Текст книги "Под бдительным оком (СИ)"

Автор книги: Ольга Вербовая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  По-честному, я не собиралась на презентацию сборника про убитых в Катыни. Но ещё меньше входила в мои планы встреча с Алексеем. Если бы я знала, что застану его на книжной ярмарке, то, наверное, не пошла бы. А ведь когда-то меня привлекала его начитанность. И даже сцены ревности, которые он устраивал чуть ли не каждый день, поначалу тешили моё самолюбие. Ревнует, думала я, значит, любит. Но когда изо дня в день «доказывают любовь» таким способом, сопровождая криками, оскорблениями, а порой и рукоприкладством, и это притом, что у меня даже в мыслях не было изменять... В общем, надоело мне это терпеть, и я его послала. Что тут началось! И мольбы с ползанием на коленях, и шантаж, и угрозы – от обещания покончить с собой до горячих клятв убить и меня, и мою мать, и моего нового бойфренда. Несколько месяцев подряд он забрасывал меня эсэмэсками подобного содержания, пока я не пригрозила сообщить в полицию. Тот, кто бывал в моём положении, наверняка поймёт, как не хотелось мне встречать с бывшим. Поэтому я поспешила смешаться с толпой в зале, где как раз проходила презентация.

  – Садитесь, девушка, – старик с седыми волосами подвинулся ближе к середине, уступая мне место.

  Я села на стул и сделала вид, будто внимательно слушаю лектора. Алексей меня не заметил и вскоре, к моему несказанному облегчению, ушёл. Можно было, конечно, встать и уйти, но из вежливости я посидела ещё несколько минут. Мой сосед слушал про судьбу расстрелянных польских офицеров с видимой жадностью, вытирая платком слёзы, что обильно катились по его щекам. Должно быть, кто-то из родственников пострадал.

  Потом я ещё походила по ярмарке, разглядывая и листая книги. Купила парочку журналов по психологии. За столь полезными занятиями успела проголодаться. Взяла кофе с булочкой, стала искать свободное место, чтобы сесть. Таковое нашлось лишь за одним столиком, где в гордом одиночестве сидел тот самый старик, которого я видела на презентации.

  – Простите, Вы не против?

  – Да, конечно, садитесь... Сколько же достойных людей положили!

  – Это где? – я не сразу поняла, о чём речь.

  – Да в лесу Катынском. Далеко не все они были кадровые офицеры. Цвет нации: учителя, врачи, инженеры... Антони был бухгалтер, Ежи – священник.

  – Они Ваши родственники?

  – Нет, они мои... в общем, однополчане моего отца.

  – А Ваш отец, он тоже?

  – Да, его тоже там расстреляли. И тоже был не военный – учитель астрономии. Отец умер от сердечного приступа... В смысле, его отец, мой дед. Жену и сына убили немцы.

  – В Катыни?

  – Нет, в Варшаве, в оккупации.

  Через минуту я уже стала жалеть, что задавала пану вопросы. Мой сосед оказался весьма разговорчивым товарищем и засыпал меня такими подробностями про Козельский лагерь и боевых товарищей отца, словно был там и сам всё видел своими глазами. Странный какой-то этот Варнецкий Збигнев Эдмундович! Как-то слишком уж панибратски называет отцовских однополчан, словно они ему ровесники. У меня создалось впечатление, будто о них он плачет даже больше, чем об отце родном. Да и о матери он говорит как-то странно – за всё время ни разу не назвал её мамой. Может, она ему не родная мать, а мачеха? Однако столько любви к ней было в его голосе, столько отчаяния от гибели её и Тадека! Без сомнений, именно они были ему ближе всех на свете.

  – Вот приехал на презентацию. Вечером уезжаю обратно в Варшаву.

  – Счастливого Вам пути!

  – Спасибо!

  Не успела мы толком распрощаться, как у пана Варнецкого зазвонил телефон. О чём он говорил с собеседником, я, конечно, не могла понять, потому что говорил он на своём родном, а польского я не знаю от слова совсем. Но что-то знакомое было в этом шипящем языке. Какое-то дежа вю так и напрашивалось – словно со мной на нём когда-то говорили. Бред! Ну кому, скажите на милость, пришло бы в голову говорить со мной на языке Мицкевича? Однако память отчего-то уносила меня в ту самую ночь, когда я чудом избежала смерти.

  Мы тогда проснулись от запаха дыма. Мама открыла дверь посмотреть, что там горит. Пламя вовсю бушевало, напрочь отрезав путь к двери. В следующую минуту огненный вихрь ворвался в комнату, жадно пожирая ковёр.

  – Быстрее на балкон!

  Мама буквально вытолкала меня туда и, как только мы оказались на лоджии, быстро закрыла дверь. Пока мы кричали: «Помогите! Пожар!», пламя подбиралось всё ближе.

  – Попробуем прыгнуть туда, – я указала на соседский балкон

  – Но тут высоко, – возразила мама.

  – А иначе сгорим.

  Соседи, по-видимому, руководствуясь принципом: чужая беда – не наша, не особенно торопились звать пожарных. А спасительный балкон совсем рядом – оставалось только дотянуться. Дотянулась. Но слабые руки соскользнули, и я, крича, полетела вниз мимо окон и кирпичной кладки. С десятого этажа. Помню проносившиеся с бешенной скоростью кадры из жизни, отчаянные крики матери, что с каждой секундой становились всё дальше. И страшный удар.

  Потом была реанимационная палата в Склифе. Когда я, уже более-менее здоровая, пришла домой, мама чуть с ума не сошла от счастья. Оказывается, всё это время она искала моё тело по моргам, чтобы хотя бы похоронить по-человечески. Не надеялась, что, упав с такой высоты, я могла остаться жива.

  – Почему ты не позвонила, не сказала, что живая?

  Действительно, почему? Каждый раз, когда я об этом думала, обнаруживала, что вообще ничего не помню о нахождении в больнице. Ни палаты, ни доктора, ни соседей. Ни какие уколы мне делали, ни что давали на обед, ни с кем говорила – ни одной детали. Как будто всё то время, что провела в больнице, я лежала в коме, а потом встала и пошла домой. Но в этом случае я должна была бы помнить, как уходила. Я же помню только когда знакомой улицей направлялась к родному дому. Наверное, при тяжёлом сотрясении мозга такое бывает.

  По-видимому, именно в палате кто-то пытался поговорить со мной по-польски. Но кто? Не помню, хоть убейте!

  Город-герой Волгоград... Как я мечтала увидеть его с Волги-матушки! Как за полгода до желанного отпуска во снах поднималась вверх по Мамаеву кургану – туда, где возвышается Родина-мать! Как прохаживалась по зелёным улочкам, дышащим покоем и умиротворением, словно не было этих жутких ковровых бомбардировок!

  – Будешь там – обязательно сходи в планетарий, – советовала мама.

  И вот, наконец, мечта стала явью. Однако в первый заход посетить планетарий не удалось. Экскурсия по городу, Мамаев курган, музей-панорама «Сталинградская битва». Хорошо ещё, что на теплоход успела. Но на обратном пути – от Астрахани до Москвы – теплоход снова останавливался в Волгограде. Тогда-то я и решила последовать маминому совету.

  Причалили в порту. Оставалось лишь подняться вверх по широкой лестнице, пройти несколько улиц вдоль реки – и вот передо мной здание с куполом и колоннами.

  Мне повезло – до ближайшего сеанса оставалось минут пять. Успела купить билет, зайти в зал. По окружности купола раскинулась панорама города на Волге. А в назначенное время над городом засияли звёзды и созвездия, закружились планеты Солнечной системы. Уран, Нептун... Где-то я их видела. Причём не на картинке, не по телевизору, а именно вживую. Вот это пятнышко... Не успел ещё синий Нептун повернуться к зрителю тем боком, а я уже знала, что оно будет. И о том, что цвета морской волны шар Урана «лежит на боку» под лучами Солнца, я как будто знала ещё до того, как прозвучал голос диктора. Ещё я знала, что должна быть благодарна гиганту Юпитеру за то, что оттягивает на себя пояс астероидов. Иначе нашей планете пришлось бы плохо. Кстати, по-польски она называется Земя.

  Пожалуй, в этих познаниях не было бы ничего странного, если бы не одно но. Я никогда не интересовалась астрономией. И в космос не летала. Когда же, спрашивается, я могла видеть Нептун вблизи? И отчего так уверена, что поляки называют Землю именно так?

  «Земя?» – кто-то в неясных воспоминаниях показывает покрытый океанами и облаками родной шар.

  «Земля», – отвечаю.

  «Слоньце?»

  «Солнце», – родную звезду я тоже узнаю.

  Но минуточку! Когда же я с поляками говорила об астрономии? Похоже, тараканы в моей голове не только взбунтовались, но и устроили конкретный государственный переворот. Да, Юлька, неслабо ты ударилась головой, когда падала с десятого этажа!

  После сеанса я ещё погуляла по городу, пытаясь выкинуть из головы непонятные фантазии. Но отступив на фоне интересных достопримечательностей, на палубе теплохода они напали на меня с удвоенной силой.

  Первое, что я вспомнила после падения – это адская нестерпимая боль. Меня словно разделывали живую тупым ножом. С трудом открыв глаза, я никак не могла понять, где я. Через стенки прозрачной капсулы я видела каких-то странных существ. Они были похожи на людей, но какие-то аномально худые, с синеватой кожей. Их лысые головы напоминали перевёрнутые капустные кочаны, которые то раскрывались, а то вновь захлопывались. На худощавых шеях красовались обручи из глаз, похожих на человеческие. В другое время я бы, конечно, удивилась, но тогда от боли я и дышать могла с трудом. Они что-то говорили мне монотонными голосами на шипящем языке, но я не понимала – только кричала в голос. Потом один из них открыл капсулу и что-то мне вколол. И я отключилась.

  После пробуждения боль вернулась снова.

  – Ты должна терпеть, – услышала я, наконец, на русском. – Колоть больше нельзя. Смертельная доза.

  Оказывается, они уже и так накачали меня обезболивающим по максимуму.

  – Объект должен быть восстановлен, – ответил на мои жалобы тот же бесстрастный голос.

  – Какой объект? И кто вы вообще такие?

  – Мы цимляне. Ты объект наблюдения.

  Объект наблюдения. Именно поэтому со мной возились, как потом выяснилось. Именно поэтому они соскребали с асфальта мои вытекшие мозги. Для этого они наряду с жизненно необходимыми питательными веществами кололи мне регенераты для быстрого восстановления костей и мягких тканей. Нет, сотрясением мозга я тогда отнюдь не отделалась. На снимке, который цимляне показали мне потом, было сплошное кровавое мессиво. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: травмы несовместимы с жизнью.

  «Но этого же не может быть! – говорили остатки разума. – Инопланетяне... воскрешение из мёртвых... Это же бред!»

  Нет, я определённо схожу с ума. Вернусь в Москву – обязательно загляну в институт Склифосовского.

  – Вас нет в базе.

  – То есть, как нет? – моему изумлению не было предела. – Я же лежала у вас с травмой головы.

  – Я Вам ещё раз повторяю, девушка: никакой Панкратовой Юлии Андреевны у нас в базе нет.

  И как прикажете это понимать?

  «Сейчас ты вернёшься домой. Ты забудешь нас и всё, что было на станции», – электронный лингвист на передавал интонаций, поэтому голос звучал, как обычно, холодно и спокойно.

  «Но...», – я пыталась протестовать.

  «Тебе не надо это помнить. Ты лежала в больнице. Диагноз – сотрясение мозга»...

  Да, вот с фантастической точки зрения всё логично, всё объяснимо. А вот с реалистической – сплошные нестыковки. Выходит, напрасно старались цимляне стереть мне память. Либо они подумали, что я, обрадованная чудесным спасением, не стану ни до чего докапываться. Но как бы там ни было, ничего более здравого, чем поверить в инопланетян, в голову не приходило. Что ж, раз так, будем танцевать от этого.

  Перво-наперво я купила билет в московский планетарий в надежде, что глядя на звёзды и туманности, я вспомню ещё что-нибудь из того, что видела на станции.

  Планетарий унёс меня в южные широты, где в созвездии Скорпиона сиял красным светом Антарес.

  «Это наше солнце. Земляне называют его Антарес».

  В то время, когда цимляне вели со мной содержательные беседы о небесных телах, я уже не только перестала кричать от боли, но уже могла покидать капсулу и смотреть на звёзды через толстые стёкла иллюминаторов.

  "А откуда вы знаете наши названия, да ещё и польский язык? – осмелилась я тогда их спросить.

  «Мы нашли это в записях Варнецкого».

  Варнецкий... Ничего себе! Неужели тот самый учитель астрономии, которого расстреляли в Катыни? Интересно, знает ли Збигнев Эдмундович, что астрономические записки его отца попали в руки инопланетянам, с которыми он, вполне возможно, сам имел честь вступить в контакт?

  Я стала искать Варнецкого в соцсетях. Наконец, мои попытки увенчались успехом. Конечно, подобная фамилия в Польше, скорей всего, не редкость, и с цимлянами мог разговаривать совершенно другой Варнецкий. Но всё же я не смогла удержаться, чтобы не написать Збигневу Эдмундовичу личное сообщение: «Здравствуйте, Збигнев Эдмундович! Это Юля, та самая, с которой Вы говорили на презентации про убитых в Катыни. Знаете ли Вы, кто такие цимляне?».

  Отправила. На следующий день с трудом открыла, опасаясь, что ответом будет: впервые слышу. Но пан Варнецкий, к моему удивлению и радости, ответил: «Здравствуйте, Юля. Помню Вас. Про цимлян, насколько я понимаю, Вам случалось с ними общаться?».

  «Они спасли меня, когда я упала с десятого этажа и разбилась. Они говорили про Вашего отца и про его тетради».

  «Да, есть такой момент, – написал мне в ответ Варнецкий. – Я не могу рассказать это здесь. В 20-х числах мая я как раз собирался в Козельск. Если хотите, приезжайте, расскажу при личной встрече. Мой телефон...».

  С вокзала я поспешила сразу в парк, чтобы, не дай Бог, не опоздать. К счастью, прохожие, которых я останавливала, расспрашивая про «Трёх богатырей», быстро указали мне, как пройти. Когда я была уже на месте, до назначенной встречи оставался целый час. Тем лучше. Можно, наконец, зайти в кафешку и выпить кофе с булочкой. А то ведь в поезде я так и не успела позавтракать.

  Уже после, сидя на скамейке у скульптуры трёх былинных богатырей, я пыталась найти ответ на животрепещущий вопрос: какого лешего я сюда притащилась? Говорил же мне инстинкт самосохранения: не езжай! Кто знает, что у этого поляка на уме? Ещё приведёт с собой цимлян, и что я, одна хрупкая девушка смогу против такой команды, если они задумали что-то недоброе? Однако любопытство подсказывало мне, что в противном случае я так никогда и не узнаю наверняка, в самом ли деле цимляне имели место или всё же являются плодом моего больного воображения? Оно же говорило, что лучше сделать и пожалеть, чем пожалеть, не сделавши. И вот я в восемь часов вечера вчерашнего дня выехала из Москвы, чтобы потом пересесть в Смоленске на другой поезд, и уже оттуда к девяти утра добраться до Козельска.

  «Может, зря я всё это затеяла? – думала я. – Может, умотать отсюда поскорее, пока не поздно, а Варнецкому сказать: не беспокойтесь, мол, я передумала. Не хочу ничего знать, ни в чём копаться».

  Я уже взяла было в руки телефон, чтобы набрать его номер, как вдруг услышала:

  – Здравствуйте, Юля!

  Вот и всё. Отступать поздно. Теперь либо разгадка, либо... Либо вообще не знаю, что.

  – Ой, Збигнев Эдмундович! Не ожидала, что Вы так рано.

  – Я почти всегда прихожу пораньше. Ненавижу опаздывать.

  – Я тоже. Только приехала – сразу сюда. Уже тут позавтракала.

  – Ну что ж, раз Вы позавтракали, не буду тянуть время... Дело в том, что тогда на ярмарке я сказал неправду. Я не сын Эдмунда Варнецкого, я сам Эдмунд Варнецкий. До войны я был учителем астрономии. Потом мобилизовали в польскую армию, стал офицером. Я уже рассказывал, как попал в советский плен, рассказывал о товарищах, с которыми делил тяготы нахождения в Козельском лагере. Мы тогда не думали, что нас расстреляют. Когда увозили наших товарищей, были уверены, что их отправляют на нейтральную территорию, чтобы вернуть в польскую армию. Потом пришёл и наш черёд. Вывезли в тюремных вагонах, дальше на грузовиках – и в лес. Только когда стали по одному вытаскивать и пускать пулю в затылок, я чётко осознал, что пришла смерть. Оставалось лишь молиться Богу, чтобы Он принял мою душу...

  Когда я очнулся, увидел, что нахожусь в прозрачной капсуле, и надо мной стоят какие-то странные существа. Думал сначала, что умер и попал на тот свет и, судя по всему, не в рай. Потому что я стонал от боли, хотя до этого спокойно мог её терпеть. Я что-то спрашивал, но мне не отвечали. Только через сутки, когда я потерял всякую надежду на контакт, со мной заговорили по-польски. Я говорил им, что в яме ещё есть люди, и что, может, кто-то, как и я, ещё жив. Но мне ответили, что на тот момент, когда меня откопали, я был мёртв, и уже начался процесс разложения тканей, который они, собственно, и пытаются остановить. Я было обрадовался, спросил: «Вы спасёте моих товарищей?». Но они мне отвечали равнодушными голосами: «Не положено. Мы не имеем права вмешиваться в жизнь обитателей вашей планеты». Уже потом я заметил, что они всегда говорили равнодушными голосами, так запрограммирован электронный лингвист. А сами цимляне разговаривали с помощью пластинок на голове. Уже потом я научился понимать их язык, хотя ответить таким же способом, по вполне понятным причинам, не мог. А тогда я недоумевал: за какие такие заслуги для меня сделали исключение? Зачем меня вообще откапывали, возвращали к жизни? Кто я им такой, чтобы ради меня нарушать инструкции? А они в ответ: «Ты – объект наблюдения». Оказалось, они наблюдали за мной ещё с четырнадцати лет – вживили под кожу датчик, и я, что называется, так и жил – под их бдительным оком. Если бы не он – гнил бы я в Катынском лесу. Но в этом случае инструкции и кодекс чести (всё-таки она и у цимлян имеется) велят им в случае чего восстановить объект наблюдения. Если, конечно, он подлежит восстановлению. Надо было вашим НКВДшникам меня сжечь, чтоб уж наверняка!

  – Так что же, Збигнев Эдмундович... То есть, простите, Эдмунд...

  – Станиславович, – подсказал пан Варнецкий.

  – Что же, Эдмунд Станиславович, они вернули Вас на Землю и даже память стирать не стали?

  – Память стёрли. Помню, иду я по улицам родной Варшавы, радуясь, что, наконец-то, увижу Эву и Тадека. Я тогда был уверен, что сбежал из лагеря для военнопленных. Правда, не помнил совершенно, как бежал и как до Варшавы добрался. Вот пытали бы – всё равно бы, наверное, не вспомнил. А как пришёл домой... В общем, узнал, что Эвы и Тадека больше нет. А наш ребёнок, которого Эва ждала, умер, не родившись. А отец, не выдержав издевательств фашистов, умер от сердечного приступа.

  Я не хотел жить без моих родных. Глядя в равнодушные небеса, спрашивал: зачем я остался жив? Почему не погиб в лагере? Почему меня не убили вместо них? Но ответа не находил. С отчаяния я пошёл к реке, чтобы утопиться. Но мне опять помешали. Перехватили прямо на берегу и, не слушая возгласов протеста, затолкали в звездолёт.

  Тогда память ко мне и вернулась. Вспомнил я тогда, что не бежал из лагеря. Стал кричать: «Зачем вы меня вообще откопали? Кто вас просил? И почему сейчас не даёте расстаться с жизнью? Оставьте меня, наконец, в покое!». А у них один ответ: «Если объект наблюдения опасен для самого себя, он должен быть под нашим контролем. Так сказано в инструкции». Я им: «Чёрт бы подрал ваши инструкции!». Хотя в принципе я человек спокойный, чертыхаться в общественном месте не в моём характере. Но тут как прорвало. Тогда мне сделали укол, и я отключился.

  Последующие дни я помню плохо. Мне опять что-то кололи, отчего я много спал, а бодрствуя, с трудом воспринимал реальность, едва сознавал, кто я такой, и что здесь делаю. Про свалившееся горе я, конечно, помнил, но было ощущение, что это произошло не здесь и со мной, а с кем-то когда-то в неведомом где-то. Цимляне старались не упускать меня из виду не ни минуту, но меня это не волновало. Пусть что хотят со мной делают – мне было всё равно.

  И такого вот безучастного они меня посадили в звездолёт, мы отстыковались от станции, куда-то полетели. Неделю болтаемся в космосе. Потом я не выдержал, спрашиваю: «Куда мы вообще летим?». До Земли-то мы летели не больше суток. Оказалось, наш путь – к звезде, которая по-нашему называется Канопус. У них там на исследовательской станции случилось ЧП – нянды напали, перестреляли половину исследовательского состава.

  – А нянды – это кто? – не удержавшись, перебила я рассказчика.

  – Это такие зелёные, похожие на медуз, с планеты Нянда. У них с цимлянами ещё с древнейших времён звёздные войны. Свою планету довели до экологической катастрофы, теперь на Цимель позарились. Несколько раз оккупировали, потом цимляне их в шею прогнали. Тогда у них вроде было перемирие, но нянды начали его потихоньку нарушать. Не знаю, как у них сейчас. Если цимляне по своему биологическому составу похожи на нас, землян, то нянды – они принципиально другие. У них тело на восемьдесят процентов состоит их серной кислоты.

  – Потому, наверное, они такие злые, – предположила я.

  – Возможно. Хотя люди, как я имел возможность убедиться, порой ничуть не добрее... Да, на чём я остановился? Перестреляли нянды половину сотрудников станции, кадров не хватало. Было принято решение прикомандировать часть исследователей с ближайшей. А ближайшая – в Солнечной системе, то есть, та, на которой я имел честь находиться.

  А ещё у них на Канопусе нашлись живые организмы. Не на самой звезде, конечно, а на пятой планете. И притом от самих цимлян они немного отличались. Вот и решили, видимо, взять живого с третьей от Солнца. Проверить: вдруг у нас общие предки? Конечно, можно было просто привезли биологический материал, но когда объект исследования рядом, узнать можно гораздо больше.

  Мало-помалу изучение системы Канопуса и жизни в ней меня увлекли. Цимляне, заметив мой интерес, всё больше доверяли мне разную работу. Что самое интересное, на пятой от Канопуса действительно есть жизнь, похожая на земную. Нет, людей там нет – в контакт можно вступить разве что с динозаврами. У них-то не было ледникового периода, вымирать им пока не от чего.

  Свои исследования я записывал на электронных носителях. Чем-то они похожи на современные компьютеры. Но во времена моей молодости компьютеров не было. Поэтому мне пришлось долго вникать, что да как. Записи я вёл на своём родном, с земными названиями. Цимляне обещали вскорости вернуть меня на Землю. А поскольку я был не просто объектом наблюдения, но и активно им помогал, память мне обещали не стирать. При активном сотрудничестве инструкция этого не позволяет.

  – Поэтому Вы так хорошо всё помните?

  – Да. Вернули меня в Варшаву, оставили копию записей, как и обещали. Война к тому времени уже давно закончилась. Пока я летал к Канопусу и обратно на сверхсветовых скоростях (до встречи с цимлянами я был уверен, что это невозможно, по законам физики), Земля, по теории Эйнштейна, ушла на много лет вперёд. Вот и вернулся я, слишком молодой, чтобы быть чудом спасшимся Эдмундом Варнецким, но вполне подходящим по возрасту для его сына, который мог бы родиться. Так я и выдавал себя за него.

  Все, кто знали Эдмунда Варнецкого, говорили в один голос, что я поразительно похож на своего отца. Даже вот пошёл по его стопам. Я ж до пенсии проработал учителем астрономии. В той же школе, где якобы работал мой отец. Женился на своей коллеге Марысеньке, царствие ей небесное. Она работала учительницей литературы. Она подарила мне двух сыновей: Тадека и Анджея. Младшенький, кстати, тоже астроном.

  – А Ваша семья знает... Ну, про инопланетян?

  – Марысенька знала. Я ей перед свадьбой всё и рассказал. Не хотел, чтобы с самого начала между нами была какая-то ложь. И её не было – ни тогда, ни в будущем.

  – А с цимлянами ещё контачили?

  – Больше нет. Теперь я уже даже не объект наблюдения. Лет пять назад, когда я сломал ключицу, мне сделали операцию и извлекли инородное тело. То есть, тот же датчик. Так что теперь, если меня собьёт машина или на голову камень упадёт, инопланетяне не будут восстанавливать. Да и что за интерес – со стариком возиться?

  Уезжала я из Козельска тем же вечером. Глядя на проплывающие за окном леса, поля и небольшие станции, я всё думала: что буду делать теперь, когда точно знаю, что инопланетяне существуют и реально за мной следят?

  «Что делать? – пришла вдруг в голову спасительная мысль. – Жить, что же ещё?».

  А инопланетяне пусть себе наблюдают. Жалко, что ли?