Текст книги "СОЗВЕЗДИЕ. Сборник научно-фантастических рассказов и повестей"

Автор книги: Ольга Ларионова

Соавторы: Александр Житинский,Игорь Росоховатский,Александр Шалимов,Андрей Балабуха,Игорь Смирнов,Вилли Петрицкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

2

Искать выход…

Так вот он, наверно, и выход – двойник Гратта!

Воспоминания отвлекли Сергея, и он забыл о порученном деле: ведь Ченцов и Неретин просили его думать о профессоре Гратте. Только о Гратте и ни о чем больше!

Сергей попытался сосредоточиться.

Так какой же он, Гратт? Белая шевелюра, некрасивое лицо, прорезанное морщинами. Седая бородка. Набрякшие верхние веки. Что еще?… Короткие руки и длинные ноги. И спина – плотная, как камень. Одевается неряшливо… Впрочем, это несущественно.

Неподалеку треснула ветка, зашуршала листва. Из-за кустарника показался Роудс. Он мял в руках цветы и тоскливо разглядывал их. Он прошел бы мимо, поглощенный мыслями, и не заметил бы товарища, если бы тот не окликнул его.

– Ты что здесь делаешь? – спросил Сергей.

Джим пугливо отбросил цветы и смущенно отряхнул ладони.

– Да… так. А ты?

– И я так, – сказал Сергей.

Джим присел рядом и стал смотреть в сторону.

– Дохлое положение, – вздохнув, сказал он. – Тупик.

– Почему тупик? Отремонтируем «Луч»…

– Да разве в «Луче» дело? – Роудс нетерпеливо вскинул руку и нахмурился. Потом обвел взглядом небо, долину, дальний лес: – Вот наша трагедия! От этого нам не лучше, как ожидали, а, наоборот, тошнее, потому что все лишний раз напоминает о родине, о потере близких. А наши здешние «знакомые» только усиливают тоску и чувство потери!.. Временами мне кажется, Серж: хозяева намеренно решили помучить нас этой бутафорией!

– Как тебе не стыдно, Джим!

– Прости. – Роудс тяжело поднялся. – Я, кажется, в самом деле неблагодарная – как это по-вашему? – скотина. – Он нагнулся за цветами, повертел их перед носом и кинул к ногам Сергея: – Полюбопытствуй. Как настоящие! А я пойду…

Сергей дотянулся до разбросанных цветов – две ромашки, таволга и кипрей – и стал внимательно рассматривать их. Ни к чему не придерешься – такие же, как на родине, с таким же запахом, с той же свежестью… И вдруг что-то смутное, предательское вползло в душу. Неприятный озноб прокатился по спине… Что-то в них не то. Не настоящие они. Чужие… А разве Сергей не знал, что они не настоящие? Знал. Но именно тогда, именно в ту минуту он всем своим существом ощутил фальшь… Не то ли самое случилось и с его товарищами, только значительно раньше?

Он вскочил с места, затравленно огляделся. Сорвал один листок, другой, потом какую-то траву и дикую гвоздику, прятавшуюся под ивняком, – все то же, острое ощущение фальши не проходило. Тогда он подбежал к реке и долго и сосредоточенно плескал воду на лицо и шею.

– Ну вот… то одно, то другое, – проворчал он. – Тебе дано задание… Тебе поручено важное дело, Данилин!

Всю ночь он провел возле реки и старался больше не отвлекаться от мыслей о профессоре Гратте. Лишь под утро усталость свалила его. Он спал прямо на земле и проснулся, когда солнце стояло высоко над лесом. Город будто висел в воздухе над таявшей пеленой тумана, над рекой тоже все еще извивались, будто живые, легкие струйки пара. В камышах плескалась рыба. В воздухе стоял звон птичьих голосов и стрекот кузнечиков… Совсем, как на Земле!

Сергей искупался и едва успел привести себя в порядок, как увидел снизившийся ярко-желтый флаер. Хлопнула дверца, и в траву спрыгнула Фруза.

– Здравствуй, Сережа! – радостно сказала она, словно сек искала его и вот только что нашла. – Я за тобой! К вам приехал какой-то важный ученый… кажется, Гратт.

– Гратт? – Сергей ошалело сдавил Фрузу в объятиях и быстро зашагал к флаеру. – Слушай, Фруза, давно хочу тебя спросить, – как бы между прочим сказал он, – где наш сын? Я бы хотел его видеть!

– Он в интернате. У нас все дети в интернатах.

– Ах, да. Я же знал: подарить людям нового человека может любая женщина, но не каждая мать способна воспитать достойного члена общества. Так?

– Именно.

Они поднялись в салон. Машина взлетела. Фруза перевела управление на автоматическое и обернулась к Сергею:

– Хочу потолковать с тобой о коллапсарах. Понимаешь… я пишу статью об экипаже «Луча»…

Сергей неловко улыбнулся:

– Я врач, Фруза. По этому вопросу лучше обратиться к Ченцову или Неретину – они космологи.

– Ну я прошу тебя, Сережа!

Фруза упорно настаивала на разговоре, и Сергею пришлось подчиниться.

– Это умирающие звезды, – нехотя начал он. – Они сжимаются до такой степени, что их радиусы становятся меньше гравитационных. – Сергей поглядывал на включенный магнитофон и говорил медленно, тщательно подбирая слова и дополняя их жестами. – Гравиполе на поверхности такой звезды бесконечно возрастает, геометрия пространства изменяется и перестает быть эвклидовой, пространство искривляется, время и скорость света стремятся к нулю… Иначе говоря, коллапсар сворачивает пространство в бесконечную временную сферу. В нем сливается воедино и прошлое, и настоящее, и будущее. Собственно, их там вообще нет, и, значит, времени тоже нет… Я понятно излагаю? – перебил он себя, обратив внимание на застывшее лицо Фрузы.

Та поспешно кивнула:

– Говори, говори, я слушаю.

– Так, собственно, и все, – облегченно сказал Сергей. – Мы пробыли в коллапсаре всего несколько минут, но их оказалось достаточно для того, чтобы знакомая нам Вселенная завершила свою историю и родилась новая Вселенная – со всеми ее галактиками и планетными системами.

Фруза молчала, глядя через прозрачное стекло борта на проплывавшую под ними живописную панораму долины, потом снова повернулась к Сергею:

– Об этом я читала. Помню: такие объекты могут лишь засасывать окружающее вещество благодаря своей гигантской массе, но из них не в состоянии пробиться ни свет, ни магнитное поле. Правильно?

– Правильно.

– Тогда… как же вам удалось вырваться оттуда?

Сергей приподнял плечи и тоже посмотрел через прозрачные стенки борта:

– Скорее всего мы попали в эргосферу коллапсара, но до рубежа гравитационного радиуса не дошли – потому и не застряли там…

Впереди росла громада звездолета. Только теперь Сергей понял, что флаер летел по огромной дуге: определенно Фруза хотела продлить свидание…

Сергей издали увидел крепкую спину и седую шевелюру двойника Гратта. Его провожал Ченцов. Еле сдерживая себя, к космонавтам подошел Неретин и увлек Сергея к подъемнику звездолета.

– Прикидывается дураком! – сердито сказал он. – Как будто не понимает, чего мы от него хотим!

– А если в самом деле не понимает? – несмело предположил Сергей. – Откуда ему знать?

– Но может же он, в конце концов, передать хозяевам планеты нашу просьбу! – Неретин подтолкнул Сергея к подъемнику и усадил на ступеньку. Сам остался стоять. – Слушай. Командиру пришла в голову идея: коллапсары работают как туннели времени в обе стороны. Уразумел? И мы должны добиться от этого двойника, чтобы хозяева планеты рассчитали программу полета к негоколлапсару.

– Куда, куда?

Неретин нахмурился.

– Извини. Ты, конечно, должен знать подробности, – сказал он. – Запоминай… Мы теперь определенно знаем, что «черные дыры» – потенциальные трамплины в будущее. Наша – та наша Вселенная – породила коллапсары, а следующая – вот эта, в которую мы попали, – создала уже так называемые ретро– или негоколлапсары – «черные дыры» с отрицательным потенциалом, то есть трамплины в прошлое мирозданий Уразумел?

– Уразумел…

– Вот и ладно. «Перевари» все это и – думай, думай: чем скорее дойдет до наших гостеприимных хозяев, тем лучше для нас!..

* * *

Гратт вернулся в конце дня и попросил проводить его к Ченцову. Неретин пригласил на беседу Сергея – на всякий случай, если возникнут какие-либо затруднения. Но затруднений не было, разговор прошел гладко, легко, и, прощаясь, Гратт обещал завтра же утром прислать в распоряжение Ченцова полсотни высококвалифицированных рабочих, инженеров и техников, а необходимые расчеты закончить к концу недели.

Он был точен. Четверо суток его никто не видел. И вот наконец возле звездолета плавно снизился полосатый флаер Гратта. Ученый совет «Луча» ушел на долгое совещание. Остался лишь Неретин, в обязанности которого входило наблюдение за ремонтными работами. Увидев вышедшего из отсека запасной аппаратуры Сергея, помощник подозвал его:

– У тебя все готово?

– Все. Остались мелочи.

Неретин указал на кресла:

– Давай-ка присядем.

Он сосредоточенно разминал сигарету и смотрел в пол.

– Слушай, – наконец сказал он, – ты не допускаешь, что они могут обмануть нас? Или направят вместо негоколлапсара в преисподнюю?… Погоди, не возмущайся. Есть в этих близнецах что-то… Может быть, от сознания их суррогатности?…

– Зря ты это, Алекс. Если бы они имели что-то против экипажа «Луча», им ничего не стоило бы нас уничтожить. Но ведь они создали для людей земные условия жизни и как-то ищут контакта с нами.

Неретин задумчиво покачал головой:

– Условия-то эти боком обернулись. Видал, что недавно с ребятами творилось? Ну, их-то можно понять: задания Земли не выполнили, родину потеряли, надежды на возвращение никакой, а окружающая бутафория лишь усиливала чувство обреченности. Зато сейчас работают как звери и – заметил? – перестали навещать своих «знакомых».

Сергей молчал. Он не мог понять сомнений Неретина. Ведь все, кажется, было так просто и ясно!.. Хотя, может быть, многолетняя забота о доверившихся ему людях в какой-то степени могла оправдать подобные опасения…

– И потом, – продолжал Неретин, все так же глядя в пол, – эти «знакомые» – и твоя Вика с Фрузой и Гратт – совсем не замечают того, что мы охладели к ним. Как это понять?

– Понять, по-моему, просто, – сказал Сергей. – Ведь они по сути роботы, созданные разумными хозяевами планеты, чтобы нам легче было контактировать. А робот не должен отвлекаться на мелочи. Он занят лишь тем, для чего послан.

– Наверно, я стал тупеть – Неретин встал и наконец прикурил сигарету – А кстати, ты не обиделся… когда я послал тебя на разведку в город и утаил то, что сказал Джиму?

– Это было необходимо, я понимаю.

– Ну и ладно. – Неретин не торопясь пошел к эскалатору. – А знаешь, на чем строилась моя догадка? На твоей способности фантазировать. Я не раз слышал, какой ты представляешь обновленную Землю после нашего возвращения. И когда началась вся эта неразбериха, я сразу понял, что кто-то воспользовался твоими мыслями и начал постепенно сооружать для нас один из уголков родины. Но мое предположение требовало проверки, и вот тогда-то я и отправил вас с Джимом в город…

* * *

Неретин лежал в траве. Перед ним высился бурый корпус звездолета. Качество ремонта и надежность бортовых систем комиссия приняла только сегодня. Заканчивались последние работы по покрытию корпуса защитным слоем. Кажется, все готово, все учтено, программа полета утверждена.

Космонавты разбрелись кто куда. Снова наладились прежние дружеские связи, снова слышался смех и шутки и нескончаемые разговоры о предстоящем старте. Сомнений тогда еще не было. Тогда был небывалый подъем духа и непоколебимая вера в возможности загадочных аборигенов. Люди жили мыслями о Земле, о встрече с долгожданной родиной, но никто из них не подозревал, какие еще сюрпризы ожидают их впереди.

Ченцов с утра до ночи пропадал с учеными на бесконечных беседах со здешними двойниками от науки, но пробить барьер, разъединяющий людей с представителями неведомого разума, так и не мог. Вывод напрашивался сам собой: видимо, все, что они могли сделать для землян, сделали, а на большее просто были неспособны…

Послезавтра старт. От одной мысли замирает сердце. Трудно охватить умом то, что под силу лишь чувствам: они быстрее и охотнее отзываются даже на малейшую надежду, на самую фантастическую возможность.

Неретин сорвал пушистую метелку тимофеевки и стал внимательно рассматривать ее. Придраться не к чему – точная копия. Он уже сто раз самым добросовестнейшим образом изучал все эти цветы и не мог понять, откуда, из каких непознанных глубин, пришло к людям такое ощущение фальши. Тут, пожалуй, немалую роль играло то таинственное чувство, которое дарила мать-Земля своим сыновьям, прощаясь с ними на долгие годы.

Раньше Неретин любил покусывать тонкий стебелек тимофеевки. А вот эту не мог…

Подошли Сергей с Граттом, уселись напротив.

– Сбежал я от болтунов, Александр Ильич, – сказал Гратт. – Мы не понимаем, чего хочет ваш Ченцов! Замучил Данилина…

Сергей действительно выглядел замученным. Даже похудел.

Неретин неохотно поднялся. У него лишь при первой встрече хватило духа назвать этого двойника товарищем Граттом. А потом – ни в какую, ни по имени, ни по отчеству. Просто «вы», и все. Хоть лопни.

– Тут и понимать нечего, – сказал он сдержанно. – Мы хотим через вас наладить контакт с гостеприимными хозяевами планеты.

– Ну вот, и вы тоже… – Нервное, пористое лицо Гратта будто погасло. Резче обозначились морщины.

Н-да. Тут, пожалуй, тупик. Скорее всего друзья-аборигены не видят такой возможности. А жаль. Очень жаль!

Гратт смотрел на черневший в синеве нос корабля.

– Лучше думайте о долгожданном старте, – сказал он, потирая сухие, жилистые руки. – Мы сделали все зависящее от нас и даже больше.

– Спасибо, – кивнул Неретин. – А может быть, и вы полетите с нами?

– Нет, Александр Ильич. Нет. Я должен остаться здесь. – Гратт неожиданно улыбнулся: – В пути вам встретятся кое-какие неожиданности. А на финише ждет большой сюрприз.

Неретин поежился, словно за воротник попала холодная капля, и принялся ощупывать свой шрам:

– Не люблю я сюрпризов…

– Даже приятных?

– Ну, приятные, конечно… Да ведь кто знает, что ждет нас завтра?

– Я знаю. – Гратт закрыл глаза, и его тонкие губы снова растянулись в улыбке от какой-то тайной, но безусловно доброй мысли.

* * *

Хозяева Малахитовой планеты не обманули землян. Такая мысль возникла уже после того, как прозрел штурман Шарков – именно в той точке чужого пространства, где был ослеплен. Это приятное событие само по себе доказывало, что «Луч» шел потоком обратного времени.

Все с нетерпением ждали, когда удастся отремонтировать вышедшую из строя рацию. Когда же она наконец заработала, первое, что услышали космонавты, было их собственное сообщение, адресованное Земле еще на пути к коллапсару. Потом второе, третье… И только при пересечении орбиты Плутона, после тщательных расчетов, командир объявил экипажу, какой именно сюрприз имел в виду двойник Гратта: «Луч» прибудет на Землю в день своего старта – с разницей всего в несколько часов!

Андрей Балабуха
НА ПОРОГЕ
Фантастический рассказ

Чем больше времени проходит со дня, когда явилось нам «Усть-Уртское диво», тем чаще вспоминаю и думаю я о нем. Интересно: происходит ли то же с остальными? Как-нибудь, когда все мы соберемся вместе, я спрошу об этом. Впрочем, все мы не соберемся никогда. Потому что… Наверное, это я должен был пойти туда, но тогда у меня просто не хватило смелости. Да и сейчас – хватит ли? Не знаю. К тому же это неразумно, нерационально, наконец, просто глупо, в чем я был уверен еще тогда, остаюсь убежден и сейчас. И все же… Если бы я знал, что «все же»!

«Усть-Уртское диво»… О нем говорили и писали немного. Была статья в «Технике-молодежи», в разделе «Антология таинственных случаев», с более чем скептическим послесловием; небольшую заметку поместил «Вокруг света», «Вечерний Усть-Урт» опубликовал взятое у нас интервью, которое с разнообразными комментариями перепечатали несколько молодежных газет… Все это я храню. В общем, не так уж мало. И в то же время – исчезающе мало. Потому-то я и хочу об этом написать.

Зачем? Может быть, в надежде, что, описанное, оно отстранится от меня, отделится, уйдет, и не будет больше смутного и тоскливого предутреннего беспокойства. Может быть, чтобы еще раз вспомнить – обо всем, во всех деталях и подробностях, потому что, вспомнив, я, наверное, что-то пойму, найду не замеченный раньше ключ. Может быть, ради оправдания, ибо порой мне кажется, что все мы так и остались на подозрении… Впрочем, не это важно. Я хочу, я должен написать.

* * *

Как всегда, разбудил нас в то утро Володька. Хотя «всегда» это слишком громко сказано. Просто за пять дней похода мы привыкли уже, что он первым вылезает из палатки – этакий полуобнаженный юный бог – и, звучно шлепая по тугим крышам наших надувных микродомов, орет во всю мочь:

– Вставайте, дьяволы! День пламенеет!

И мы, ворча, что вот, не спится ему, и без того, мол, вечно не высыпаешься, так нет же, и в отпуске не дают, находятся тут всякие джек-лондоновские сверхчеловеки, выбирались на колючую прохладу рассвета.

Но на этот раз нашему возмущению, ставшему, признаться, скорее традицией, принятой с общего молчаливого согласия игрой, не было предела. Потому что день еще и не собирался пламенеть, и деревья черными тенями падали в глубину неба.

– Ты что, совсем ополоумел? – не слишком вежливо осведомился Лешка и согнулся, чтобы залезть обратно в палатку.

Я промолчал. Не то чтобы мне нечего было сказать: просто я еще не проснулся до конца, что вполне понятно после вчерашней болтовни у костра, затянувшейся часов до трех. Промолчали и Толя с Наташей – думаю, по той же причине. Все-таки будить через два часа – это садизм.

– Сам сейчас ополоумеешь, – нагло пообещал Володька. – А ну-ка, пошли, ребята!

Хотя Володька был самым младшим из нас, двадцатилетний студент, мальчишка супротив солидных двадцатисемилетних дядей и тетей, но командовать он умел здорово. Было в его голосе что-то заставившее нас пойти за ним даже без особой воркотни. К счастью, идти пришлось недалеко, каких-нибудь метров сто.

– Эт-то что за фокусы? – холодно поинтересовался Лешка и пообещал: – Ох, и заработаешь ты у меня когда-нибудь, супермен, сердцем чую…

– А хороший проектор, – причмокнул Толя. – Где ты его раздобыл?

Действительно, первое, что пришло нам в головы, – это мысль о проекторе. И естественно. Между двумя соснами был натянут экран, а на нем замер фантастический пейзаж в стиле Андрея Соколова. Четкость и глубина изображения вполне оправдывали Толино восхищение. Казалось, между соснами-косяками открылась волшебная дверь, ведущая в чужой мир, над которым багровое солнце заливало густым, словно сжиженным светом темный песок, волнами уходивший вдаль – туда, где вычертились в изумрудно-зеленом небе горы, внизу неопределенно-темные, не то исчерна-синие, не то иссиня-зеленые, увенчанные алыми снежными шапками. Справа высунулась из песка густо-фиолетовая скала, отбрасывавшая изломанную, изорванную даже, пожалуй, черно-зеленую тень. Формой она походила на морского конька, только сильно стилизованного. И в этой тени неощутимо чувствовалось что-то: не то куст, не то щупальца какого-то животного.

– А впечатляюще… – Наташа знобко передернула плечами. – Молодец, Володька, днем бы это не смотрелось!

– Да при чем здесь я! – Володька обиделся. – Я из палатки вылез, отошел сюда, увидел – и побежал вас, чертей, будить!

– А проектор сюда господь бог принес? – невинно полюбопытствовал Лешка.

– В самом деле, Володька, хватит, – поддержал я. – Поиграли – и будет. Мы не в обиде, картинка великолепная…

– Дался вам этот проектор! Да где он? Где? И где его луч?

Луча и впрямь не было – сразу это до нас как-то не дошло Мы переглянулись.

– Может, голограмма? – неуверенно спросила Наташа.

Никто ей не ответил: представления о голографии у нас были примерно одинаково смутные. Кто его знает…

– Или мираж… – предположил я.

– Мираж? – переспросил Толя с убийственным презрением. – Где ты видел мираж ночью! Да еще с таким неземным пейзажем?

– Неземным? – настороженно повторил Володька. – Ты сказал: неземным? Верно ведь! А если это…

– …мир иной? – съязвил Лешка. – Вогнуто-выпуклые пространства? Тоже мне Гектор Сервадак! Робинзон космоса!

– А я верю, – тихо проговорила Наташа. Наверное, женщины больше вас подготовлены к восприятию чуда. – Это действительно «мир иной». Только – какой?

– Бред, – бросил Лешка, помолчал, потом развернул свою мысль более пространно: – Поймите вы, я сам фантастику читаю и почитаю. Но всерьез новая гипотеза может привлекаться лишь тогда, когда все более простые не объясняют факта. Это – азы корректности. Зачем звать пришельцев из космоса, когда загадки земной история можно объяснить земными же причинами? Зачем говорить об иных мирах, когда мы еще не выяснили, не галлюцинация ли это? Не мираж ли? Не какое-нибудь наведенное искусственное изображение? Мы не видим луча проектора? Но ведь есть и иные способы создания изображения. Мираж ночью? А вы точно знаете, что ночных миражей не бывает? Можете за это поручиться? Ты? Ты? Ты? – Он поочередно тыкал пальцем в каждого из нас. – Так зачем же зря фантазировать? Это всегда успеется.

Возразить было трудно. Мы стояли, молча вглядываясь в картину.

– Стоп! – сказал вдруг Володька. – Сейчас мы все проверим. Я мигом, ребята! – И он убежал к палаткам.

– А ведь это… «диво» появилось недавно, – сказал Толя. Так родилось это слово – «диво», «Усть-Уртское диво». – Часа три назад. От силы – четыре. Когда сушняк для костра собирали, я как раз между этими соснами прошел, тут еще куст есть, я об него ободрался, о можжевельник чертов…

– Любопытно… – Лешка закурил, спичка бросила блик на стекла очков. – Знаете, чего мы не сообразили? Проектор, проектор… А экран? Мы ведь его только вообразили: есть проектор – должен быть и экран. Ведь эта штуковина болтается в воздухе, как… Извини, Наташенька. Словом, висит. Правда, сейчас умеют создавать изображения и в воздухе, насколько я знаю.

– Возможно. – Толя похлопал себя по карманам. – Дай-ка сигарету, я свои в палатке оставил. Спасибо! Как вы думаете: почему оно не светит? Ведь там – день, а сюда свет не попадает… Слушайте, а что Володька задумал, а?

– Увидим, – коротко сказала Наташа.

Лешка тем временем обошел сосну, ограничивавшую «диво» справа, и сразу же исчез.

– А отсюда ничего не видно. Только сгущение какое-то в воздухе. Сейчас я его общупаю.

– Давай вместе, – сказал я и пошел к нему.

Уже начало светать, и мы ориентировались свободнее. Сразу же за деревом начиналось, как сказал Лешка, сгущение. Воздух быстро, на протяжении каких-нибудь двадцати сантиметров, уплотнялся, превращаясь в конце концов в твердую, идеально гладкую, прохладную на ощупь стенку, полукругом идущую от дерева к дереву. Дотянуться до ее верха мы е сумели, даже когда Лешка взобрался ко мне на плечи.

Вернулся Володька в сопровождении Чошки. Чошка полугодовалый кобелек; если верить Володьке, карельская лайка. Их два брата одного помета – Чок и Получок; это охотничьи термины, значения коих я никогда не понимал. Чок – интеллектуал. При любой возможности он садится и предается размышлениям, уставясь в одну точку и сосредоточенно морща нос и лоб. Наташка утверждает, что это у него «наружные извилины».

Володька притащил свою гордость и предмет всеобщей зависти усть-уртских охотников – скорострельный охотничий «манюфранс», изящный, легкий, с полупрозрачным прикладом из какого-то пластика. В день восемнадцатилетия его подарил Володьке Трумин, сам заядлый охотник, купивший ружье во время не то конгресса, не то симпозиума в Лионе и потом два года сберегавший для этого случая.

– Смотрите! – Он показал на какую-то точку в зеленом небе «дива». – Видите: птица не птица, летает что-то такое, птеродактиль тамошний?

Приглядевшись, мы убедились, что эго не просто точка, а крохотный черный треугольник, по-орлиному пишущий в небе круги. Володька вскинул ружье, прицелился. Грохнуло. Полет треугольничка словно сломался, на мгновение он замер, а потом наискось скользнул вниз. Володька опустил ружье.

– Ну что, Лешенька? Мираж? Галлюцинация? Диапозитив?

Лешка смолчал.

– Н-да, «диво»… – раздраженно проворчал Толя.

И вдруг мы вздрогнули от Наташиного истошного:

– Чок! Чок!

То ли, пошевелив наружными извилинами, Чок решил принести хозяину добычу, то ли ему просто захотелось посмотреть поближе, что там такое, – трудно сказать. По словам Наташи, он легко, одним прыжком проскочил между соснами – туда, в экран, в картину, в «диво», – на миг остановился обалдело и помчался вперед, оставляя ямки следов.

– Чок! – заорал Володька. – Чок! – Он пронзительно засвистел, но Чок проигнорировал все наши призывы. Характерец у него всегда был более чем самостоятельный…

В какой момент Володъка ринулся вслед за ним, я не заметил. Только улышал сдавленное Лешкино: «Стой, кретин!» – а потом меня сшибло, и мы оказались на земле – все трое: Лешка, Володька и я.

– Держи его! – скомандовал Лешка, и я рефлекторно вцепился во что-то, не то в руку, не то в ногу, успев предварительно получить хороший удар по скуле.

– Вот теперь вы и в самом деле ополоумели! – Над нами стояла Наташа. Она сказала это так отчужденно, что мы сразу остыли.

– Где мои очки? – спросил Лешка, поднимаясь на ноги; вид у него был сконфуженный и обезоруженный. – Никто их не видел?

– На. – И Наташа отвернулась, глядя в «диво».

Мы тоже посмотрели туда. Багровое солнце поднялось выше, теперь оно стояло градусов под тридцать. А из песка фантастически быстро, как в замедленной киносъемке, прорастали какие-то черные стебельки. Вблизи они еще только высовывались на поверхность; по мере удаления они становились крупнее и на глазах раскрывались навстречу солнцу, напоминая выгнутые стрекозьи крылья. Чок потерялся в их зарослях.

Володька вскочил, протянул мне руку. Я тоже поднялся и отряхнул брюки и рубашку от хвои.

– В герои первопроходцы захотел? – спросил Лешка зло. – А? А как вернуться, ты подумал? А если там воздух ядовитый?

– Чошка-то там дышал, – возразил Володька,

– Допустим. Но про всякие местные вирусы и прочую мелочь мы понятия не имеем… И вообще, пора кончать эту самодеятельность. Хватит. Так знаете до чего доиграться можно?

– До чего? – наивно спросил Володька. Лешка промолчал.

– Что ты предлагаешь, Леке? – поинтересовался я.

– Для начала – пойти позавтракать. И посоветоваться. А там видно будет.

Поминутно оглядываясь, мы молча пошли к палаткам.

За завтраком было решено, что Толя с Наташей отправятся в город. Напрямик отсюда до Греминки километров тридцать, так что, идя налегке, к последней электричке на Усть-Урт успеть можно. Вот только– как притащить сюда «научную общественность»? Лешке пришла мысль обратиться к Трумину: он знает нас и должен поверить, а там уже поверят ему – как-никак, доктор исторических наук, профессор.

И мы осталась втроем.

Володька весь день просидел перед «дивом», хотя кидаться в него очертя голову уже не порывался. Чок не появлялся, даже не вернулся по собственному следу. Что с ним? Настроение у нас было смутное: и подавленное, и одновременно приподнятое, ибо мы соприкоснулись с чудом, и тревожное, потому что неизвестность всегда порождает тревогу… Солнце «дива» закатилось около шести часов вечера. Теперь между деревьями повис провал почти абсолютной тьмы, кое-где пронзенной тончайшими жалами мелких и редких звезд. Но чернота этого провала казалась… Как бы это сказать? Живой, что ли? Да, другого слова, пожалуй, не подобрать.

– Ноктовизор бы сюда, – вздохнул Лешка. – В инфракрасном бы посмотреть…

Ноктовизора у нас, увы, не было, и мы пошли ужинать. Темнело. Напряжение наше чуть-чуть спало, и мы понемногу разговорились, потому что надо же было, в конце концов, не обменяться мнениями, как утром, а просто поговорить. Лешка выудил из недр своей «абалаковки» плоскую четвертинку коньяка:

– Черт с вами, поглощайте НЗ. Настоящий. Армянский ереванского разлива.

Мы развели растворимый кофе, причем не в кофейной. дозе, а в поллитровых эмалированных кружках. Володька обвел это хозяйство глазами и вдруг задумчиво спросил:

– Между прочим: мне кажется, что мы сегодня не обедали, или это в самом деле так?

Вот что значит остаться без женской заботы! Мы сразу же почувствовали зверский голод, который едва утолили тремя банками тушенки с хлебом.

– Вот теперь и выпить не грех, – изрек Володька, бросив опорожненную банку в костер. Бумажная обертка вспыхнула, искристо затрещали остатки жира. Мы по очереди приложились к бутылке.

– А кофе-то остыл, – вздохнул Лешка. Он подумал, потом плеснул в кружку коньяку. – Эх… Такой дар божий – и из горла пить… Эстеты!

– Это называется «по-испански», – сказал я. – Гранды так пили. Так что ты зря.

Володька, слава богу, совсем отошел. Он растянулся на спине, заложив руки за голову и, попыхивая зажатой в губах сигаретой, сказал:

– А знаете, братцы, что меня больше всего беспокоит? Появилось «диво» нежданно-негаданно, вдруг, уже при нас. Значит, и исчезнуть может аналогично. Найди мы его уже существующим, было бы спокойнее…

– Логично, – согласился Лешка. – Хотя и не обязательно.

– А я ничего, между прочим, не утверждаю. Я только высказываю свое мнение. Вотум сепаратум, так сказать. Есть у нас свобода слова или нет?

– Есть, – подтвердил я, – есть, Володечка, только ты на всякий случай плюнь через левое плечо.

Володька поплевал.

– И все же что оно такое, наше «диво»? – вздохнул я. – Неужели действительно выход в какой-то иной мир, пресловутая нуль-транспортировка?

– Похоже. Во всяком случае, мне ничего другого в голову не приходит, – сказал Володька. – Меня другое интересует: где те, кто этот самый переход создал?

– А ты уверен, что его кто-то создавал? – спросил Лешка. – Представь: прилетел на Землю какой-нибудь шестиногий и жукоглазый марсианин, увидел шаровую молнию и спросил: «А где те, кто создал эту великолепную магнитную бутылку с плазмой?»

– Спонтанное образование? – удивился я.

– А почему бы и нет? Сам посуди: если бы проход кто-то создал, он и воспользовался бы им. Логично?

Я кивнул.

– А может, он им уже воспользовался, только мы не заметили? Или – до того, как мы нашли «диво». Или мы его и не можем увидеть? – возразил Володька.

– Цивилизация человеков-невидимок? – В Лешкином голосе опять зазвучало ехидство. – Романы бы тебе писать, дружок!

– Но ведь и обратного утверждать нельзя, – вступился я. – Зря ты язвишь, Леке.

– Что гадать? Эмпирическим путем все равно ни до чего не додумаешься. – Володька сел, бросил окурок в костер. – Да и неважно это. Не по нашим зубам орешек. Паче того: самая сверхкомпетентнейшая комиссия сразу не разберется, если вообще разберется. А главное – и так ясно. Нам открылся выход в чужой мир. Не земной. И мы – на пороге. Шагнул – и там. Этакое окно в Европу.

– Только где она, Европа твоя? Астрономы радиоисточник с оптическим объектом и то не всегда идентифицировать могут. А тут как?

– Спроси что-нибудь попроще, а? – Володька потянулся, зевнул. – Все-таки недоспали мы сегодня крепко, ребята… Лишь бы окошко раньше времени не захлопнулось! Кстати, я там поснимал кое-что. Жаль, что кинокамеры нет, так что в динамике не снять. Но на худой конец сгодится. Две пленки нащелкал, а больше нету, не взял с собой…

– Ты – гений! – возгласил Лешка.

– А вам не кажется, что мы не о том говорим? – Я встал, прислонился спиной к дереву, рельефная кора вдавилась в кожу. Говорить было трудно, каждое слово приходилось напряженно подбирать. – Мы идем по пти наименьшего сопротивления. Конечно, рассуждать о физической природе явления проще, это область категорий рациональных. Но ведь мы с вами в этом некомпетентны, и вряд ли наши суждения будут иметь значение для кого-то, кроме нас самих.