Текст книги "Политическая психология. Психосемантический подход"

Автор книги: Ольга Митина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Помню, во время майской демонстрации в городе Новосибирске я буквально «на ходу» проводил интервью с участниками небольшой колонны националистов, шедших под соответствующими лозунгами. Опрос проходил успешно, но тут к нам подошел мой коллега А. П. Назаретян, (с которым мы приехали вместе в Новосибирск на конференцию), обладающий ярко выраженной кавказской внешностью. Негативность восприятия его персоны тут же была перенесена и на меня, и общение было сорвано.

В ходе обследования мы проводили опросы как лидеров политических партий, так и рядовых членов. Относительно легко было вступить в контакт с демократами, левыми, зелёными и коммунистами и очень трудно – с монархистами и националистами. Приходилось общаться и с представителями таких организаций, как «Память» или «Русское национальное движение». Выход на политических лидеров в то время был возможен, так как лидеры партий еще не «забронзовели» и были открыты к общению. Тем не менее наши возможности позволяли нам проводить исследования только в России.

Работа была крайне напряженной и очень энергозатратной. Помню 1 января 1991, когда после встречи Нового года я пришел в лабораторию обрабатывать материалы где-то в 10 часов утра, а через полчаса, не сговариваясь со мной, подошла Ольга Митина. Так работать можно было только на очень большом энтузиазме, в надежде внести и свой вклад в демократизацию общества путем рефлексии происходящих в нем политических процессов.

Главным результатом нашей работы было выделение четырех категорий – факторов, по которым различались политические партии, построение семантического пространства и нахождение координат каждой партии внутри этого пространства. Ведущим фактором семантического пространства (его значимость определяется на основании вклада фактора в общую дисперсию) оказался фактор: «Децентрация политической власти в форме конфедерации или союза независимых суверенных государств ↔ Унитарная государственность (единый Советский Союз или православная монархия)». Стоит отметить, что в проведенном нами пилотажном исследовании 1990 года первое место занимал фактор «Принятие коммунистической идеологии ↔ Отвержение коммунистической идеологии», который в ситуации 1991 года переместился на вторую по значимости позицию.

Мой уже упомянутый выше коллега А. П. Назаретян, более нас искушенный в реальной политике, посмотрев полученные нами результаты (по времени ещё до ГКЧП), сделал заключения об исключительно высокой вероятности распада СССР. Я горячо спорил с ним, доказывая невозможность такого развития событий. Уж больно не хотелось в это верить.

Таким образом, полученные нами результаты анализа политической ситуации позволяли более глубокую рефлексию, чем мы с О. В. Митиной изначально предполагали. Третий по значимости фактор был определен как «Принятие приоритета прав личности ↔ Приоритет прав государства».

Стоит отметить, что в секторе отрицания приоритета прав личности ради приоритета нации, государства и т. п. оказались только националистические партии и монархисты. Демократы, Зелёные, Правозащитные организации и «КПСС в целом» находились в зоне приоритета прав человека. Возможно, по причине этого революция (или переворот) 1991 года оказалась практически бескровной. Существовавшая на тот момент степень терпимости, толерантности общественного сознания обусловила то, что бойцы спецподразделения «Альфа» отказались штурмовать в августе 1991 года Белый Дом, который являлся центром сопротивления хунте ГКЧП (Государственному комитету чрезвычайного положения), а член ГКЧП, министр обороны Язов, отказался от более активного использования армии, заявив, что он не хочет быть вторым Пиночетом (чилийский диктатор, потопивший в крови чилийскую демократию).

Толерантность общественного сознания (см. (Толерантность как фактор противодействия ксенофобии, 2011)) – ценнейший, но не имеющий общенационального определения запас терпимости, миролюбия населения как во внутренней, так и во внешней политике. Толерантность основана на чувстве сопереживания, единения всех людей или – более широко – всего живого (вспомним рассказ «Маугли» Киплинга: «Мы с тобой одной крови»).

Наконец, четвёртый фактор-категория семантического пространства политических партий был задан противопоставлением «Сторонников ↔ Противников демократических преобразований горбачёвской перестройки». По этому фактору на одном полюсе оказались демократы, анархисты, левые и правозащитные организации в оппозиции к различным фракциям КПСС (КП РСФСР Полозкова, марксистская платформа в КПСС, коммунистическая инициатива), монархистам и националистам. КПСС в целом по этому фактору заняла нейтральную позицию.

Кластерный анализ также выявил три больших кластера политических партий. Часть этих партий в последующем просто исчезла с политической арены. Первый большой кластер образовывали многочисленные партии демократической ориентации. Демократы вместе с примыкающими к ним правозащитными организациями, Анархистами, Социалистами и Зелёными образовывали самый большой кластер. Другой кластер образовывали Коммунистическая партия, Объединённый фронт трудящихся и различные фракции КПСС. Интересно, что сторонники М. С. Горбачева в КПСС попали в первый кластер вместе с Демократами. Третий кластер составили Националисты, Монархисты, Общество охраны памятников (как политическая организация и религиозно-национальное объединение). Эти три больших кластера (с разными весовыми коэффициентами) и определяли ведущих игроков политического поля России в 1991 году.

К лету 1991 года наше исследование было закончено и была написана большая статья «Семантическое пространство политических партий», которую мы отдали в «Психологический журнал». Статья благополучно вышла в шестом номере этого же года. Мы надеялись, что она вызовет значительный научный и политический резонанс, но наступившие драматические события спутали все наши планы.

В августе 1991 года я впервые выехал в США на конференцию по психолингвистике, проводившуюся в столице штата Нью-Йорк, городе Олбани. Помню тот шок, который охватил меня уже на промежуточной посадке в Канадском аэропорту. После голодной Москвы, при пустых продовольственных прилавках и продуктовых наборах от профсоюза, которые выдавались в качестве поощрения по праздникам, обилие деликатесов в дьюти фри вызвало разве что не слезы. Оказалось, возможно и такое! И сейчас, при не меньшем ассортименте наших продовольственных магазинов, чем в западных странах, я вспоминаю свой эмоциональный шок с удивлением.

Как могло вызвать стресс то, что вроде бы и есть нормальное состояние для нормальной страны? К хорошему быстро привыкаешь. Но, видимо, в моей генетической памяти содержится и «голодомор», пережитый отцом, дедом и бабушкой на Украине в тридцатые годы прошлого века, и неописуемый страшный голод, пережитый моей матерью, сестрой, бабушкой и дедушкой в блокадном Ленинграде.

В Олбани на конференции я был единственным русским. Мой доклад по проблемам семантического анализа значения вызвал благожелательный интерес, возможно, вследствие интереса американцев к «Перестройке». Девятнадцатого августа, в день, когда я собирался выезжать из Олбани в Нью-Йорк, чтобы затем лететь домой в Москву, мне рано утром позвонили американские коллеги, встревоженные событиями в России. Я включил телевизор и увидел на американском экране идущие на Москву танки. Начинался путч ГКЧП. Американские корреспонденты в нашей стране работали оперативно. Весьма обеспокоенный, я тут же позвонил домой матери, но она, ничего не зная о происходящем, сказала, что всё нормально. Три дня я провел перед телевизором, остро переживая происходящее и сопереживая тем москвичам (среди которых, как оказалось, были и коллеги – психологи и социологи), пришедшим в те дни к Белому дому (дому правительства). Б. Н. Ельцин на танке, выступающий перед защитниками Белого Дома, стал символом демократической революции. Пройдет всего два года, и уже по приказу Ельцина танки будут бить прямой наводкой по Белому дому, в котором находился тогда парламент, контролируемый председателем Верховного Совета Р Хасбулатовым, вице-президентом А. Руцким и поддерживающим их генералом Макашовым.

Но вернемся к судьбе нашего исследования. В одночасье всё настолько изменилось, что нам казалось, что вся наша работа пошла «коту под хвост». Выпустив одну-единственную статью, мы отказались от дальнейших публикаций нашего исследования, хотя его уникальность позволяла нам их продолжить. Как рассказал мой старший коллега, математик и кибернетик, президент ассоциации Искусственного интеллекта Дмитрий Александрович Поспелов, он видел в библиотеке Конгресса США рекомендацию, призывавшую ознакомиться с нашей публикацией.

Наступило экономически тяжелое время. Все маломальские накопления в результате чудовищной инфляции превратились в прах. Мизерное меньшинство приближенных к власти делали себе состояния на приватизации, подавляющее же большинство населения прозябало в условиях нищеты. И когда в 1992 году нам поступило предложение провести сходное исследование в Казахстане, мы с радостью согласились. Нашим непосредственным заказчиком была небольшая российская социологическая фирма, которой в свою очередь, заказала исследование казахстанская социологическая фирма. Как нам потом рассказывали в Казахстане (о достоверности судить не могу), местные чиновники, подписывая смету на исследование, добавляли нули в общую сумму в свою пользу. Мы же на этом исследовании заработали только на очень нужный для нашей работы компьютер. Но мотивировал к работе сам интерес к Казахстану, в котором я любил бывать и имел много друзей.

Так или иначе, совместно с сотрудником лаборатории И. В. Шевчуком мы вылетели в Алма-Ату для проведения исследования, проведенного по той же схеме, что и в России. Опять мне пришлось просматривать документы и программы казахстанских политических партий, выступлений лидеров и т. п. для отбора высказываний для опросника (благо, большинство текстов были на русском языке.) На тот момент в Казахстане было 10 ведущих партий и практически все они находились в столице. Помимо опроса руководства политических партий, было проведено интервьюирование рядовых граждан различной национальности. Полученные протоколы были сгруппированы по национальному признаку: казахи, русские, представители иных национальностей (уйгуры, корейцы, немцы и пр.), что позволило выявить этнические различия в отношении к политическим партиям. Построив семантическое пространство политических партий Казахстана, мы также проецировали (в форме координатных точек в семантическом пространстве) политические позиции населения раздельно для указанных выше трех национальных групп. Таким образом, мы получили электоральные облака вокруг политических партий применительно к каждой из выделенных национальных групп. Построенные семантические пространства политических партий Казахстана с электоральными облаками (позиций населения) дают визуальную картину позиций партий и их поддержку различными национальными группами населения.

Проведенные исследования позволили выделить четыре базовых фактора семантического пространства, первый из которых был задан оппозицией «Борьба за национальное казахское государство (Казахстан для казахов) ↔ Борьба за интеграцию с Россией (Казахстан для всех жителей Казахстана)». На одном полюсе первого фактора оказались такие казахские партии, как Алаш, Азат, Желтоксан, и на другом полюсе находились русскоязычные Рабочее движение, Социал-Демократы, Зеленые, Единство.

Второй фактор был определён отношением к социалистическим ценностям. И здесь позиции партий уже не определялись по национальному признаку, а зависели от представлений о желаемом будущем. На основе предпочтений населения мы построили гистограммы выбора различных путей развития для Казахстана. Наиболее предпочтительным оказался социал-демократичный путь Швеции, далее следовали модели развития Южной Кореи, Турции, Китая, России. Исламский фундаментализм (на тот момент времени) Ирана или тоталитарно-авторитарная модель Северной Кореи однозначно отвергались.

Третий фактор был связан уже с экономическими позициями партий и был задан противопоставлением: «Ориентация на плановую экономику с элементами социальной защиты населения ↔ Ориентация на рыночную экономику». И, наконец, четвёртый фактор задавал различие партий в «Социальной политике относительно прав человека». Разработанная нами техника анализа электоральной мощности партий позволяет определить потенциальную перспективу политического веса каждой партии. Так, например, партия Зелёных, хотя в дальнейшем и не стала одной из ведущих, тем не менее имела на тот момент хорошую потенциальную перспективу, что показывала высокая электоральная плотность оценок вокруг этой партии в семантическом пространстве. То есть большое количество населения имело сходные с партией Зеленых политические установки (координатные точки позиции населения плотно окружали координаты партии). Мы говорим о потенциальной перспективе, потому что избиратели могли и не подозревать о своей близости к идеологии этой партии или даже не знать о её существовании.

В общем, наше казахстанское исследование, помимо реализации задачи построения семантического пространства политических партий, обогатило наш инструментарий разработкой метода оценки электоральной мощности (или электорального веса) политических партий.

Следующим нашим исследованием в области политической психологии было в 1993 году повторное построение семантического пространства политических партий России. Исследование проводилось в течение лета 1993 года непосредственно перед октябрьскими событиями (политического кризиса, и разгона парламента, и расстрела Белого дома из танков). Проводилось исследование по той же схеме, что и в 1991 году, но большинство суждений, вошедших в опросник, было заменено на новые, более актуальные наличной политической ситуации. Соответственно, в опросный лист вошли суждения по вопросам Конституции и государственного устройства, по проблемам внешней политики и отношению к реформе вооруженных сил, к правовым аспектам экономики и частной собственности, к вопросам национальной политики и межнациональных отношений, проблемам языка, культуры, религии, а также пункты Всероссийского референдума апреля 1993 г. о доверии президенту и о поддержке политики реформ. Участниками опроса в нашем исследовании были 1059 человек, члены 67 политических объединений. Первым по мощности выделенным фактором оказался фактор «Сторонники реформы ↔ Противники реформы»; вторым фактором, как и в нашем исследовании 1991 года, оказался фактор «Сторонники коммунистической идеологии ↔ Противники коммунистической идеологии». Третий фактор касался отношения к религии, которая стала при Ельцине претендовать на роль государственной идеологии. Четвертый, специфичный для наличной политической ситуации, был фактор отношения к курсу президента Ельцина и непосредственно его личности. Пятый фактор касался распределения политической власти между центральным правительством и регионами. Слабый шестой фактор связан с активностью экологического движения и задаёт противопоставление «Приоритет экономического развития ↔ Приоритет экологической безопасности». Исследование продемонстрировало увеличение числа независимых факторов политической жизни, что говорит об увеличении когнитивной сложности общественного сознания на тот момент, по сравнению с исследованием 1991 года. Было бы интересно проверить когнитивную сложность менталитета российского общества на день сегодняшний. Но проведение такого объёмного исследования на чистом энтузиазме самих исследователей (ставших значительно старше по сравнению с началом девяностых) представляется нереальным. Резерв энтузиазма небезграничен.

На этом материале можно закончить собственно введение в настоящую книгу и перейти к более систематическому изложению глав, из которых она состоит. Это статьи, опубликованные авторами за прошлые годы в различных научных журналах. История буквально дышит нам в затылок, и представляемая на суд читателя книга является не только научным исследованием, но и своеобразным дневником попыток найти адекватные методы осознания и рефлексии событий, в круговорот которых включены и сами наблюдатели. Стоит отметить, что наши исследования проводились в различные годы нашей новейшей российской истории, и полученные результаты адекватно отражают специфику тех лет, которая могла значительно измениться в последующем. Кроме этого, книга содержит и новые главы, которые еще нигде не были опубликованы.

Литература

Келли Дж. Теория личности. Психология личностных конструктов. СПб.: Речь, 2000.

Муканов М. М. «Жуйе» как логика архаического рассудка //Исследование интеллектуальной деятельности в историко-этническом аспекте. Алма-Ата: Изд-во. Казахского педагогического института им. Абая, 1978.

Назаретян А. П. Психология стихийного массового поведения. М.: Академия, 2005. Радзиховский Л. А. Боязнь демократии //Социологические исследования. Социс. № 3, 1989. С. 75–88.

Сатаров Г. А. Россия в поисках идеи. М.: Известия, 1997.

Шестопал Е. Б. Очерки политической психологии. М.: ИНИОН: Ин-т молодежи, 1990.

Юрьев А. И. Введение в политическую психологию. СПб: Изд-во СПбГУ, 1992. Толерантность как фактор противодействия ксенофобии: управление рисками ксенофобии в обществе риска. Коллективная монография. М.: Изд-во Федеральный институт развития образования, 2011.

Osgood Ch. Semantic Differential Technique in the Comparative Study of Cultures // American Anthropology. 1964. Vol. 66. P 171–200.

Osgood Ch., Suci C.J., Tannenbaum P.H. The Measurement of Meaning. Urbana: University of Illinois Press, 1957.

Глава 1
Психосемантический подход в реконструкции политического менталитета: методы и примеры исследований[1]1
  Статья впервые опубликована: Петренко В. Ф., Митина О. В. Психосемантический подход к реконструкции политического менталитета: методы и примеры исследований //Вестник Российской академии наук. 2017. Том 87. № 1. С. 50–65.


[Закрыть]

В статье рассматриваются возможности использования психосемантических методов в политической психологии. Одним из таких методов является реконструкция категориальных структур, через призму которых человек воспринимает мир и происходящие в мире события. Психосемантический подход связан с построением многомерных семантических пространств, выступающих операциональной моделью категориальных структур сознания и бессознательного человека. Он эффективен при исследовании восприятия политических и социокультурных проблем, позволяя выявлять глубинные установки и стереотипы, которые плохо отрефлексированы или скрываются по причине социальной нежелательности, а потому с трудом поддаются диагностике. Приводятся примеры использования подхода для изучения психосемантического сознания.

Ключевые слова: психосемантика, семантическое пространство, политические партии, политические лидеры, политический менталитет, динамика, общественное сознание.

«Мы живём, под собою не чуя страны», – писал О. Э. Мандельштам в 1933 г. С тех пор прошло много времени, и настала пора отрефлексировать наше прошлое, осмыслить настоящее и дать прогноз на будущее. Такую задачу в контексте политического менталитета (или политического сознания) ставит (по крайней мере, должна ставить) политическая психология.

В России только за ХХ в. трижды кардинально менялись идеология, экономическая и социальная политика. В результате разные социальные, возрастные, этнические, религиозные и региональные слои населения образовали «вавилонское смешение народов», вобрав в себя противоречивые ценностные установки исторических эпох от монархического православия и тоталитарного мировосприятия «гомо советикуса» до авторитаризма «управляемой демократии» и либертарианских идей в экономике. Не меньший хаос присущ сознанию среднестатистического россиянина. Согласно исследованиям, проведённым нами в 1997 г. (Петренко, Митина, 1997), не более четверти наших граждан обладали более или менее непротиворечивыми политическими установками, совпадающими с идеологией существовавших тогда политических партий, а большая часть демонстрировала синкретическое мышление, сочетая приверженность рыночной экономике и выборности власти с ностальгической тоской по «сильной руке» и требованием государственного регулирования цен. Исследования нынешней политической элиты российского общества, в которую входят депутаты Государственной думы, лидеры политических партий, политологи, свидетельствуют о противоречивости политического сознания даже у грамотных, казалось бы, в политическом отношении людей. Респонденты одновременно относят себя к национал-патриотам и коммунистам, либералам и социал-демократам. Структурированное, непротиворечивое политическое сознание наблюдается менее чем у половины опрошенных (Mitina, Petrenko, 2013).

Колоссальная неоднородность общества не только по экономическому статусу, но и с точки зрения мировоззрения и политических ценностных установок, с одной стороны, чревата возможностью социального взрыва, но с другой – обеспечивает, исходя из «принципа необходимого разнообразия» У Эшби (2015), возможность динамических трансформаций. В этих условиях чрезвычайно важными становятся терпимость (толерантность), достижение консенсуса и доверия друг к другу отдельных социальных, национальных и религиозных групп, а также доверие общества к институтам власти, экономическим институтам и институтам суда и права. Как показали исследования лауреата Нобелевской премии по экономике американского психолога Д. Канемана (2006), прогнозы, ожидания и отношение населения к экономическим институтам и органам власти влияют на состояние экономики не меньше, чем её объективные детерминанты.

Политическая психология как форма общественной рефлексии возникла в нашей стране в результате перестройки и политики гласности. Кардинальные экономические и политические изменения и вызванная ими трансформация общественного сознания создали потребность в психологическом осмыслении происходящих на наших глазах глобальных социальных процессов и в анализе политического менталитета отдельного человека как субъекта этих процессов. Ответом на социальный запрос стало появление практически новой для отечественной психологической науки области – политической психологии (Абашкина и др., 1993; Гозман, Шестопал, 1996; Дейнека, 1999; Дилигенский, 1994; Дубов, Пантилеев, 1992; Лебедева, 1993; Назаретян, 1998; Ольшанский, 2001; Петренко, Митина, 1991; Радзиховский, 1989; Ракитянский, 2001; Сатаров, 1989; Шестопал, 1988; Шмелёв, 1992; Юрьев, 1992).

Методы политической психологии заимствуются из психологии личности и теории общения, рефлексивных игр и психотерапии, синергетики и теории катастроф, психолингвистики и теории дискурса, этнопсихологии и кросскультурной психологии, теории личностных конструктов и психосемантики. Общим является только размытое и плохо определённое поле, называемое политической деятельностью.

Ситуация в политической психологии напоминает положение в советской школе в 1930-е годы, когда практиковался «комплексный подход» к обучению. Комплексность заключалась в том, что на уроках последовательно давались знания о некотором объекте. Изучается, скажем, объект «корова». На одном уроке дети учат, как пишется это слово, на другом – какой продукт она даёт, на третьем – к какому биологическому классу относится и т. д. Иными словами, организация обучения шла по «объектному», а не дисциплинарному основанию.

Схожая ситуация сложилась и в объединении проблематики политической психологии. Политические психологи рассматривают, например, политические переговоры и широко применяют методы дискурс– и контент-анализа. Объектами применения этих методов могут быть политические декларации, манифесты, тексты, соглашения и т. п. Исследуются и сами «высокие переговаривающиеся стороны», черты их характера, стереотипы поведения и особенности принятия решений. В таком случае используют биографический, психоаналитический методы, эмпатийное моделирование (вплоть до наведения гипнотической идентичности) личности другого человека, проективный анализ «живого» поведения или его видеозаписи (Шестопал, Дилигенский, 2003). Идеи Г. Ласуэлла (2005) оказали значительное влияние на создание спецслужбами разных стран «психологических портретов» политических лидеров (от Мао Цзэдуна и Н. С. Хрущёва до Г. Киссинджера и В. В. Жириновского) (Feldman, Valenty, 2001; Post, 2003; Schultz, 2005).

Другая область политической психологии связана с анализом политических и социальных представлений конкретных социальных, этнических, религиозных групп, участников или контрагентов неких общественных процессов, широких масс населения, выступающих электоратом в демократических обществах. Это область изучения политического менталитета социума, который включает в себя картину мира, систему ценностей, политические установки субъекта. Провести чёткую грань между политическими и иными формами сознания едва ли возможно. Немецкому канцлеру О. Бисмарку приписывают выражение «Франко-германскую войну выиграл прусский учитель», подразумевающее, что уровень образования, когнитивная сложность населения могут выступать одним из важных параметров политического сознания или менталитета. (Строго говоря, апология прусскому учителю прозвучала из уст лейпцигского профессора географии О. Пешеля, написавшего в редактируемой им газете «Заграница»: «.. Народное образование играет решающую роль в войне… когда пруссаки побили австрийцев, то это была победа прусского учителя над австрийским школьным учителем» (Хватов, 2012)). Последние два термина для нас, скорее, синонимичны, и если в философской литературе о содержательном наполнении картины мира принято говорить в терминах сознания, то в психологии в силу фрейдовского разведения сознательного и бессознательного уместнее термин «менталитет», включающий как сознательные, так и бессознательные пласты картины мира, политические установки, настроения, стереотипы, социальные представления и прочие плохо рефлексируемые компоненты политического опыта.