Текст книги "Осязание"
Автор книги: Ольга Пустошинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Огородик небольшой, но они старались с максимальной пользой использовать каждый клочок земли – хватало и ягод, и овощей, и фруктов.
– Яблок должно быть много в этом году, – сказал отец, уничтожая сорняки под яблоней, – если червяк не пожрёт и ветер не собьёт.
Они рыхлили землю и поливали картошку до полудня, а потом зашли в дом, не выдержав палящего солнца. Резко континентальный климат у них на Урале: зима суровая, лето сухое и жаркое.
На кухне тихо бормотал радиоприёмник, вдруг отец насторожился и прибавил звук.
– Что-то важное передают, надо послушать.
– Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление…
– Заявление опять… цены, что ли, вырастут? – проворчала мама.
– Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города… – раздавался из приёмника голос Молотова.
Они молча смотрели друг на друга, потрясённые новостью.
– …эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии…
– Война? Паш, это что, война? – Мать стала бледной как полотно.
– Война, чтоб её! – выругался отец и добавил:
– У этого сукина сына не хватило мужества самому сказать народу! Я сейчас вернусь, схожу кое-куда… – Он нахлобучил кепку и вышел за дверь.
– Что же теперь будет? – растерянно спрашивала мать.
Скрипнув, открылась незапертая дверца буфета, показывая нутро с плотными рядами мешочков и кульков.
Мама посмотрела на них странным взглядом, будто впервые увидела, перевела глаза на скорчившуюся на стуле Нину.
– Ты что, догадывалась?
– Догадывалась…
– А почему нам не сказала?
Янина потёрла лоб:
– Зачем? Чтобы прибавить вам год страхов и переживаний? Не надо… это я несу свой крест.
Мама села на низкую скамейку и стала перебирать мешочки, развязывая каждый и заглядывая внутрь.
– Гречка… пшено… горох… хватит на какое-то время. – И вдруг заплакала:
– Ох, бедная Лиля, как же она теперь с дитём-то?
Если позже у Нины и мелькала мысль пойти на фронт, то достаточно было вспомнить плачущую мать среди раскрытых мешочков с крупами. Нельзя оставлять без поддержки пожилых родителей, беспомощную сестру с младенцем и мальчишку-подростка.
***
Война набирала обороты, как катящаяся с горы машина без тормозов. Уже на другой день стали разносить повестки с приказом явиться на сборный пункт. Как голосили соседки, провожая своих мужей, какой вой стоял на улице! И Нина поняла, что у страшного нет отсрочки, оно началось сразу же, вместе с войной.
Через несколько дней населению было велено сдать все имеющиеся приёмники на хранение в органы связи, а проще говоря, в почтовые отделения. «Обязать всех без исключения граждан, проживающих на территории СССР и имеющих радиоприемники (ламповые, детекторные и радиолы), в пятидневный срок сдать их органам связи по месту жительства. Обязательной сдаче подлежат также радиопередающие устройства всех типов», – говорилось в постановлении. Объясняли тем, что ими могут воспользоваться враги для передачи данных противнику.
Отец, вздыхая, снял с полки приёмник и отнёс на почту, купив взамен на рынке чёрную радиотарелку.
Очень тревожила Лиля. Услышав об объявлении войны, она долго плакала, потом погрузилась в меланхолию и апатию. В ночь у сестры начались роды, и к утру появилась на свет здоровая крупная девочка.
Нина с матерью встречали их из роддома. Лиля скользнула равнодушным взглядом, отдала матери ребёнка в одеяльце и молча направилась к выходу. Так и шли.
Квартира Николая в бараке по меркам Ромска считалась неплохой: две комнаты, большая общая кухня с водопроводом, ванна с титаном. У них в городе были бараки и без удобств – Лиле в какой-то мере повезло.
Дома она легла на постель и отвернулась к стене, поджав ноги, была видна только круглая спина, обтянутая блузкой, и растрёпанные волосы. Малышка у Янины на руках захныкала, стала вертеть головой, ловя губками край пелёнки.
– Лиля, пора кормить.
Та не пошевелилась и не проявила ни малейшего желания взять дочку на руки.
– Как ты её назвала?
– Никак, – глухо ответила сестра.
– Значит, Людочка, – после молчания сказала Нина. – Лиля, мне пора возвращаться на работу, я отпросилась на два часа. Ребёнок голодный, он ни в чём не виноват.
– Я её не хотела.
– Поздно об этом говорить, корми.
Сестра вздохнула, тяжело села на кровати. Расстегнула пуговицы блузки, взяла у Янины дочку и дала ей грудь. Долго смотрела в маленькое личико девочки, как она, покраснев, усердно сосала…
– Бедняжка моя… – Глаза у Лили увлажнились, она часто-часто заморгала. Лёгкие, приносящие облегчение и очищающие душу слёзы, потекли по щекам.
Нина кивнула матери, подхватила сумочку и тихо вышла из комнаты.
5
С пятого сентября в Ромске ввели промтоварные и продуктовые карточки на хлеб, крупы, масло, сахар и другие продукты. К открытию магазинов выстраивались длинные молчаливые очереди. Продовольствия городу не хватало.
Они с матерью ещё успели в июле купить сахар и сделать мочёную смородину, укладывая сверху ягод душистые листочки. Тяжёленькие банки отец спустил в погреб. Насушили вишню и яблоки, посолили в бочонках огурцы. Год-полтора можно не бояться голода.
Жизнь их маленького города круто изменилась с началом войны. Из Украины и центральных областей стали прибывать эвакуированные заводы и предприятия. Приезжали рабочие с семьями, которых надо было срочно куда-то заселять. Городские власти распорядились в сжатые сроки возвести бараки в посёлках, а также «уплотнить» местных жителей.
Однажды мама рассказала новость, что выселили жильцов из дома по улице Шевченко, помещение которого понадобилось для детского сада.
– А куда выселили? – спросила Янина. Ей был знаком этот небольшой одноэтажный дом на пять или шесть квартир, он находился недалеко от горы.
– Других уплотняют, кто в казённых квартирах живёт. Если две комнаты, к примеру, то одну просят освободить, – объяснила мама. – Нас-то не уплотнят, этот дом мы с отцом сами купили, он не казённый. Попросить, правда, могут.
Они дождались отца и сели ужинать. Мама разлила по тарелкам вермишелевый суп из того сухого бульона, который повезло купить Янине.
– Вова сегодня приходил, – сказала мама, нарезая хлеб, – дала ему бутылку молока и кулёк гороха.
– Николаю повестку не прислали? – поднял глаза отец.
– Если б прислали, я бы с порога сообщила. Он надеется, что не заберут. Кто-то сказал, если с грудным ребёнком семья, то отсрочку дают… Эх, милый, если разбираться у кого ребёнки, так воевать некому будет.
– Я завтра проведаю её, давно не видела, – пообещала Нина.
***
На столе лежал целый ворох плакатов, принесённых заведующей. На днях она, зачитывая по бумажке указ, сказала на собрании, что работы у них прибавится: надо заниматься с населением, проводить политинформации, неграмотным читать газеты, доносить до людей фронтовые сводки, помогать в получении знаний противовоздушной и противохимической обороны… И особое внимание уделить оформлению библиотеки, развесив антифашистские агитки.
– Какая противная рожа, – сморщила нос Ася, прикрепляя к стене плакат с Гитлером, чью голову готов был проткнуть русский штык.
– Да уж, уродец, – покосилась Нина, разглаживая нарисованную женщину в красной одежде, символизирующую родину-мать. – Чем ты расстроена?
Она знала причину, но надо же как-то начать разговор.
– Юру взяли в училище, потом он пойдёт на фронт.
Ася расплакалась и рассказала, что у себя Юрий не прошёл медкомиссию из-за эпилепсии. Парень доказывал, что здоров и приступов давно нет, но слушать его не стали.
Тогда он поехал в Чкалов, где жила какая-то родня и, разумеется, умолчал про эпилепсию. Юру признали годным.
– Молодец, какой упорный, – похвалила Нина.
– Да-а-а, а если убьют?
– А ты о плохом не думай… бери плакат. Вот опять тебе Гитлер попался…
Помолчали, расклеивая агитки.
– Нин, ты когда-нибудь каталась на трамвае?
– Да, в Ленинграде.
– А я – ни разу, – вздохнула Ася. – В будущем году обещали закончить трамвайные пути, но сейчас стройку заморозили. Теперь не до трамваев.
– Теперь уже после войны…
Нина по своей давней привычке подошла к печке, прислонилась спиной к тёплой стенке, устремила взгляд в окно, на высокую колокольню. Холода начались в этом году рано. Уже сыпала с неба снежная крупа, перекатываемая по земле ветром. Судя по началу, морозы будут знатные этой зимой. А дров библиотеке выделили на треть меньше обычного, придётся экономить. Теперь экономили на всём.
– Ты слышала, что двух работниц из нашей библиотеки хотят сократить и перевести в мясоконсервный цех? – спросила Ася.
– Слышала…
– Алтынай сказала, что хочет пойти. Я тоже бы не отказалась – всё сытнее будет. Мне теперь всё время хочется есть, – призналась Ася, – по карточкам что-нибудь купить – целое событие.
– Давай чаю попьём, – предложила Янина.
Она брала с собой на работу то сухари – вот как пригодились, – то лепёшку, то солёный огурец с ломтиком хлеба, то крупяные блинчики.
Нина прошла в подсобку, где они переодевались и обедали, поставила на электроплитку чайник. Достала из сумочки хлеб, сахар и кулёчек сушёной вишни, бросила горстку ягод в закипающую воду. Чай получился очень ароматным, красивого вишнёвого оттенка.
– Угощайся.
Ася взяла чашку с напитком и кусочек сахара:
– А я не смогла сахар отоварить, за несколько человек до меня кончился.
– Бери хлеб.
– Спасибо.
«Всё-таки она добрая…» – возникло в голове. Нина улыбнулась.
***
Детская библиотека имени Павлика Морозова попросила помощи в организации выставки книг патриотического направления. Литературу заранее подготовили, составили план встречи, вступительную речь, небольшие аннотации к каждому произведению.
Нина взяла со стола новую, не так давно вышедшую книгу «Тимур и его команда». Наверно, каждый школьник смотрел (да и не по одному разу) фильм, вышедший в прошлом году, о мальчишках, помогающих семьям военных. «Слово о полку Игореве», русские былины, «Александр Васильевич Суворов», книги о Кутузове – все эти произведения должны найти отклик в детских сердцах.
Мероприятие прошло замечательно, ни одна книга не осталась без внимания. А в конце встречи было выступление детей.
Мальчик-крепыш в поношенной курточке эмоционально, с чувством прочёл стихи о Сталине:
Спит Москва. В ночной столице
В этот поздний звездный час
Только Сталину не спится –
Сталин думает о нас.
Много верных и отважных
Храбрецов стоит в строю –
Сталин думает о каждом,
Кто хранит страну свою…
«Это точно, ему сейчас не спится, – подумала Янина, – немцы под Москвой стоят».
Положение под Москвой было очень серьёзным, наши войска несли тяжёлые потери. Утро начиналось с прослушивания сводки Информбюро, и только потом они шли заниматься своими делами. Отец, хмурясь, шелестел газетой, ерошил свои кудрявые волосы и вздыхал.
***
К Лиле предстояло идти пешком, благо, не очень далеко. Теперь ромчане передвигались на своих двоих, редко какая лошадёнка проезжала (лошадей тоже мобилизовали для нужд армии), а к заводам рабочих возили в вагонах по железной дороге.
Прежде всего Нина зашла в магазин, отстояла длинную очередь и выкупила хлеб по карточкам – его получилось много, целая буханка! Она торопливо шла, стараясь успеть до настоящей темноты, мороз не давал стоять на месте.
Янина прошла через безлюдный двор и вошла в единственный подъезд дома, поднялась по деревянной лестнице, постучала в косяк обитой войлоком двери.
Ей открыла Лиля с ребёнком на руках, одетая в тёплый байковый халат.
– Яна! – обрадовалась она. – Заходи…
Нина разделась, скинула валенки, достала из сумки бутылочку молока, бульонные кубики и пачку макарон.
В комнате было влажно от сушившихся на верёвке пелёнок.
– Дай понянчить Людочку… сто лет её не видела. – Она потёрла друг о друга ладони, согревая. – Холодно на улице, совсем на октябрь не похоже.
Девочка заворковала, потянулась ручками.
– Какая хорошенькая, вся в маму, вся в тётю… А Вова и Коля где?
– Сын уроки учит в соседней комнате, Николай ещё на работе – им смены прибавили. В Вовкиной школе эвакогоспиталь, они в посёлок пешком ходят… Я так боюсь, что Кольку заберут на фронт.
– Пока не заберут, а дальше я не вижу, – уклончиво ответила Нина. – Всё меняется… Всё течёт, всё меняется, как говорят.
– Надеюсь, что не заберут. Какой-никакой, а мужик. —Лиля подколола шпилькой выпавшую прядь. – Пойду молоко согрею, кормить пора…
Сестра ушла на общую кухню и вскоре вернулась с полной бутылочкой, Янина отдала ей ребёнка. Девочка схватила соску дёснами и жадно засосала.
– К нам сегодня из горкомхоза приходили, – не спуская глаз с малышки, сказала Лиля.
– Зачем?
– Одну комнату надо освободить для эвакуированных из Москвы. Мать с двумя детьми.
– А ты что ответила? – осторожно спросила Янина.
– А что я могу сказать? Моего мнения не спрашивали… Сейчас Коля придёт – будем вещи переносить. Плохо, что комнаты смежные.
– Что поделать, везде уплотняют. Людей надо куда-то селить, а жилья нет, – сочувственно отозвалась Нина. – Еды хватает? Вы не голодаете?
– Если бы вы с матерью не подкармливали, то голодно было бы, – призналась Лиля. – Сегодня полдня стояла в очереди за макаронами – и мне не досталось. Ты как будто знала, продукты запасла… Или знала?
– Ну откуда я могла знать? – стала отнекиваться Янина. – Я не всё вижу.
Лучше не говорить, Лиля не поймёт.
6
Мать как в воду глядела: дней через десять к ним в дом пришёл человек и попросил принять эвакуированную женщину с ребёнком.
– А кто приходил, мам? – спросила Янина.
– А я знаю? Чернявый такой мужик… сказал, что из горкомхоза.
– А ты что ответила?
– Что посоветоваться надо, я не одна в доме живу, – скрестила руки мать.
На семейном совете было решено эвакуированных принять и выделить им комнату.
– Как откажешь? – почесал голову отец. – Не по своей воле люди здесь оказались… Пусть приходят и живут.
В тот же день Янина перенесла свои вещи и безделушки из комнаты, отец нашёл в сарае подходящие доски и сколотил топчан. Бросил на него сенник и подушку.
– Царское ложе! На сене спать пользительно.
***
Дремавшая на своём коврике Кукла поднялась, подбежала к двери и залилась лаем.
– Кто-то пришёл… Наверно, постояльцы.
Отец набросил ватник и вышел во двор. За окном послышались голоса и, впустив морозное облако, в прихожую вошли женщина в пальто с меховым воротником и девочка, закутанная поверх шубки пуховым платком, только глаза видны.
– Здравствуйте. – Она топталась у порога, словно не веря, что их ждали и готовы дать пристанище.
– Здравствуйте… да вы раздевайтесь, проходите, – засуетилась мама, – вот сюда одежду вешайте.
Женщина раздела дочь, освободив её от платка, стянула валенки, потом разделась сама, пригладила тёмные волосы, стянутые резинкой в хвост.
Девочке оказалось на вид года четыре-пять. Большеголовая и кареглазая, с двумя тонкими косичками, она посмотрела на лампочку под абажуром, затем перевела серьёзный взгляд на окно и нахмурилась. Дёрнула женщину за юбку и что-то зашептала.
– Здесь не надо окна занавешивать, – ответила та, – здесь не бомбят.
Невысокая и худощавая, с тонкими чертами, она не была красавицей, но ласковые глаза и добрая улыбка сразу располагали к себе, делали лицо привлекательным. Чёрных мыслей и зависти совсем не было – это Янина увидела сразу.
– Меня зовут Татьяна, – представилась гостья, – а это Маша, дочь.
– Пойдёмте, я покажу комнату, – улыбнулась Нина.
Они с чемоданами и узлом прошли в боковую комнату. Кукла просеменила за ними, цокая коготками по полу.
– Как здесь хорошо… Так тихо и спокойно, – сказала Татьяна, оглядывая побеленные стены.
Девочка сразу догадалась, что топчан поставлен для её единоличного пользования.
– Ух ты! Я здесь буду спать! – обрадовалась она и плюхнулась на сенник. – А собачка в этой комнате будет жить?
– Нет, у неё своё место. – Янина забрала с кровати кота, сняла со стены забытую фотографию.
– Располагайтесь… Если поужинать захотите, то у нас есть плитка и примус. Электричество, правда, часто отключают.
– Спасибо, у нас свой… если только сегодня, пока керосин не куплю.
Квартиранты тихо возились в своей комнате, раскладывая вещи, потом вышла Татьяна, спросила разрешения сварить что-нибудь поесть.
Она промыла пшено, бренча носиком рукомойника, разожгла примус и поставила варить кашу. Отец стал расспрашивать из какого они города, да как там обстановка. Таня ответила, что из Тулы, что немцы часто бомбили, они пережидали налёты в подвале. Во дворах уже рыли траншеи для уличных боёв, ввели строгую светомаскировку. Эвакуировались они из города с патронным заводом три недели назад.
– Ох, горе, горе… – вздохнула мать.
– Фашисты в Тулу не войдут, – заверила Татьяна. – Наша предсказательница Дуня сказала, что провела обряд: заперла город на замок, а ключи выбросила, теперь немцы не смогут войти. Ей многие верят, я тоже верю.
– Если говорит, значит, так и будет, – кивнула Нина.
Каша была готова. Таня достала горбушку хлеба из узелка, порезала тонкими ломтиками.
Мать жалостливо посмотрела, как ест девочка, облизывая ложку, принесла банку и налила молока.
– Попробуй молочка от нашей Белки.
Маша отпила из стакана, над губами у неё появились белые усы.
– Вкусно… А Белка – это кто?
– Это наша коза. Она всех кормит: и нас, и внучку маленькую, и кота, и собачку.
После еды у девочки стали слипаться глаза, и мать увела её в комнату. Свет погас, всё стихло.
– Умаялись… пусть спят. Не приведи бог такое испытать, – тихо сказала мама.
***
Янина надела старый материн ватник, закутала голову тёплым платком, взяла толстые рукавицы. Морозы установились по-зимнему крепкие, столбик термометра опускался ниже тридцати градусов. Да им, привычным, это было не в диковинку.
Быстрым шагом, чтобы не замёрзнуть, она направилась к станции, куда подъезжали санитарные поезда. На перроне уже топтались, приплясывая от холода, человек пятьдесят женщин и подростков.
– Скоро ли? – спросил кто-то.
– Да вроде как едет… – махнул рукой мужчина, стоявший рядом с заиндевевшей лошадью, запряжённой в сани.
Нина посмотрела вперёд и увидела приближающийся паровоз с цепочкой зелёных вагонов.
– Ну, готовимся, бабоньки. Две лошади и две полуторки город дал.
Поезд зашипел и, лязгнув, остановился. Двери вагонов с красными крестами открылись, появились медсёстры в наброшенных тулупах поверх халатов.
Без лишней суеты и спешки женщины брали носилки с ранеными бойцами, осторожно, стараясь не трясти, ставили их в сани и кузов машины. Нагруженные полуторки и лошади уезжали в эвакогоспитали и возвращались за новыми бойцами.
– Ещё кто-нибудь в машину к раненым залазь! – крикнул водитель.
Янина, оказавшаяся ближе всех, замешкалась лишь на секунду и неловко полезла в кузов. Она заметила деревянный ящик и присела на него, стараясь не задеть валенками носилки, уцепилась за стенки борта.
Раненые лежали рядами на дне кузова, кто-то постанывал, кто-то тихо матерился, одного бойца била крупная дрожь.
– Когда я на вас смотрю, сестрёнка, мне даже не так больно… – послышался чей-то голос.
У Нининых ног лежал на носилках молодой солдат с перевязанными ногами и со следами крови и гноя на бинтах.
– Хромаю на обе ноги, – подмигнул раненый.
Шутит, а ведь страдает от боли, лицо бледное, перекошенное…
Борт с грохотом захлопнулся, водитель завёл мотор, машина тронулась.
– Что это за город, сестрёнка? – Опять этот солдатик.
– Ромск. Чкаловская область.
– Я уже люблю этот Ромск, если в нём живут такие замечательные девушки. Вот встану на ноги и приглашу вас на свидание.
«Встану на ноги…» Не встанет. В рану попала земля, началась гангрена, общее самочувствие ухудшается с каждым часом. Солдата спасут, но… на ноги он уже не встанет. Именно так и будет, если она ему не поможет.
Машина остановилась возле школы, где раньше учился Вовка, а с началом войны открылся эвакогоспиталь.
– Сначала в санпропускник! – распорядилась появившаяся в дверях женщина в белом халате, и Янина узнала в ней Валентину Ивановну, давнюю знакомую семьи.
Борт открыли, она спрыгнула на снег и поспешила навстречу.
– Здравствуйте, Валентина Ивановна.
– Яниночка! Ты пришла помогать? – обрадовалась врач.
– Я… да, у меня выходной.
– Выгружаем раненых и заносим в санпропускник.
Нина взялась за носилки вместе с молоденькой медсестрой, почти девочкой, и понесла в фойе, служившее пропускником, потом ещё и ещё раз. И старалась не упустить из виду того весёлого солдата, пригласившего её на свидание. Этого раненого уже занесли в коридор, врач осматривала его и задавала вопросы.
– В перевязочную!
Янина сбросила ватник и платок, надела халат с завязками на спине, и они понесли носилки на второй этаж по лестнице. От тяжести отваливались руки и шумело в голове, она шла, сцепив зубы.
– Это я должен девушек на руках носить, а не они меня, – вздохнул солдатик.
– Успеете ещё, а сейчас не отвлекайте, – кратко сказала юная медсестра. Надо же, какая строгая…
В перевязочной они поставили носилки на кушетку.
– Не уходите, – бросила им врач, – сейчас понесёте на рентген.
Она разрезала большими ножницами бинты, отбросила их в большой лоток.
Ноги были серого цвета, одного взгляда было достаточно, чтобы понять: дела у парня не очень хороши. Нина отвела глаза, едва справляясь с дурнотой.
– Не надо на рентген. Будем готовить к операции, в палату несите.
– К операции? – заволновался солдат. – Зачем, что вы хотите делать?
– Резать надо, – жёстко сказала врач, – иначе умрёшь от заражения крови.
Лицо солдата окаменело. Он не заплакал, он как будто умер после этих слов, взгляд стал неживым, стеклянным.
Врач перевязала ноги, обрезала кончик бинта ножницами.
– Уносите.
Янина с медсестричкой понесли носилки по коридору и свернули в палату с высокими потолками, ещё так недавно бывшую школьным классом, даже чёрная доска осталась. Железные койки с ранеными стояли почти вплотную друг к другу так, что между ними было трудно пройти. Они с осторожностью переложили раненого на постель с тонким матрасом и серым байковым одеялом.
Нина замешкалась.
– Чего стоишь, идём дальше. Видишь, сколько больных? – напустилась на неё маленькая медсестра.
– Иди, я догоню. Мне надо отойти.
– В туалет, что ли? Для персонала направо по коридору. – Медсестра вышла, волоча носилки.
Янина присела на краешек койки и приложила потеплевшие руки к ногам солдата. Ток сразу пошёл, ладони стало ощутимо покалывать. С каждой минутой ей становилось хуже: мутило, напала страшная слабость, часто-часто колотилось сердце. Дурнота, подступившая к самому горлу, заставила Нину спешно побежать в указанный девушкой туалет для персонала, откуда она вышла бледная как полотно. И снова вернулась к солдату, приложила одну руку к области сердца, другую – на правую ногу.
Раненый совершенно не обращал внимания на её манипуляции, убитый страшной новостью. Ничего, лишь бы не мешал…
Янина не сразу заметила, что в палату вошёл врач в халате и белой шапочке.
– Можете идти, сестра, – отрывисто сказал он, склонившись над ногами раненого. – Рая, ножницы.
Тёмненькая медсестра, держащая металлический белый лоток, подала ножницы.
– Так… давление, температуру измерьте. Да что вы застряли в дверях? – напустился он на Нину. – Экие бестолковые… Несите же манометр!
Манометр нашёлся у постовой медсестры.
– Температура повышенная, но не критическая. Раны, конечно, серьёзные… но попытаемся спасти ваши ноги. На рентген и в операционную!
Они опять переложили раненого на носилки, отнесли на рентген, потом до дверей операционной – дальше их не пустили, там была святая святых со строгой стерильностью.
***
Она возвращалась домой совершенно без сил, не шла, а тащилась. Мама ахнула:
– Янечка! Что случилось? На тебе лица нет.
– А куда же оно делось? – слабо отшутилась Нина. – Мам, баню топили?
– Да, отец затопил, уже готова… Давай провожу, – спохватилась мать.
Она собрала бельё, полотенце, мыло из довоенных запасов и проводила Янину в баню.
– Не запирайся, я неподалёку постою.
Вода была уже тёплой. Нина окатывалась из ковша с головы до ног, чувствуя, как стекает усталость и уходит недомогание.
Она долго мылась, размазывая по волосам мыльную пену, тёрлась мочалкой и поливала себя то горячей, то прохладной водой.
– Меня не будить, даже если начнётся бомбёжка, – сказала Янина матери, вернувшись в дом.
По привычке она пошла в свою комнату, и только увидев топчан и чужие вещи, вспомнила про Татьяну с дочкой.
Таня отвела ребёнка в детский сад, где девочке дали круглосуточное место, и уже несколько дней не появлялась дома, ночуя в посёлке.
Рабочие предприятий буквально сутками пропадали на площадках – устанавливали оборудование, чтобы как можно скорее запустить его и выдавать необходимые фронту гильзы для снарядов. Армии нужны как воздух боеприпасы и топливо, полуголодные люди в тылу работали на износ в холодных цехах. Всё для фронта! Всё для победы!
Янина легла на диване, постелив чистое бельё. Как же приятно так лежать, как хорошо…
На постель немедленно прыгнул Тимошка, улёгся ей на живот поверх одеяла. Пусть лежит, кот не просто так пришёл, чувствует, что нужна его помощь…
7
Госпиталь, к счастью, находился недалеко от библиотеки, на одной с ней улице. После работы, не мешкая, она отправилась туда.
Пожилой санитарке на входе сказала, что пришла помогать. Та кивнула и выдала чистый халат, помогла завязать верёвочки на спине. Янина поднялась по лестнице на второй этаж к «своему» солдату.
Всюду переполненные палаты, койками заставленные коридоры, спешащие медсёстры с лотками… И раненые, раненые, раненые, среди которых много тяжёлых. Чужая боль снова оглушила её, не давая дышать.
Нина остановилась, приходя в себя, и мысленно надела костюм химической защиты, который видела на плакате в библиотеке. Как ни странно, но это помогало.
Выздоравливающие ходили туда-сюда по коридорам, разговаривали и смеялись. Смеются, значит, идут на поправку.
Она прошла во вторую от входа палату, на двери которой ещё была табличка с номером школьного кабинета. Знакомый солдат лежал на том же месте, перевязанные ноги покоились на подушке. Он увидел Нину, обрадовался:
– Сестрёнка пришла…
– Здравствуйте. Как чувствуете себя? – тихо спросила она, смущаясь чужих взглядов.
– Да будем живы – не помрём, – подмигнул юноша. – Ноги мне оставили, сказали, что попробуют спасти, раз угрожающего состояния нет.
– Хорошо… Левая уже вне опасности.
– Откуда вы знаете?
– Знаю.
Руки зависли над правой ногой, не касаясь бинтов, она чувствовала, как перекатывается под ладонями что-то плотнее воздуха, как они горят, словно обожжённые крапивой.
– Что вы делаете? – заинтересовался солдат.
– Это такой массаж.
– Вы не касаетесь ног, а я чувствую тепло и как будто покалывание, – удивлённо сказал раненый.
– Потише, пожалуйста. – Лишнее внимание ни к чему, оно только мешает.
– Как вас зовут, сестрёнка? – зашептал он.
– Янина.
– Очень красивое имя, мне нравится. А я Виктор. Виктор Малышев. Не уходите подольше, Янина…
Горели и зудели ладони, хотелось сунуть их под холодную воду, но она терпела.
– Сестра… – позвал кто-то с кровати у окна.
Нина посмотрела по сторонам: медсестры нет. Она подошла к темноволосому солдату с перебинтованной рукой.
– Вы меня звали?
– Утку…
Разумеется, речь не шла о птице семейства утиных, Янине было достаточно лет, чтобы понимать какие утки бывают в больницах.
Она вытащила из-под койки посудину и, покраснев до корней волос, неловко топталась рядом.
– Подержи утку просто… видишь, одной рукой несподручно.
Нина протиснулась по узкому проходу между койками, вышла в коридор и увидела вчерашнюю суровую девушку, занятую раскладыванием лекарств.
– Вылей и в туалете оставь, мы их обрабатываем, – не поворачивая головы бросила медсестра. – Ты новенькая?
– Я помочь пришла, – ответила Нина.
Такая маленькая и беленькая, лет пятнадцати на вид, хотя, вероятно, старше. И вся эта суровость – напускная. Так ёжик ощетинивается, когда ему чудится опасность.
– А-а-а, хорошо, помощь не помешает. Я Женя, а ты? Янина? А кратко как можно звать? – Она ни на секунду не прервала своего занятия.
– Яна.
– Хорошо, пусть будет Яна. – Женя кивнула и понесла лекарства в конец коридора.
Нина вернулась в палату и сказала Виктору:
– До свидания, я завтра ещё приду.
– Буду ждать…
– Не бойтесь, будете на своих ногах ходить.
– Вы обещали пойти со мной на свидание, – улыбаясь, напомнил солдат.
– Я не обещала, но уговорили – пойду.
Сейчас Янина заметила, что парень приятной внешности, хоть и далёк от канонов красоты, но привлекательный. И улыбка хорошая.
– Я буду ждать, – снова повторил он.
– До свидания. Выздоравливайте.
***
Нина шла по тёмной улице, чувствуя усталость, но не такую, как вчера. Мороз кусал лицо, руки мёрзли даже в варежках, снег поскрипывал под ногами. Холодно…
Вот уже и дом… В окнах виднелся слабый свет керосиновой лампы – электричество опять отключили. Раздеваясь в прихожей, она увидела на вешалке Татьянино пальто с меховым воротником и Машину шубку.
– Таня вернулась?
– Да, они недавно пришли, поели и спать легли. – Мама разожгла примус и поставила на него кастрюльку с гороховым пюре. – Двое суток, говорит, не спала. Я ей шкафчик для продуктов выделила… Заглянула, а там пшена чуток, хлеба горбушка и луковица. Чай стали пить – я им подушечек дала сладких, тех, что ты запасла. Не берёт и девчонке не велит брать. Вы, говорит, Мария Варламовна, и так нам божескую милость оказали…
– Прямо так и сказала? – улыбнулась Янина.
– Ну, может не такими словами, но суть та же, – махнула рукой мать. – Да… милость оказали и не обязаны нас кормить. Мы, говорит, не голодаем, всё пока есть.
Пришёл отец, и они сели ужинать. Нина разложила по тарелкам горох с тушёнкой, нарезала хлеб, в блюдечки – по ложке прошлогоднего варенья из крыжовника, найденного в погребе.
– А что ты вчера такая усталая со станции вернулась? – вспомнила мать. – Много раненых было?
– Да, много… Там был один парень с начинающейся гангреной.
– И что? – насторожился отец.
– Пап, ну не смотри так. Он бы остался без ног, если бы я ему не помогла.
– Ох, Янька, Янька… – запричитала мать. – Ты бы себя поберегла. Людей много, а ты одна.
– Он бы остался без ног и умер молодым, – повторила Нина. – Смысла бы в жизни не видел.
– Так-то оно так, – вертел вилку в руках отец, – но всё же мать права: людей много, если каждому помогать…
– Я знаю меру, не переживай. Спасибо, мам, очень вкусно.
Она прошла в комнату, приготовила постель, разделась в темноте и легла, с наслаждением вытянувшись на простыне. Лёжа с закрытыми глазами, Нина почувствовала, как запрыгнул на одеяло кот, долго вылизывался, потом успокоился и улёгся в ногах.
