Текст книги "Малинджи (СИ)"

Автор книги: Ольга Рубан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Глава 4

Некоторое время спустя умерла его мать. Она не захотела бросить родные места ради особняка и по-прежнему жила в поселке. А Малинджи уже долгое время наведывался к ней только по дороге к Горе Ти. Иногда он останавливался возле материнской хижины и выгружал ей продукты и кое-что по хозяйству, но чаще лишь притормаживал и подавал сигнал, дескать, «Привет, мать! Пока, мать!». На заднем сидении его черного внедорожника всегда сидели чужие. Черные вуали, черные перчатки, черные шляпы – неизменные атрибуты фальшивой скорби белого человека.

– Почему фальшивой? – смущенно спросил Карл, вспомнив, что совсем недавно поймал себя на мысли, что надо будет прикупить черный костюм и черный зонт. На всякий случай.

– Потому что это, как правило, единственные проявления скорби. Кто скорбит по-настоящему, не задумывается об аксессуарах, – губы Яррана дрогнули в иронической ухмылке, когда он увидел, как забегали и опустились глаза собеседника. Выдержав небольшую паузу, он продолжил:

– Мать его умирала несколько дней и без конца звала своего единственного сына. Он знал об этом, потому что как только стало ясно, что дни ее сочтены, мы отправили в Дарвин мальчишку с запиской. Но Малинджи появился, только когда ее тело уже подготовили к погребению и вынесли из хижины. Поселок загудел, когда он, даже не притормозив возле порога, где уложили обернутое полотном тело, отправился прямиком к пещере. Попрощаться. Не иначе, хотел выведать у матери, где она припрятала свое небольшое золотишко, – решили все. Но те, кто смог разглядеть его, говорили, что это ему уже ни к чему. Мол, выглядел он совсем плохо – осунувшийся, облысевший, с запавшими глазами. Сам ни сегодня-завтра отправится за Реку.

Через несколько дней его машину обнаружили у входа в Пещеру, а сам он пропал.

Никто не ожидал, что такой опытный проводник оступится и сойдет с Тропы, но это произошло. Что ж, не он первый, не он – последний. Никто не горевал о нем, включая, видимо, и его жену. Говаривали, что ее частенько видели в Дарвине в компании какого-то белого молодого хлыща.

Про Малинджи уже стали забывать, когда неожиданно несколько лет спустя его обнаружили у Священной Пещеры

Он был крайне истощен и совершенно невменяем, за несколько лет скитаний превратившись в древнего старика. Мне было около четырнадцати, и я прекрасно помню, как его на волокуше доставили в поселок. Высушенный, как древняя мумия, с длинными седыми космами и весь испещренный старыми шрамами, словно кто-то когда-то резал его ножами. Блеклые, водянистые глаза были совершенно безумны и казались слепыми. Он как-то странно передвигался, словно… ну, не знаю. Словно забыл, как это правильно делать. Речь тоже давалась ему с трудом, будто он позабыл родной язык, и он то и дело начинал лопотать на каком-то неведомом наречии. А вот кровохарканье, которое давно должно было свести его в могилу, осталось лишь в воспоминаниях.

Несколько часов спустя он ненадолго пришел в себя и рассказал, что случайно сошел с тропы, бесконечно долго скитался в пустоте, и только по счастливой случайности вышел на Побережье. По его словам, другого пути, кроме как попробовать пересечь Реку, у него не было, ибо он понимал, что вдоль берега может бродить тысячелетиями и так и не наткнуться на Тропу. Что было по ту сторону, он ничего не помнил. Или, скорее, не захотел рассказать, но, очнувшись в хижине матери, он понял, что из-за Реки вернулся с немыслимым знанием – как не только общаться с усопшими, но и приводить их назад. Чтобы они… продолжали жить!

…

Карл подался вперед и внимательно вгляделся в лицо коллеги. Вот оно! Но не шутит ли он? Лицо Яррана было спокойно и серьезно. Лукавый огонек, который обычно мерцал под его кустистыми бровями, потух. Да и какие могут быть шутки, когда он, Карл, собственными глазами видел старые шрамы от аутопсии на теле только что умершего старика?!

…

– Малинджи охотно поделился своим открытием. Люди пришли в ужас и созвали совет старейшин племен Северной территории, который выслушал Малинджи и постановил немедленно изгнать безумца. Ведь надругательство над покойниками, к которому сводилась суть ритуала, было меньшим из зол. Речь шла о надругательстве над Мирозданием!

Малинджи и не думал сопротивляться. Выговорившись, он окончательно впал в маразм, и больше от него не услышали ни единого понятного слова. Ко всеобщему удивлению, за ним приехала Лару – его жена – погрузила пускающего слюни старика в автомобиль, за рулем которого восседал тот самый молодой субъект с нагловатой физиономией, и долгое время Малинджи никто не видел.

Но на этот раз о нем не забыли. Его возвращение стало притчей во языцех и основой для многих сказок и легенд. Времена года сменили друг друга, и внезапно поселок облетела невероятная новость. Одна из селянок отправилась попрощаться с мужем и по возвращении рассказала, что семейство Малинджи вовсе не вернулось назад в Дарвин, как все были уверены, а уже заканчивает большую стройку в миле к западу от Пещеры. По ее словам, дом все еще был в лесах, но обещал получиться огромным и затейливым, имелся даже котлован под бассейн и легкий фундамент под какой-то непонятный длинный пристрой со стороны задней стены – скорее всего, под конюшню. А по всему периметру поместья расположился палаточный лагерь, в котором живут белые. Нет, самого Малинджи она не видела. А вскоре и вовсе ничего не будет видно, так как вся территория со дня на день обрастет высоким кирпичным забором.

Многие ходили в джунгли – посмотреть на новый дом Малинджи. И я в их числе. Забор уже стоял в полный рост, и нам, мальчишкам, приходилось забираться на деревья, чтобы попытаться что-то разглядеть сверху сквозь густые кроны.

Впрочем, увидели мы все равно достаточно, чтобы потом не одну неделю пользоваться бешеным успехом у сгорающих от любопытства соплеменников. Помимо невероятно вычурного дома с башенками, колоннадами, фигурными балкончиками и флигельками, в глаза бросался огромный бассейн под прозрачным пластиковым навесом. А то, что изначально приняли за конюшню, оказалось чем-то вроде постоялого двора или мотеля. Знаешь, эти длинные домики в два этажа с отдельными входами? Огромная территория возле «мотеля» была густо заставлена автомобилями. Поначалу все решили, что жена Малинджи решила заняться туристическим бизнесом. Вот только, не смотря на полчища дорогих автомобилей, говорящих о том, что «мотель» забит под завязку, никакого движения в поместье не наблюдалось. Ни шумных компаний, ни музыки, ни смеха, ни гомонящих детей. Тишина. Один только раз мы заметили движение. Дверка одного из гостевых домиков открылась, и двое мужчин вынесли что-то длинное, завернутое в брезент. Разглядеть, что это, не получилось, потому что они тут же скрылись на заднем дворе, но робкая версия, что это какое-нибудь снаряжение для активного туризма, была отметена как несостоятельная. И дело было даже не в нем. Дело было в самом Малинджи и его истории.

Старейшины Северной территории снова созвали совет и, заслушав все сплетни, слухи, домыслы и «показания очевидцев», помрачнели и решили оставить соглядатаев у Пещеры. После суток слежки из пяти мужчин в поселок вернулся только один. Бледный и потрясенный. Он быстро собрал семью и пожитки и ушел в глубь Территории, не дав никаких объяснений. Все, что он него добились – это горестную жалобу, что «теперь наш Кайонгуни – проклят, надо держаться подальше».

Старейшины снова отправились осаждать крепость Малинджи. Впрочем, на этот раз хозяева даже не потрудились открыть ворота, чтобы их выпроводить.

Всем стало ясно, что не важно, безумец Малинджи или про́клятый, но у него получилось. Он возвращает покойников в этот мир. И снова зарабатывает на этом деньги. Старейшины предостерегли население, запретив обращаться к нему, как бы это ни было нужно. И Люди пообещали. Но легко давать обещания, когда беда обходит твой дом стороной…

…

Ярран снова надолго замолчал, нянча опустевшую кружку. Карл жестом показал официанту заменить.

– Так вышло, что через пару лет мне довелось повидать Малинджи, – губы бушмена задрожали, кадык запрыгал. Сначала Карлу показалось, что он едва сдерживает слезы, но, как оказалось, тот боролся с тошнотой. Выдавив «извини», он выскочил из-за стола и надолго скрылся в туалете, а когда вернулся, лицо его покрывали бисеринки то ли воды, то ли пота, глаза налились кровью. Он выпил рома и в несколько глотков осушил очередную кружку пива.

…

– Айюри была моей младшей сестрой, – сказал он, – Ей едва минуло двенадцать, когда случилось несчастье. Наступила на сколопендру. Укус сколопендры опасен разве что для младенцев, но у Айюри, видать, началась аллергическая реакция. То есть, это теперь, спустя почти сорок лет, я могу это предположить. А тогда мы с матерью глядели на нее и не могли поверить собственным глазам. Нога у нее начала стремительно разлагаться. Менее, чем через час после укуса, когда меняли повязку, мы уже могли видеть кость, облепленную жидким мясом и сукровицей. Кричала она, не переставая. Я как мог быстро соорудил волокушу, чтобы тащить ее в Дарвин – к врачу, но внезапно горло ее отекло, она начала задыхаться и… умерла. Мать чуть с ума не сошла. Я боялся, она отправится следом за дочерью, но, посидев над ее телом, она взяла его на руки и решительно двинулась в джунгли. К Малинджи. Я не смог заставить себя сказать хоть что-то против. Любые слова казались малодушным проявлением трусости, поэтому я поплелся следом.

Вспоминая неудавшийся визит старейшин, я надеялся, что Лару не пустит и нас. Конечно же, она точит зуб на все население Северной территории за изгнание ее мужа, и мы уйдем не солона хлебавши. Так я успокаивал себя, пока мы по очереди несли Айюри. Но выйдя к поместью, мы увидели распахнутые настежь ворота. Наверное, она засекла наше приближение из окна и увидела, что мы идем… не с пустыми руками. Несмотря на свое горе, я не мог не заметить, как изменилась Лару. Она ведь была когда-то нашей… поселковой. А теперь ее некогда чернявая голова пожелтела и красовалась модной укладкой, руки, шея и уши были увешаны украшениями, невзрачная фигура раздобрела и налилась объемами, а во рту едва умещался частокол золотых зубов.

Мать, совершенно раздавленная горем, молчала, и я взял на себя роль просителя.

– Помоги! – шепнул я.

Лару оценивающе оглядела наш убогий вид, и я уже приготовился к отказу, но она вдруг усмехнулась, кивнула и пропустила нас во двор.

– Вдвоем нельзя. Решайте, кто пойдет к нему, – сказала она, – Вам повезло, что у нас сегодня тихо. Что принесли с собой?.

Я покосился на тело сестры, которое мать прижимала к груди. Что значит, что…?

– Деньги? Золото? Мех? Что у вас? – раздраженно вопрошала женщина.

– Мы… ничего с собой не взяли, – пролепетал я, заикаясь, – Мы не знали, что нужно платить…

Конечно, я с самого начала об этом знал. Семья Малинджи ничего не делала просто так, но в этот скорбный час ни матери, ни мне не пришло в голову позаботиться об оплате. Лару некоторое время размышляла, гоняя по рту жевательную резинку, потом махнула рукой.

– Ладно, поможем землякам бесплатно. Что с вас взять, а Малинджи не может долго оставаться без…, – она умолкла и закрыла за нашими спинами ворота, задвинув тяжелый засов, – Малец, возьми девчонку. Твоя старуха едва держится на ногах.

Я забрал у матери тело сестры и двинулся со своей ношей вслед колыхающимся под шелковым сарафаном телесами.

Проходя мимо бассейна, я заметил обнаженного мускулистого мужика на лежаке под зонтиком. Без тени смущения тот отсалютовал Лару бокалом шампанского и послал воздушный поцелуй. Женщина в ответ хрипло расхохоталась, а потом крикнула с напускной строгостью: «Подними свой зад и займись постоялицей. Она у ворот.... Только трусы надень!».

Я стыдливо опустил глаза и постарался смотреть строго под ноги, но это плохо получалось. Взгляд мой то и дело поднимался и выхватывал невероятные картины. Поместье было не просто шикарным. Это была королевская роскошь. Причудливой формы балконы и башенки, увитые вьющимися растениями колоннады и беседки, пышные цветники и мощеные тротуарной плиткой дорожки… Увидев огромную – высотой почти с дом – мраморную статую, я невольно остановился и разинул рот. В пышногрудой обнаженной фигуре, одетой во что-то вроде греческого хитона, я без труда признал Лару, хоть и отметил, что сумасшедший скульптор тщательно откорректировал некоторые излишние выпуклости, присущие оригиналу. Лару во плоти ждала меня на углу особняка и, видя мое изумление, усмехалась.

Я поудобнее перехватил тельце сестры и уставился на ромбики дорожки. Снова я поднял глаза, только когда мы завернули на задний двор. Там-то я и увидел Малинджи, и вид его потряс меня гораздо сильнее, чем все, увиденное до этого.

Он сидел на единственном не благоустроенном клочке земли, скрестив по-турецки ноги. Он бы гол и грязен, и я с отвращением заметил, что и бедра его, и жухлая травка под ними испачканы дерьмом, а все тело искусано насекомыми. Над его головой было сооружено что-то вроде жалкого навеса из веток и травы, который даже в мечтах не смог бы удержать дождь. Может быть, это было лишь мое воображение, но мне показалось, что его сморщенные, дряблые плечи и косматая седая голова уже начали обрастать зеленоватой плесенью.

На коленях Малинджи держал щербатый деревянный горшок, в котором он без устали что-то давил и помешивал. Вокруг густым роем вились мухи. Еще издали я уловил смрадные миазмы и замедлил шаг. Но Лару, топающая теперь позади, небрежным толчком придала мне ускорение. Белесые глаза были явно слепы, но, казалось, все равно следили за нашим приближением, а рот, полный сточенных черных зубов, скалился. Каким-то образом он знал, что я несу мертвую Айюри и… радовался этому.

Когда мы приблизились, одну руку он протянул ко мне в требовательном жесте, а другой продолжил тошнотворное помешивание.

Увидев, что я начал отступать назад, крепче прижимая к себе сестру, Лару сказала с неожиданной мягкостью:

«Не бойся. Отдай ему. Ты ведь за этим пришел. Обратно вы вернетесь все вместе. Уже многие вернулись».

Я видел, что у Малинджи на губах выступила пена, как у бешеного пса. Все мое существо кричало, что надо бежать без оглядки. Еще не поздно. Можно сводить маму к Реке, чтобы она облегчила скорбь прощанием, а потом вернуться в поселок и подготовить тело к погребению… Но что, если действительно есть шанс вернуться всем вместе?! В поселке не знали о нашей беде. Мы просто ушли в лес собирать плоды, а потом вернулись. Если старик поможет, то никто и не узнает, что мы нарушили запрет, а если нет… что ж, на нет и суда нет.

Я бережно положил тело сестры на его колени и в ужасе застыл, когда Малинджи тут же принялся вертеть ее так и сяк, как тряпичную куклу, пристраивая поудобнее. Очень уж это походило на то, как паук заматывает в кокон свою жертву, прежде чем приступить к трапезе. Я зажмурился, увидев, как жирная скользкая капля слюны упала с его губ на лицо малышки, но спасительная красноватая мгла продлилась всего несколько секунд. Послышался чудовищный хруст, и мои веки взлетели вверх. Малинжди в два счета отгрыз Айюри оба указательных пальца. Правый он с влажным хлюпаньем сплюнул в чугунок, а левый обгладывал долго и со смаком, пока не вытащил изо рта блестящий от слюны розоватый кусочек кости.

– Шибули, – проскрипел он на непонятном языке, разглядывая белесыми глазами косточку, – карам’ю, шибули!

Зажав рот обеими руками, я перевел взгляд на Лару, которая стояла, прислонившись массивным крупом к стволу дерева, и со скучающим видом курила сигарету. Сладкий, мятный дымок добавлял чудовищной какофонии к окружающему нас смраду и ужасу.

– Он говорит, что «маленькая», – перевела она, перехватив мой обезумевший взгляд, – но у него «бывали и меньше».

Я плохо помню, что было дальше. Я еще стоял, когда Малинджи отхлебнул из своего горшка и, приподняв Айюри за плечи, оттянул ей грязным пальцем нижнюю челюсть. Меня начало безудержно рвать, когда жирное бурое содержимое стало перетекать изо рта старика в приоткрытые губы моей мертвой сестры. Потом в глазах потемнело, и я оказался на земле. Перед моим меркнущим взором внезапно появились загорелые мускулистые икры, и послышался деловитый голос Лару: «Уведи его. Эй, слышишь, малец? Отдохни. Это займет какое-то время. Я тебя позову».

Ярран вскинул на Карла глаза и тут же опустил их. Кружку с пивом он сжимал так крепко, что Карл боялся, что она вот-вот лопнет. Закуски, за исключением, блюда с креветками, из которой бушмен в самом начале выловил одну, стояли нетронутыми. Если бы Карл знал заранее, о чем пойдет речь, то ограничился бы выпивкой. Невольно в его воображении возникла картина – распростертая на коленях безумного старика Хелена, и сморщенные губы, приоткрывающиеся над ее отпавшей челюстью. Он вытащил из мятой пачки две сигареты и одну протянул Яррану. К его облегчению, тот принял ее, отпустив кружку. Выколотые осколками глаза Карлу пока не грозили. А Ярран, прикурив, продолжил.

Глава 5

– Какое бы черное дело ни вершил Малинджи с телом сестры, занят он им был до самого заката. Весь день мы с матерью провели в крошечной комнате мотеля, не решаясь выглянуть даже в окно. В комнате стояли две кровати, застеленные белыми простынями, но мы, боясь их испачкать, примостились в обнимку на полу у стены. Наплакавшись, мы задремали, а проснулись, когда в окошко уже лился оранжевый закат. На пороге стояла Лару.

– Все готово, – сказала она, – ступай в Кайонгуни и приведи девчонку. Женщина пусть ждет снаружи, здесь вам не ночлежка.

Мы вышли за ворота. Там Лару передала мне небольшую эмалированную кастрюльку с малиновым цветочком на боку, накрытую крышкой, и странного вида квадратный колокольчик, вытесанный из дерева. Вместо язычка внутри его болталась уже подсохшая розоватая косточка, закрепленная на клочок проволоки. Меня снова скрутило, но в желудке было пусто, и на землю выплеснулось только небольшое количество желчи. Мать завыла и, пошатываясь, побрела прочь по тропинке. Мне показалось, она только теперь осознала, какое нечестивое дело мы затеяли, но отступать было поздно.

Когда она скрылась, Лару объяснила, что нужно делать. Я приготовился запомнить какой-нибудь сложный ритуал, быть может, выучить заклинание на неизвестном языке (вроде того, на котором теперь изъяснялся Малинджи), но все оказалось очень просто, я бы даже сказал – обыденно. Всего-то нужно было перенести Айюри через Порог и оставить на Тропе, а самому дойти до Реки, вылить содержимое кастрюльки в ее воды и идти обратно, звоня в колокол. Если верить Лару, вслед за мной обратно порог переступит и сестра.

– Девчонке надо будет дать несколько дней отдыха. Лучше схоронитесь на это время в джунглях. За раны не переживайте, они заживут сами, а вот…, – Лару замялась и отвела глаза, – Cловом, не ждите, что она станет совсем прежней.

Не прощаясь, она скрылась за воротами. Последовал скрежет задвигаемого засова. Я почувствовал себя страшно одиноким, измотанным и напуганным в гнетущей тишине оранжевого заката. С сомнением я поболтал в воздухе жутким колокольчиком. Послышался отвратительный глухой стук. Чувствуя, что еще несколько секунд промедления, и я, бросив все у ворот, с воплями побегу догонять маму, я двинулся к Пещере.

Тело Айюри лежало у входа. Некоторое время я тупо глядел на то, что осталось от моей сестры. Она была совершенно голой и такой грязной, словно ее окунали в дерьмо. Голова была небрежно выбрита, а на самой макушке зияла страшная рана, словно ей вбивали в темечко кол. Солнце почти ушло, но я был этому только рад. Бог весть, какие еще следы надругательств могли мне открыться при ярком свете! Впрочем, я уже потерял способность что-либо чувствовать. Единственное, что меня занимало – это как попасть на ту сторону с сестрой, кастрюлей и колоколом в руках, если и в одиночку к порогу приходилось с трудом протискиваться по длинным узким расщелинам.

Кое-как пристроив на животе сестры мерзкие атрибуты, я поднял ее на руки, вошел в Священную Пещеру и совершенно не узнал ее. Первое, что я почувствовал – это невыносимый смрад. Он был почти что осязаемый, словно я окунулся в бассейн, наполненный гнилой кровью. Мысленно поблагодарив богов, что в желудке у меня пусто, я покрепче прижал к себе сестру и подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Оказалось, что весь пол пещеры завален колокольчиками – такими же, как у меня, и разными емкостями с присохшими к стенкам остатками чего-то бурого, мерзкого и зловонного. Содержимое моей кастрюли тут же стало навязчиво липнуть к воображению. Хотелось немедленно от нее избавиться. Но именно в тот момент я, наконец, поверил, что что-то получится. Что я не первый, и до меня тут побывало уже достаточно безумцев. Они приходили сюда со своей ношей по одному, а возвращались уже вдвоем, побросав тут же использованную тошнотворную атрибутику – священной эта пещера была, увы, далеко не для всех.

Добравшись по узким переходам до Порога, я сделал еще два открытия: проход здорово расширился с тех пор, как я был тут в последний раз. И это, хоть и очень тревожное явление, несколько меня успокоило, потому что я видел, что без труда пройду вместе с сестрой. А второе… помимо знакомого туманного свечения через проем с той стороны… дул ветер.

Он меня озадачил и напугал, потому что на той стороне никогда не бывало… как это сказать… погодных условий. Место там совершенно… статичное. В любое время года, дня или ночи приди туда и застанешь все тот же тихий туман, и рассеянный свет, идущий словно разом отовсюду. А в тот раз я чувствовал, как ветер сушит капли пота на моем лбу и треплет волосы на висках. Но я все равно шагнул за Порог и, положив сестру у основания Тропы, взял котелок, колокол и отправился к Реке. Туман, который прежде укрывал Кайонгуни ровным покрывалом, похожим на жидкую сметану, теперь собирался в клочья, которые плавали, подобно пенкам на кипяченом молоке. Ветер дул не переставая, а из пространства за пределами тропы постоянно раздавались какие-то звуки. Иногда казалось, что кто-то смеется, иногда слышались шорохи и всхлипы. Это было похоже на скрытый за туманом, полный народу кинозал за несколько минут до начала фильма. В то время, как раньше этот зал был совершенно пуст.

У Реки я помедлил и прежде, чем вылить содержимое кастрюли, позвал сестру. Через мгновение она явилась и говорила со мной. Спрашивала, где мама, просила позаботиться о ее ручной игуане, а игрушки и «драгоценности» подарить ее подружке. Я чувствовал, что ей хорошо, что все, что происходит с ней сейчас – пусть и преждевременно, но правильно, а то, что затеял я – нет. Я спросил ее, помнит ли она, как ее укусила сколопендра. Она на мгновенье умолкла, а потом ответила, что это было «пребольно», и она рада, что все позади. Я собирался спросить, хочет ли она вернуться, но прикусил язык. Я боялся, что она ответит «нет», а я уже твердо решил идти до конца. Где-то там в ночных джунглях нас ждала мать, и я не мог позволить себе вернуться одному.

Прощаться я не стал. Снял крышку с кастрюльки и, отвернувшись, чтобы не видеть гнусное содержимое, вылил его в Реку. Мне показалось, что Айюри вскрикнула, как от боли, но, скорее всего, это было лишь мое воображение. Сунув кастрюлю за пазуху, я двинулся в обратный путь, размахивая колоколом. К моему удивлению, звук был совсем не тот, что у ворот Малинджи – своим звоном он заглушал шепот и бубнеж, раздававшийся со всех сторон. Я хотел оглянуться, чтобы убедиться, что Айюри идет следом, но не знал, разрешено ли это, а потому просто шел, глядя себе под ноги и считая шаги. Когда-то, чтобы дойти до Реки мне требовалось сделать четыре тысячи двести пятьдесят шагов, а в этот раз я насчитал шагов на пятьдесят меньше. Словно расстояние сократилось. А может, думал я тогда, мой шаг с возрастом увеличился. Переступив порог я, наконец, обернулся и вгляделся в тело сестры, по-прежнему лежащее на Тропе. Внезапно она зашевелилась и села. Попробовала прикрыть изуродованными руками свое голое грязное тело и закричала. В этом крике было столько боли и отчаянья…. Я пытался звать ее, но она меня не слышала. А когда она поднялась на ноги и пустилась бежать прочь по Тропе, я вспомнил про колокол и снова начал отчаянно в него звонить. Звук снова стал глухим и едва слышным, но Айюри отозвалась на него и вернулась. Поникшая, обреченная.

Перешагнув порог, она ни с того, ни с сего запнулась и упала. И осталась лежать, тяжело дыша, уткнувшись лицом во все эти зловонные чугунки, котелки и колокольчики. Одновременно с этим я почувствовал толчок, словно пол пещеры скакнул у меня под ногами, а следом, из каменных недр раздался приглушенный скрежет, словно гора Ти шевельнулась.

В испуге я застыл и долго стоял, едва дыша, готовый к тому, что свод пещеры вот-вот обрушится на мою проклятую голову, но вскоре все стихло.

Когда я, наконец, отлепился от стены и подошел к Айюри, надежды во мне уже не осталось. Каким-то древним чутьем, которое за пределами нашего обычного человеческого сознания, я уже понимал, что сотворил с моей сестрой нечто такое, что покалечило ее гораздо чудовищнее и непоправимее, чем жалкая сколопендра или безумец Малинджи. Они всего лишь изуродовали ее тело, я же изуродовал ее истинное тело.

Я боязливо перевернул ее на спину. В полумраке ее глаза поблескивали пустым бутылочным стеклом. Какое-то мгновенье я боролся с желанием затащить ее обратно в Кайонгуни. Можно было бы положить ее рядом с тропой, и никто и никогда бы ее не нашел. Это был детский порыв – спрятать сломанную вещь, чтобы не получить (или хотя бы отсрочить) нагоняй. Будь я лет на пять моложе, я бы, наверное, так и поступил. Но мне было уже почти шестнадцать, а Айюри не была сломанной вещью. Она все еще была моей маленькой сестрой, поэтому я стянул с себя футболку и надел на ее грязное голое тело.

«Эй!», – позвал я, – «Ты меня слышишь?».

Она кивнула.

«Пойдем, там мама ждет», – прошептал я и помог ей подняться. Первый шаг она сделала с трудом и чуть не упала. Сначала я решил, что она наколола ногу о валявшийся в пещере мусор, но хромота ее сохранилась и по сей день. На ту ногу, которой она переступила порог Кайонгуни.

Выйдя под звезды, у меня тут же закружилась голова от хлынувшего в легкие свежего ночного воздуха. Там же под звездами я получше вгляделся в перепачканное застывшее лицо Айюри. Ее глаза уже не казались стекляшками, в них была растерянность и сосредоточенность, словно она пыталась сообразить, как это – снова жить.

…

– Что ты имеешь в виду? – нахмурился Карл, – хочешь сказать, что она повредилась рассудком?

– О нет! Рассудок тут не при чем. Это больше походит на замешательство человека, которому во что бы то ни стало надо придумать, как, например, поехать на машине без колес или руля, или расчесать волосы без рук. Сделать что-то простое, но не имея при этом основных, базовых ресурсов. То, что происходит с ними по возвращении – разрывает их истинное тело. Они не возвращаются полностью. То, что возвращается в тело, имеет разум и память, но не имеет того, что вы, европейцы, называете душой, сутью, тем, что делает человека не просто куском мяса с костями, а… чувствующей индивидуальностью. Истинное тело, как и физическое – неделимы. Я не знаю, что происходит с той половинкой, которая не переступила порог, но… наблюдения подсказывают, что они не могут перейти Реку и остаются на этом берегу. Навеки. Именно их я слышал в тот раз, и с каждым днем их становится все больше.

– Блуждающие души, – задумчиво прошептал Карл, представив сонмы ущербных духов, лишенных разума и памяти, слоняющихся в тумане.

Ярран сделал неопределенный жест рукой, говорящий «что-то вроде этого» и, выдержав небольшую паузу, продолжил.

…

«Айюри, ты… узнаешь меня?», – спросил я, готовый услышать отрицательный ответ, или вовсе не услышать его. Но она вгляделась в мое лицо и медленно, словно вспоминая что-то, что было давным-давно, неуверенно произнесла: «Яр-ран?».

Из глаз у меня брызнули слезы облегчения, я прижал ее вялое тельце к себе и аккуратно погладил по голове, стараясь не задеть страшную рану. Хотелось поскорее уйти прочь от зловонной пещеры, но я не мог просто так выбросить в общую кучу свои кастрюлю и колокол. Пещера, пусть и оскверненная, все равно оставалась для меня священным местом. Поэтому я потратил некоторое время на то, чтобы найти свободный от корней деревьев участок земли, раскопал довольно глубокую яму и зарыл мерзость. Потом, видя, что Айюри сама идти не может, снова взял ее на руки и быстро пошел прочь. Надежда возвращалась ко мне вместе с теплом моей сестренки. Еще совсем свежи были воспоминания, как я нес ее к Малинджи, чувствуя, как с каждой секундой она становится все холоднее. А тут все шло в обратном порядке. Ее еще совсем недавно твердое и стылое тело наливалось теплом и мягкостью. Кроме того, она говорила, и она меня помнила! Что еще нужно? С остальным мы справимся.

Поравнявшись с воротами Малинджи, я остановился в нерешительности. Хотелось постучаться и передать ему свою благодарность, но что-то останавливало. Может быть, воспоминания о том, как пена выступила у него на губах при виде мертвой Айюри, а может, о том, как он стал крутить ее тело на своих худых, испачканных говном бедрах, словно паук… Что бы он с ней ни делал весь этот день, это не было одолжением или услугой. Он делал это, потому что ему это было необходимо, и потому, что это доставляло ему удовольствие! Все остальное – дом, гостиница, бассейн, высокий забор – все это было нужно не ему. Если бы не Лару, он прекрасно обошелся даже без гнилого навеса и принимал бы всех желающих, не взымая никакой мзды… В тот момент я впервые задумался, а что именно за дар получил Малинджи на противоположном берегу Реки и с какой целью?

…

Ярран снова замолчал. Закончив самую тяжелую часть своего рассказа, он, наконец, почувствовал голод и стал жадно хватать с подносов давно остывшие закуски.

– Знаешь…, – Карл помедлил, формулируя мысль, – Сколько раз я ловил себя на том, что сравниваю твой рассказ со старыми европейскими легендами. Река смерти Стикс, Харон, перевозящий через нее души в Загробный мир Аида… А последняя часть один в один повторяет легенду про Орфея и… забыл как звали девушку. Орфей спустился в царство Аида и упросил его отпустить девушку обратно в мир живых. Аид разрешил, но строго-настрого наказал ему не оборачиваться, пока они не пересекут некий рубеж. Орфей же в какой-то момент не выдержал, оглянулся и потерял ее уже навеки.