Текст книги "Страница прошлого"
Автор книги: Ольга Шалацкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
О. П. Шалацкая
Страница прошлого
Рассказ
Выдался холодный зимний день; снег падал, кружась в воздухе хлопьями; к ночи обещал усилиться мороз. Фонари зажгли рано и от сильного напора ветра, проносившегося подобно жужжанию стали, видно было через дребезжащие стекла их колеблющееся пламя. Только электричество горело ярким немигающим светом.
По одной из главных улиц шатающейся походкой приближалась женщина в отрепьях. Она отыскала большой дом и направилась к роскошной барской квартире в бельэтаже. Сильный ветер почти валил ее с ног, теребя лохмотья и забрасывая их комьями снега.
На ней надета была короткая ватная кофта, изорванная во многих местах и залатанная цветными лоскутьями, черная юбка с отрепанным, висевшим бахромой подолом. Ковровый платок окутывал обрюзгшее морщинистое лицо с выбившимися на лбу космами седых волос.
Она взошла на парадное крыльцо, взглянула на прибитую медную дощечку, где витиеватыми инициалами было вырезано: «Стратон Артемьевич Мумиев, профессор хирургии», причем вслух повторила имя и фамилию и вступила в обширный вестибюль.
На стуле, с газетой в руках, сидел швейцар.
– Что тебе? – спросил швейцар.
– Мне нужно видеть Мумиева, – твердо произнесла женщина.
– Профессора Мумиева? – внушительно переспросил швейцар. – Он таких больных, как ты, принимает только в клинике.
– Я не больная, а знакомая его.
Швейцар подозрительно оглядел ее с ног до головы. Женщина имела гордый, внушительный вид, говорила с апломбом; повелительные ноты звучали в ее голосе. Все это повергло его в недоумение… Но кто их разберет! Попрошайки ведь разные бывают; и он проговорил:
– Все-таки вас впустить не могу.
– Не думайте, что я пришла за милостыней, уверяю вас. Мумиев меня хорошо знает и непременно примет. Не всегда же он жил в таких хоромах. Да вот вам доказательство.
Она порылась в кармане и вытащила оттуда вместе с пачкой нюхательного табаку засаленный конверт, достала из него фотографическую карточку какого-то длиннолицего юноши с приятной улыбкой на красиво сложенных сердечком губах, оттененных мягкими, пушистыми усами.
– Видите, – сказала женщина. – Теперь прочтите подпись на оборотной стороне.
Тот уклонился. Взглянув мельком на фотографию, швейцар улыбнулся, откашлялся и указал на дверь, говоря:
– Звоните, там человек проводит.
Женщина, довольная произведенным эффектом, запрятала фотографию и сказала:
– Без меня ему вряд ли выбраться в люди. Что он, важничает?
– Есть немного, – отвечал швейцар, не без сочувствия слушавший женщину.
– Мне с ним церемониться нечего. Посмотрю, как он меня примет, – с этими словами она нажала пуговку электрического звонка.
Дверь сейчас же поддалась и угреватая физиономия молодого лакея, пересмеивающегося с пробегающей горничной, проглянула из передней.
– Завтра в клинику. Сюда только господа ходят, – заявил было он.
Посетительница объяснила ему почти тоже самое, что и швейцару, только к вещественному доказательству ей не пришлось прибегнуть, так как она рассыпала табак и закашляла.
– Подождите, – сказал слуга.
Она вступила в большой зал с позолоченными зеркалами, стульями и роскошными тропическими растениями в кадках и вазонах на мраморных тумбах.
На стульях сидело до десятка пациентов обоего пола.
Быть может, невольно, в силу старой привычки, женщина подошла к зеркалу, где во весь рост отразилась ее грузная, тяжеловесная фигура в лохмотьях. От туфель ее остались мокрые следы на паркете. Оглядев себя внимательно в зеркало, она покачала головой, присела в кресло, не то задумалась, не то задремала, а, может быть, предалась и воспоминаниям прошлого.
Тепло благотворно подействовало на нее: синева пропадала с лица и оно делалось изжелта-бледным. Она терпеливо выжидала, пока посетители один за другим перебывали в кабинете профессора, потом одевались и уходили. Некоторым из них слуга подобострастно накидывал шубы, ротонды и отворял двери.
– Все уже? – раздался из-за дверей кабинета резкий, пронзи тельный голос, от которого женщина вздрогнула и поднялась с кресла.
– Еще старушка какая-то дожидается, – доложил слуга.
– Приемные часы окончены… Завтра в клинике, – недовольным тоном произнес профессор и вышел в залу.
Он был довольно высок ростом, худощав, с длинным, как бы вытянутым лицом, глазами навыкате и черными, как смоль, слегка подфабренными усами. Всю физиономию скрашивали ярко-пунцовые сочные губы, при виде женщины в лохмотьях искривленные гримасой недоумения.
– Что это? Кого ты впустил? – строго крикнул он лакею.
Она стояла точно окаменелая, жадно вперив ненасытный взгляд больших, глубоко впавших глаз в лицо Мумие-ва. Но при возгласе последнего вздрогнула, будто от удара хлыста.
– Это я, – сказала она, подступая ближе к нему: – не узнаешь меня, Стратоша? Немудрено, голубчик: двадцать лет прошло, двадцать лет, – повторила она тоном невыразимого сожаления. – Видишь, какая я стала страшная. Меня действительно теперь трудно узнать. А ты, право, Стратончик, выглядишь молодцом, так что я на старости лет опять не прочь в тебя влюбиться.
О, как ты коварно поступил тогда со мной, когда бежал в X.! Но я так добра, что все забыла и простила тебе, Стратончик. Я ведь очень была добра, всегда добра…
По мере того, как она говорила, длинное лицо Мумиева вытянулось еще больше; на несколько минут пришлось и ему окаменеть, но он быстро овладел собой. Оглянувшись назад, он увидал глуповатую физиономию слуги, стоявшего на пороге и, с нескрываемо-жадным любопытством, ловившего каждое слово. Изумление, гнев засверкали в глазах Мумиева.
– Ошиблась, старушка! – резко и сухо прервал он женщину, злобно глядя, точно намереваясь испепелить ее взглядом, и прибавил слуге:
– Выпроводи ее!
– Выпроводи?! – повторила та, точно не веря своим ушам. – Я не пойду! – крикнула она: – денег мне давай! Видишь, в каком я положении. Ты пять лет пользовался моими средствами и обещал выплатить долг, когда будешь иметь возможность. Теперь я пришла получить с тебя старый долг.
– Она какая-то безумная! – с натянутым смехом пробормотал Мумиев, хотя лицо его покрылось смертельной бледностью и как бы сразу похудело, только глаза блистали фосфорическим, зловещим блеском.
Слуга бросился и подхватил ее под руки, но одному ему, очевидно, не по силам стало справиться с нею.
– Надо Тимофея позвать, – сказал он. Явился швейцар.
– Прочь, халдеи! – кричала расходившаяся гостья: – у меня самой когда-то Стратошка Мумиев на посылках был, генералам калоши подавал.
– В участок ее… или психиатрическую больницу, – распорядился Мумиев.
– За что? Я не пьяная и не сумасшедшая! – вопила та.
Общими силами ее вывели; крик и возня обратили на себя в доме всеобщее внимание. Гувернантка, со взбитой челкой и бантиком на груди, выглянув из дверей, скрылась.
Мумиев вошел в свой кабинет и судорожно схватил себя за голову. Он был бледен, дрожал весь как в лихорадке и чувствовал сердцебиение. Боясь, чтобы не упасть в обморок, он подошел к шкафу и выпил целый стакан кали-бро-мати, после чего присел к столу и тем же судорожным движением взял себя за голову и так просидел несколько минут, пока одеревенелое спокойствие мало-помалу не овладело им.
– Пожалуйте чай кушать. Барыня едут в театр и потому раньше распорядились самоваром, – сказала горничная, вдруг появляясь на пороге.
Мумиев тупым, бессмысленным взглядом посмотрел на нее и не сразу понял, казалось, чего от него требуют. Та повторила приглашение.
– А? хорошо, – сказал он.
Посидев еще несколько минут, он встал, взглянул на себя в зеркало и, почти сверхъестественным усилием воли, придав стереотипное выражение своей физиономии, прошел в чайную.
За большим столом кипел серебряный самовар и сверкала хрустальная посуда.
Целина Мумиева, высокая красивая дама лет сорока, с тщательно убранной головой и присыпанным пудрой лицом, в широком пеньюаре, сидела за столом. Около нее помещались три девочки-подростка и гувернантка их. Горничная наливала чай и расставляла по принадлежности.
При появлении мужа Целина взглянула на него как-то многозначительно.
– Вы будете в театре? – спросила она.
– Может быть, приеду, – отвечал Мумиев.
– Что у вас сегодня был за шум в приемной? – как бы вскользь заметила она.
– Да, неприятная история: кто-то, вероятно, по ошибке, дал мой адрес психически-расстроенной женщине и я распорядился отправить ее по принадлежности, – отвечал Мумиев, отхлебывая чай.
Целина замкнулась в горделивое достоинство. По ее белому пухлому лицу облачком скользнула какая-то тень. Гувернантка что-то уж слишком суетилась около детей. Горничная в промежутках, пока господа пили чай, выбегала в переднюю и перешептывалась с лакеем.
Вернувшись к своим обязанностям, Мумиев улавливал на себе ее пристальные взгляды.
Все это крайне раздражало его, между тем, он ни к чему не мог придраться. Ссылаясь на то, что ему нужно сделать вечерний визит в клинику, он встал из-за стола.
Целина посидела еще несколько минут над своим остывшим стаканом как бы в раздумьи, потом велела горничной достать из гардероба кремовый атласный лиф и купить в цветочном магазине белых гелиотропов, которыми намеревалась приветствовать артиста-бенефицианта.
Очнувшись от раздумья, она подошла к трюмо, оглядела внимательно свою пышную фигуру и произнесла вслух:
– Да, в его жизни было что-то темное, недосказанное и я недаром всегда чувствовала это.
Она прошла в спальню одеваться.
Мумиев опять заперся в своем кабинете. Проходя через зал, он с ужасом взглянул на то место, где стояла недавняя посетительница, точно боялся опять увидеть ее. В его воображении не переставало вставать широкое обрюзгшее лицо с глубокими морщинами, сначала с улыбкой обратившееся к нему и потом исказившееся злобой отчаяния. И всего ужаснее, что в этих расплывшихся, обезображенных чертах мегеры он узнавал что-то милое, дорогое и некогда близкое себе.
…Она явилась и стала на его дороге, а он думал, что все счеты с ней давно окончены. Ужасную метаморфозу свершила с ней жизнь; этого нужно было ожидать, и он знал наперед, что так будет. Ксения кончила тем, чем и многие подобные ей: спускаясь со ступеньки на ступеньку все ниже и ниже, пока окончательно не погрязла в нищете и пороке.
Отчего появление этой женщины так взволновало его? потому ли, что он не ожидал ее, или не хотел, чтобы развертывалась когда-либо она из черных страниц его жизни?
И мог ли он иначе обойтись с этой отвратительной старухой? Он прав был, поступая таким образом и отрезав ей дальнейшие пути.
Но все же о Ксении в его душе сохранились теплые воспоминания. Некогда она пригрела и обласкала его беспросветную юность – самому себе Мумиев мог признаться.
Мать его, оставшись вдовой без всяких средств, поступила в экономки к богатому пану и, отказывая себе положительно во всем, едва могла в месяц высылать ему по десяти рублей. На эти деньги он должен был жить и учиться. О, как трудно приходилось ему! Сколько голодных и холодных дней пережил он!.. Чтобы иметь возможность купить хлеба или пообедать, он принужден был за несколько верст бегать на уроки; когда же последних не случалось – изыскивал другие средства, как-то: по несколько часов проводил на почте, сочиняя неграмотным письма и т. д.
Однажды на масленице он отправился в маскарад. Ему было грустно. Среди многолюдного собрания одиночество сказывалось острее, и он прислонился к колонне, рассматривая нарядных, причудливых масок. Мимо проходила среднего роста полная брюнетка, в покрывале золотого дождя. Она ударила его по руке веером и сказала:
– О чем ты задумался?
Он отвечал ей. Слово за слово – и они разговорились. Молодой человек заинтересовал ее настолько, что, удалившись в салон, она просидела с ним в укромном уголке несколько часов подряд. Наконец, по его просьбе, она сняла маску и обратила к нему веселое, смеющееся лицо.
– Нравлюсь ли я вам? – кокетливо спросила Ксения.
– Необычайно, в особенности ваши глаза. Это блуждающие огни, – с восторгом отвечал он.
Мумиев провожал ее и с той поры сделался бессменным посетителем ее дома. Как юноша осмотрительный, он прежде всего постарался узнать прошлое молодой женщины.
Ксения Завьяловская происходила из порядочной семьи и, рано оставшись сиротой, поступила на содержание к богатому человеку, который, в конце концов, начал тяготиться ею и искал случая пристроить ее. Покровитель предложил Мумиеву жениться на Ксении; тот изъявил согласие, но просил подождать, пока он кончит университет. Так шли годы.
На правах жениха он постоянно бывал у Ксении. Молодая женщина полюбила его, что, впрочем, не мешало ей принимать у себя разных штатских и военных генералов.
Мумиев делал вид, что ничего не замечает, верил в ее порядочность и будто бы не знал, откуда у ней берутся средства. Подобное отношение к ней льстило молодой женщине и в тоже время она, пожимая плечами, спрашивала себя: – неужели же он так наивен?
Мумиеву жилось хорошо; материально он ни в чем не нуждался. За лекции платил исправно, платье носил от первого портного.
Окончив университет блестящим образом, он вскоре получил место при больнице в одной из смежных губерний и собирался в отъезд. Ксения тоже приготовилась с ним ехать, а это не входило в его расчеты. Ей шел уже 30-й год, красота увядала, генералы стали все реже и реже появляться в ее квартире. С прислугой она брюзжала с утра до вечера, кредиторы назойливо приставали и Ксения, как за якорь спасения, ухватилась за поездку с ним.
В один прекрасный день Мумиев явился к ней и сделал ужасную сцену.
– Я узнал всю вашу жизнь. Оказывается – вы эксплуатировали мое юношеское увлечение вами! – закричал он и начал разоблачать все ее поступки и закулисные похождения, только будто бы сейчас узнал о них и глубоко возмущен.
– Вы падшая женщина, а я возвел вас на пьедестал, верил вам, поклонялся, думал вверить вам свое имя, честь и счастье; вы, невзирая на это, лгали и обманывали меня на каждом шагу. Ваши деньги жгут меня. Поступив на службу, первым долгом постараюсь собрать должную вам сумму, чтобы бросить вам в лицо!
Бледная, подавленная, с остановившимся взглядом «блуждающих огней» слушала Ксения его громовые речи.
Оскорбленным принцем удалился Мумиев.
Опомнившись, молодая женщина сообразила, что все его красноречие было предвзятое, напускное, и отправилась к нему за объяснениями, но он скрылся уже неизвестно куда.
После этой бури она уехала в Одессу, где прожила несколько лет. Мумиев, заняв место в больнице, женился на дочери богатого землевладельца.
О Ксении к нему иногда доносились смутные слухи: говорили, что ею пленился какой то грек и увез в Константинополь. С тех пор слухи прекратились и мало-помалу он забыл о ее существовании.
Прошло много лет. Он получил кафедру при X. университете, приобрел славу известного хирурга; внешние блага жизни улыбались ему, только внутреннего удовлетворения он не испытывал при этом.
Если бы кто спросил его, счастлив ли он, Мумиев не мог бы ответить на этот вопрос. Целина всегда относилась к нему несколько холодно, увлекалась различными певцами и артистами и он, чувствуя себя одиноким, поневоле замкнулся в самом себе.
Теперь вдруг, не смотря на бурю негодования и злобы, в душу его закралось сожаление к падшей женщине. Он сознавал, что жестоко поступил с ней, выбросив ее из своего дома, когда она явилась за милостыней.
За «милостыней» ли?
Ему хотелось загладить свой поступок, пойти к ней и сказать:
– Прости, что я так безжалостно поступил с тобой. Я глубоко несчастлив и ото всех скрываю это. Я несравненно чувствовал себя счастливее в то время, когда, отдежурив лекции, бежал к тебе и ты встречала меня лаской и приветом.
Он знал, что Ксения поймет его. Ведь понимала же раньше она его душевные движения. Им овладело желание сейчас же ехать отыскивать Завьяловскую, дать ей денег, или, смотря по обстоятельствам, поместить в богадельню или приют для алкоголиков, одним словом, так или иначе облегчить участь бедной женщины.
– Только где же она теперь, куда скрылась, или ее отправили согласно его распоряжению?..
Он не в силах был противиться своему безудержному желанию, встал и вышел в переднюю.
Слуга подал ему теплую шинель с бобровым воротником.
– Куда она пошла, бедная, бесприютная и как бы мне узнать ее адрес? – думал Мумиев,
– Что это? неужели на старости лет я становлюсь психопатом? Зачем мне отыскивать жалкое падшее создание, для которого уже не может быть никакого спасения? – спохватился он и хотел уже сбросить с себя шинель.
– Изволите сами захватить в театр цветы для барыни, или прикажете мне отнести? – сказала вдруг появившаяся горничная с раскрытыми картонажем, где лежали белые гелиотропы, издававшие сильный до приторности запах.
Мумиева передернуло.
– Убирайся вон! – прикрикнул он на горничную и обратился к слуге;
– Куда вы отправили… старушку?
– Я хотел ее препроводить в участок и нанял уже извозчика, а Тимофей не велел, сказал: пускай себе идет с Богом, – оправдывался тот.
– Вот как! Ксения успела возбудить к себе здесь участие, – подумал Мумиев и вышел в коридор.
Швейцар с почтительным видом привстал с своего места.
– Не знаешь ли, куда та, несчастная, отправилась? – спросил он будто мимоходом.
– Я позвал извозчика и велел ее за безобразие доставить в участок, – зарапортовал тот: – но она взмолилась Христом Богом и просила доставить ее в Глухой переулок, к № 14– Это против водочного завода, – поспешно пояснил он.
Мумиев вышел на улицу. Холодный ветер пахнул ему в лицо точно огнем. Он приподнял воротник, закутался плотнее, прошел дальше и вдруг, остановившись посреди тротуара, резко захохотал. Какой-то прохожий с удивлением оглянулся на него и пугливо посторонился.
– Что за малодушие! Я положительно становлюсь психопатом.
Им овладели колебания.
Ветер, все усиливаясь, тоже будто оттягивал его назад, но вдруг что-то сильнее ветра и внутренних колебаний души рвануло его вперед,
– Извозчик!.. Глухой переулок, номер дома 14,– сказал он, усаживаясь в сани.
Возница стегнул лошадку и бодро помчался в указанный конец города.
С большим трудом, отыскав 14-й номер, Мумиев вошел в растворенную настежь калитку большого запущенного двора с полуразрушенными постройками. Усадьба эта напоминала собой разбойничье гнездо. Квартиры походили на западни и, по-видимому, служили пристанищем для различного сброда, вроде дешевых ночлежек.
Он долго блуждал, как в лабиринте, из одной квартиры в другую, пока ему не встретился подозрительный субъект с взъерошенной головой. Мумиев обратился к нему с вопросами.
Тот, угрюмо выслушав его, посоветовал обратиться к хозяйке и даже вызвался проводить.
– Кто их знает! Сюда много женщин приходит, иной раз только для ночлега, другие же имеют постоянные квартиры, – пояснил он, провожая Мумиева в закоулок сараеподобного здания.
Постучав в тускло освещенное оконце, они стали выжидать результата. Спустя немного времени дверь поддалась, и Мумиев с своим спутником вступил в прокопченную дымом комнату, полную женщин и детей. Некоторые улеглись на полатях и нарах, а кому не хватило места – на полу. Другие, усевшись ближе к свету, чинили одежду, накладывая заплаты. Одна группа мегер играла в засаленные карты. Воздух стоял удушливый, пропитанный миазмами. Седая, косматая женщина, с засученными рукавами, ястребиным взглядом и хищническим, в виде клюва, загнутым носом, выступила вперед.
– Я хозяйка. Что вам угодно?
– Благотворительное общество поручило мне отыскать Ксению Завьяловскую, – проговорил он.
– Аксютку приезжую? Нет ее, с утра еще ушла куда-то, вот и плетенку свою покинула, – отвечала хозяйка, окидывая его с ног до головы алчным взглядом.
Мумиев ушел. Метель разыгрывалась все сильнее, снег сыпал сверху и снизу.
Подозрительный субъект, терпеливо выжидавший результата розысков, сказал:
– Не будет ли вашей милости, барин?
Мумиев бросил ему рубль и поспешил к извозчику.
– Совсем замерз, барин, – сказал тот. – Я уже боялся, чтобы вас не ограбили в этой трущобе.
– К театру, – приказал Мумиев.
Он вошел в залитый светом зал и направился к своей ложе. Нарядная, оживленная Целина сидела рядом с своей приятельницей Валерией Завойской.
– Однако вы запоздали, – сказала она мужу.
В это время вышел артист-бенефициант, раздался единодушный взрыв аплодисментов. Целина, с обворожительной улыбкой, перегнувшись за барьер ложи, бросила на сцену белый пучок гелиотропов. За ней последовала Валерия.
Молодежь хлопала, не жалея рук, дамы бросали цветы; один Мумиев оставался холоден и безучастен ко всему оживлению. Из его головы не выходила Ксения, не та отвратительная, вульгарная старуха, которую он видел сегодня, а миловидная брюнетка, с серыми бегающими, как блуждающие огни, глазами. Тогда и сам он был молод; счастлив и полон радости жизни. Где же это все, куда подевалось, и какая ужасная метаморфоза жизнь!
Он пошел бродить в фойе.
– Не могу выносить, когда он приходит из клиники: мне так и кажется, что он там кого-нибудь зарезал, – жаловалась Целина подруге. – Ты себе представить не можешь, как это действует мне на нервы. Будь у него еще какая-либо другая специальность, а не резня, с которой я положительно не могу примириться. Притом у него часто неудачно выходит: он слишком рискует.
– Вполне понимаю твое положение, – с сочувственным вздохом отозвалась Валерия. – В твоей душе столько поэзии и – вдруг сухой, холодный эгоист, неспособный понять и уловить стремлений твоих.
Они замолчали, так как Мумиев опять вошел в ложу и уже до конца высидел, хотя это было для него невыносимой пыткой.
В следующий вечер он повторил свой визит в Глухой переулок – и результат получился тот же.
А наутро он прочел в газетах под рубрикой ежедневных происшествий: «Около Набережной найден замерзший труп женщины; в кармане ее платья отыскался паспорт и письма на имя Ксении Завьяловской».
Мумиев пришел в анатомический театр сказать ей свое последнее прости.
1904
