцем. Раньше это называлось по-другому – депортированные граждане. В нашем селе депортированных немцев звали просто – ссыльные. И то самое далёкое сибирское село было местом ссылки семьи отца – его родителей, бабушки и четверых детей. Отец был единственным сыном и самым младшим в семье. В августе сорок первого, дав на сборы всего один день, их посадили в Саратове в товарняк, и почти без остановок везли несколько суток до станции Тайга, где, наконец, разрешили выйти из вагонов на перрон. Там же, на перроне, каждой семье выдали предписание о месте проживания до особого распоряжения. Моему отцу было пятнадцать лет, и он прекрасно помнил, как они добирались на это самое новое место жительства – по замерзавшей уже Оби, на палубе проржавевшей баржи лесовоза. Как получили квартиру – две комнаты в доме на три семьи, и прожили там первую голодную зиму. Через два года отцу разрешили поступить в педагогический институт, потому что в школах области не хватало преподавателей иностранных языков. В институте он познакомился с мамой, они поженились, и вместе уехали по распределению. Я родилась через год, Беатка через шесть лет.

  Когда Беата пошла в школу, мама вытащила моё зимнее пальтишко и, стряхнув с него нафталин, велела мне его надеть. Я надела, мама покачала головой и сказала:

  – Поехали в город.

  – Зачем? – Удивилась я.

  – Ну, походим, посмотрим, что на рынке и в комиссионке продают.

  У меня упало сердце. Я поняла, что мама собирается купить мне новое пальто. А я уже второй год просила у неё телогрейку, как у моей подружки Ритки. Ватные штаны с телогрейкой были самой замечательной одеждой для катания с горки. Но мама не соглашалась с моими доводами.

  – Тебе уже двенадцать лет, Эрика, хватит с тебя пацанских нарядов.

  Я надула губы, и в воскресенье попыталась спрятаться на чердаке, чтобы не ехать в город. Но мама меня быстро нашла, и через полчаса мы уже сидели в стареньком грузовичке и ехали на пристань, чтобы на катере добраться до Нарыма. Нарым давно был лишён своего городского статуса, но мама упорно называла это село городом. Теперь я думаю, что она просто скучала по родному Томску, и называла Нарым городом, чтобы отличать его от Парабели, где жили мы. И в Нарыме были магазины, настоящие. Телогрейку можно было купить и в Парабеле, в сельпо, где в то время не особо заботились о поставках одежды местному населению, ведь Нарым был рядом. Поэтому я всю дорогу ворчала на маму, а она меня не слушала.

  И вот мы заходим в магазин уценённых товаров, и мама подходит к длинному, синему, драповому пальто, фасона «мешок». Немного покрутив его в руках, и спросив у продавца, почему его уценили, она быстро рассчитывается, и мы выходим на рыночную площадь.

  – Ты его себе, что ли купила? – Осторожно спрашиваю я.

  – Ну, почему же себе, тебе. – Спокойно отвечает мама и идёт к рядам, где продают семена.

  Я не решаюсь с ней заговорить, пока она выбирает семена, а потом заходит в книжный павильон. Я, молча, иду за ней следом. Мама выкупает свой заказ, и мы переходим в павильон электротоваров, где покупаем новый репродуктор. У нас большая сумка, которую мама сама сшила из мешковины, и на пристань мы несём эту сумку вдвоём. Не тяжело, просто объёмно – в сумке пальто, коробка с репродуктором, мамины книги. Одному нести неудобно. Только на катере, я решаюсь заговорить о своём новом пальто:

  – Если ты купила пальто мне, почему мы его не примерили?

  – Я и так вижу, что оно тебе великовато. Немного ушьём, подогнём рукава, и прекрасно проходишь две, а то и три зимы. – Ответила мама.

  – Значит, на вырост купила? Теперь мне к этому «мешку», только шляпы «горшок» не хватает. – Я отворачиваюсь, и больше с мамой не разговариваю до самого дома.

  А дома мама убирает пальто в шкаф. «Конечно, дело сделано, наступит зима, я буду носить своё старое пальто, а это пусть сама носит». Я сердита, и когда учу уроки – «Смотрю в книгу и вижу фигу». На следующий день я получила двойку по истории, и решила больше не думать об этом несчастном пальто.

  Как это часто бывает в Сибири, зима наступила за одну ночь. Было воскресенье, и мама, глядя в окно на сугробы, рассмеялась и сказала:

  – Ну вот, спокойно примерим тёплые вещи, а то бы пришлось всё делать второпях.

  Тут я с ней согласилась, потому что решила, что ни за что не пойду в школу в новом пальто. Ни смотря, на то, что мама его ушила, и уже на мне подвернула рукава, пальто всё равно выглядело бесформенным и страшным.

  – Я похожа в нём на почтальонку тётю Валю, а она вечно ворчит, что ей выдали мужской бушлат. – Сказала я, глядя в зеркало.

  – Вот уж не правда. – Отозвалась мама. – Твоё пальто однобортное, а тёти Валина куртка двубортная, и на ней форменные металлические пуговицы, а на твоём пальто синие костяные в тон ткани.

  – И это его единственное достоинство – пуговицы в тон ткани. – Проворчала я.

  В понедельник утром, вышагивая рядом с мамой и Беатой, которая была одета в моё старое пальто, я радовалась, что на улице темно, и никто толком меня не видит. Зато когда днём мы вышли с Беатой из школы, меня сразу окружили одноклассники. Никто не сказал про мою обнову ни одного доброго слова. Девчонки смеялись, и обзывали меня чучелом огородным. Потом ребята побежали на спортплощадку, играть в снежки, и я побежала вместе со всеми. Стоит ли говорить, что Беатка увязалась за мной.

  Когда мы добрались до дома, мама уже приготовила ужин и ждала нас. Мы предстали перед ней грязные, как поросята из лужи. Дома было жарко натоплено, и растаявший снег стекал с моего нового пальто тонкими струйками на только что вымытый пол. Мама смотрела на нас, не отрываясь, потом сказала: «Свинтус грандиозис», и зарыла лицо руками. Беатка с криком: «Это всё она, Эрика!», бросилась к маме, уткнулась в её колени и заревела. А я выкрикнув: «Я просила у тебя телогрейку! Был бы дома папа, он бы не позволил тебе одевать меня в это страшное пальто!», скинула у порога это самое страшное пальто, и убежала в комнату.

  После ужина мы все вместе чистили моё новое, и старое, теперь Беаткино пальто. А когда мы их повесили сушиться возле печки, мама тихо сказала: «Был бы дома папа, было бы две зарплаты», и ушла в свою комнату проверять тетради.

  Конечно, деваться мне было некуда, и я проносила это синее пальто всю зиму, и следующую тоже. Пальто мы называли «свинтус грандиозис», и я всё время подтрунивала Беатку, что «свинтус» скоро перейдёт к ней по наследству. Беатрка фыркала, и ничего не отвечала.

  Я собирала в огороде малину, когда увидела, что к дому подошли какие-то люди – мужчина с рюкзаком за плечами, и пожилая женщина в соломенной широкополой шляпе с маленьким чемоданчиком.

  – Ма, к нам кто-то пришёл! – Крикнула я. – И я не знаю этих людей.,

  – Как тебе не стыдно, Эрика! – Сказал мужчина. – Ты не знаешь своих папу и бабушку?

  У меня затряслись руки, я выронила ведёрко с малиной, и упала на колени, не в силах сдвинуться с места. А к калитке уже бежала мама, а Беатка, по своему обыкновению, ревела на крыльце.

  Прошло несколько дней, прежде чем бабушка учинила проверку нашего общего с Беаткой гардероба. Достав «свинтус грандиозис», она встряхнула его и спросила: «А это что такое?» Бабушка была портнихой, и укоризненно поглядев на маму, заявила, что заберёт это безобразие с собой в Томск, и подумает, что с ним можно сделать. Мама только вздохнула, а потом тихо сказала:

  – Ты же знаешь, как я не люблю покупать детям поношенные вещи. А вдруг они принадлежали умершему человеку. А это было новое, пусть и уцененное.

  Папа привёз с собой крупную сумму, заработанных в тюрьме денег, и на следующий день мы поехали в Нарым за покупками. Нас с Беаткой одели с ног до головы, и я на долгие три года забыла про свой «свинтус грандиозис».

  Когда я уезжала в Томск поступать в институт, то не стала брать с собой тёплые вещи. Я планировала ещё вернуться домой, отдохнуть перед началом занятий, если поступлю. А если не поступлю, то само собой, пришлось бы возвращаться. Но после вступительных экзаменов, мне предложили поработать вожатой в пионерском лагере, и я написала родителям, что просто не успею съездить домой, и просила привезти мне тёплые вещи. Отец ответил, что приедет в Томск, сразу после того, как комиссия примет школу после капитального ремонта. Мой дорогой папа, сразу после Нового года, был назначен исполняющим обязанности директора школы, потому что бывший директор скоропостижно скончался за новогодним столом.

  – Больше некого! – Смеялся папа, намекая на свою судимость, которую с него уже сняли. И он был прав, все наши учителя давно были пенсионерами, и никто не захотел взваливать на себя груз директорских обязанностей.

  Я вернулась из лагеря в конце августа, и бабушка сказала, что отец прислал телеграмму, что задерживается. В школе устраняли недоделки, и его присутствие было обязательным. Но он всё равно должен явиться в областной отдел народного образования, не позже середины сентября. Ну, задерживается, так задерживается. Я с головой погрузилась в учёбу и вспомнила, что у меня нет тёплых вещей только тогда, когда утром повалил мокрый снег.

  – Баба, как я поеду в институт? – Я чуть не плакала. А бабушка внимательно на меня посмотрела и улыбнулась.

  – А ну, примерь свой «свинтус грандиозис»!

  – Ба, ты чего. Мало, что оно страшное, ещё и зимнее. – Запротестовала я.

  – А ты не торопись, отказываться.

  Когда бабушка достала маленькое элегантное пальто, я узнала свой «свинтус грандиозис» только по костяным пуговицам.

  – Как ты так смогла? – Спросила я бабушку.

  – Долго думала, а потом распорола, перекроила, убрала тяжеловесный подклад, и сшила лёгкое демисезонное пальто по твоим меркам. – Ответила бабушка.

  Несколько дней непогоды я, не снимая, носила свой «свинтус грандиозис». Однажды в троллейбусе я разговорилась с парнем, тоже студентом, только из политехнического института. Он проводил меня до учебного корпуса, и мы договорились о новой встрече в ближайшее воскресенье. Но он на эту встречу не пришёл. Я расстроилась, потому что парень мне очень понравился. Но делать нечего, не пришёл, значит, не захотел, и я о нём забыла.

  Я заканчивала третий курс. Собираясь на последний экзамен, я прихорашивалась перед зеркалом, когда бабушка позвала меня в свою комнату. Она, сидя в кресле, читала газету.

  – Вот посмотри, Эрика.

  – «Разыскивается девушка Эрика, студентка педагогического института, которая три года назад носила короткое синее пальто с костяными пуговицами» – прочитала я вслух.

  – Я думаю это про тебя. Только интересно, кто может тебя разыскивать? – Спросила бабушка.

  – Баб, не знаю. Здесь указан телефон, вернусь с экзамена, позвоню.

  Трубку долго не брали. Я уже собралась дать отбой, но вдруг услышала знакомый голос.

  – Алло!

  Вместо того чтобы поздороваться и представиться, я сказала:

  – Мне, почему то знаком ваш голос, но я не могу вспомнить, кто вы.

  – Эрика?

  – Да, я Эрика и звоню по объявлению в газете. Это я три года назад носила синее пальто с костяными пуговицами.

  – И вы ещё называли его «свинтус грандиозис»?

  – Совершенно верно. А откуда вы знаете?

  – Я Игорь, который не пришёл к вам на встречу в то самое воскресенье.

  – Почему то самое?

  – Накануне меня сбила машина, я получил тяжёлые травмы и родители увезли меня с собой в Израиль. У них как раз пришли документы для получения гражданства на исторической родине. К сожалению, я не спросил номер вашего телефона, потому что полагал, что пока рано. А теперь я вернулся в Томск, чтобы закончить учёбу и найти вас.

  Мы живём в Америке уже тридцать лет. Родители Игоря умерли, и оставили нам свой дом, и процветающий бизнес. Мои родители в восьмидесятых уехали в Германию, но вскоре перебрались к нам в Луисвилл, штат Кентукки. А моя сестра Беатрис осталась в родном Парабеле. Она работает в историко-краеведческом музее, и никогда не упускает возможности рассказать посетителям две истории. Историю про то, как осудили нашего отца, только за то, что он пытался спасти жизнь своей дочке, и про мой «свинтус грандиозис». И заканчивает она историю про «свинтус» всегда так: «Эрика много лет сопротивлялась судьбе, не желая носить „свинтус грандиозис“. Но однажды, благодаря ему, обрела свою любовь и счастье».