Текст книги "Мартовские истории"
Автор книги: Ольга Макарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Интервью
Глава 1
Утром можно расслабиться, можно даже проспать: начальник в командировке, работы пока немного. Уже есть информация по теме, осталось слить всю воду, изложить красиво, чтобы читалось на одном дыхании. Стоило зацепиться за идею, как мысли оттолкнулись и понеслись сами собой, увлекаемые бурной фантазией: «Нам выпало жить среди собственных руин. Покинутые дома, заброшенные города – пустыми глазницами окон они кричат нам: „Власть человека над Природой – иллюзия!“. Рано или поздно Она возьмет свое. Все наши комфортные жилища – дворцы или маленькие квартирки, все они станут ветхими пещерами, в которых замученные природой люди, чтобы согреться и приготовить пищу, будут сжигать в кострах мебель, картины и книги. Все наше наследие будет уничтожено за несколько месяцев: произведения искусства обесценятся, книги будут цениться не больше, чем дрова. Прежде чем обратить в ничто, природа жестоко унизит нас, чтобы отомстить: за свои истощенные недра, за загаженные моря и высохшие реки, за вырубленные леса, за отравленный воздух, за истребленных животных. Земля не будет долго терпеть: тысячелетия для нее, как секунды, иначе давно уже не стало бы паразитов-разрушителей, возомнивших себя Хозяевами планеты…». Статья почти готова, начало и конец есть, осталось втиснуть в середину размышления, близкие к тематике журнала: «Будет ли жить искусство после Апокалипсиса? Свежие граффити на стенах мертвых городов, говорят: „Да“! Но что если люди приезжают в эти оазисы смерти и создают „наскальную“ живопись, повинуясь древним инстинктам – умилостивить жестоких богов стихии и разрушения, в надежде спастись? Останется ли надежда, когда весь наш мир будет лежать в руинах?» Работа на день, может на два. А Главного не будет неделю, значит, можно расслабиться.
Утром ее ждало разочарование. Она опоздала почти на три часа и при входе ее встретила, сочащаяся злобной радостью, ухмылка Лолиты Львовны. Мила поняла: «Главный вернулся, и старая коряга уже доложила о моем опоздании…».
Два года назад студентка Мила пришла в редакцию столичного журнала «Декаданс» и каким-то чудом уговорила начальника взять ее в штат. Все бы хорошо, но свободного угла не нашлось. И тогда уважаемая всеми Лолита Львовна, ведущая рубрики классического искусства, царственным кивком головы позволила поставить второй стол в ее кабинете. Они сидели в одной комнате, Мила угощала ее конфетами, Лолита иногда отламывала ей кусочек шоколада, с повышенным содержанием какао и пониженным содержанием сахара, и с видом богача, одаривающего бродягу, протягивала Миле. Девушка вежливо принимала – отказаться, значит обидеть, но есть боялась. А, вдруг, мускулы лица, как у Лолиты Львовны навсегда сведет гримасой отвращения?
Разногласия начались, когда Лолита решила, что уже достаточно прикормила птичку, и теперь можно воспарить над ней коршуном. Она лезла всегда и везде: придиралась к лексике, высмеивала формулировки и описания и, наконец, просто унижала за малейшие ошибки и опечатки. Девушка терпела довольно долго, она не хотела конфликтовать на работе, ведь в этом кабинете, рядом с этой старухой, она проводит большую часть своего дня. Но все обиды, что долго копятся внутри, рано или поздно вырываются наружу, рождая ураганы истерик и трехэтажных слов. И однажды, не дослушав очередное монотонное нравоучение, Мила выхватила у старухи статью, скатала листы в трубочку, и начала колотить по черному шиньону, который Лолита красным пластиковым бантом цепляла себе на макушку, чтобы прикрыть плешь. Та сначала даже растерялась и несколько секунд не двигалась, удивленно таращилась круглыми глазами на обидчицу, но потом вскочила и с несвойственной ей прытью понеслась в кабинет начальника, отсвечивая голой плешью. «Людмила, немедленно ко мне!»: через весь коридор пролетел тогда свирепый рык главного редактора.
Сегодня Главный приоткрыл дверь кабинета и гаркнул ей в спину: – Людмила, через десять минут зайди! – девушка даже вздрогнула от такого совпадения.
Она вошла в приемную, секретарши не было, дверь в кабинет была открыта. Павел Сергеевич читал и правил что-то своим красным фломастером, нависая массивным телом над черным столом, почти уткнувшись носом в широкую толстую столешницу. Мила три раза постучала по дверному косяку:
– Можно, Пал Сергеич? – Входи, – не отрываясь от чтения, бросил он.
Она села на стул у стены и стала нервно ждать. Вроде бы, она ничего такого не сделала, ну да опаздывает часто, но ведь работу сдает в срок. И темы сама себе находит, в отличие от других. Все равно в этой холодной комнате с огромным окном, наедине с этим странным угрюмым человеком, которого в редакции прозвали Полтергейст не только за созвучное имя – отчество, но и за «демонический» взгляд черных глаз; она чувствовала себя неуютно и неспокойно, хотя его власть над ней не была безграничной. Да он может уволить, да работа в «Декадансе» ей нравится, несмотря на конфликт со старой цербершей с красным бантиком. Сейчас трудно найти хоть какую-нибудь работу в периодике, а здесь она пишет о том, что ей интересно, работа спокойная, чистенькая, и ей хорошо платят. Хватает, чтобы снимать квартиру, неплохо жить и даже ежемесячно отгружать некую сумму на банковский депозит. «Интересно, откуда у журнала такая прибыль при таком маленьком тираже и минимуме рекламы?». Но ведь жизнь не кончается с потерей работы, да и ни к чему опасаться раньше времени. Почему же тогда ей так страшно здесь и сейчас?
Мила подняла глаза: пока она, глядя на серое пасмурное небо за окном, обдумывала свои ощущения, Главный закончил свое чтиво и теперь молча смотрел на нее тяжелым пристальным взглядом.
– Дисциплина у тебя хромает, – сказал он, наконец, разрушив напряженную тишину. – Я тебя предупреждал.
Она не подобрала лучшего ответа, чем кроткое внимательное молчание.
– Над чем сейчас работаешь? – выдержав паузу, мрачно спросил Полтергейст.
– «Мертвые города постапокалипсиса», – медленно произнесла Мила, растягивая слова, как будто старалась придать большую значимость своей теме.
– Срок? – мрачно протянул Павел Сергеевич, не клюнув на ее наивную уловку.
– Два – три дня, – ее неуверенный ответ был больше похож на вопрос.
– Дальше что? – он откинулся на широкую спинку своего черного кожаного кресла и сощурился.
– Я думала, что-нибудь о художниках-мистиках. Параллели, точки пересечения в жизни, в творчестве, в смерти. Босх, Дали, Шагал – пока еще только идеи, ничего конкретного, может…
– Значит так, – он резко обрубил ее слова, – Мне все это надоело! Я не хочу, чтобы Лолита Львовна отвлекала меня своими жалобами. Ты не смогла с ней ужиться, так я просил не давать ей повода, ты мне обещала, но не держишь слова. Работа для меня – второй дом, и мне не нужен гадюшник в моем доме. Я решил уволить, – не закончив фразы, Полтергейст снова взял паузу. Людмила замерла, внутри нее на тонкой ниточке повисла стопудовая гиря обиды и жалости к себе, ниточка вот-вот лопнет, и эта тяжесть упадет и раздавит ее.
– Одну из вас, – он договорил. Гиря так и осталась висеть внутри, только тонкую нитку укрепили проволочкой надежды, может, еще удастся вытащить и снять этот груз?
– Расклад не в твою пользу, – Павел Сергеевич нахмурился, густые черные брови сошлись у переносицы, – Сейчас все поставлено на поток, включая образование. Количество в ущерб качеству. Таких, как ты, скоросляпанных журналисток из многочисленных учебных заведений типа «обо всем понемногу и, в итоге, ни о чем» сотни, и всем нужна работа. У Лолиты Львовны за плечами университет с безупречной репутацией, старая школа письма. Да, витиевато порой, громоздко, но все же в ее работах есть лоск, отточенный стиль.
– К тому же, она Ваша двоюродная тетка, – это были мысли вслух – терять уже нечего.
– Верно. И я бы не сомневался ни секунды, и не стал бы начинать с тобой этот разговор, и пускаться в такие кудрявые объяснения, если бы не видел в тебе талант! – он тяжело поднялся из кресла, вышел из-за стола и, скрестив руки за спиной, зашагал по комнате.
– Я ждал, когда же ты себя проявишь! Но зачем же? Все и так легко дается, зачем напрягаться? Включила свое излюбленное: «А что если?», накидала мыслей, нагнала тумана и всем нравится! И самой, главное, нравится! И строчит по одному и тому же шаблону. С фантазией у тебя все в порядке. Потому я и позволил тебе самой выбирать темы. Но сколько ты еще будешь хватать чужое, перерабатывать и выдавать за свое? Понятно, что большинство не увидит и не поймет. Мысль, сказанная по-новому, для многих выглядит свежей, иначе бы не было разных книг с одинаковыми сюжетами. Заброшенные города, мистика Дали и Босха, все это было, уже много раз было. Пережевано сотнями челюстей. Нужен взрыв, а не осколки.
И тут Мила взорвалась: – Павел Сергеевич! – закричала она, вскакивая со стула, – К чему эти пламенные речи?! Решили уволить – увольняйте! Не надо меня жалеть! Мне все понятно. Она ваша родственница, и будь я даже Эйнштейном, мне не работать больше в «Декадансе», – Мила заплакала и хотела убежать, но Полтергейст преградил ей дорогу.
– Иди, сядь на место! – велел он.
Мила повиновалась, после истерики у нее наступила апатия.
– Ты пока еще не уволена. У меня работа для тебя. Интервью. Погляжу, как сделаешь.
– Но интервью – Тонина работа. Ее хлеб…
– Во-первых, – грубо оборвал ее босс, – Ты не в том положении, чтобы обсуждать мои задания! Я лучше знаю, кому и что давать. Во-вторых, не беспокойся за мою дочь, она без хлеба не останется. Ладно, к делу, – сказал он тоном, не терпящим возражений. – Прочти, – он вернулся на место и кинул ей свою газету. Это был разворот, давно канувшей в лету, скандальной газетенки. Подобные издания изобилуют сенсациями – что ни заметка, то научная революция или следы инопланетного вторжения. Среди прочего Миле бросились в глаза два особенно нахальных заголовка: «Терминаторы идут! Женщина из села Обухово родила киборга» и «Кошка из Затопинска разговаривает на семи языках с французским акцентом».
Мила расхохоталась: «У кого интервью брать? У киборга или у кошки?». «В правом нижнем углу»: – мрачно ответил Полтергейст. Девушка убрала ладонь и увидела небольшой столбец, обведенный красным фломастером редактора. Сразу под названием «Две субстанции» шли строчки о том, что польская пианистка Злата Войцеховская сделала научное открытие, в котором описала, что душа человека состоит из двух субстанций – черной и белой: «При жизни они едины, но постоянно борются между собой, как добро и зло. После смерти белая субстанция улетает на небо и сливается со всеобщим светлым духом, а черная субстанция продолжает цикл, ей дается новое рождение, в котором она должна искупить все свои грехи. Она живет и своими поступками снова делит себя на две субстанции – белую и черную, потому что даже самый злой человек хоть раз в жизни делал добро. Когда на Земле не останется черных субстанций, человечество сольется в единый Божественный Дух, которому будет позволено создать свой мир» – чем дальше Мила читала, тем больше у нее болела голова. Но бредовые гипотезы пани Войцеховской все не кончались: «Есть еще и серые субстанции, так называемые, призраки, черное и белое в них так тесно перемешалось, что уже невозможно отделить одно от другого, пока не произойдет что-нибудь экстраординарное» – что именно Злата объяснять не стала. «Серым субстанциям нельзя на небо и они не получают нового рождения, они остаются на земле и очень опасны для всех живущих!» – на этой тревожной ноте заметка заканчивалась. Людмила вздохнула с облегчением, отложила газету и вопросительно посмотрела на Главного.
– Я искал пани Злату в Польше, но мне сказали, что госпожа Войцеховская месяц назад уехала в Россию, а точнее, в Санкт-Петербург.
– Павел Сергеевич! – девушка не могла скрыть своего удивления: – Вы что всерьез считаете, что вся эта спиритическая чушь заслуживает внимания? Может быть и покажется кому-то интересным, но ведь наш журнал не об этом! Да где Вы вообще взяли этот хлам? – она схватила газетный лист и потрясла им перед редактором.
– Моя мама решила заново оклеить комнату. Она все делает по старинке, ободрала обои, приклеила на стену старые газеты и стала ждать, пока клей высохнет, а тут я зашел, и прямо из коридора на меня госпожа Войцеховская смотрит. Они поместили на обложку единственного реального человека из всех упомянутых ими. Я не придал этому значения, пока случайно не наткнулся на заметку о субстанциях, – он остановился и с минуту пристально смотрел в окно: серое предосеннее небо по краям начинало темнеть, словно кто-то с двух сторон медленно сворачивал лист небосвода. Не отводя взгляда, он начал медленно читать стихи:
« На черном озере – черные волны.
Сюда прилетают белые лебеди.
Белые лебеди станут черными,
Черные лебеди – черными волнами…»
– Черное озеро, – сказала Мила, когда Полтергейст закончил, – Очень известная песня. Я слышала с десяток ее версий на разных языках. Рок, опера, попса.
– Может быть, тебе известно, кому принадлежит авторство?
– Нет. Но думаю, это оперная трактовка. Скорее всего, музыку написал Григ. Такая мрачная и таинственная, но в то же время манящая и легкая мелодия. Современные музыканты, не стесняясь, воруют у классиков.
– Нет, это не Григ. Это «Черные Волны». Таинственная группа, стоявшая у истоков направления, которая так и не дала ни одного концерта. Они просто исчезли накануне своего первого выступления. У организатора того концерта остались репетиционные записи, в ужасном качестве, так, словно, кто-то хотел стереть их, но не стер до конца. Только две песни удалось кое-как восстановить: «Черное Озеро» и «Река будет течь». И вот что самое интересное: даже эти записи невозможно найти, их нигде нет. Эти песни стали хитами, но никто не знает настоящих авторов. Я хочу восстановить историческую справедливость. Это будет настоящая бомба!
– А как же так получилось? – Мила позабыла недавние огорчения, и отбросила свою иронию. – Откуда же тогда современные исполнители взяли музыку и текст?
– Говорят, что остались записи с заявки на музыкальный фестиваль… Все остальное надо выяснить у госпожи Войцеховской, которая во времена своей бурной молодости была в составе «Черных Волн».
– Но что может рассказать эта сумасшедшая? А другие участники группы?
– Пропали! Никто их не видел и ничего о них не слышал, никто не знает их имен. Нет даже фотографий! Тайна, покрытая мраком. Осталась только пани Злата, – Павел Сергеевич массировал ладонью лоб, а это значило, что он хочет что-то сказать, но не может подобрать нужных слов. – Мила, – наконец выдавил он, – Я должен тебя предупредить! С госпожой Войцеховской уже пытались пообщаться, но она ни разу не дала интервью по этой теме. Потом скрылась из поля зрения. Прошло лет двадцать, наверное, она решила, что все уже забыли, кто она такая, вот пани Злата и выплыла со своими «Субстанциями». Мила, возможно, конечно, совпадение, но люди, пытавшиеся разговорить Войцеховскую, в данный момент они все, – он оттягивал конец фразы, но Мила уже все поняла:
– Приказали долго жить? Вот почему это интервью досталось мне, а не Тоне.
– Да, то есть, нет, – Главный был в смятении, – Я бы и тебя не послал, я бы сам поехал, но у меня есть предчувствие, что только у тебя может получится. У тебя же дар убеждать! Я, ведь, тоже не собирался тогда брать студентку на работу…Ты согласна?
«Такой шанс выпадает редко: – подумала Людмила, – Это очень интересно! Но и очень сомнительно, слишком невероятная история, хотя, с другой стороны, чего не сделаешь, чтобы Лолита Львовна исчезла с горизонта».
– Да, – сказала Мила, представив себе, какое лицо будет у старухи, когда она узнает, что уволена.
– Молодец! – бодрым голосом воодушевил Полтергейст. У Лолиты Львовны статья о Русском музее. Завтра полетите вместе.
Глава 2
Она, как всегда, проспала. Вчера вечером дала себе слово встать пораньше, принять бодрящую ароматную ванну, тщательно накраситься, уложить волосы, подобрать костюм. Задание важное, нужно быть готовой ко всему, нужно чувствовать себя уверенно. Но утром полтора часа сна оказались важнее. Да ладно, что она и так не хороша? Волосы несвежие, распустить нельзя – намочить водой, гладко зачесать, собрать в высокий хвост и густо залить лаком для волос. Темные блестящие гладкие волосы и яркая помада, красотка – Кармен! Очень дорогая тушь за три минуты сделает и без того черные ресницы густыми и длинными: красивые выразительные глаза, больше ничего и не нужно. Длинные серьги гирлянды из темного янтаря, чтобы оттенить ореховый цвет глаз. Костюмы гладить некогда, но в шкафу висят два черных платья из немнущегося трикотажа. Одно на себя, одно с собой. Декольте и завышенная талия подчеркивают достоинства и скрывают недостатки фигуры. Длина платья чуть ниже колена не выглядит вызывающе, но и не скрывает ровные стройные ноги. Девушка оглядела себя в зеркале прихожей и осталась довольна: «Элегантно и просто, и в пир, и в мир».
Когда она приехала в аэропорт, регистрация уже началась. Мила уныло встала в конец длинной очереди. Ближе к стойке маячил красный пластиковый бантик. «Хорошо, что мы в разных концах очереди, – обрадовалась девушка, – Места рядом уж точно исключаются».
В итоге они оказались в соседних креслах, из чего можно было сделать два вывода: либо теория вероятностей не работает, либо сотрудница регистрации работает по принципу хаотического броуновского движения. Лолита большую часть полета сидела с поджатыми губами, отворачивалась, кривилась, демонстративно молчала, но уже после посадки не выдержала: «Я знаю, зачем он тебя послал! Я все слышала. Так вот, у меня связи в этом городе, мне помогут, и я сама возьму у нее интервью! Возвращайся в редакцию и собирай вещи!»: она кипела от злости и брызгала словами, как масло на раскаленной сковороде. Мила не удостоила ее ответом, но благодаря этой гневной тираде ей пришла на ум дельная мысль: не нужно пытаться взять у загадочной Войцеховской интервью, надо предупредить Злату о том, что в город прилетела сумасшедшая старуха, с целью всеми правдами и неправдами разговорить ее. Лолита Павловна не замедлит подтвердить это своими действиями, и Мила завоюет доверие польской «провидицы». И аккуратно, исподволь, интересуясь «субстанциями» она выведает то, что нужно. Ведь в настоящем всегда прячутся «субстанции» прошлого.
Ну и все. Она прилетела. «Куда идти? Что делать? Ей известна гостиница, она может узнать номер. А дальше что? Придет и постучит в дверь и с порога: «День добрый! Я пришла предупредить Вас…» Чушь! Она даже не знает, говорит ли панночка по-русски». Пока ехала на такси из аэропорта, пыталась придумать более верный способ знакомства, но водитель включил радио, и солист известной финской поп-рок группы на английском языке с модной мрачностью и слезливостью в голосе запел:
«There are black waves on the black sea.
Snow-white swans come to that place.
Then snow-white swans become black swans,
And black swans become black waves.
There are black stones on the ground:
The debris of the broken heart.
There are black pines all around.
And there is black sun in black depth.
The bоat is drifting through the waves
To endless expanse of black sky
In these black clouds I see you face.
My lovely black swan, you’ll be mine!»
«Это знак, – подумала Мила, – У меня получится! Я сейчас же поеду к ней!».
Используя все свое обаяние, всю свою находчивость и две тысячные купюры, Мила узнала, что пани Злата остановилась в двухместном полулюксе на третьем этаже и сегодня еще не покидала номер.
Девушка аккуратно постучала и, не дождавшись ответа, почти что прокричала две заготовленные фразы. Никто не ответил. Она еще три раза с силой бухнула в дверь, дверь затряслась, но ответа опять не было. – Ну как хотите! – с досадой сказала она, – Вам же хуже будет! Ответом на ее угрозу было молчание, Мила разочарованно вздохнула и собралась уходить, как вдруг услышала за дверью шаркающие шаги и недовольное ворчание: «Всем что-то нужно от меня!».
Мила моментально оказалась на прежнем месте у двери, дернула ручку, и заговорила, быстро и громко: «Откройте, пожалуйста, я хочу предупредить Вас!».
– Ухожите! – гневно зашипел женский голос с акцентом.
– Я хочу помочь!
– Тише! Не разбужите ребенка! – дверь приоткрылась, – Много вас, таких поможников! Я знаю, никто и ничего не делает просто так, – в проеме двери показалась очень худая и высокая пожилая женщина с пепельно-белыми крашенными волосами, закрученными на мягкие розовые бигуди. На выцветших голубых глазах тонкие изящные очки в серебряной оправе, одета в черное шелковое кимоно с крупным узором из светло-кремовых лилий. Она свысока грозно смотрела на девушку и молчала.
– Госпожа Злата, – взмолилась Мила, – Вы правы, я не случайно решила помочь вам, я надеялась, что и Вы дадите мне совет! Я попала в беду! Меня преследует субстанция из прошлого. Это невыносимо, я схожу с ума, я уже готова была наложить на себя руки, но мне попалась ваша статья! Если Вы знаете, то умоляю, скажите, что нужно сделать, чтобы избавиться от этого? Я не богачка, но я готова хорошо заплатить, лишь бы Это перестало мучить меня! – Людмила рыдала, рвала на себе волосы, прятала лицо в ладонях, и, наконец, рухнула перед Войцеховской на колени и с обреченной грустью и мольбой заглядывала ей в глаза и думая: «А, ведь, при благоприятном стечении обстоятельств, могла бы стать драматической актрисой».
– Мама, кто это? – недовольный сонный голос, принадлежащий, скорее всего, молодому мужчине, прервал эту сцену.
Пани утратила всю свою надменность, повернувшись к источнику голоса, она заговорила мелко и быстро: – Нет, нет, спи!
Перед тем как захлопнуть дверь, она бросила девушке: – Ждите через двенадвадцать минут в холле.
Мила упала на мягкий кожаный диван в вестибюле и тот час же поняла всем телом, как она устала. Ранний подъем, дорога в аэропорт, регистрация, посадка, перелет рядом с Лолитой, дорога из аэропорта, спектакль, разыгранный только что. Она не знала, чего ей хочется больше: поесть-попить или поспать-помыться…? Но Мила заставила себя забыть о потребностях тела, заставила себя радоваться даже тому, что здесь есть такой удобный и гостеприимный диван. Хорошо откинуться на его надежную спину, вытянуть ноги и полчаса отдыхать, просто наслаждаясь его покоем. Однако, «Двенадвацать минут» оказались не сорока минутами, как предполагала Мила, а двадцатью двумя. «Забавно, – подумала девушка.
Ровно через двадцать две минуты госпожа Войцеховская с жутким «Вавилоном» на голове, в черных очках, в черном мини платье и высоких лаково-черных ботфортах на длинной острой шпильке царственно промаршировала из лифта к дивану: «Нам выпало жить в страшное время!– сказала она обалдевшей от такого экстравагантного появления девушке, – Черный век – в людях почти не осталось света. Божественный Дух все тоньше и слабее с каждым днем, и скоро он не сможет противостоять Великому Хаосу! Наш мир обречен!» – всем этим она окончательно выбила Милу из колеи, девушка не знала то ли ей плакать, то ли смеяться. «Пани Злата, вы уже завтракали?»: – все, что она смогла выдавить из себя в ответ на проповедь готической Королевы «Субстанций».
В ресторане было темно и прохладно. Играла тихая музыка. Мила, наконец-то, смогла умыться холодной водой, и чувствовала себя более свежей, но спать все равно хотелось, спасала только игра с воображением – словно со стороны следила она за собственной придуманной историей:
«Его звали Иванко Бавич. Мы познакомились три года назад в Черногории, где я отдыхала. Я была еще такой молодой и неискушенной, а он опытный курортник-ловелас. Знойный красавец, работал гидом. Я сама бегала за ним, вешалась ему на шею, говорила, что жить без него не могу, что хочу за него замуж, забрасывала его стихами о вечной и бесконечной любви, но он только иногда снисходительно соглашался провести со мной ночь. Следующую же ночь он мог провести с какой-нибудь стареющей немецкой фрау, похожей на полудохлую лощадь, ему было не принципиально, а я только удивлялась: «Зачем, ведь есть я? Молодая, красивая и готовая на все!» В общем, я совсем помешалась, мне казалось, он моя единственная любовь, моя судьба. А ему так надоела моя навязчивость и мои истерики, что он стал избегать меня, перестал даже спать со мной. Всю зиму я забрасывала его жалобными электронными письмами, посылала свои фотографии, чтобы он не забывал меня. От него пришло только поздравление с новым годом. Три слова: «Happy New Year!» Но я была счастлива, мне казалось, что это знак – он не может меня забыть и ждет меня следующим летом. Я еле дотянула до теплых дней, а когда, наконец, снова приехала в тот же отель, то оказалось, что Бавич там уже не работает. Уволился буквально накануне. Вот это был удар! Три дня из четырнадцати отпущенных мне по путевке я ходила, как в воду опущенная…». Мила прервалась, чтобы оценить впечатление, произведенное ее рассказом. Пани полячка не допила кофе и не доела свой второй круассан с шоколадом, и, хотя Злата, несмотря на полумрак ресторана, не снимала темных очков; по ее напряженным губам было видно, что она слушает очень внимательно: иногда даже проговаривает про себя отдельные слова.
Девушка продолжала: «…И никакой надежды. Я скандалила, просила, умоляла, врала, что беременна от него, но в администрации отеля мне не дали ни телефона, ни адреса. Все, что у меня было – его фотография, ее то я и поливала денно и нощно горючими слезами. Одна сердобольная тетушка прониклась моим горем и взялась лечить меня от тоски вином и зрелищами. «Тебе нужно встряхнуться!»: сказала она и записала нас на экскурсию в какой-то древний городок-крепость. Я не помню ни названия городка, ни как мы туда ехали: у тетушки была с собой двухлитровая бутылка вина, предусмотрительно набранная в лобби отеля. Помню узкие улочки, по которым ходила, как в бреду, и носила рядом с собой мятую замызганную фотографию моего красавца. Мне казалось, он рядом, где-то здесь, в этом полуразрушенном лабиринте. Вот-вот он завернет за угол, куда повернула я, и мы встретимся. Вот счастье то будет! Любовь, слезы, поцелуи! Тут-то меня и сцапала та старуха. Вся черная высохшая, согнутая пополам, но удивительно сильная, она взяла меня за руку и потащила по каким-то тесным переулкам, где пахло помоями. В конце концов, мы подошли к низкой арке, в которой были высечены каменные ступени, ведущие вниз к морю. Согнувшись в три погибели, я безропотно спускалась вслед за старухой …». Девушка поймала себя на мысли, что ее история уже живет собственной жизнью, Мила понимала, что пора заканчивать, но еще не совсем понимала, чем все это закончить. Как это часто бывало, рассказ бежал впереди нее: «… Мы очутились перед старой деревянной дверью. Каморка старухи была устроена в самом основании крепости, словно какой-то великан выдернул оттуда несколько крупных камней. Снаружи нещадно палило солнце, и воздух был таким горячим, что трудно было дышать, а внутри старухиного жилища царили кромешная тьма и холод с запахом тлена и сырой плесени. Она выцарапала у меня из рук фото и, шепча что-то себе под нос, проткнула мне кривой иглой палец, а потом всадила окровавленное острие прямо в сердце на фото Иванко. После бабка Кушка, так она назвала себя, подожгла фотографию, собрала пепел и заставила меня съесть его…Очнулась я в автобусе: мне сказали, что со мной случился удар, потому что я слишком много выпила на такой жаре. Бодрая тетя Даша тормошила меня за плечо, желая показать мне сувенирный хлам, приобретенный для многочисленных замшелых родственников. Пока я приходила в себя, перед моими глазами пестрой вереницей проносились цветастые футболки с кричащими надписями, тарелки с весьма приблизительными копиями местных красот природы, и, под занавес «триумф» – резиновые тапки всех размеров с глупыми кошачьими мордами на носках. Пару «кисок» сердобольная тетенька Маша оторвала от себя и отдала мне: пока я валялась без сознания, меня ободрали как липку – ни денег, ни украшений, даже туфли с ног сняли. Я бы поверила в солнечный удар, бабка Кушка и впрямь была похожа на кошмарную галлюцинацию, но вечером в отеле меня ждал мой кумир…
Десять дней дикой всепоглощающей страсти – мы даже из номера почти не выходили: только поесть. Когда я улетала, он, чуть ли не за самолетом бежал. Приехала, а у меня в электронном ящике сто тридцать пять писем от него: «Люблю, не могу; приезжай или я приеду; выходи за меня замуж и т.д. и т.п.». Дня два я в эйфории прибывала: «Свершилось!», а потом мне все это надоело, как будто отпустило, и я поняла: «Не любовь это, не нужен он мне». Даже брезгливость какая-то появилась, вспомнила, с какими табунами престарелых динозаврих он перепасся. Я ему и написала: «Прости, мол, наша связь была ошибкой, забудь меня, не звони и не пиши, я полюбила другого!». Ну а потом узнала, что он повесился, получив мое письмо. От него же самого и узнала. Ты, говорит, меня привязала, теперь не отвяжешься! Страшный такой – синий весь, глаза выпучены, язык до шеи болтается: «Иди, говорит, поцелую». Спать вообще не могу – просыпаюсь ночью, а он или лежит рядом, меня обнимает или того хуже: сверху наваливается».
Злата с невозмутимым видом допила свой кофе: – Я не могу тебе помочь, – протянула она с ударение на первое «о». Ты сделала грех, ты должна платить, должна искупить.
– Но я была такой глупой, я не понимала. Помогите! – великая актриса и рассказчица Мила Мартова жалобно всхлипнула.
– Поможем, – бодро сказал узнаваемый низкий голос за спиной девушки. – Мама сама не без греха, – «ребенок» на вид лет двадцати пяти опустился на стул рядом с Милой и весело подмигнул панночке: – Мам, закажи пожрать! Потом он повернулся к девушке: – Давайте знакомиться. Вас как зовут?
–Людмила Михайловна, – от растерянности Мила перешла на официальный тон.
– Ух, ты! – ехидно восхитился «ребенок», – И отчество есть. А меня зовут Данила, Даниэль, или просто Даник, потому что моя мама отчества точно не знает. Но, думаю, мама уже начинает догадываться. Мне временами кажется, что я ей кого-то напоминаю, кого-то очень страшного. Да, мам? – Войцеховская сидела, опустив голову, и молчала.
– Зовите меня просто Мила, – девушка улыбнулась. В его показной иронии, в угрюмом взгляде глубоко посаженных серых глаз из-под высокого выпуклого лба, она распознала интерес к себе. Его внешность была притягивающей и отталкивающей одновременно. Эта противоречивость зацепила ее, такого с ней еще не было. «Панычи попались. Это будет совсем несложно»: подумала она, но тут в ресторан в сопровождении двух сотрудников охраны ввалился черный шиньон с красным бантиком.
