Текст книги "Идеальные любовники"
Автор книги: Ольга Карпович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Не терпится домой? Ну что ж, сейчас посмотрим… – Донской снял бинты, дотронулся указательным пальцем до еле заметного шва, и тут женщина вздрогнула и обхватила себя руками за плечи. – Больно?
– Нет, все хорошо. Просто что-то прохладно.
– Ну что ж, думаю, вас можно выписывать. – Он присел к столу, раскрыл карточку Гордеевой и неожиданно добавил: – Теперь уже все будет замечательно хорошо!
Женщина вдруг закашлялась. Он плеснул из графина воды в стакан и протянул ей. Она сделала несколько глотков, извинилась и отвернулась, убирая в сумочку какие-то вещи. Затем неожиданно спросила:
– Как ваша встреча? Вы вчера сказали, что предстоит что-то очень важное…
– Ах это… К сожалению, ничего не вышло. Наверное, это с самого начала была глупая идея. Ну вот… – Донской захлопнул карточку и поднялся. – Спускайтесь в приемный покой. До свидания, всего хорошего.
– Андрей Александрович, постойте!
«Нервничает? – Он вопросительно посмотрел на нее. – Боится, что после вчерашней неудачи я соскочу? Черт возьми, да точно это она!»
– Я… Я хотела узнать… Узнать насчет еще одной операции…
Андрей неожиданно рассердился:
«За кого она меня принимает? За послушную марионетку, которой можно вертеть как хочется? Почему не скажет просто, что это она переписывалась со мной? Зачем ищет новый предлог для встречи?»
– Конечно, – он изобразил на лице ласково-внимательное выражение. – Вас что-то еще не устраивает?
– Вот здесь, видите? – Гордеева провела пальцами под глазами. – Можно это как-то убрать? Приходится много плакать, издержки профессии.
– Значит, хотите еще что-то в себе… улучшить? – Андрей взял ее за подбородок и развернул лицо к свету. – Блефаропластика нижних век… Что ж, на первый взгляд операция вполне возможна. Зайдите в понедельник, назначим день. – Попрощавшись, он вышел из палаты.
Днем его снова вызвал к себе Петров. На этот раз в кабинете директора сидел Полянский. Оба они на разные лады пытались склонить Донского изменить решение касательно операции, он же был непреклонен. В конце концов стареющая звезда вышла из себя – Полянский буйствовал, визжал, грозился, нападал на Андрея с нелепыми обвинениями. Так что, когда удалось под благовидным предлогом сбежать из директорского кабинета, Донской мучился мигренью и думать не желал ни о каких играющих в таинственность актрисах. Тем более что вскоре появилась Валерия в кожаной куртке и темных очках вполлица.
– Я еще работаю. Ты слишком рано. – Он взял ее под локоть и настойчиво повел к маленькой двери в конце кабинета. Лера вошла в процедурную, тяжело опустила сумку на кушетку, скинула куртку и стала расстегивать молнию на платье.
– Ты чего?
– Ну я же должна переодеться. Чтобы «хвост» меня не узнал. – Она, извиваясь, вылезла из узкого платья, нагнулась и стала скатывать с ноги черный блестящий чулок.
– Угомонись! – Андрей услышал какое-то движение в кабинете и сделал шаг к двери, но не успел – в процедурную влетел Пашка.
– Андрей, что у нас в понедель… – Увидев полуголую Леру, он осекся: – Прошу прощения.
Валерия расхохоталась, Пашка пулей вылетел из процедурной, Андрей последовал за ним:
– Я тебе говорил между прочим, стучаться надо.
– Ну ты, брат, вообще… – буркнул Пашка и умчался.
В Москву возвращались вечером в воскресенье. Донской успел сто раз пожалеть о том, что поддался уговорам любовницы и согласился на поездку. Два дня в обществе Валерии не мог скрасить никакой волшебный секс. Мало того что она без умолку болтала, так еще в каждом встречном ей мерещился шпион, подосланный мужем, и Андрей в конце концов всерьез испугался за ее рассудок.
«Ее бы подлечить все-таки немного по части мозгов, – думал он, выруливая с загородного шоссе на МКАД. – А то, чего доброго, от какого-нибудь сильного переживания совсем слетит с катушек».
Высадив Леру, он отправился домой. Галина скупо поинтересовалась, как прошел симпозиум, недоверчиво выслушала его ответ и, поджав губы, удалилась в спальню, сообщив, что ужин ждет его на плите. В прихожей Катерина старательно красила губы перед зеркалом, собираясь на концерт какой-то рок-группы.
– Ты не слишком раскрасилась? – Донской чмокнул дочь в макушку. – Тебе этот цвет не очень идет.
Та, выскакивая за дверь, бросила:
– Тебе-то какое дело!
Донской долго пил чай. Он не хотел признаваться самому себе, что соскучился по запискам Nizы, не хотел думать о Гордеевой и специально медлил. Но вот Милорд, поворчав, отправился в спальню, на свое законное место в мягком кресле, а Донской прошел в кабинет.
Он включил только настольную лампу, высветившую желтый круг с пепельницей посередине. Экран компьютера таинственно мерцал, приглашая погрузиться в другую жизнь, где действуют совсем иные, отличные от устоявшихся законы и правила. Донской не читал газет, не смотрел сериалов, а книги разлюбил еще в детстве, так как считал, что никакая книга не будет интереснее настоящей жизни. Впервые за многие годы его заинтересовали чужая душа, чужие мысли, переживания, даже если они выдуманные.
«Вот вопрос: чем вызвана, к примеру, жестокость любящих, беспрестанно мучающих друг друга вспышками ревности, гнусными подозрениями, отвратительными уличениями и так далее, и тому подобное? Эгоизм ли это? Или присущая некоторым человеческим индивидам страсть к саморазрушению? «Цыганская страсть разлуки»! Я снова задалась этим вопросом, уже будучи давно взрослым человеком.
Еще вчера я договаривалась с дилером о личной для меня сборке «Мерседеса». «Мерседес», как первая любовь, никогда не ржавеет. Я считаю, гелентваген мне к лицу. Он мне идет, как Марлен Дитрих ее неизменный смокинг. Я сама на него заработала. Весьма возможно, что это не повод для гордости и даже попахивает претящим мне феминизмом. Особенно если учесть, что я не состоялась как жена, как мать, однако… Я отклонилась от темы.
Итак, о жестокости, друзья мои. О самом естественном, самом первородном человеческом проявлении. Совсем недавно я столкнулась с нею, и не где-нибудь, а в стенах дорогой респектабельной клиники. На следующий день после того, как лебезил передо мной представитель «Мерседеса», другой человек, врач той самой клиники, кинул мне не глядя: «Зайдите в понедельник!»
Мне стало обидно до слез. Зачем же так надменно, не поворачивая головы, словно я – не состоявшаяся личность, а некая бедная родственница, приехавшая погостить из Иркутска? Впрочем, я со своими родственниками так не разговариваю. Даже с бедными. А теперь этот человек отнял у меня надежду думать, что он добрый, великодушный, милосердный. Впрочем, его грубость по отношению ко мне была сродни детской жестокости. То есть он не был в ней виноват. В конце концов, даже самый лучший врач не в состоянии одарить участием и благородством всех своих пациентов. Не может же он каждый раз проникаться, выжимая душу насухо. «Зайдите в понедельник!» Милосердия, Господи, милосердия…»
Сомнений больше не было – это она, Нина Гордеева. Впечатленный открытием, Донской вскочил, залпом опрокинул полстакана коньяка и принялся мерить шагами комнату. Привлеченная шумом, в кабинет заглянула Галина, уже переодевшаяся ко сну в тонкую ночную рубашку.
– Ты что это? Неужели симпозиум так тебя удивил?
– А? Да, было много интересных докладчиков.
– Мм… Наверное, это один из них перепачкал всю твою рубашку губной помадой?
– Галя, ну что ты начинаешь, – раздраженно буркнул Андрей. – Что за манера выяснять отношения на ночь глядя.
– Я не собираюсь ничего выяснять, все давно уже выяснено. Просто мне кажется, нам с тобой лучше развестись. Катя уже взрослая, она поймет…
– О господи! – Донской подошел к бару и плеснул в стакан коньяка. – Это обязательно обсуждать сейчас? Честное слово, Галь, я очень устал!
Жена с сожалением посмотрела на него и, вздохнув, вышла из кабинета.
Донской не воспринял ее слова всерьез. За долгие годы брака она не раз заводила речь о разводе, устав от его вечной занятости, издерганности, сменяющихся пассий. Он давно уже сжился с легким чувством вины перед супругой. Впрочем, все можно объяснить: женился он молодым, ничего не знающим о жизни влюбленным болваном, а через полгода почувствовал первые приступы невыносимой скуки и отвращения к совместному быту. Только вот менять что-то было поздно – до Катькиного рождения оставалось меньше двух месяцев. С годами все как-то устоялось, Андрей не считал свой брак особенно неудачным и не горел желанием что-то менять.
«Ладно, завтра поговорю с женой, успокою ее, заставлю прогнать эти дурацкие мысли о разводе. Значит, Гордеева. Нина Гордеева…»
Наутро просматривая в Интернете новости прежде чем отправиться на работу, Донской обратил внимание на заголовок одной из статей: «Федор Полянский подает в суд на пластического хирурга». Андрей открыл полный текст статьи:
«Несколько дней назад в газете «Скандалы недели» появились фотографии знаменитого поп-исполнителя Федора Полянского, сделанные до и после пластической операции по подтяжке кожи лица. Фотографии были сняты в клинике «Галатея», в которую Полянский обращался в прошлом году. Кто опубликовал фотографии, доподлинно неизвестно, однако певец уверен, что к этому приложил руку оперировавший его пластический хирург Донской А. А.
«Поклонники были очень расстроены, когда увидели мое имя на страницах мерзкой газетенки, – заявил нашему корреспонденту Полянский. – А я сам… я настолько возмущен нечистоплотностью доктора. Ведь это нарушение врачебной тайны! Я глубоко переживаю эту ситуацию. Буквально не могу выступать. Надеюсь, кто-то ответит за мои испорченные нервы!»
По словам Полянского, его адвокаты уже обратились в суд с иском о возмещении морального ущерба. Реакцию оскандалившейся клиники нам узнать пока не удалось».
Донской хмыкнул, нашарил в кармане халата сигареты и отошел к окну.
«Война, значит. – Он щелкнул зажигалкой и выпустил в форточку колечко дыма. – До чего же все это глупо, противно! Что-то кому-то доказывать… И Петров снова будет выносить мне мозг».
Докурив, он постелил себе прямо здесь, в кабинете, на диване (слишком уж не хотелось сейчас продолжать разговор с женой). Донской ворочался с боку на бок, несколько раз открывал форточку, ходил в кухню пить воду. Заснул он только на рассвете.
Андрею приснилось, будто он вышел из клиники ранним утром. Он шел по городу, и не то тревога, не то грусть щемила сердце. Навстречу выехала поливальная машина, в водителе которой он с отвращением узнал девицу, чей нос ему пришлось корректировать дважды. Донской был отличным хирургом, но девушка достала его своими претензиями – требовала переделывать нос снова и снова и добилась-таки своего. Увидев ее за рулем оранжевого монстра, Донской поспешил спрятаться за колонну какого-то здания. Девица проехала – Андрей двинулся дальше. Его внимание привлек сторож, привалившийся к стене еще не открывшегося кафе. Под толстовкой у него Донской разглядел пятого размера бюст. Это тоже была частая его пациентка. Она хотела иметь грудь как у Мэрилин Монро, и, сколько Донской ни доказывал ей, что при росте в сто шестьдесят сантиметров такая грудь будет сгибать пополам тщедушное тельце, женщина стояла на своем.
Везде: в окне напротив, в проезжающей машине, в случайных прохожих – он узнавал бывших пациенток. Их бледные лица были суровы, а глаза с укором взирали на него: дескать, что же вы, Андрей Александрович, натворили, пошли против божественных заповедей, а вот и недовольные мы, и придется вам, Андрей Александрович, держать ответ за свои делишки… Донской заблудился в своем кошмаре и, когда увидел вход в подземку, обрадовался и побежал изо всех сил.
…Он успел вскочить в вагон, сел на освободившееся место и отдышался. Но, оглядевшись, ужаснулся: везде расположились его мучительницы, все, как одна, обритые наголо и похожие друг на друга. Донской вскочил и стал пробираться к выходу. Неожиданно двери раскрылись, и его выплюнуло из вагона. Андрей, холодея от ужаса, обнаружил, что стоит в середине огромной толпы одинаково лысых, с одинаково правильными чертами лица, с одинаково туго, до блеска, натянутой кожей женщин – своих бывших пациенток. Они подбирались к Донскому со всех сторон. Стало нечем дышать, и он что есть мочи крикнул:
– Что же вы это все делаете?
Но клоны безмолвно окружали его. Андрей упал, и до него дотронулись сотни рук, свет заслонили бритые головы. Он осознал свою смерть так пронзительно, так остро понял, что этот кошмар теперь навсегда с ним, что неожиданно проснулся и сел в постели. По лицу текли слезы.
«Как трудно быть богом, – с тоской подумал он. – Да что вы, Андрей Александрович, – тут же возразил он себе, – возомнили себя богом? Это же мракобесие чистой воды!»
Донской посмотрел на часы – без четверти восемь. Обрывки сна застряли в голове, мешали сосредоточиться, и встал он тяжело.
В клинику он приехал позже обычного. Стоянка была уже заставлена. Безуспешно потыкавшись в разные углы, Донской вышел из машины. Свежий воздух ударил в нос, и голова закружилась. Андрей на секунду прикрыл глаза, стараясь справиться с приступом тошноты от вчерашнего коньяка, и услышал вдруг:
– Андрей Александрович!
Он невольно дернулся, обернулся и увидел Нину Гордееву.
– Доброе утро! – весело поздоровалась она.
Нина стояла, прислонившись к капоту своего автомобиля. Легкий ветер трепал полы ее белого плаща, поигрывал завитками темных волос. Гордеева щурилась от солнца.
– Кого-то потеряли?
Он недовольно поморщился:
– Хочу позвать кого-нибудь, чтобы припарковали машину…
– Давайте я, – неожиданно предложила Нина.
– Вы?
Но она уже залезла на водительское место.
– Нина, бросьте!
– Андрей Александрович, отойдите от машины. – Она захлопнула дверь, лихо развернулась и, почти не маневрируя, припарковалась между двумя автомобилями. – Ап!
– Браво! – похвалил Донской.
Нина, усмехнувшись, отдала ему ключи и пошла рядом к зданию клиники.
– Нина, ну что мы как дети. Может быть, пора уже объясниться?
– Вы о чем? – Темные глаза смотрели на него тревожно и в то же время со скрытой надеждой.
И в ту же минуту откуда-то вынырнул Пашка и гаркнул:
– Здравствуйте! А вы снова к нам?
Нина растерянно взглянула на него, не узнавая, потом улыбнулась:
– Добрый день! Да, вернулась. У вас хорошо.
Пашка подхватил ее под руку, а Донской, раздосадованный сорвавшимся разговором, опередил их и быстро прошел к себе в кабинет.
Пашка же тараторил без умолку:
– Вы – моя любимая актриса. Я просто не поверил, когда увидел вас здесь. Ваш последний фильм – это просто что-то удивительное. Я чуть не плакал, вот честное слово! Когда вы в конце падаете на камни… И у вас такие глаза… И море шумит…
– Большое спасибо, – тепло сказала Нина. – Мне и в самом деле очень приятно!
– Но ведь это правда! А вы могли бы дать мне автограф? Я тогда всем буду хвастаться, что познакомился с вами.
Он расхохотался, довольный. Нина нахмурилась:
– Разве это не врачебная тайна, что я была здесь?
– О, конечно, я не стану говорить… Что вы! Разумеется, мы никогда про наших пациентов… Я скажу, что видел вас, видел… – Он замялся.
– Скажите, что я пригласила вас на съемочную площадку, – предложила Гордеева. – Хотите, приходите на самом деле, чтобы не пришлось врать.
– А что, можно? – Пашка не верил своему счастью.
– Ну конечно. Вот, скажем, послезавтра. Вы не дежурите? Вот и приходите, я закажу для вас пропуск. А теперь извините, мне пора на прием.
Она быстро пошла по коридору клиники. Пашка же так и остался стоять посреди приемного покоя.
В семь часов секретарша проводила в кабинет к Донскому Валерию.
– Зачем ты пришла? – спросил он.
– Фу, Андрюша, чего ты грубишь? Пришла, потому что соскучилась… – Валерия уселась на подлокотник кресла и принялась ерошить волосы Андрея. Донской неприязненно повел плечом. Теперь, когда все его мысли занимала Нина Гордеева, присутствие Леры раздражало.
– Послушай, здесь все-таки не дом свиданий, а клиника. У меня и так были неприятности после твоего последнего перформанса. Прошу тебя, прекрати являться сюда без предупреждения.
Валерия обиженно отстранилась:
– Ты злой! Ты очень злой сегодня, Андрей! Мне даже кажется, что ты больше меня не любишь.
Не отвечая, Донской принялся собирать бумаги в портфель.
– Так это правда? Ты разлюбил меня, да? Да?
– Мне казалось, о любви речь вообще не шла, – Андрей не мог больше сдерживаться. – Я давно хотел сказать тебе, что наши отношения пора прекратить. Ты сама жаловалась, что муж что-то подозревает, да и у меня… с женой неприятности.
– Это все отговорки. Ты подлая, жестокая сволочь!
Валерия хлопнулась в кресло и разразилась истерическими рыданиями. Пришлось вызывать медсестру, делать укол успокоительного, уговаривать, увещевать. Через час Донскому удалось-таки выдворить ее из своего кабинета. Валерия повисла у него на руке, он же, матерясь про себя, тащил ее через стоянку к припаркованной у ограды машине.
Неожиданно из стоявшего поодаль «Фиата» вышла Галина. За ее спиной маячила мрачная Катька.
– Я полагаю, это и есть твой симпозиум? – надменно осведомилась жена.
– Что ты здесь делаешь? – опешил Андрей.
– Мы сегодня договаривались все вместе поехать в театр. Впервые за последние пять лет. Но ты, разумеется, запамятовал. Конечно, ты ведь так занят. Тебе не до семьи.
Галина изо всех сил сдерживалась, чтобы не сорваться на крик. Катерина констатировала:
– Да, папец, ты попал. Так тупо спалиться…
– Замолчи! – резко оборвал ее Андрей.
– Не затыкай ей рот! – взвилась Галя. – Ты хоть помнишь, когда в последний раз с ней разговаривал? Откуда девочке взять уважение к отцу, если ты не уважаешь ни себя, ни нас?
– Андрюша, это твоя жена? – очнулась вдруг от своего фенозепамового забытья Валерия. – Так вот она какая. Ты, – она неожиданно ткнула пальцем в Галину, – подлая циничная тварь! Ты вцепилась в него и давишь своей любовью и преданностью! Ты не даешь ему жить. Дышать! Оставь его в покое, он тебя не любит. Он любит меня!
– Что ты несешь?! – выдохнул Донской.
Скандал бушевал долго. Валерия рыдала и обличала. Галина напирала, гордая в своей поруганной супружеской добродетели. Хмурая Катька отпускала резонерские замечания. Наконец Донскому удалось вызвать для Валерии такси. Жена и дочь уехали сами. Андрей же, вернувшись в кабинет, растянулся на диване. О том, чтобы вернуться сейчас в семейное гнездо, и подумать было страшно.
В своем дневнике Nizа (или Нина, теперь у него почти не было сомнений) писала:
«Он стоял в бледных лучах сентябрьского солнца и улыбался. В обыкновенной одежде – совершенно мужском модном свитере, куртке, ботинках – он казался моложе, чем в своей профессиональной, в которой я привыкла его видеть».
На этом месте сердце Донского вдруг подпрыгнуло, стукнулось о грудную клетку и забилось где-то в горле. Он протянул руку к чашке с остывшим кофе, сделал большой глоток и перевел дыхание. Спину где-то между лопаток будто обожгло, как много лет назад в походе, когда они, студенты, веселясь, кидали друг другу за шиворот горячие картофелины. Он продолжил чтение.
«Вдруг еле заметная мысль мелькнула в моей голове, и остаток ее я все же успела схватить за хвост: когда-нибудь это закончится, как кончаются все отношения, в которых один дружит и нуждается, а другой, в связи с некоторыми обстоятельствами, позволяет с собой дружить и нуждаться. И тогда я останусь совсем одна, не будет больше этого чужого мужчины. Я скажу «конечно» на его «увидимся». И придется мне ехать домой, не разбирая дороги, а дома будут ждать тишина и покой – вечные постояльцы, выгнать которых не представляется возможным.
Уйдет он, растворится в толпе, как и многие другие, имен которых я уже не помню, да и так ли важны их имена… Он успел полностью занять душу, мысли, все существо. Наполнить собой вот такими же ничего не значащими взглядами, полуулыбками, движениями левой руки. Я успела прирасти к мужчине, у которого наверняка есть целая компания жен и детей. Мне стало не хватать общения с ним, а когда его не было – начинало трясти и лихорадить, как лихорадит наркомана в отсутствие дозы. Я попала в зависимость от его доброты, имеющей природную основу, не показную, настоящую, и уже ничего не могла с этим поделать. Я влюбилась в него как-то отстраненно, не плотски, а как именно, и самой неведомо, поскольку протянуть руку и дотронуться до его лица нельзя ни в коем случае – слишком страшно потерять его из-за какого-то нелепого прикосновения…
Когда он вот так стоял, улыбаясь и щурясь на солнце, хотелось смеяться и плакать одновременно, как, видимо, смеялась и плакала Офелия, еще не зная, что ждет ее впереди. Я не боялась быть смешной, страх затаился. Хотелось на миг стать маленькой девочкой, не ведающей печали. Захотелось стать женой и счастливой матерью семейства, чтобы всем вместе стоять возле нашей машины и улыбаться осеннему солнцу.
Лишь на долю секунды я представила себе все это, отчего лицо мое наверняка приняло еще более неприступный вид. Чужой мужчина что-то еще сказал и отвернулся, а я села в машину и почувствовала такое опустошение, как после только что случившейся разлуки с любимым сыном. Увы».
«Да что это со мной? История-то банальнее некуда, доктор и пациентка, – ругал себя Донской. – Чем она лучше обожательниц с форума клиники? – Однако словно какой-то неведомый яд проник вместе с этими записками в его кровь, и он не мог уже не думать о Нине: о ее внимательных и насмешливых черных глазах, о высоких скулах, о тяжелом шелке волос, скользивших по его плечу, когда он нес ее в палату, обо всем ее легком и гибком теле, о выступающих ключицах и нежных маленьких ступнях. – Она поняла уже, что я ее вычислил? Знает, что я это прочту? Может быть, для того и пишет, чтобы я понял и сделал первый шаг?»
Он заметался по кабинету.
Утро только начиналось, больничная парковка постепенно заполнялась автомобилями – вышел из своего массивного джипа Петров, лихо припарковалась у бордюра одна из пациенток.
Андрей в коридоре столкнулся с Пашкой и сразу обратил внимание на необычный для этого «спортсмена-комсомольца» бледный вид.
«Неужели наш передовик производства запил?» – подумал он.
– Ты что-то, брат, плохо выглядишь, – ехидно заметил он, копируя недавние Пашкины интонации. – Кабаки и бабы доведут до цугундера?
Пашка рассеянно взглянул на него и поспешил дальше. Андрей, уже не смеясь, догнал его и схватил за локоть.
– У тебя проблемы какие-то? Может, нужна помощь?
Пашка посмотрел себе под ноги и тихо произнес:
– Помощь не нужна. Все в порядке. Просто я, наверное, разведусь. Вот!
– Ты чего? – опешил Донской.
– Встретил другую женщину, – просто сказал Пашка.
– Встретил другую женщину? – повторил Андрей. – Другую женщину… Разве это причина, чтобы разводиться с женой после пятнадцати лет идеального брака?
– Что ты понимаешь? – взвился анестезиолог. – Это не просто женщина. Это Нина! Нина Гордеева… Ну помнишь, наша пациентка? Она пригласила меня на съемки, и я был вчера на «Мосфильме». И она сказала режиссеру, что я – ее будущий муж. Представляешь? Я и надеяться не мог на такое. Я просто попросил автограф, а она сама меня пригласила и потом сказала это… И тогда я понял… – Пашка зашептал трагически: – Она подала мне сигнал! Понимаешь? Ну не могла же она сказать: «Ты мне нравишься, я хочу за тебя замуж».
Донской с изумлением уставился на друга, пытаясь понять, не шутит ли тот. Но Пашка был, напротив, невероятно серьезен.
– И ты решил развестись с женой? Скорее всего, Гордеева пошутила. Это была шутка, понимаешь? Ну пригласил бы на свидание, если так на нее запал, ну переспал бы с ней… Но Вера-то тут при чем?
– Что ты несешь? – заорал вдруг Пашка и выставил вперед сжатые кулаки. Андрей невольно отшатнулся. – Переспал? Да как ты смеешь?
– О-о-о, брат, – протянул Донской, – тяжелый случай. Ну извини, извини, не ожидал. Все, забудь, проехали…
Он пошел по коридору, чувствуя, как в груди разливается злость.
«Вот, значит, что за игру она задумала. Решила поупражняться в кукловодстве на двух остолопах из клиники «Галатея». Стравить между собой старых приятелей и веселиться, наблюдая за их соперничеством. Довольно, ничего у вас не выйдет, Nizа или Нина, как вас там по-настоящему. Может, Пашка, наивная душа, и попался в ваши сети, но со мной этот номер не пройдет. Да чтоб я еще хоть слово прочитал в этом долбаном дневнике! Не дождетесь!»
Донской едва не налетел на Петрова. Алексей как-то суетливо сунул ему руку:
– А я как раз к тебе. Слышал уже? Полянский подал на тебя в суд. Я предупреждал. Не надо было становиться в позу…
– Черт, Леха, извини, ради бога, – искренне сказал Андрей. – Я надеюсь, это не грозит клинике большими убытками. Мне совсем не хотелось доставить тебе неприятности, но ты же знаешь, я объективно не мог ничего для него сделать…
– Андрюша, ты о чем? Ведь в суд-то подают не на клинику, а на тебя! – Петров развел руками.
– Ты решил свалить все на меня? – напрягся Донской.
– Ты сам решил свалить все на себя, братан! Я несколько раз пытался все замять, а ты строил из себя невесть что. Ты играешь в свои игры, изображаешь Печорина… А мне что прикажешь делать? Эта клиника – дело моей жизни. Здесь все… – он заметался по коридору, стуча кулаком по подоконнику, стенам, деревянным дверям, – все, понимаешь, сделано моим трудом. И я не собираюсь все это терять из-за твоих дешевых кривляний!
Донской смотрел на разбушевавшегося директора и ловил себя на мысли, что больше всего ему сейчас хочется схватить Петрова за плечи и хорошенько встряхнуть.
«Нельзя, – остановил он себя, – соблюдай субординацию, дружище! А то еще и этот на тебя в суд подаст».
Алексей скоро выдохся и сказал устало:
– Я пытался тебе помочь. Ты не захотел. Теперь уж разбирайся сам. Против тебя я ничего не имею, но и вмешиваться не буду. Если они пойдут войной против клиники, мне это слишком дорого встанет. Ты по-прежнему мой друг и коллега. Не держи на меня зла…
– О чем речь? – с чуть заметной иронией проговорил Донской. – Конечно! Друг, товарищ и брат!
Гордеева прибыла в клинику через несколько дней. Пашка ждал ее появления: несколько раз выбегал в холл, выглядывал в окно, в конце концов даже вышел на крыльцо. Здесь его и застал Донской, когда возвращался с обеда.
Андрей хмыкнул и собирался уже пройти мимо, как Пашка вдруг напрягся, вытянулся во весь рост и уставился куда-то. Донской обернулся и увидел, что во двор клиники въезжает серебристая иномарка. Андрей перевел взгляд на Пашку – щеки друга залились краской.
«Значит, все еще не выбросил из головы эту идиотскую затею. Ладно, по крайней мере над собой я издеваться не позволю».
Пашка, не обращая ни на кого внимания, поспешил навстречу Гордеевой. Нина улыбнулась, и он, окрыленный, тут же попытался подхватить ее под локоть.
– Добрый день, – увидев Донского, тепло поздоровалась актриса.
Андрей окинул ее оценивающим взглядом и с усмешкой кивнул. Гордеева вспыхнула – в глазах обида и недоумение.
– Проходите. – Донской открыл перед Ниной входную дверь. – Сейчас сестра проводит вас в палату, расскажет, что нужно сделать. Впрочем, вы ведь уже все знаете…
Она прошла в холл. Андрей двинулся следом. Сзади спешил Пашка. Он всеми силами старался привлечь внимание Гордеевой: забегал вперед и заглядывал ей в глаза.
Нина вошла в операционную, чуть зажмурилась от яркого света и остановилась в дверях, ожидая указаний. К ней тут же подскочил Пашка. Гордеева слегка поморщилась.
«Кажется, наш Ромео достал ее своими ужимками, – злорадно подумал Донской. – Ничего, пусть пожинает плоды своих интрижек».
Пашка помог Гордеевой взобраться на операционный стол и что-то забубнил ей в ухо. Андрея раздражала Пашкина суетливость. Он услышал, как Нина сказала мягко:
– Не беспокойтесь, пожалуйста, все в порядке.
Пашка закатал рукав ее темно-зеленой больничной рубахи и осторожно ввел иглу. Женщина погрузилась в глубокий сон. Донской подошел и начал маркером наносить на ее умиротворенном лице специальные отметки.
«Черт возьми, до чего же она красива, – неожиданно подумал он. – Черты лица тонкие, и кожа такая гладкая… И действительно, есть в ней что-то необычное, Пашка сразу это заметил».
Он взглянул на Пашку, стоявшего с другой стороны стола. Смешной щенячий задор исчез, лицо анестезиолога, наполовину скрытое маской, было серьезно и сосредоточенно.
«Он, конечно, профессионал, – не смог не отметить Донской. – Как будто отключает все лишнее на входе в операционную».
Андрей глубоко вдохнул:
– Скальпель!
Операция прошла быстро и без осложнений. Нину переложили на каталку и увезли.
Пашка ворвался в палату, где Нина Гордеева постепенно отходила от наркоза. В комнате было прохладно. Темные волосы Нины рассыпались по подушке, лицо бледное, черты чуть заострились, под глазами специальные склейки. Пашка придвинул стул к кровати, сел.
– Нина, – негромко произнес он, – Нина, вы хорошо себя чувствуете? Это я, Паша…
– Какой Паша? – слабым голосом произнесла женщина и попыталась приоткрыть глаза. – А, это вы…
– Нина, я хотел поговорить с вами утром, но Андрей Александрович помешал. И вот я теперь, пока здесь никого нет… Вы знаете, Нина… – Он помедлил, пытаясь унять взбесившееся сердце, и выдохнул: – Я ушел от жены!
Будто нарисованные брови Гордеевой сдвинулись к переносице.
– Мне очень жаль. Я могу вам чем-то помочь?
Пашка задохнулся от неожиданности. Несколько секунд он кашлял и неуклюже пытался ударить самого себя по спине.
– Выпейте воды, – посоветовала Нина. – Графин на тумбочке. Я очень вам сочувствую, не переживайте так, все уладится…
Пашка наконец выговорил сипло:
– То есть как? Как это – уладится?
– Я не совсем хорошо себя чувствую, наверное, наркоз еще действует… Я, может быть, что-то не так поняла? Вы объясните…
– Но как же, – забормотал Пашка, – ведь мы… ведь вы… вы же сами сказали: «Это мой будущий муж». А теперь…
– Я что-то ничего не понимаю. – Нина приложила тонкие пальцы к вискам и болезненно поморщилась. – Кто муж? Чей муж? У меня нет мужа…
– А у меня больше нет жены! – радостно объявил Пашка.
Ситуация казалась ему такой простой и понятной, что было удивительно, почему Нина не может вникнуть в его слова.
«Впрочем, это, наверное, послеоперационный шок», – успокоил он себя.
– Постойте, – нахмурилась Гордеева, – вы мне предложение делаете, что ли?
– Ну конечно, – закивал Пашка.
– О! – Нина села и попыталась нашарить ногами тапочки. – Благодарю. Это, конечно, очень лестно. И неожиданно… Но, думаю, вы погорячились. Вы меня совсем не знаете…
– Это неважно. Я люблю вас. Сразу выложил все жене и ждал только, когда вы приедете. У меня ведь нет вашего телефона.
– Паша, Паша, постойте… – Нина подняла руку. – Постойте! Все это не то, не нужно… Вы не так меня поняли. Прошу вас, помиритесь с женой. Господи, какой-то безумный сон…
