Текст книги "Неосторожное слово (СИ)"

Автор книги: Ольга Вербовая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  В одной деревне жили да были старик со старухой. Всю молодость работали на государство, старик пахал на тракторе, старуха в бухгалтерии в местном магазинчике. Умная была старуха – в Москве закончила один из лучших вузов. Ей бы остаться в столице, да против распределения ничего не попишешь. Сначала думала, поработает в захолустье да уедет, а там выйдет замуж за москвича. Да не тут-то было: как повстречала она старика нашего, так и влюбилась (тогда-то он ещё был парень молодой, кровь с молоком). Да и старик как увидел красивую девушку, так и потерял голову – не мог ни есть, ни спать. Словом, пошла у них любовь-морковь, а через год весёлым пирком да за свадебку. Так старуха и осталась в деревне.

  Жили они не богато, но и не бедно. На огороде всё как на дрожжах растёт, от скотины прок да и только. Словом, благодать Божья.

  Так они и прожили всю молодость в любви и согласии. Хоть и непростой был характер у старика, да со старухой мудрено было поругаться. Одно только печалило – деток Бог не дал. Уж они молили Его, чтобы послал им дитя, и наконец, когда им осталось десять лет до пенсии, родила старуха сыночка. Назвали его Ерёмкой в честь дедушки.

  Думали старики – вот она надежда и опора – да не тут-то было. За что маленький Ерёмка ни возьмётся – всё из рук валится. Насколько старик мастер на все руки – если что ни сделает – любо-дорого смотреть – настолько сын недотёпа. Велит отец дров нарубить – мальчик не только не нарубит, да ещё и топором поранится. Или мать велит прополоть свёклу – всю свёклу выдерет, а сорняки оставит. Пошлют рыбы наловить – не поймает ни рыбёшки – только удочку сломает да червяков потопит. Сначала они пытались бороться со своим чадом, потом махнули рукой. А сына вся деревня стала называть Ерёмкой Безруким.

  Да ладно был бы неумехой, да со светлой головой – глядишь, на что-то бы сгодился. Ан нет – ума Бог не дал. Пыталась мать Ерёмку грамоте научить – всё без толку. Так за шестнадцать лет ни читать, ни писать не научился.

  Но что старикам делать – какой ни есть, а всё же сын родной.

  В один прекрасный день старуха ушла на базар – продавать молоко. Отец и сын остались дома. Отец рубил дрова, а Ерёмка сидел на скамеечке да со скуки смотрел в потолок. Вдруг как на беду старику понадобилось забить гвоздь, и он позвал на помощь Ерёмку. Для чего гвоздь ему понадобился, и отчего он не мог забить его сам – остаётся только гадать. Но как бы там ни было, Ерёмка взялся помочь отцу. Взмахнул парень молотом один раз да и попал батюшке прямо по пальцу. А гвоздя так и не забил. Тут уж старик не сдержался и заорал на всю округу:

  – Чёрт бы тебя побрал, безрукий!

  Только он это прокричал, как вдруг откуда ни возьмись сам нечистый. Тут-то старик и пожалел о своих словах, но было поздно.

  – Спасибо тебе, старик, что отдал мне сына, – весело сказал чёрт.

  Старик бросился ему в ноги, заливаясь слезами:

  – Пощади меня, дурака старого! Как же я без Ерёмушки жить-то буду! Матушку хоть пощади – не забирай сыночка! Забери лучше меня!

  – Ничего не поделаешь, – ответил чёрт. – Не надо было отдавать. Прощай.

  С этими словами он схватил испуганного Ерёмку и сгинул вместе с ним.

  А тут и старуха возвращается с базара, видит, сына нет, старик сидит на лавке и горько плачет. Спрашивает, где наш Ерёмка. Тут старик ей всю правду и поведал. Услыхала старуха, рассердилась на старика, хотела было посулить и ему чёрта, да вовремя одумалась: сына всё равно не вернёшь, а так, пожалуй, и двоих потеряешь.

  Так и просидели они до вечера, беду свою оплакивали. Да только слезами горю не поможешь. Как стемнело, старики, наконец, утёрли слёзы и стали думу думать: как сына-то вернуть.

  – Вот что, матушка, – сказал старик, – пойду сейчас же искать нашего Ерёмку. Пока не найду, не вернусь.

  – Где же ты его искать-то будешь? – спросила старуха.

  – Да где угодно. Хотя бы на краю света.

  Собрался он было идти, да старуха его уговаривает:

  – Ну хоть ноченьку-то переночуй! А завтра, так и быть, отправляйся в путь.

  Еле-еле уговорила. А тут и в дверь кто-то постучался. Глядь – а это два бедных странника. Смотрят на хозяев, просят:

  – Пустите переночевать, люди добрые.

  Поглядели старики на их лохмотья убогие – сжалились, пустили. Собрались было стелить гостям постель, а те им:

  – Не надо, не беспокойтесь – мы у двери ляжем, котомки под голову.

  Насилу старики уговорили их лечь на постель. Легли странники спать, а старики не ложатся – какой уж тут сон? Старик в дорогу собирается, старуха блины-пироги печёт да со стариком прощается. Увидали это странники, дивятся, спрашивают:

  – Что же вы спать-то не ложитесь?

  Так и так, объясняет гостям старик, в дорогу собираюсь, сына разыскивать иду.

  – А ты, батюшка, знаешь хоть, где искать? – спрашивает его один странник.

  – Ни сном ни духом, – отвечает старик. – Одному Богу ведомо.

  – Знаем мы, где искать, – отвечает странник. – Чёрт забрал Ерёмку в самый ад. Коли не придёшь, будет он там доколе ему осьмнадцати не исполнится. Тогда-то чёрт его и отпустит.

  Подивился старик таким речам. Он ведь ни словом не обмолвился ни о том, что его сына зовут Ерёмкой, ни о том, что его чёрт забрал. Откуда только странники узнали?

  – Нам ангелы сказали, – ответил другой странник. – Оттого и знаем.

  – Тогда смилуйтесь, люди добрые, – умолял старик, – скажите, что этот лукавый над Ерёмушкой сделать хочет?

  – То, что делают все лукавые – развратить он его хочет. Научит всему худому и отдаст совсем другого, жадного и недоброго.

  – Что же делать-то? – испугался старик.

  – Беги выручай Ерёмку. Есть у тебя чёрный козёл – заколи его, а шкуру возьми с собой. Иди прямо на север, пока не дойдёшь до края земли. Там будет большой овраг без конца и края – прыгай туда. Только перед этим надень козлиную шкуру. Тогда черти примут тебя за своего. Как дойдёшь до ворот, остановит тебя стража нечистая, спросит три цифры заветные. Называй три шестёрки. А сейчас ложись спать – дорога будет длинная. Да и тебе, матушка, нужно отдохнуть.

  – Да Бог с вами! – запричитала старуха. – Я и не засну!

  Но как только они легли, заснули как убитые.

  Утром чуть свет старик проснулся, побросал в сумку блины-пироги, что старуха ему на дорогу испекла, попрощался с женой и со странниками.

  – Шкуру-то не забудь, – напомнили странники.

  – Ах да, совсем запамятовал про шкуру. Благослови вас Бог, люди добрые! Кабы не вы, худо бы мне пришлось.

  Заколол он козла, снял с него шкуру и, поцеловав на прощание старуху, отправился в путь. Странники проводили его до околицы, благословили гостеприимного старика и побрели в другую сторону.

  Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Целый месяц бродил старик лесами, полями, непроходимыми болотами и оврагами. Питался лесной травой, спал на голой земле, подстелив под голову козлиную шкуру. Наконец, после долгих скитаний и лишений, увидал он овраг необъятный. Не было ему ни конца ни края. Глянул старик вниз – страшно ему стало. Овраг-то был бездонным. Упадёшь туда – целую вечность лететь будешь.

  Да только не из тех был старик, кто сворачивает с пути. Кое-как натянул он на себя козлиную шкуру, перекрестился да и прыгнул вниз.

  Недолго пришлось ему падать. Вскоре он землю почуял. Открыв очи, увидал старик ворота большие, чёрные-пречёрные, широкие-преширокие. А на воротах рога огромные. По обе стороны стоят чертенята, хвостиками виляют.

  Завидев старика, они сделались серьёзными-пресерьёзными.

  – Чего надобно, почтенный? – спрашивают они старика.

  – Как чего? – удивился старик. – Не видите что ли, домой пришёл.

  – Тогда извольте цифирьки назвать.

  Тут вдруг старик с ужасом понял, что цифирьки-то он запамятовал. Думал он думал, вспоминал-вспоминал, да куда там! Они словно из головы вылетели. Помнится только, что три одинаковые были.

  – Три единицы, что ли?

  – Каких три единицы? – взревели стражники. – Ты что, совсем с дуба рухнул?

  – Виноват, – попятился старик. – Ну, может три пятёрки?

  Черти так сурово поглядели на него, что у старика поджилки затряслись.

  – Ты говори да не заговаривайся! Ты что, цифирьки забыл?.. Али ты чужой, лихо пришёл сделать?

  «Да нет, что вы, Бог с вами!» – хотел было сказать старик, да одумался: сказать сейчас про Бога – верная погибель.

  – Ну что вы, что вы, братцы? Просто склероз замучил.

  – Так вспоминай! Да смотри, ещё раз промахнёшься, в котле сварим!

  Почуял старик, что дело жареным пахнет. Да отступать уже поздно. Мысленно помолился, так же мысленно перекрестился да и брякнул наугад – что в голову пришло:

  – Три шестёрки.

  Тотчас же ворота раскрылись.

  Долго ли, коротко ли, шёл старик каменистой дорогой. Кругом деревца высохшие, земля обгорелая, а на ней – ни травинки. А небо-то чёрное-чёрное. Недаром место адом называется!

  Вдруг перед стариком предстала очередь длинная-предлинная – нет ей ни конца ни края. А в самом хвосте глядь – бюрократ знакомый. Старик видал его лишь раз – когда пачпорт получал. А уж сколько издевательств тогда натерпелся – врагу не пожелаешь. Добро бы только он – вся деревня выла от причуд этого бюрократа окаянного. То в очереди подолгу стоять заставит, то перед самым носом у спешащего на перерыв уйдёт. И ведь как нарочно обедает подольше. А уж о том, что мзду брал, и говорить нечего.

  Жаль стало старику несчастного – земляк всё-таки.

  – Здорово, брат! Что с тобой сталось-то?

  Удивился чиновник несказанно – ещё никто его братом не величал. Да и голос уж больно знакомый.

  – Васильев, да никак ты?

  – Я самый.

  – Здорово, брат! Как ты сюда попал?

  – Так и так – Ерёмку моего иду выручать. А ты-то как?

  – Да вот, – вздохнул чиновник, – за грехи страдаю. Целый день стою в этой очереди за пачпортом. Да только получаю-то его в последний момент. А уж грубостей-то страсть сколько приходится выслушать. Да что делать – терплю. Без пачпорта здесь никуда – битым будешь.

  – Что ж ты, неужто каждый день за пачпортом стоишь?

  – Приходится... Слушай, Фома, будь другом, как воротишься на землю, скажи моим деткам, чтобы честных людей не обижали. А особливо чтобы к беднякам и сирым милостивы были. Иначе будет что и со мной.

  – Будь покоен, брат, передам как есть.

  Побрёл старик дальше, глядь – а перед ним лоток стоит, а за лотком – продавщица знакомая. Купит, бывало, добрый человек у неё что-то, она его мало того что обругает словесами бранными, да ещё как обсчитает иль обвесит. Ох и нездорово ей здесь, в аде, пришлось. Только разложила она зерно на продажу, как налетела ворон тьма-тьмущая да весь товар в одночасье и склевала. А продавщице ещё крыльями по морде надавали.

  Узнала она нашего старика по голосу, спрашивает:

  – А ты-то, Фома, какими судьбами здесь? Сколько тебя помню, всё жизнь был праведным. Или и ты что худое сделал?

  – Да вот, Матрёна, чёрт попутал, да и отдал я ему Ерёмку-то. Теперь вот ищу.

  – Ну а чёртом-то зачем переоделся?

  – А как же. Узнают – плохо мне придётся.

  – Ну что ж, Фома – удачи тебе. А кто теперь в магазине вместо меня?

  – Алёнка, Иванова дочь. Тоже обсчитывает безбожно.

  – Тогда, как вернёшься, скажи, чтоб прекратила. А не то, как и я, мучиться будет.

  Пообещал старик передать всё слово в слово да пошёл далее. Вскоре увидал он Филимоныча, соседа своего разнесчастного. Лежал горемычный на земле, а черти его плетьми били нещадно. Ясно, что за дело – покуда жив был Филимоныч, то и дело угощал свою старушку тумаками да затрещинами. В деревне-то почти все своих жён бивали, только что чертям до этого.

  – Скажите, братцы, – обратился старик к чертям – а не видали ли вы Ерёмки Васильева?

  Черти отчего-то дар речи потеряли.

  – Ты что, али у котлов перегрелся? – опомнившись, спросил его один. – Его-то уж месяц как взашей прогнали.

  – Ах да, запамятовал! – старик ударил себя по лбу. – А за что его выгнали-то?

  – Так ведь безрукий – всю работу тяп-ляп делал. Ни дров нарубить, ни огня развести. Грешников мучать – и то руки не доходят. Что с ним было делать?

  На радостях старик и вовсе голову потерял, заголосил, крестясь:

  – Слава тебе, Господи! Вернул ты мне Ерёмушку, кровиночку мою!

  – Фомка, да никак ты! – закричал Филимоныч. – Я-то думаю, где-то тебя видел. Как же ты чёртом-то стал? За какие грехи?

  Понял тут старик, что пропал ни за грош.

  А старуха-то тем временем по свету бродила, старика искала. С тех пор, как пошёл он за Ерёмкой, не было ей покоя. Кусок хлеба в горло не лезет, ночью сон не идёт. А на сердце печаль-тоска. Все мысли о муженьке и сыночке родимом: как они да что? Наконец, не стерпела она да и отправилась в путь. Если уж гореть в аду, то всем вместе.

  Собралась она в путь-дороженьку да напоследок к соседушке зашла:

  – Есть у меня две коровы да курочек десяток. Покуда не воротимся, пускай твоими будут.

  Обрадовалась соседка несказанно – у старухиных коров-то самый высокий удой на деревне. И куры несутся всем на зависть. Однако приличия ради спросила:

  – Куда же ты, Ильинична? Чай место нехорошее – ещё как пропадёшь. Что мне с твоей живностью тогда делать?

  – Коли пропаду, так забирай насовсем. К чему оно мне без Фомы и Ерёмушки?

  Сказано – сделано. Взяла старуха хлеба кусок да молочка крынку – и в путь. Только за околицу вышла, глядь – впереди лес густой. Перекрестилась старуха, помолилась Господу – да и в лес. Покуда вела её тропка знакомая, не боялась старуха, а как она пропала – малость испужалась. Лес ещё гуще сделался, впереди овраги да буреломы. Да и медведи с волкам здесь водятся – съедят и косточек не оставят. Хотела было старуха обратно завернуть, да муженька с сыночком вспомнила. Жизнь-то без них всё равно не в радость.

  Долго ли коротко, шла старуха лесом, пока совсем из сил не выбилась. Села она под деревце отдохнуть, как вдруг услыхала:

  – Бабушка, вытащи меня Христа ради! У меня детушек пятеро!

  Глянула старуха – а там птичка стоит на земле, в силках бьётся. Сжалилась старуха, встала, кряхтя, да и разомкнула силки.

  – Улетай, Бог с тобой.

  – Спасибо тебе, бабушка. Век буду тебе благодарна! Могу тебе пособить в твоей печали.

  – Да полно! Как ты пособить-то можешь?

  – Запомни: твой муженёк – самый упрямый из ослов.

  Сказав это, тут же улетела.

  «Эка невидаль! – подумала старуха. – И без того знаю, что он упрямый».

  Делать нечего – отдохнула и пошла далее. Увидала озеро глубокое-преглубокое. Совсем уж она выбилась из сил, только надумала сесть отдохнуть, глядь – перед ней на берегу рыба лежит, едва дышит.

  – Бабушка, брось меня в озеро – Христом-Богом прошу!

  Сжалилась старуха, поднялась да и бросила.

  – Спаси тебе Бог, добрая душа! – сказала ей рыбка. – Помни, что твой муж пуще всех дятлов по темечку стучит.

  Это уж точно, подумала старуха. Как придерётся к чему-нибудь, хоть святых выноси. Смолоду был таким, а уж к старости стал и вовсе занудой.

  Отдышавшись малость, пошла старуха дальше. Вскоре показались поля широкие да луга некошеные. Умаялась старуха, проголодалась не на шутку. Хотела было поесть хлебца, да откуда ни возьмись появилась перед ней собака.

  – Дай хлеба кусочек, добрая бабушка! – взмолилась собака. – Век буду помнить.

  Жалко стало старухе собаку. Взяла да и отдала ей весь хлеб, приговаривая:

  – Эх ты, бедолага! Что же хозяин-то твой?

  – Эх, напился нынче. А как напьётся, так из дому меня гонит. Ну, спасибо, добрая бабушка! Так и знай, твой муженёк самый надоедливый слепень.

  Молвив так, собака тотчас убежала, старуха и глазом моргнуть не успела.

  «Что это они мне всё одно? – подумала старуха. – Всё про пороки мужнины. Будто я сама не ведаю, что он зануда. Как примется морали читать, так спасу от него нет».

  Пошла дальше. Вдруг нежданно-негаданно увидала она ребёночка крохотного. Лежал, сердечный, посреди поля, в пелёнки укутанный, да кричал истошно.

  «Кушать, поди, хочет. Что ж у него за мамаша? Чай, нехристь какая, коль ребёнка в поле оставила. Молочка бы ему».

  Взяла она ребёнка на руки и давай молоком поить. Наконец, успокоился малыш, заулыбался. Так и тянет к ней ручки крохотные.

  «В деревню его надо отнести. Может, люди добрые приютят».

  Только успела подумать, как вдруг дитё заговорило. Да так разборчиво, что старуха диву далась:

  – Благослови тебя Бог, бабушка! За то, что ты со мной молочком поделилась, отплачу тебе добром.

  Только он это промолвил, выросли у него на спине два крылышка, белых, как снег. А над головой нимб засиял. Ни дать ни взять ангел!

  – Боже милостивый! – перекрестилась старушка. – Что же ты посреди поля делаешь-то?

  – Тебя испытывал. Хотел проверить твою доброту и милосердие. Слушай, что я тебе скажу: сбилась ты с пути, не к аду ты идёшь, а к самому раю.

  – А как же в ад попасть?

  – Иди налево до самого края земли. Как увидишь овраг, прыгай. Увидишь ворота – называй три шестёрки. Сбегутся к тебе черти со всего ада, станут приглашать войти. Не заходи ни за какие коврижки.

  Сказав это, ангел исчез, будто сквозь землю провалился. Подивилась старуха да пошла в другую сторонушку.

  Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Долго шла старуха полями да степями, оврагами да буреломами, пока не оказалась пред оврагом: широким-прешироким, глубоким-преглубоким. Делать нечего: перекрестилась старуха да и в овраг.

  Как оклемалась, увидала она врата чёрные. А у врат черти стоят, ей бесстыже подмигивают. Видать, чуют добычу лёгкую. Да только не ведают, на кого глаз положили.

  – Здрасте, господа, – поклонилась им старуха.

  – Здравствуй, бабушка, – ответствовали ей черти. – Кто такая будешь? С чем пришла?

  – Матушка я Ерёмкина, Фомки Васильева жена. А звать меня Прасковьей. Христом Богом заклинаю: отдайте мне сыночка. Хоть меня, старую, заберите, но Ерёмушку-то отдайте!

  Загневились тут чёртики да и налетели на старуху:

  – Ты чьё имя здесь поминаешь, карга старая? Ты что, запамятовала, где находишься? Смотри, а то живо припомним!

  Испужалась старуха: с рассерженными чертями шутки плохи.

  – Простите ради... – начала было старуха да спохватилась, что чуть было опять про Боженьку не вспомнила. – Словом, не серчайте. Только сыночка-то верните! Душу свою отдам. По доброй воле отдам, только отпустите Ерёмушку!

  – И то дело. Ну что ж, добро пожаловать в ад.

  Распахнулись перед нею ворота широкие, да вспомнила старуха ангелово наставление.

  «Ещё как обманут лукавые, – подумала она. – Пускай сначала Ерёмушку отпустят».

  – А где Ерёмушка-то? – спросила старуха. – Дайте-ка сначала хоть взглянуть на него.

  – Так он внутри. Заходи – увидишь.

  Чует старуха – и вправду подвох какой-то. Да и говорит чертям:

  – Вы ж всё равно отпускать его думаете. Так чего ж медлить?

  – А коль ты, старая обманешь?

  – А вы не пужайтесь – я зайду, как только Ерёмушка выйдет.

  Черти давай уговаривать старуху, да не поддаётся она на их речи сладкие. Плюнули черти да и говорят:

  – Ладно, дома твой Ерёмушка. А вот муженёк у нас – вместо него остался.

  Хоть и знала старуха, что черти такой народец: соврут и дорого не возьмут, но на этот раз отчего-то поверила. Видать, сердце матери почуяло, что Ерёмка и впрямь не у чертей. А вот муж...

  – Тогда сделайте милость, господа: дайте хоть взглянуть на Фомушку.

  – Конечно. Али мы звери какие? Заходи, будь как дома.

  Чует старуха, что без хитрости своего не получить, да и говорит:

  – Чай, брешете вы всё – не у вас мой старик. Это вы нарочно меня завлечь хотите. Знаю я ваши уловки. Ну раз Ерёмушка дома – я, пожалуй, пойду. Он же у меня безрукий – сам ни печи не затопит, ни каши не сварит.

  Клюнули черти на эту уловку. Тотчас же у ворот появился старик. Узнав жену родимую, он едва Богу душу не отдал (если только погибель в аду к Богу попасть не мешает).

  – Что же, нехристи эдакие, его здесь держите?

  – Так он сам свою душу отдал. За свободу Ерёмки.

  – Брешут они, Прасковья, – ответил старик, услыхав это. – Выгнали они Ерёмку за то, что безрукий. А меня силою удерживают. Уходи-ка ты от греха подальше. Зачем тебе пропадать вместе со мной? Иди домой к сыночку.

  Но черти воспротивились:

  – Ты что же это, старая, мужа бросишь, про клятвы забудешь, что пред алтарём давала? Куда иголка, туда и нитка.

  Да не так-то просто провести старуху – недаром институт с дипломом закончила.

  – Давеча у меня святые апостолы ночевали. Сказали, что как будет нужда в помощи, чтобы к ним шла. Вот пойду да скажу, что вы в аду живых держите.

  Тут-то черти испужались – знают ведь, что у самих рыльце в пушку.

  – Ладно, уговорила, старая. Давай уладим дело полюбовно. Узнаешь муженька родного – так и быть – забирай. А коли не узнаешь – на нет и суда нет.

  – И то дело, – согласилась старуха. – Но смотрите – коль слова не сдержите, так и знайте – пойду к святым апостолам.

  – Богом клянёмся.

  – Не подобает чертям клясться Богом. Вы своим Сатаной поклянитесь.

  Делать нечего – пришлось чертям Сатаною клясться.

  – Только коль мужа не узнаешь, чтоб потом на нас не пеняла.

  – Христом-Богом клянусь.

  Вдруг врата ада закрылись, а подле них откуда ни возьмись появились ослы. Глянула старуха – а их великое множество. И все равны как на подбор. Как тут старика своего узнать?

  А ослы-то наружу выбраться пытаются, а ворота-то закрыты. Пободают их головой, полягают копытами да и уходят восвояси. И только один уже битый час из ворот ломится. Не понимает, видать, что они заперты. Тут старуха и вспомнила, что её муж самый упрямый из ослов.

  – Это, кажись, мой.

  И вправду: вдруг этот осёл в её старика превращается.

  – Недурственно, – похвалил чёрт. – Узнай его ещё пару раз, и он твой.

  Махнул чёрт рукой, и все ослы дятлами обернулися. Поди узнай кто есть кто. Вдруг один из них подлетел к старухе, опустился ей на голову и давай долбить. Хоть и легонько, а задолбал прямо как... Впрочем, почему как?

  – Мой это, мой.

  – Погоди хвалиться, – ответил чёрт. – Узнаешь последний раз, и будет твой.

  Тут же все дятлы в слепней превратились. Пригорюнилась было старуха, да вспомнила слова собаки. Только как самого надоедливого-то найти, если все они жужжат да укусить норовят?

  Вдруг приметила старуха одного не такого. Все пожужжат, покружатся и улетят. А этот уже полчаса над ухом жужжит да и улетать никуда не собирается.

  – Вот он, мой Фома!

  Тотчас же слепень в старика превратился, обнимать-целовать жену бросился.

  – Прасковьюшка, любушка моя! Пропал бы я без тебя! Ей-богу пропал бы!

   Побагровели черти от злости да делать нечего – уговор дороже денег. Волей-неволей пришлось отпустить старика.

  Тем временем Ерёмка уже давненько домой воротился. Вернее сказать, воротили его. Покудова был он в аду, черти так и так пытались его спортить: то водки русской предложат, мол, удовольствие неслыханное, то девками соблазнять станут. Да Ерёмка, знай себе, из стороны в сторону головою вертит, мол, не хочу. Не тому его батюшка с матушкой учили. Хотят его на другой грех – на зависть толкнуть, показывают журнал глянцевый. А там людей знаменитых в дорогие костюмы одетых, видимо-невидимо. Да не тут-то было: не из завистливых оказался Ерёмка. «Чай, неудобно в таких костюмах – никакой тебе свободы. Да и синтетика сплошная». Черти его к телевизору – к растлителю верному. Фильмы и срамные, и с мордобитием показывали, да всё без толку – голые бабы не привлекают, насилие – тем паче.

  Тогда поручили они Ерёмке за котлами приглядывать, чтоб огонь не гас да водица не остывала. За старание награду щедрую сулили: и избу новую, и сто золотых впридачу. Только как увидал Ерёмка муки душ грешных, сжалился над ними да и решил нарочно дело спортить. Только черти отвернутся – он огонь враз и погасит. А уж как черти с проверкой нагрянут, водица уже и остыть успеет. Стали тогда присматривать за ним – да и тут он напаскудить умудряется. Уж и ругали его, и самого в котле сварить грозились – да куда там? Бывало, даже подзатыльниками угощали, да что с него, безрукого, взять? Бились они с Ерёмкой, покуда сил хватало, да в конце концов плюнули и в хату вернули.

  А матушка его только-только из дома ушла, не могла знать, что сыночек дома. Подивился Ерёмка: куда ж мать с отцом подевались? Прождал их до вечера – а их всё нет. Проголодался, уж готов был волком на луну выть.

  «Эх, сейчас бы щец сварить? – подумал Ерёмка. – Да вот беда – не умею».

  Делать нечего – лёг спать голодным. Да голод не тётка – поутру ещё пуще свирепствует. Видимо, придётся-таки варить. Благо, капусты в огороде вдоволь. Вздохнул Ерёмка и за дело принялся. Ох и нелёгким-то дело оказалось. С горем пополам принёс дров и затопил печь, едва избу не спалил. Пока капусту порубил да картошку почистил, поранился, едва пальцы себе не отрезал. Кинул всё это в воду, посолил да и в печь поставил.

  Как попробовал он то, что приготовил, так и ужаснулся. Разве что с голодухи есть такое.

  К вечеру пришлось опять суп варить. На этот раз легче обошлось: и поранился меньше, и суп получился не таким уж и гадким. А уж на следующий день и вовсе вкуснятина вышла. Зато появились другие заботы – надо и дров нарубить, и крышу, чтобы не протекала, починить.

  «Смог же я нарочно делать плохо, – думал Ерёмка. – Смогу и хорошо».

  Поначалу, как он ни старался, хорошо не получалось, но со временем научился Ерёмка и дрова рубить, и гвозди забивать. Правда, шишек набил немало, но ведь без труда не вынешь и рыбку из пруда. К слову сказать, через день-другой худо-бедно рыбалить научился.

  А через недельку соседка коровушку с курами воротила, и забот у Ерёмки вдвое прибавилось. Да что поделаешь: научился он и корову доить, и яйца продавать, и хлев убирать.

  Вскоре Ерёмка хозяйственным стал, не хуже батюшки. За что ни возьмётся, всё у него так и спорится, работа так и кипит. Деревенские смотрели и диву давались: как язык повернётся такого молодца Безруким звать? Ни один парень не состряпает, ни сплетёт корзины, ни сваляет валенок лучше Ерёмкиного. Стал он из безрукого мастером на все руки.

  Тут и осень настала. Воротились Ерёмкины родители и родного дома не узнали. Огород перепахан под зиму, домик покрашен, на окнах рамы новые.

  – Гляди, Прасковья, – удивился старик. – Кто-то тут, видать, похозяйничал. Неужто Ерёмушка-то наш?

  – Быть такого не может! Никак, из соседей кто.

  Зашли они в калитку, а навстречу им Ерёмка. Увидал их и бросился обнимать-целовать:

  – Батюшка! Матушка! Да никак вы! Где ж вы так долго были? Где искали-то меня? Проходите в избу – сейчас я вам щец сварю.

  Ещё больше удивились старики.

  – Где ж ты, Ерёмушка, щи варить научился?

  – Знать не знаю, ведать не ведаю. Как-то само собой вышло.

  – А избу в божеский вид привёл тоже ты? И землю перепахал ты?

  – Я.

  – А на зиму что-то оставил?

  – Не тужите: и капусту заквасил, и огурцы с помидорами засолил. И картошку выкопал. Так что перезимуем.

  – То-то же, старушка, – обрадовался старик. – А ты всё переживала, что пропадёт наш Ерёмка.

  – Да уж! Умница наш сыночек!

  – Прости, Ерёмушка, что чёрту тебя отдал. Погорячился я, дурень старый.

  – Да ладно, батюшка, чего уж там. А ты прости, что молотком по пальцу заехал. Это я не по злой воле.

  – Да ладно, пустяки.

  С того дня старики на сына нарадоваться не могли. Да и как не радоваться, когда такой помощник растёт? А старик после этого научился держать язык за зубами. Прежде чем слово сказать, сто раз подумает. Оттого и говорить стал куда меньше. Зато по делу.