Текст книги "Лунный нетопырь"

Автор книги: Ольга Ларионова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Из Троекошного подлесья, что ли? – настаивал он.

– Еще дальше.

– Врешь! Таких малолеток, как ты, дальше соседнего подлесья не пускают.

Она пригляделась к нему повнимательнее: заходящая луна высветила узкое большеглазое лицо какого-то странного матово-оливкового тона, словно никогда не видавшее солнечного света, безусое, не тронутое никакими житейскими невзгодами. Ведет себя, как сопливый несмышленыш, а ведь на голову выше Флейжа, да и лет ему примерно столько же.

– А я не очень-то спрашиваюсь, – проговорила она, стараясь держаться с ним на равных и для пущей убедительности показывая ему кончик языка.

– Врешь!.. – повторил он с восхищением.

– Нет, правда-правда. Я ищу Горона. У меня к нему дело.

Веселящаяся компания между тем вошла в раж – с ног сбивали уже не меховым мячом, а самыми примитивными приемами уличной драки; кое-кто с разбега перепрыгивал через лежащих – а таких было уже больше половины, и никто не подымался, как видно, блюдя правила нехитрой игры. Тот, кто был рядом, приблизил свое лицо почти вплотную:

– Слушай, нездешняя, я тебе открою тайну, только ты – никому. Волос из ноздри отдашь, если проболтаешься?

– Два.

– Горон скоро здесь будет. Старшие носильщицы меж собой шептались. Раз Лунного Нетопыря над нашей купиной видали, значит, скоро и Горон сюда проберется.

– А где это – ваша купина?

– Да ты что, ослепла? Вся вот эта зелень-серебрень, что наше подлесье укрывает, это и есть одна-единая купина. Тупая ты какая-то…

Она все-таки села, положив подбородок на коленки. Играющих осталось всего трое, и своими движениями они напоминали призрачных танцоров, покрытых лунной амальгамой; глядеть на них хотелось неотрывно.

– А этот полуночный Нетопырь… Он что, действительно на луне обитает? – повинуясь какому-то внезапному наитию спросила мона Сэниа.

И на луне тоже. Видишь на ней три темных пятна? Это три его неприступных замка. А на нашей земле у него триста тридцать три обиталища.

– Интересно, где он сейчас?

– Везде. Он же – бог. Пребывает повсеместно, всё видит, всех слышит, всех судить волен.

Слова теперь сыпались, как горошинки – заученные, бесцветные.

– Постой, постой, ведь если твой бог – везде, то кто же тогда над вашей купиной пролетал?

– Ну, остролист тебе на язык, и доняла же ты меня своими вопросами! Говорю тебе: один – всесущий, он же всевидящий и это… всекарающий. Да. И другой, который летает с места на место – это он же самый. Он един, хотя их и два. Понятно?

О, древние боги, и темный же здесь народ! Лепечет какую-то заученную чушь, которую и выговорить-то толком не умеет.

Но на всякий случай пришлось кивнуть.

– Ты уж прости меня за назойливость, – проговорила она вкрадчиво, – но я задам тебе последний вопрос: уж если ваш Нетопырь над этими местами пролетал, то он сейчас, по-видимому, отдыхает в том своем замке, который ближе всего отсюда. Так не проводишь ли ты меня к его стенам?

– Да ты что, совсем чокнутая? Горон, и тот, говорят, ни в одно Нетопырево обиталище пробраться не сумел. А тебя, значит, вот так за здорово живешь проводить туда! Я-то конечно знаю, где самая близкая Сумеречная Башня, только перед нею раскинулась Каленая Пустошь, на которой если заплутаешься, то на открытом месте день тебя и застанет. А укрыться там негде, так что Нетопырь тебя даже огораживать не станет, и так завялишься.

– Трусишь, значит.

– Кто, я? Хо!

– Не «хо», а хотя бы пальцем покажи, в какую сторону мне идти.

– Да вон двойные утесы, точно ворота, меж ними стежка протоптана, а как минуешь их, держи лунный свет в правом глазу. До заброшенной купины доберешься, ее Вялью Колодезной почему-то кличут, оттуда можно бы путь держать на соляной столб, но ты лучше там под зеленью переднюй.

Меж тем последний участник игры, как видно – победитель, совершал триумфальные прыжки, воздевая точеные руки к беззвездному небосводу, с которого бессильно уползала до смерти усталая лунища – точно толстуха, которой невмоготу таскать собственную тяжесть. Тоненькое многократное посвистывание слышалось понизу, словно крошечные суслики сновали в редкой траве.

Похоже, из мальчишки больше ничего вытянуть не удастся.

– Ну и на том спасибо, – сказала принцесса, легко поднимаясь. – Еще увидимся. Как тебя звать-то?

– Чичимиану-рожденный-чтобы-хранить-числа. А тебя?

– Сэнни.

Он принялся чесать в затылке и делал это долго и обстоятельно.

– Слушай, я как-то не пойму, что ты с таким именем хранить собираешься?

– Себя, любимую. Ну, я пошла.

– А разве… – Взрыв глухой барабанной дроби весьма вовремя предотвратил все последующие вопросы. – Ну вот, только разговорились, как уже с молитвой да на урок…

Все поспешно подымались с земли и, бормоча себе под нос дружное, но нечленораздельное «бу-бу-бу, бу-бу-бу…» нехотя тянулись в глубину мерцающей зеленоватым светом купины, раздвигая скрежещущую листву – теперь стало ясно, для чего их руки были так старательно оплетены надежными ремешками. И еще принцесса заметила, что же делало их движения такими свободными: если почтенные матроны, которых она видела в прошлый раз, были одеты в тканые одежды, то все юноши носили не набедренные повязки, как ей поначалу показалось, а что-то вроде коротких юбок, связанных из эластичных стеблей или волокон. Надо будет это учесть, чтобы в следующий раз не надеть сюда чего-нибудь вязаного…

Так значит, это появление здесь – не последнее?

Она только пожала плечами – да что это с се внутренним голосом, дрожит, как овечий хвост. Не иначе как от здешней жары. А направление следующего полета – это привилегия исключительно ее королевской воли.

Между тем и последний из юных невейцев исчез. А свистящий шорох за спиной усилился – да что это, осмелевшие здешние крысы? Она резко обернулась, и глаз уловил какое-то вертикальное движение над потемневшей землей. Определенно не живое. Она наклонилась и, наконец, поняла: растущая ровными рядами трава втягивалась в ноздреватую почву, точно тысячи подземных змей прятали свои жала, которыми они пили ночную прохладу. Ну, еще с одной загадкой она разобралась.

Смотри, скоро рассветет…

Тогда – в торопливый полет.

Двойные утесы и едва различимая тропа меж ними, убегающая в залитую немилосердным, прямо-таки металлическим сиянием даль. Наверх, на один из них – осмотреться.

С прохладной башенной высоты половинка луны была еще видна – чуть пожелтевшая, точно увядающая, злобно косящая на сочное апельсиновое зарево рассвета. Отсюда хорошо просматривалась и бесформенная шапка заброшенного подлесья, и опаловое мерцание соляного столба – неужели действительно соль? Любопытно бы попробовать, но некогда. А вокруг них – то, что Чичимиану назвал Каленой Пустошью, бархатисто-кофейная проплешина в этом царстве столбчатых утесов, еще не оживленная солнечным светом.

И уже совсем далеко, на горизонте, смутно угадывалось зловещее и недоступное обиталище Лунного Владыки… Недоступное? Гм…

В следующий миг, естественно, она была над ним.

Скопище черных утесов, ощетинившихся незатупленными ветром остриями, могло напугать кого угодно – из невестийцев, разумеется. И не только напугать, но и поставить в тупик: дальше для людей дороги не было, забраться на эти гигантские треугольные камни, взметнувшиеся вверх, точно крылья исполинских ночных птиц, было просто немыслимо.

Невзирая на то что в последних лунных лучах она должна была отбрасывать предательскую тень, мона Сэниа рискнула: на какой-то миг зависла над остроконечной преградой. И этого мига было достаточно, чтобы разглядеть главное: каменный хоровод смыкался неприступным кольцом вокруг каких-то нелепых, беспорядочно громоздящихся друг подле друга древних строений. Часть из них покосилась или уже обрушилась, но остальные просто оскорбляли взгляд своей нелепостью. Невозможно было предположить, чтобы изящные, гармоничные в каждом своем движении невестийцы в здравом рассудке возвели такое: уродливые хоромины, напоминающие срезанный по вертикали исполинский колокол; или эту неуклюжую наклонную башню, обвитую, точно лентой, спиральной галереей, вздымающейся к ее приплюснутой верхушке – не будь она такой громадной, мона Сэниа приняла бы ее за глиняную игрушку, вылепленную руками дурашливого ребенка.

Строения теснились так близко друг к другу, что в этом сизом полумраке, еще не разбуженным рассветом, можно было надеяться остаться незамеченной…

На что она и понадеялась.

Стена, к которой она прижалась, стародавней щербатостью выдавала свою древность. Нелепая башня, сверху казавшаяся чем-то вроде забинтованного пальца, сейчас нависала прямо над нею своей тяжеловесной громадой, вселяя ужас чуть ли не катастрофическим наклоном. Окна полуколокольных домов были наглухо затворены дырчатыми ставнями, но узкие прорези многочисленных минаретов беспрепятственно втягивали в себя рассветную прохладу вместе с ночным мраком, ищущим себе пристанища на день. Остроконечные шпили, вырастающие прямо из-под земли, зловещей колоннадой уводили в зеленоватую низину, показавшуюся ей поначалу озером, а затем – лугом; но ведь и то и другое просто не могло существовать под испепеляющими лучами полуденного Сорока. Эта зачарованная поляна так и притягивала к себе своей неправдоподобной свежестью, и мона Сэниа чуть было не направила неосторожные шаги вперед, как вдруг стремительная тень очертила над башней черную радугу, и вьюжный шелест гигантских крыльев угольной поземкой пронесся по всем закоулкам Нетопырева обиталища.

А в следующий миг и он сам стоял у подножия своей Сумеречной Башни, раскинув чутко подрагивающие крылья. Казалось, он точно летучая мышь пытался уловить что-то, недоступное человеческому слуху или взору, и это неведомое «что-то» несомненно должно было указать ему на присутствие постороннего пришельца.

Мона Сэниа постаралась задержать дыхание. Перед нею наконец-то был тот, кого она надеялась разыскать с помощью Горона – бог не бог, но существо явно всемогущее. Может быть, именно этот чародей и поможет им разгадать загадку, которая, согласно стихотворному посланию, полученному ею близ пятилученского пепелища, задана на Тихри, но ответ на нее должно получить только в каком-то неведомом мире. Мир был еще тот, неведомей некуда, а это место, огражденное траурным кольцом склоненных в одну сторону чернокаменных знамен, и вообще выглядело, как зловещее царство смерти.

Но принцесса не испытывала ни малейшего трепета: в конце концов, она ничего не теряет, ведь исчезнуть можно за одно мгновение до приближения настоящей опасности.

Здесь не может быть никакой опасности – это зачарованная обитель, где исполняется самое сокровенное желание…

Она даже не удивилась тому, что беззвучный голос, к которому она уже привыкла на пустынной вымершей Свахе, не оставлял ее без своего покровительства и тут, где обитали и божественной красоты дикари, и такие вот крылатые уроды. А последний между тем даже не глядел в ее сторону. Вот если он хотя бы повернет голову, увенчанную мрачной зубчатой короной…

И это будет значить, что наконец-то настал твой черед!

Головы он не повернул, только повел крылом в сторону нежданной гостьи, и что-то невидимое, угадываемое только по дрогнувшим и исказившимся контурам окрестных строений, метнулось к ней и невесомой клейкой пеленой прилепило ее к шершавой стене, не давая возможности не то что упасть, а хотя бы шевельнуться. Едва ощутимая упругость этого узилища позволяла лишь сделать вдох и выдох, если бы… если бы под ним оставался хотя бы один глоток воздуха. Непреоборимый ужас удушья чуть не заставил ее забиться в конвульсиях, но прозрачная пелена позволила ей только судорожную дрожь и омерзительно холодный пот, покрывший лицо.

Зловещий монстр стремительно развернулся, так что края его пепельных одежд взметнулись траурным ореолом, и широким скользящим шагом двинулся к ней, на ходу складывая за спиной крылья. Минуту назад она, может быть, и отпрянула бы в естественном испуге, но сейчас, теряя сознание от удушья и лишенная возможности даже крикнуть, она из последних сил беззвучно молила: скорее… скорее… Властный взмах руки, точно сметающий паутину, освободил ее лицо, и она захлебнулась влажным промозглым воздухом, в котором сырость мешалась с запахом дурманного колдовского вина. Но горло, как и все тело, еще было стиснуто невидимой мерзостью, точно липкой лапой небытия.

Сделав еще один шаг тот, которого здесь именовали Повелителем Тьмы, оказался так близко, что до нее долетало его дыхание; ей даже захотелось запрокинуть голову – он был так высок, что она едва-едва доставала ему до плеча.

Он поднял руку и краем рукава стер пот с ее лица уверенным хозяйским движением, как стирают пыль со старого кувшина.

– Ты одна из немногих, кому удалось проникнуть в мой Сумеречный Замок, – прозвучал его голос, поражающий своей глубиной и полнозвучием. – Что ж, добро пожаловать.

10. Сокровищница мертвых

Она чуть было не выпалила: ничего себе добро, когда тебя приклеили к стене, точно охотничий трофей! Но это были бы слова напроказившей девчонки, забравшейся в чужой дом, а сейчас она наконец-то почувствовала себя принцессой Джаспера, с которой обращаются, мягко говоря, неподобающим образом.

Весьма кстати припомнилась древняя мудрость: самый надежный щит – это хладнокровие.

Ну, это за неимением лучшего. Но лучшее всегда при тебе: это любовь. Взгляни на своего пленителя глазами любви…

Она только похлопала ресницами от такого совета это в ее-то положении? И глазами любви? Ну и круглые же у нее будут глазки, точно вишенки… Нет, все-таки хладнокровие предпочтительнее. Но не мешало повнимательнее разглядеть того, в чьи запретные владения она вторглась так непрошенно, и обойтись хотя бы без предубеждения. Тогда и выход сам собою найдется.

Что ж, если действительно без предубеждения, то следовало бы признать, что если бы не безграничная надменность, то лицо, обращенное к ней, обладало прямо-таки дьявольской притягательностью и было прекрасно в той степени, которое даруется творцом, минуя ступень примитивной красивости.

Но сейчас к его высокомерию примешивалось и невольное изумление – от своей пленницы он ожидал чего угодно, но только не этого царственного спокойствия. Однако мона Сэниа поняла: если это затянувшееся молчание продлится еще немного, то он уже необратимо станет хозяином положения.

Она знала, что в таких случаях лучше всего не прибегать к дипломатическим уловкам, а просто сказать то, что естественным образом приходит на ум.

– Тебе не кажется, – невозмутимо проговорила она, – что всё это окружающее архитектурное безобразие просто чудовищно диссонирует с твоим собственным обликом?

Вот тут на его лице отразилась такая растерянность, что он невольно помотал головой, чтобы вернуть себе прежнюю полупрезрительную невозмутимость.

– Так ты из рода Блюстителей Утраченного… – проговорил он, справившись, наконец, с замешательством. – Да, конечно. Таких старинных уборов я не видел ни у кого.

Он снова по-хозяйски провел пальцами по ее инкрустированному аметистами обручу, и она всеми силами постаралась хотя бы не моргнуть. Казалось, он пребывал в неуверенности, не зная, как обойтись со своей пленницей.

– Так тебе не нравится мое жилище, – проговорил он, как видно, приняв какое-то решение. – Что ж, когда ты станешь моей еженощницей, ты сможешь попросить меня перестроить один из моих Сумеречных Замков по твоему вкусу.

– Еже… что?

Теперь он поглядел на нее уже с нескрываемым изумлением:

– Все девочки Подлунного Мира хоть вслух и проклинают меня в своих молитвах, но втайне мечтают о том, чтобы на миг удостоиться великого блаженства скрасить мое одиночество. Удается это немногим, и если я пожелаю, ты будешь в их числе.

Похоже, его единственный недостаток – излишек скромности.

– Ты забыл добавить: если этого пожелаю и я.

– И ты? Это говорит девочка, которая пробралась сюда по собственной воле?

– Да. Потому что мне нужна твоя помощь. Он поморщился:

– Здесь обычно не начинают с просьб – здесь мольбами кончают.

Ай-яй-яй, как же она этого не предусмотрела! Перед нею был властелин варварских земель, и, несомненно, начинать следовало с подношения, достаточно великолепного для того, чтобы развеять сомнения в их равенстве.

– Прости мою неучтивость, – проговорила она смиренно, – и позволь удалиться. В следующий раз я поднесу тебе бесценные дары, достойные…

– Знаю, знаю, – оборвал он ее с досадливым равнодушием. – Но все то, что вы принесли с собой во времена Великого Кочевья, а затем растеряли в своих смрадных пещерах, уже давно перестало меня забавлять. И теперь в этом подлунном мире осталось только одно, чем нельзя пресытиться и что скрашивает мое существование… Но всех остатков мудрости твоего тупеющего год от года племени не хватит, чтобы это понять.

Она внутренне поморщилась: его высокомерие было таким однообразным, к тому же лимит ее времени вместе с припозднившимся рассветом приближались к пределу. Надо было что-то предпринимать.

– Порой участливое внимание дороже холодной мудрости, – примирительно обронила она. – Если ты расскажешь мне…

– Тебе? Рассказать? – Он двумя пальцами приподнял ее подбородок, бесцеремонно разглядывая ее, как свою безраздельную собственность. – Право же, ты самое удивительное и, надо отдать тебе справедливость, бесстрашное дитя, повстречавшееся мне на моем веку. К тому же не лишенное пленительности. Но если я расскажу тебе о своих игрищах, мне ведь придется сразу же пригасить огонек твоей едва затеплившейся жизни. А это было бы расточительством…

Его ресницы, длинные и пушистые, точно опахала эльфов, не позволявшие ей до сих пор разглядеть его глаза, дрогнули, и под ними мелькнул голубоватый отблеск, точно отражение падающей звезды. Он тряхнул головой, как видно, окончательно утвердившись в своем решении.

Прекрасно! Еще немного, и ты у цели.

Да? А вот ему, по-видимому, кажется, что у цели – он.

– Осторожно, – не сдержалась она, – не тряси головой – корона слетит.

По надменным – с ума сойти, какой красоты! – губам проскользнуло что-то вроде улыбки.

– Я был прав, – пробормотал он удовлетворенно, – какое-то время я буду избавлен от скуки.

Он спокойно наклонился, и в следующее мгновение она почувствовала сухое и жесткое прикосновение его губ. Это не было даже поцелуем – бесстрастное наложение печати владычества, не порождающее никаких чувств, даже гнева.

Он отстранился, и только тогда, в миг разъединения их губ она почувствовала жгучую боль – так однажды в юности, залетев вместе с братьями в северную ледяную пустыню, она на лютом морозе голой рукой дотронулась до обнаженного клинка. Держать его было холодно. Отрывать – нестерпимо.

– Мне же больно! – вырвалось у нее с возмущением, к которому примешивалось удивление – жестокость, несомненно, была его неотъемлемой чертой, но не в такой же примитивной форме…

Снова властный взмах руки, от одного ее плеча до другого, и они были свободны от невидимых уз. К сожалению, и от платья – тоже.

– Сейчас, девочка, тебе будет еще больнее, – с пугающим хладнокровием пообещал он.

Ради твоих богов, перестань, наконец, сопротивляться!

Спасибо за бесполезный совет.

– Да? – Брови ее выразительно дрогнули. – Ты так думаешь?

– Ты никак не можешь смириться с тем, что находишься в моей власти. Мне это нравится. Но сейчас и ты испытаешь, каким мучительным и сладким блаженством может быть беспредельное подчинение мне.

Кажется, он перестал ее забавлять. Да и время, которое она отводила на это маленькое приключение, истекло.

– Боюсь, – проговорила она с точно таким же хладнокровием, – что тебе самому придется смириться с тем, что ты не владеешь ничем – ни моим телом, ни даже моей жизнью. Потому что я по собственной воле могу погасить ее огонек в любой миг прежде, чем ты последуешь своему капризу. И я не думаю, что такой всемогущий чародей, как ты, сможет опуститься до труполюбия.

Он задумчиво склонил голову набок, точно огромная печальная птица, и впервые его черты согрела теплота человеческой грусти.

– Какое же ты юное дитя, – проговорил он едва слышно, – ты даже не успела научиться страху смерти… Что ж, оставь себе и свою быстролетную жизнь, и свое неумелое бесчувственное тело. Пока. Но твоя душа уже принадлежит мне, потому что с того мига, когда твои губы познали невыносимую боль расставания со мной, память об этой муке останется в тебе до последнего часа твоей жизни. Сначала ты будешь вспоминать о ней с ужасом, потом – с удивлением, но постепенно она станет для тебя притягательной отравой, противостоять которой ты будешь не в силах. И ты пойдешь искать меня, но только теперь тобой будет владеть не праздное любопытство, а неподвластное разуму желание снова и снова изведать эту боль… Закрой глаза!

Его черные крылья взметнулись над ними, образуя шелестящий шатер, заслоняющий собою весь Сумеречный Замок.

– Закрой глаза, – повторил негромкий властный голос, и она послушно опустила ресницы.

Где ж ему было догадаться, что это ровным счетом ничего не значит – крошечные агатовые зрачки ее обруча были зорче орлиного ока. Теперь прямо перед собой она видела янтарное светящееся колечко, которое он держал в руке.

– Сейчас ты забудешь то, как нашла дорогу в мои чертоги, и все, что было здесь с тобой, что ты видела и слышала. В твоей памяти останется только сладкая боль.

Кольцо вспыхнуло ярче, оделось зеленоватым ореолом, и медленно, точно нехотя, померкло.

– Я перенесу тебя обратно в заброшенное подлесье и дам три ночи на то, чтобы спрятаться от меня. Затем я начну искать тебя, а ты – разрываться между безоглядным детским ужасом передо мною и столь же непреодолимым влечением ко мне. Будет любопытно узнать, что же окажется сильнее, когда мы неминуемо встретимся вновь, по моей воле или по твоей… А сейчас забудь все, что здесь было.

Голос снова стал так оскорбительно равнодушен, что ее охватило неподдельное разочарование. Как, и это все? Выходит, он ее отпускает? И это после всего…

После всего? Так ты ничего не забыла? Тогда молчи, ради всех твоих богов, не произноси больше ни слова!

Он был властен над своим голосом, но не над руками, коснувшимися ее с такой неподдельной и нежданной нежностью, что она даже не заметила, в какой миг исчезли все еще сковывавшие ее путы. Он поднял ее, и она почувствовала себя невесомой, но отнюдь не беззащитной: теперь в любой момент она могла выскользнуть и исчезнуть.

Пока можешь не выдавать своих колдовских для этого мира способностей – не делай этого!

Естественно. Тем более, что это такое чарующее ощущение – независимый от собственной воли полет, в котором соединяется и столь любимая свобода падения из подоблачной выси, и скачка на крылатом коне; вот только не нужно ни зорко следить за жадным притяжением земли, ни напрягать свою волю в обуздании всегда такого своенравного скакуна; зато можно полностью отдаваться этому бережно охраняемому парению, когда внизу угольные росчерки теней от торчащих повсюду столпообразных утесов пересекаются с ленивым мерцанием поросших зеленью ущелий, а призрачные стаи летучих мышей, сказочным эскортом сопровождающие их на почтительном расстоянии, усыпают небо плескучими отсветами и лунного сияния, и рассветной рыжести на своих кожистых крыльях…

Но самым удивительным было лицо, склонившееся над нею – страстное и в то же время изумленное; сейчас, когда он не подозревал, что она, несмотря на плотно сомкнутые веки, тайком всматривается в его черты почти невидимыми кристалликами на своем драгоценном обруче, он позволил себе сбросить маску надменного равнодушия и напоминал ребенка, получившего долгожданную игрушку, которая оказалась настолько хрупкой, что впервые желание сохранить этот дар пересилило своевольную жажду игры.

Крылья, мерными взмахами затенявшие небо, развернулись во всю свою невероятную ширь и замерли; плавное кружение неспешно приблизило ночного властителя к земле. Мона Сэниа почувствовала под своими ногами жесткую, как стерня, траву, и с этого мига прикосновение всесильных рук, так бережно хранивших ее во время всего полета, больше не ощущалось. Наверное, пора было поднимать ресницы.

– Иди вперед и не оглядывайся. – услышала она над собой голос, такой равнодушный и невыразительный, словно он и не принадлежал тому пепельнокрылому властелину этого подлунного мира, который еще миг назад вглядывался в ее лицо с таким упоением.

Бесформенный массив заброшенной купины громоздился перед нею, и она, не оглядываясь, послушно шагнула под неумолчно шелестящий свод. Бесчисленные невидимые создания копошились вверху, стряхивая вниз какую-то шелуху; временами с глухим стуком шлепались крупные плоды или орехи.

Бесшумный порыв ветра пахнул сзади – она поняла, что это взмах крыльев, уносящий Лунного Нетопыря. И без единого слова прощания.

Интересно, о чем он думал, улетая?

О том, что в следующий раз он узнает, какого цвета твои глаза…

Пожалуй, желания совпадают. А теперь – домой. Домой!

Вот только что сказать дома?

Ну, на то ты и женщина…

Что ж, посмотрим, как это получится…

А дома получилось абсолютно естественно:

– …прямо с седла – и в море. Платье вот порвала, колючки там под водой какие-то, похожи на каменные… – Она стояла перед мужем, стягивая в кулачке ворот порванного платья легкая, юная, солгавшая, и ни чуточки не виноватая; совсем как в те невозвратимые времена, когда они с братьями совершали разбойничьи набеги на запретные сады королевского лесничего Иссабаста; да и лгать-то оказалось так же просто и естественно, как тогда – собственному папеньке-королю.

Хорошо еще, забирая коня с восточного мыса, догадалась заблаговременно окунуться с головой.

– Колючки каменные? – Хмурый супруг придирчиво оглядывал ее, мокрую и неуязвимую. – Кораллы это. Тебе крупно повезло, что ни царапинки нет. А могла здорово пораниться. Смотри-ка, и губы у тебя совсем синие!

Знал бы он, отчего… Но прикосновение сумеречного демона не оставило ни обещанной боли, ни чувства оскорбленного достоинства и уж тем более – желания расквитаться. В самый первый раз, когда она только увидела его – пепельную тень на чужом небе, ей представился человек, которого она будет ненавидеть. Но сейчас он вспоминался, как… пожалуй, всего лишь как инопланетный зверь, которого любопытно было бы приручить.

Она беззаботно пожала плечами:

– Перекупалась. Море закатное, золоченое, вылезать не хотелось – тихо там, никаких плавучих мордастых сюрпризов вроде давешней сирвенайи. Плещешься себе, как рыба в воде…

Всемогущество так нежданно возвращенной юности – не иначе как оно обострило память, замусоренную житейской шелухой, возвращая ее к проклятой нерешенной загадке.

Как рыба в воде! Вот что пришло ей на ум перед тем, как она увидела среди придонной зелени эту пятнистую тушу.

Она научилась чувствовать себя в море, как в родной стихии: но ведь не одна она – все.

Вся дружина. Вся!

Недаром Паянна предсказывала, что воспоминание придет в самый неожиданный момент.

– Постой, постой!.. Все это мелочи, муж мой, любовь моя. Они подождут. А сейчас припомни-ка, кто из дружинников резвился с тобой в море в тот момент, когда на пороге дома появился этот хохлатый крэг?

– М-м-м… Борб, Пы и Ких. Но ведь и я находился там же!

Ага, только спиной к ним. Ты же сам сказал, что следил за Ю-ю, который карабкался по камням, догоняя Фируза с Кукушонком. Но даже если бы ты глядел с берега на море, то наверняка и внимания не обратил бы на то, что кто-то из этой троицы нырнул и теперь находится под водой уже целую минуту. А минута – это очень много, около ста ударов сердца. За это время можно было успеть в один миг очутиться где-нибудь в заранее условленном месте на Равнине Паладинов, отправить венценосного крэга к нам в Бирюзовый Дол, и затем так же незаметно вернуться обратно под воду.

– Знаешь, это уж чересчур сложно, как говорится, левой рукой за правым ухом.

– Но все простые варианты мы уже рассмотрели и отбросили. И с этим не поспоришь.

Звездный эрл растерянно почесал за ухом именно той рукой, которая только что упоминалась:

– Так кого ты подозреваешь? По-моему, все трое отпадают: Ких отличается прямо-таки щенячьей преданностью, почти как… как Гаррэль. Пы безнадежно туп для такой хитроумной комбинации. Борб… Я бы сказал, что это – эталон положительности, он заведомо непогрешим, как любимый мальчик кесаря… ох, извини. А главное, ни у одного из них нет, как говорят наши земные детективы, главного: мотива.

– От таких словечек пахнет залежалым пергаментом, со всех сторон обгрызанном крысами. В остальном я с тобой согласна. Так что нам остается одно: не выдавая своих подозрений, внимательно наблюдать за каждым из этой троицы.

Командор снова почесал за ухом:

– У тебя, как ты сама похвалялась, здорово получаются диалоги со своим внутренним голосом. Может, спросишь его?

– Гениальная мысль! – Она не удержалась – подпрыгнула, хлопнув влажными ладошками. – Сейчас: ау-у, ваше потаенное высочество!.. Молчит. Впрочем, я его на Джаспере ни разу и не слышала; похоже, на родной земле он просто отсыпается.

– А может, не согласен работать на голодный желудок? Ты ведь не ужинала.

– И не хочется. Знаешь, у меня такое ощущение, словно я все еще летаю… Не хочется утрачивать эту сказочную легкость.

– С чего бы это?

А действительно, с чего бы?..

Сумеречное лицо, склонившееся над нею с восторженным изумлением – не в нем ли причина?

Как бы не так! Навидалась она на своем веку восторгов. Не в первый раз. И не в десятый. И не в сотый.

Но впервые с тех пор, как она перестала резвиться на зеленом лугу их ребяческих игрищ, ей влепили мячом по голове да еще подставили подножку и, если честно признаться, ткнули носом в землю.

И похвалили за увертливость, между прочим.

Неужели именно этого ей и недоставало?

Выходило, что так.

– Вот завтра слетаю на Сваху – надо же в конце концов разобраться с этим пятиногим шариком – тогда в тамошней тишине и посоветуюсь со своим внутриутробным подсказчиком, что это со мной и отчего.

– Ты главное спроси, как распознать, кто из нашей подозреваемой троицы нас предал и как вывести его на чистую воду.

– А ты не боишься, муж мой, что я со всем этим чревовещанием в сибилло бесполое превращусь?..

* * *

Однако все шуточки относительно внутреннего голоса вылетели у нее из головы сразу же, как только «шарик» затрещал…

Это нелепое архитектурное сооружение поражало своей бессмысленной величиной даже тогда, когда она глядела на него снизу – облупившийся каменный шар, в поперечнике даже больше их собственного шатрового корабля. Каким-то чудом он удерживался все это время на своих опорах, хрупких и ненадежных на вид; казалось, они вот-вот дрогнут, разминаясь, переступят с ноги на ногу и засеменят, унося прочь эту тусклую охристую сферу, напоминающую вздувшееся брюхо громадного каменного паука.