Текст книги "Талисман Шлимана"

Автор книги: Ольга Oзерцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Ольга Oзерцова
Талисман Шлимана

Пролог

"Археологи – это детективы прошлого»

Агата Кристи

«Ведь говорят же, что история – это загадка, бессмысленная и кровавая? Но это неправильно, смысл в ней обязан быть».

Умберто Эко. Маятник Фуко

«Храни меня, мой талисман».

А.С.Пушкин

Что-то его мучило. Он открыл окно, но в такую погоду, казалось, даже асфальт плавится от жгучего солнца. Вспомнил о талисмане Шлимана, выпил вина, лег на диван и постарался уснуть. И тогда это снова пришло.

Жаркие камни дышали. Раскалялся воздух. Но дивный дворец был прохладным. Его цветы таили счастье в лепестках, таких прихотливых. Как морская пена. Там многое было создано будто из пены. Как богиня. И источники, и линии на стенах, и краски. Там. А здесь камни дрожали, горячие. Но скоро пришел вечер. Она потрогала их рукой. И теплота камней дала ей радость. Она поняла, что может сделать это благоговейно. Жрецы здесь относились к ней с трепетом. Как было и с ее бабкой при Хатшепсут. В этом было что-то сокровенное. Никто из людей рядом не знал, почему это так. Она тоже не знала. Но ей позволяли так много, и прихоти, и капризы тут в стране, где так величественно возносились храмы. И пирамиды, и даже сфинксы. Где Амон-Ра казался им богом, и фараон был для них богом. И была в их пустыне страстность. А смерть… один человек говорил ей – умирать не страшно, если меня похоронят в Египте, священного скарабея положат на сердце. И гробницу покроют яркими красками, где и боги, и цветы, и люди. Прочтут заклинания, споют священные песни. Коль солнце будет светить, не забудет мое Ка эту землю. Она улыбнулась, вспомнив того египтянина, и поправила браслет на тонкой руке. Он любил целовать ее руки. И любил, чтобы она его обнимала. Эти люди в Египте, у них своя странность. Их величественен сфинкс, но он улыбается, и его улыбка… Кто знает, может, потому, что так улыбается сфинкс, она и решила сделать то. А их жрецы ей всё позволяли. Она каждую ночь поднималась вверх на пирамиду Джосера. По камням, еще теплым от жара. И хранили горячую тайну святые ступени. Иногда с ней был и тот египтянин.

Он встал. Когда это началось? С тех пор, когда к нему стало приходить прошлое в своей первозданной красоте и жестокости? Когда он понял, что всё продолжается…

Выпить бы еще что-нибудь холодное. Он достал из холодильника еще бутылку вина, налил в бокал, подумал: «В такую жару трудно работать, как же они в Египте и на Крите всё это создавали? Хотя, наверное, именно в этом солнечном пекле приходит особая ясность. Я отпил терпкого красного вина. Какой, однако, острый и жгучий привкус у слова «тайна». Взглянул на ксерокопию рисунка на минойской гемме, лежащую рядом с компьютером, и вспомнил странного человека, подошедшего ко мне на конференции. Зачем он отдал мне такой необычный ксерокс? Да и его разговор, в котором причудливо соединялись коммерческий расчет и вера в таинственный талисман из Атлантиды, якобы найденный Шлиманом и помогший ему сделать археологические открытия в Трое и Микенах, тоже удивлял. Почему он обратился именно ко мне? Надеюсь, он не знает, что со мной происходит.

Я хорошо помню, что началось это раньше той странной встречи на конференции. Кажется, и ты что-то почувствовала. Вчера в твоем голосе слышалась тревога даже по телефону с другого конца Европы. Допишу письмо, постараюсь объяснить тебе что-то, еще не до конца понятное мне самому.

«Да ничего особенного не случилось. Не волнуйся. Кстати, я получил грант, о котором ты спрашивала. Всё-таки, я могу позволить себе кое-что необычное, моя научная репутация и не то выдерживала. Мне только на пользу то, что с нами, со мной и моими учениками, происходит. Если это действительно услышать, то можно найти просветление и очищение, если услышать».

Когда это началось? Старый жрец говорил, что я должна таить это.

Мой путь прихотливей, чем путь жрицы, о египтянин.

Не знаю, когда это будет,

не знаю, кто это,

но я вижу.

Я поднимался по черным ступеням. Я долго лежал. Боль как будто бы снилась.

Мне казалось в тяжелом бреду, что я какой-то мечущийся комочек нервов, который вся вселенная жжет и бьет своими вихрями, камнями, холодом, дождем…всем, что есть в ней.

И я живу, потому что я – чувство, последнее чувство жизни. Боль. Мне было невыносимо.

И вдруг в какой-то момент я вспомнил… И встал.

Я снова шел по черным ступеням, оставляя своими ногами в язвах кровь и гной.

Я шел… Я… шел.

Я уже не проклинал.

Внизу безбрежная темнота расползалась по пустыне.

И что-то неясное как призрак даже не светилось, а мерцало слабо в ней вдали. То ли свет каравана, костра… Может, мне казалось… тень ночи захватила ее пустую безбрежность.

Но понял я,

рассвет придет,

рассвет приходит,

он извечен.

И спокойно шел вдаль.

Мне нужно идти, я хочу встретиться с моими учениками – написал профессор и отпил из бокала, размышляя: «Лучше я не буду сейчас ничего рассказывать ни им, ни тебе. Может быть, позже, когда эта странная и загадочная история как-то разъяснится. Ученики мои отнеслись ко всему так же доверчиво и просто, как в давние студенческие годы, когда я предлагал им темы курсовых или дипломов. А если мои коллеги и станут замечать что-то непонятное, я постараюсь облечь то, что мы сейчас делаем, в привычные, традиционные формы: статьи, популярные издания. Я опять вспомнил, как тот странный человек с конференции, оказавшийся бизнесменом, говорил еще и о проклятии Эхнатона, Атридов, об ахейцах, дорийцах, шумерах, и, что интересно, он был уверен – это принесет ему финансовую выгоду, и был удивлен моим отказом. Конечно, лучше пока не писать тебе о том, что у нас тут творится. Моя поздняя любовь издалека, ты, пришедшая в мою жизнь, когда я уже так немолод. Пусть твоя жизнь будет безмятежной. И я добавил только: «Извини за сумбурное письмо. Надеюсь, ты простишь мой стиль, от этой жары у нас даже мысли путаются». Встречаемся мы с учениками за городом, в эту погоду мы решили обсуждать всё на природе..

Глава 1. Древний ужас

Окна машины были открыты, и сухой треск охватывал все кругом. Запах горячей травы, оглушительный стрекот кузнечиков были везде. Он вспомнил, как раньше любил приезжать на дачу. Покой здесь – ну, как в детстве снится, безмятежный. Тихо так. Будто и боли на свете не бывает. Казалось, чего же лучше, живи тут и живи, хорошо-то как. И статьи даже брал туда писать. А потом… Что же это было? Такая оборванная и странная мысль. Он никак не мог ее додумать. Что-то в ней важное и очень простое. И такая нестерпимая тоска…

И с той страстью, с которой люди строили пирамиды и высокие храмы, он пытался понять.

– Александр Владимирович, как Вам эта жара? -спросила у профессора Анна, его ученица.

– Хорошо, что мы вырвались из Москвы. Университет весь раскален. Посмотришь из окна, вдали даже голубая дымка, – сказал и Глеб, который, как и Анна, в свое время был аспирантом профессора. Втроем они шли по тропинке к реке. – Хочется куда-нибудь уехать. Да хотя бы в этот маленький городок Градонеж. Там, наверное, не так жарко. А еще и легенды про сокровище, камень и талисман.

Аня пожала плечами:

– А кто туда последним из наших коллег ездил, ты не забыл? Афанасий Никитич, смерть у него была все же странная, утонул в болоте. Что-то не верится, что несчастный случай. Может он что-то там нашел, но это ему не помогло. Уж не расследовать ли его гибель хочешь поехать?

– Да нет, Градонеж, это, скорее, история про сокровища. Впрочем, там, кроме болот и странных камней, и озеро есть, и речка.

– Речка – это хорошо, а то мне сегодня аудитория попалась на солнечной стороне. А уж как наши студенты стали изобретательны. Им удалось заговорить меня даже на экзамене, устроили дискуссию на тему, что чувствовал древнерусский книжник. «Вы знаете, Анна Георгиевна, мы же все равно не сможем понять, что они там себе представляли, думали в XII веке, когда писали». А другой с задней парты: «Так они для себя писали».

– Анечка, еще мой покойный учитель говорил, «если вас студент спросит, из скольких камней построен Успенский собор, совсем не обязательно отвечать».

– Он хотел что-то почувствовать, Александр Владимирович, ведь, действительно, знаем ли мы, что они ощущали в Средневековье и древности на самом деле?

– Думаю, Аня, что своего он добился, и ты поставила ему пять за живость чувств.

– Да, но он все-таки, Глеб, и тексты читал. И потом, как говорится, «так долго объяснял студентам, что сам начал понимать». А вам не кажется, что мы, правда, модернизируем сознание древних, может быть, по словам наших студентов, мы «по-современному объясняем то, что думал древнерусский мужик». А если еще раньше – египтянин, житель Крита…

– Кое в чем вы, Аня, правы. Пусть ребята пытаются что-то понять, уже одно желание похвально, пожалуй, и французская школа Анналов возникла, когда историки захотели объяснить, чем представления (те самые ментальности) древних отличались от наших. Иногда и мне приходит в голову: мы читаем рукописи, пишем диссертации, учим студентов, а можем ли мы, действительно, «их» услышать – как они чувствовали, любили…

И ее сладостно яркие губы все улыбались…

Вспыхнув, заблистали алтари и камни,

«Кто ты, скажи, я обнимаю богиню?»

«Разве у богини горячие губы?

Я могу рассказать,

где родилась и какого рода».

«Сладостен вкус твоих губ, будто

сок плода, что не насыщает. Ты уходишь?

Я хочу дальше знать песню твоего тела».

Благоуханная страстность страны у Нила.

Ветер шелестит в песках Египта.

Слышишь песню их уст —

поют уснувшие сфинксы.

Вам, живущим в песках, не понять тоску у моря.

Поцелуй волну, удержи ее чувственный трепет.

Он нежней, чем вздох груди от желанья.

Я иду по горячим пескам и растаял

вкус тех поцелуев.

О великий Озирис, научи не забыть

этот вкус перед смертью.

После гибели мира.

Храм разрушен, алтарь мой – песок и камни.

Я хочу увидеть, о друг мой дальний,

будешь ли ты о нас помнить.

– Да, в такую жару чего только не начинает казаться, а если еще и экзамены принимать… Как хочется к морю.

– А мне в Градонеж, – снова пожаловался Глеб.

– И об этом я тоже хотел с вами поговорить. Идите сюда, здесь тень. Кабинет у нас будет под теми двумя соснами. Между прочим, мы с вами сидим прямо на селище XII века, а вот тут у них была пристань.

– Смотрите, даже керамика.

– Какой черепочек!

– Насколько вещи долговечнее людей. Даже обидно, сколько поколений ушло, а какой-то кусок горшка остался.

Сосны шумели тихо, и кора у них золотистая, теплая от зноя. Птицы пели.

– Как они называли в летописях эту разноголосицу?

– «Птицы разноличные».

Земля таит в себе следы пепла, боли, разбитую посуду, украшения. И были «мужи мудри и смыслени»1, а кругом был лес и бор велик. По реке плыли ладьи к высокому берегу. Рубили лес, строили храм и ловили зверя. Пировали с князем и дружиной. Была жизнь.

– Семинар мы устроили на хорошем месте, Александр Владимирович, может быть, и мысли к нам придут гениальные.

Глеб относился даже к профессиональным разговорам с эпикурейской жизнерадостностью и юмором. Его волосы и борода, густые, с проседью, плотная фигура контрастировали с внешностью профессора, который был сед, подтянут, худощав. В красивом же лице Анны было что-то тревожное. Она с ожиданием смотрела на Александра Владимировича. На самом деле, зачем надо было встречаться в такую жару? Что случилось? Ее, по выражению Глеба, «высокопоставленный муж», относился к идеям профессора насмешливо, это ее хоть и раздражало, но иногда заставляло задуматься. Они с Глебом давно знали своего учителя и любили его. В натуре Александра Владимировича чувствовалось обаяние академизма старой школы, которое передалось ему еще от учителя его учителя в традициях России XIX века. В соединении с опытом существования в культуре советской эпохи это приводило к особой широте взглядов, так восхищавшей зарубежных коллег. Но иногда вспыхивала в его глазах огнем сдержанная эмоциональность, и во всем этом было что-то влекущее, что чувствовалось в его лекциях, работах, и было хорошо знакомо ученикам. А теперь появилось нечто неожиданное. Профессор отказался от курса лекций, добился гранта, сразу привлек их к своей работе, из эгоистических соображений последнему надо бы только радоваться, но очень хотелось понять, что все-таки за этим стоит.

– Итак, друзья мои, я хочу осмыслить гибель древних цивилизаций. И еще…А здесь тоже жарко, лучше пройдемся вдоль реки. Там хотя бы ветерок. – Они пошли по берегу.

– Вы знаете, я могу себе это позволить. У меня уже столько научных работ, вы тоже многое успели. Мы делали все как надо, вполне традиционно. Но есть еще что-то, сейчас я понял, что самое интересное происходит на грани. Существует же загадка тайны, такой литературный прием – тайна, что-то жгучее. И самое заурядное произведение влечет, если в нем есть эта закваска. Я хочу понять, что нас всех зовет.

Там, где кончается боль и начинается песок, мягкий и теплый. А потом шершавая подстилка из хвои. Где твои губы не язвят, а целуют. И летит песня твоя над фиалково-синим морем.

– Кстати, я получил под это не только грант, но нашел и спонсоров. К вопросу о море – хочу, чтобы мои ученики тоже увидели древние памятники своими глазами.

– Я понял, и нам надо написать бестселлер, чтобы жить в хороших отелях.

– А почему бы нет? Кто сейчас только ни пишет. Мы хотя бы исторические факты знаем.

– Подождите минутку, я, кажется, забыл мои записи на месте древней пристани.

Когда профессор отошел, Глеб сказал:

– Тема наша мне нравится, раньше таких у нас не было, широкая, занимайся, чем хочешь – «Влияние культур и цивилизаций древности на литературу и искусство XIX-XX веков», да и командировки. Хорошо. Люблю путешествовать.

– Во всем этом, знаешь, что радует? Я надеюсь, что наш шеф не предложит нам ехать хотя бы в Ирак.

– Кто знает.

Я смотрел на моих учеников, нарочно отойдя в сторону, чтобы еще раз обдумать, как с ними лучше сейчас говорить, не рассказывая всего, и не вовлекая во что-то, возможно, небезопасное. А ведь сначала тому человеку удалось заинтересовать меня, особенно копией необычного минойского рисунка. Случилось это на прошлой неделе, он сел рядом на конференции и несколько раз пытался со мной заговорить. Он был невысок, полноват, с острой короткой бородкой. Мне запомнились его улыбка и что-то в манере общения, какая-то скрытая то ли наглость, то ли развязность, которая не сразу проявлялась, когда он был в ком-нибудь заинтересован, как во мне тогда. Хотя даже и вначале он говорил с напором и странные вещи.

– Я читал ваши работы, в последнее время вы ведь что-то ищете?

Чтобы как-нибудь от него отвязаться, я неожиданно для самого себя произнес:

– Тайну Атлантиды.

Лучше бы я этого не говорил, похоже, он совсем не понимал шуток. Лицо его выглядело ошарашенным, брови поползли вверх. Но тут я отвлекся, докладчику задали интересный вопрос, когда я снова обернулся к моему собеседнику, он пристально смотрел на меня.

– Значит, так оно и есть. Он был прав. Вы и про Шлимана знаете?

– Вы, наверное, меня не так поняли, это была шутка, про Атлантиду.

– Но ведь вы, профессор, интересуетесь Шлиманом и крито-микенской культурой, а гипотеза о связи Крита с Атлантидой сейчас многими разделяется.

– Я смотрю на это несколько иначе, да и при чем тут Шлиман?

Объявили перерыв. Все поднялись и пошли в буфет. Я тоже хотел встать. Но тут он гордо положил передо мной лист бумаги, и я, озадаченный остался. На ксерокопии я разглядел два нечетких рисунка и две надписи. Изображения отличались изяществом линий и выразительностью фигуры лежащего мужчины и мелких деталей.

– Что вы об этом думаете?

– Похоже на копию рисунка на гемме или фреске минойской эпохи. Надписи напоминают: длинная -линейное письмо А, короткая – иероглифы на Фестском диске. Я не специалист конкретно в этой области, но из того, что я видел, не припоминаю подобного сюжета.

– Вы не могли это видеть, о нем знают очень немногие. А что вы скажете о лежащем воине? Там вдали, посмотрите, мелко изображен еще кто-то. Похоже, что здесь какое-то страшное преступление древности.

– Да, очень выразительное изображение. Не знаю, может быть, мужчина на первом плане действительно убит или принесен в жертву. Вот тут рядом с ним – четкий знак лабриса, священного топора. Скорее всего, это жертвоприношение. Но даже если это преступление, убийство, почему оно вас так интересует? Не собираетесь же вы расследовать то, что произошло более трех с половиной тысяч лет назад.

– Не расследовать, а искать. У меня есть другая версия, – глаза его как-то странно блеснули. – Это предупреждение, может быть, даже магическое предупреждение, убитый человек поплатился за то, что узнал или стремился раскрыть некую тайну – тайну, заключенную в этом слове, надписи. А почему бы и нет? Может быть, тайну Атлантиды.

Я разочарованно посмотрел на него.

– Я не говорил про Атлантиду. Но надпись действительно интересна. Откуда это у вас?

Он гордо взглянул на меня.

– От Шлимана. Мне пришлось проделать некоторые архивные разыскания и, как видите, небезуспешно. Не кажется ли вам, что это может быть чем-то вроде Розеттского камня для Шампольона. Билингва. Два языка.

– С той лишь разницей, что оба – и линейное письмо А, и иероглифы не расшифрованы. Объяснить одну загадку через другую невозможно.

– Разрешите подарить вам эту ксерокопию. Мы надеемся на сотрудничество с вами.

– В чем? Я специалист по средневековью, а та тема, которой я сейчас занимаюсь… – Я не договорил.

– Вы ученый, интересующийся и Шлиманом, и Критом. Кроме того, есть еще одна причина, я скажу о ней позже. Вы спросили, откуда это у меня. Мой шеф, весьма влиятельный бизнесмен, кстати, у него самые широкие интересы, в том числе и в области литературы, и культуры. Некоторое время назад он дал мне задание поискать документы по своей генеалогии и по всему, что с ней связано. Ну, знаете, сейчас многие такими вещами интересуются. Я поработал в архивах, но никаких документов о титулах или особых заслугах его предков не нашел. Но отыскал кое-что, что его очень заинтересовало. Мой шеф оказался потомком человека, скажем некоего господина N, близко знавшего Шлимана, а потом и его детей, живших в России. Господин N был не только знаком со знаменитостями, но и сам являлся яркой личностью, более того, возглавлял некое движение или скорее организацию, название которой вам знать не обязательно, назовем их условно «дорийцами». Она была довольно влиятельной, но даже вам, профессор, думаю, о ней неизвестно. Потому что, с одной стороны, они не афишировали свою деятельность, скорее конспирировались, а с другой, кто бы ее заметил, ведь Россия со второй половины XIX века буквально бурлила колоритными личностями и группировками, тут и нигилисты, и нечаевцы, и террористы, теософские общества, а там еще и Блаватская, все себя рекламировали в разных формах и весьма шумно. Так вот, деятельность организации господина N была как-то связана со Шлиманом. Я нашел воспоминания N, где он рассказывает, как пытался помешать Шлиману, остановить его, отговорить от занятий археологией, путешествий, развода с Екатериной, а вот впоследствии с детьми Шлимана, жившими в России, с его сыном Сергеем, господин N, кажется, сотрудничал. Однажды в его бумагах я и нашел этот рисунок, который передал ему Сергей Шлиман, получивший его от отца.

– Но если это не фальшивка, подобно открытой в 1912 году амфоре, в которой якобы находились предметы из Атлантиды, найденные Шлиманом и спрятанные, сохраненные его детьми, почему бы вам этот рисунок не опубликовать? – спросил я.

Глаза моего собеседника почти хищно блеснули.

– У нас другие цели, но как интересно, что вы упомянули о тех предметах из Атлантиды. Значит, он прав, и мой шеф не зря ему верит. Мы хотели бы сотрудничать с вами, у нас большие возможности и мы можем предложить такое финансирование, какое вам и не снилось.

– Но что вы, собственно, от меня хотите?

– Сейчас расскажу. То, о чем писали журналисты в начале XX века было, действительно, подделкой, но ее смогли сделать именно потому, что кто-то знал или предполагал, что где-то существует настоящий талисман Шлимана из Атлантиды, что-то вроде философского камня, в нем скрыто тайное знание древних. И, по словам господина N, сын Шлимана ему об этом говорил. Вы нам можете помочь в поисках его.

– Вы ошибаетесь, – ответил я с холодной вежливостью, – я не верю в талисманы из Атлантиды.

– Но подумайте сами. Ведь многие пишут, что удача Шлимана почти сверхъестественна. Он, как царь Минос, превращал в золото все, до чего дотрагивался. Два величайших открытия, два огромных клада, троянский и микенский – и это сделал человек, даже не имевший приличного образования, коммерсант, а не археолог. Так вот, возможно, в одном из своих путешествий еще до раскопок Трои, скорее всего в Египте, он и нашел это. Кстати, в Египет он ездил и в конце жизни. Правда есть версия, что Шлиман обнаружил талисман в России. Ваш коллега, Афанасий Никитич, искал его в Градонеже. Наверное, то был талисман с Крита, а Крит, как признают многие современные ученые, и есть Атлантида, или, как считают другие, наследник тайной мудрости Атлантиды наравне с Египтом. Обратите внимание – вся история с троянским кладом окутана мистической дымкой, начиная с того, как Генрих с женой Софией тайно вывозили сокровища из Турции в платьях Софии, потом в Греции прятали их в разных местах, в сарае, дупле смоковницы. Тут могло случиться что угодно. Кстати, и в XX веке – опять мистика, опять странная судьба у троянского клада, он исчез на многие десятилетия – и только сейчас выставлен в Музее изобразительных искусств. Тут много тайн. И существование талисмана все объясняет.

– В одном я с вами согласен, открытия Шлимана – это, действительно, загадка, которую мы не замечаем и мимо которой проходим. Почему именно ему удалось их сделать, почему минойская цивилизация, погрузившись в забвение, открыта только через три тысячи лет, и почему все же открыта? В этом есть тайна, но я подхожу к этой тайне совсем с другой стороны.

– Не важно. Наверное, так даже лучше. Вы знаете, экстрасенс, с которым мы работаем (Так, подумал я, уже близко к моему средневековью – теперь появляется придворный колдун, чего только нет у наших новых русских.) сказал, что именно вам и вашим ученикам что-то будет открыто, он даже предрек где. И если вы не верите в то, что мы ищем, пожалуй, еще удобнее. У нас свои цели. Но как относительно финансирования и сотрудничества? У нас есть разные проекты, которые могут вас заинтересовать.

Поначалу я воспринимал его с юмором, хотя он и не был похож на тех людей, увлеченных то Велесовой книгой, то поисками автора «Слова о полку Игореве» или Атлантиды, работы которых и мне приходилось рецензировать, но чем дальше, тем все более я чувствовал, что он был другой породы, здесь было что-то иное, и это начинало беспокоить меня.

А он вдруг предложил мне еще участие в своем новом издательском проекте.

– У господина N есть последователи даже и сейчас. Смотрите, какая интересная книжная серия, она будет просто притягивать успех. Наш отдел маркетинга просчитал, что тут возможна огромная прибыль.

Прочитав заглавие рекламного проспекта, который он мне дал, – «Проклятия и зло в истории человечества. Новый исторический проект» – я заметил:

– Извините, я готическими романами и романами ужасов не интересуюсь.

– Вы не поняли. Такие издания будут опираться на реальные исторические факты. Нужно только осветить их и вскрыть заложенный в них смысл.

Одна из тайн истории – а что если есть идущая из древности некая огромная разрушительная сила и эта энергия, эти флюиды разрушения действуют и сознательно, и бессознательно. Сознательно – как проклятие, жрецы, проклинающие Эхнатона и разбивающие его статуи, проклятие Атридов и многое другое. А бессознательно – дорийцы, гунны, готы…

Глаза его сверкнули.

– Эта сила древняя. Вы сами знаете, что в том периоде древней истории, которым вы сейчас занимаетесь, люди еще не придумали имени зла. Дьявола изобрели много позже. – И когда этот странный человек говорил о проклятии зла, меня не покидало ощущение, что он знает, о чем говорит.

Однако историко-культурные обоснования, которые он подвел под свой издательский проект, нельзя было назвать ни примитивными, ни безумными. Не ограничиваясь чисто коммерческими выкладками, он говорил о вещах, от которых мне становилось жутковато. Некое анонимное движение, организация разрушения, флюиды которого, по его мнению, распространялись на всю историю мировых цивилизаций, он обосновывал всем известными фактами. В его странной речи было все: проклятие жрецов и разрушенные шедевры Амарны, Атриды и дорийцы, уничтожившие микенскую культуру, готы и даже гибель археолога Маринатоса от несчастного случая на раскопках на Санторине. (О ней он так странно говорил, как будто сам там присутствовал). Он даже улыбнулся, нет, ухмыльнулся как-то удовлетворенно, от чего в его заурядной внешности мелькнуло что-то будто виденное мною раньше где-то совсем в другом месте. Он упомянул и разрушение церквей в советский период и даже почему-то предложил мне написать роман о дорийцах.

– Вы хотите, чтобы я писал о некой дьявольской силе разрушения?

Он настойчиво повторил:

– Начало этого зла, когда у него еще не было имени, Вам ли не знать, профессор, что дьявол – это позднее изобретение человечества.

Он говорил, а мне представился вдруг сияющий, светлый мир, которого лишилось человечество. Каким бы он мог быть, если бы все эти статуи Праксителя, Фидия, все чудеса света, дворцы, храмы, деревянные церкви встречались бы на каждом шагу, мы бы проходили мимо, и души наши были бы светлее. И я вдруг почувствовал то иное, что меня зовет.

Почему-то этот странный человек был уверен, что я соглашусь сотрудничать с ними, и когда я отказался, он резко изменился, тон его стал развязным, более того, он неожиданно стал мне угрожать. Выслушав его, я заметил:

– У каждого свой путь. Я предпочитаю возделывать свой сад.

– Какой сад?

– Это из Вольтера. Надеюсь, вы понимаете.

– Вы совершаете ошибку. У вас чересчур романтическое отношение к жизни – весьма несовременно.

– Кто знает. В каждом времени есть элемент вечности, когда изучаешь другие эпохи, это особенно чувствуешь. Однако для меня в нашем времени и в сегодняшней ситуации есть свои плюсы. Все кругом откровеннее. Знаете, что больше всего поражает меня в диалоге Платона, о котором мы только что говорили? Место, на которое почему-то не обращают внимание, а мне оно кажется интереснее даже легенды об Атлантиде из того же диалога. Это рассказ египтянина о том, что цивилизации много раз возникали и гибли, не оставляя следов и «как бы немотствуя». Так вот эта немота, именно она меня пугала. И теперь, когда заклятие немоты почти снято, я уже ничего не боюсь.

– А зря, профессор. Вы не очень хорошо понимаете ситуацию. Если раньше запрещали цензоры, редакторы, то теперь есть другие способы. Нам стоит только шевельнуть пальцем…

– Вы что, киллера ко мне подошлете? – спросил я с иронией.

– Возможно, тут хватит и домушника. Разные есть способы. С людьми ведь разное может случиться. Вот и ваш коллега, Афанасий Никитич, да еще в болоте, – я вздрогнул, в последнее время отношения с Афанасием у меня были не очень хорошие, но его внезапная смерть… Кстати, незадолго до этого он говорил что-то странное про какой-то талисман в Градонеже. Знал ли мой собеседник об этом? А он, между тем, закончил, – Ваш отказ – не только финансовая глупость, он опасен.

А сейчас я взглянул на подошедших учеников, услышал их смех, и воспоминание о том разговоре поблекло. Они спросили, не хочу ли я послать их на раскопки в Ирак.

– Придется, Анечка, ограничиться археологическими публикациями. И все же, представьте себе то, что раскопал Вулли: замурованные в могилу царицы прекрасные женщины – в драгоценностях, под звуки арф – выпивают яд.

– Мило.

– Я бы даже сказал круто.

Наступил вечер. Мы разулись, шли босиком, и травы, высокие и влажные, тихо опутывали ноги. Теплый песок мягко щекотал их.

– Хорошая мысль – гулять и разговаривать. Не зря они в Древней Греции такое придумали.

– Греки, ахейцы, минойцы… В идее о связи Атлантиды и минойской цивилизации на Крите что-то есть. Знаете, когда я читал Жака Кусто, мне запала одна фраза: «Я охвачен страстью. Это не костерок из сухотравья, а глубокий интерес к истории, который овладевает и разумом, и сердцем. У меня создается впечатление, что едва изученная минойская культура зовет меня из глубины веков. Мне кажется, меня как магнитом притягивает она».

– Между прочим, один знакомый археолог рассказывал мне, иногда ему кажется, что археологические открытия не случайно происходят в какой-то определенный момент – древние как бы хотят, чтобы их раскопали.

– А у вас нет чувства, что Атлантида, минойская культура так влекут нас, потому что это – «проблема «Титаника». Я как-то слышал, как Чингиз Айтматов говорил: «Главное, чтобы с человечеством не произошло того же, что с «Титаником». А ведь он прав – такая гибель, когда ничего не останется, пугает больше, чем конец света и Страшный суд. Словно предупреждение – зла так много, что мир может погибнуть.

– Цивилизации уже много раз возрождались и гибли, «как бы безмолвствуя». Помнишь – в рассказе египетских жрецов у Платона.

– Да, в безмолвии для потомков. Может быть, это страшнее всего.

Странно, оказывается, мои ученики тоже обратили внимание на то место из диалога «Тимей».

– Но осталась же легенда Саисских жрецов об Атлантиде. И сквозь немоту прошлого что-то доходит.

– Знаешь, по мне минойская цивилизация была красивее, чем описание Атлантиды у Платона, как живой цветок лучше философского софизма. Насколько я помню, оно довольно сухое…

– Сухое или нет, оно многих волнует. Только книг и статей по Атлантиде насчитывается несколько тысяч.

– Да, кстати, я недавно встретился на конференции с одним атлантоманом и подумал – очень интересно, почему вдруг некоторые явления, легенды, сюжеты начинают вызывать у всех такой жгучий интерес. Они могут быть самыми разными: от Атлантиды до современных бестселлеров. Помните, Глеб, мы с вами говорили, любопытно было бы посмотреть структуру бестселлеров в нашем российском варианте. Для начала напишите мне, пожалуйста, эссе или статью на эту тему.

– А потом по твоему рецепту, Глеб, и еще что-нибудь. Я уже поделилась вашей идеей, Александр Владимирович, с друзьями. Они сразу спросили: «А труп будет?».

– Да, как же с трупом, Александр Владимирович? Без него не обойтись.

Почему-то мне вдруг вспомнился человек, изображенный на минойской гемме.