Текст книги "Мои 90-е"

Автор книги: Ольга Каминка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 15

Евреи и геи.

Приехали. Я даже нарядилась по таком случаю: все в ту же проститутскую бабушкину шубы и ботфорты. Москвичи должны были считать этот дресс-код как признак сытой датской жизни. Сами москвичи были в джинсовых куртках не по сезону и немного помятые с дороги. Паша и Саша – оба рослые, красивые, с хорошим подмосковным румянцем. Вот они, собственно – два гея, убежали от преследований на родине! Ритку мы в лагерь сдавать не хотели, потому что это было совершенно бессмысленно. Ее надо было выдать замуж. И этим мы увлеченно занялись в следующей главе.

В аэропорту я никому, конечно, на шею не бросилась. Хотя хотелось. Алекс тут же вспомнил, что видел «этого длинного дебила» у меня в больничке среди посетителей. Но мудро не стал расспрашивать. «Дебил» тоже принял правила игры и вел себя очень прилично. А я… я запуталась окончательно: с кем я дружу, кого люблю, за кого замуж вышла… По ходу, получалось, что ясность и не нужна никому.

В общем, мы в первый же день рассказали друзьям, что их ждет и какие у них перспективы. Сели и очень серьезно обсудили все варианты. Алекс произнес речь: «Находится здесь в не можете. Если кто-то не понял. Эти двое едут отсюда к чертям собачьим, потому что вы мне не очень нравитесь. Едете в лагерь и сразу там просите политического убежища. И тогда остаетесь там же, что очень удобно. Обычно люди сдаются сразу по прилету. Подходят к первому полицейскому в аэропорту и говорят: „Хочу попросить политическое убежище“. У него глаза выпучиваются и начинается… Вас сначала ведут туда, потом сюда, звонят, переспрашивают, еще раз переспрашивают, вызывают полицию, вы сидите в участке, ждете переводчика, потом – адвоката, потом полиция вас везет в участок, потом – куда-то еще, и, наконец, вы попадаете в какой-нибудь лагерь для перемещенных лиц – refugee camp – и просите там asylum. Аsylum по-датски звучит как „азюль“. А если „сдаться“ властям сразу у порога лагеря, то там же и остаетесь. Че кататься-то…» Слово «сдаваться» происходило, вероятно, из детского подсознательного: изможденные пленные сдаются сытым и чистеньким фашикам, подняв руки за головой. Итак, азюль – искомое. И сейчас он им, дебилам, расскажет: как это технически делается. А также расскажет им, долбоящерам, какие готовые легенды для этого существуют. Легенды назывались «телеги». Телег было всего три: нацменьшинства, религиозные меньшинства и секс-меньшинства. Религиозное меньшинство у нас тогда ассоциировалось исключительно с мусульманами на улицах Москвы… Смешно. Религия вообще была настолько чужда народу, что никто даже не догадывался пройтись по этой теме. Такие телеги были весьма непопулярны. Парочка сектантов служила для нас провальным примером. Алекс был нац, естественно, меньшинство. Азюлянты должны были строго придерживаться своей телеги, ее проверяли и перепроверяли двадцать раз. Хорошо, если у тебя были хоть какие-то документы. Хотя бы справка для бассейна. Но лучше метрика какая-нибудь или письма с угрозами. Это давало больше шансов на «позитив». То есть позитивный ответ на просьбу о политическом убежище. Если никаких документов не было, тебя все равно держали в лагере до последнего. Потому что не было и противоположных доказательств – того, что ты врешь. При «расследовании» представители датского государства подключали лагерных сотрудников и волонтеров – «стаффов» и психологов, чтобы обо всем «информировали». На судебных разбирательствах тебя могли провоцировать каверзными вопросами: «А сколько было времени, когда вас унижали в парадной? А вы же сказали, что было темно, разве в России летом темнеет уже в пять часов вечера?» Было несколько собеседований и несколько судов. Что-то все время уточняли. Отказывали. Принимали апелляции. С самого начала давали общественного адвоката, который кое-как вел дело. В Дании «прецедентная» судебная система. А прецедент мог создать только заинтересованный адвокат. Или тупо помочь с оформлением дела, дополнить его нужными доказательствами. Но никому нельзя было говорить правду, никогда! Тем более адвокату! Адвокат – тоже датчанин, представитель власти и государства. И сдаст тебя, если что, на раз. Главное правило русского человека за границей: не верь, не бойся, но проси! Только поэтому он и выживает. Русские или евреи – там это уже абсолютно все равно. У Алекса была великолепная телега: он еврей, и он закончил школу номер такую-то, где его, конечно, всегда били за то, что он еврей. Все детство его били за то, что он еврей. А потом и в юности били – на улице и в институте. И еще угрожали. И когда он заявил в милицию, его там тоже побили от души. Поэтому на милицию у нас, у евреев, надежды не было. Только на датское государство. Но главное – угрожали в письменном виде. Обрывок бумаги прилагался. Ну и дальше, когда пришла реальная «угроза жизни», ему пришлось бросить престижный институт и скрываться по хатам, а потом уж драпануть сюда. Почему не в Израиль? Я уже не помню. Наверное, бандиты поджидали его у входа в посольство Израиля.

Изюминка всей этой истории – в том, как именно его хотели убить. Художественная часть: зима, снег похрустывает под начищенными кожаными ботинками, молодой еврей идет в институт, стремится к знаниям. Путь его не близок и пролегает через стройку. На стройке, в утренней морозной дымке, за подъемным краном, притаились бандиты. То есть местная гопота. В телогрейках и ушанках. Били его так, чтобы он не смог зафиксировать телесные повреждения. Неожиданно: били его вроде разводным ключом, завернутым в какую-то ветошь. Для датчан было просто шоком, что обычные русские люди используют такие тонкости криминалитета. Но главное – пытали его током. Как они там на стройке добыли ток, я не знаю. Датчане долго думали, а потом заинтересовались, где же следы ожогов? Алекс тут же вспомнил, как его заставляли держаться руками за оголенные провода. Стоял морозный ноябрь девяностого года. На нем были перчатки. Понятно, что не резиновые, а кожаные. Ток прошел, но следов не осталось. Я сразу вспомнила о перчатках, в которых он встречал меня на вокзале.

У меня все это просто в голове это не укладывалось. Но датчан удивляло совершенно другое: Как такое с вами могло быть? Милиционеры же людей защищают! А что же руководство вашего института? Неужели, тоже против евреев? А как вас туда приняли? Блат? Что это? Датчане вообще, в принципе, против любых нарушений закона. То есть, например, если ты поступил в институт по блату, для русских в этом нет ничего плохого, кроме некой досады, что нельзя было иначе. Ну не справился сам, ну ладно, по блату поступил. Даже не о взятке речь! А для датчан это – нонсенс и, возможно, преступление. И они очень тщательно все выспрашивали. И такие вещи, которые, как нам казалось, должны были приблизить человека к получению датского гражданства, частенько, наоборот, от него отдаляли очень сильно. Из-за незнания местного колорита. Да и обычно у людей не было никаких доказательств, они путались в показаниях и оперировали неактуальными фактами.

Но у Алекса все было в порядке. Поэтому он теперь считался каким-то супермонстром по изготовлению азюлянтских телег. Много кому не поверили и не дали. Я не знаю, что там Фокус говорил или Петрович. Не особо принято было спрашивать про телеги. Евреев недолюбливали, это правда. Но я, честно говоря, никогда не сталкивалась с тем, чтобы кого-то били именно за то, что он еврей. Били вонючек и снобов – это да! И приговаривали при этом что-то обидное, типа: «Ах ты, жидяра!» В каждой школе кого-то били. И на каждой стройке. Кто же любит умников?!Но «нормальных» чуваков не били, хоть ты еврей, хоть ты монгол. Может быть, это только я с антисемитизмом не сталкивалась. Я, как полукровка, везде была своя. Или чужая. И так к этому привыкла, что считала это нормой.

Но сталкивалась, между прочим, с ненавистью к геям. Почему-то теперь это называют «гомофобией». Где «фобия», а где нездоровый интерес? Я была близка к этой теме, работала в «такой» газете, да и сама сомневалась в себе не раз: раза три-четыре точно… Я неоднократно видела синяки и проломленные головы как результаты этого интереса. Похоже, это такая любовь у народа. Необузданная страсть. Мне кажется, в нашей стране нет гомофобии. Как и секса – тоже нет. Для этого у народа есть другое слово.

Ну, допустим, идешь ты в 1991 году, по площади трех вокзалов, где люди приезжают со всей нашей необъятной родины… Женщины с коровников, пацанчики с бахчи, сидевшие дядьки железными зубами… А ты идешь, вихляешь задницей и на груди написано «гей». Ну, будь тогда готов к тому, что эти дядьки подойдут знакомиться. Гомофобия – не фобия никакая, а бытовой садомазохизм. Старшие, когда в школе младшим руки выворачивали, и их это бодрило. Младшие вырастали и тоже пробовали бить слабых. Так и превращались в мужчин. Без соплей. Почему БДСМ не борется за права сексуального меньшинства? Потому что это – скрытое большинство!

Когда я училась в техникуме, мой бойфренд, например, красавчик, с длинными волосами до плеч, часто ответ держал. Постоянно за чертой города Москвы, в Мытищах и Люберцах нас спрашивали: «А че это вы такие странные? Телка у тебя с короткой стрижкой, а ты с длинными волосами, вы, вообще, нормальные?» Были такие разговоры часто. Но с людьми просто надо было поговорить, ответить два слова. Обычно хватало ответа: «да, мы странные, мы вот так любим ходить». И если ты говоришь: «Да, пошел ты!, это наше право, козел!»… вот, если ты так неуважительно отвечаешь, то ты тут же огребаешь, естественно. Уважение и неуважение – вот ключевые слова в этой игре. Они же тебя спрашивают по-нормальному! Интересуются просто люди, со скрытой иронией. Ирония понятна. Она уместна по отношению к любому нестандарту. Если ты с ними разговариваешь на их языке и понимаешь претензию, к тебе обращенную, то никаких проблем не может быть. Принято ответить людям встречной шуткой, в знак уважения. Шутить лучше сразу, вместо приветствия, чтобы сразу обозначиться. Например: „Что сидим, кого ждем, петушки?“ Но так только младшим можно шуткануть. Старшим нужно аккуратно: " Физкульт-привет, граждане выпивающие!» Способности к языкам разные бывают. Я тусовала и в Мытищах, и в Люберцах, и в Куево-Кукуево. Собирала местный фольклор, видела людей с железными зубами. Мы и сигареты у них стреляли, и спирт с ними выпивали. Уважительно. И не рассказывали им, лохам, что такое фистинг. И что в Лондоне и Париже модно. Поэтому свое право быть «странными» доказали словом и делом.

Видимо, поэтому мои дружки, не будучи геями ни на йоту, легко решились на такое амплуа. Во-первых, это было несложно. Во-вторых, парни были выше предрассудков. Ни ненависти, ни любви к геям не питали. В-третьих, это была маленькая месть моего обманутого мужа и его извращенного воображения. Итак, Паша и Саша – друзья детства – должны были предстать – руки вверх – перед лагерной командой со словами: «Не стреляйте! Азюль!» И дождаться переводчика, которому признались бы, что давно любят друг друга, но никак не могут быть вместе, потому что черти-гомофобы бьют их ломами и битами в родных Мытищах и Люберцах. Вот так два русских, православных богатыря закосили под геев. С моей подачи, и Алекса легкой руки. Вот она: иммиграция в детском возрасте, не осложненная рефлексией. Там, в лагере, все так и отвечали: «Я по пидорской телеге». – «А я по еврейской». Круче были только те, кто по «еврейско-пидорской».

Глава 16

Ритка. Выйти замуж за месяц. Морячки и маньяки. Бары и свидания. 19 лет. Джаз и Стен. Русская невеста и странный брак. Риткино счастье.

Ритка должна была выйти замуж. Это было так же очевидно, как то, что лучше жить в Европе, чем в России. Остаться любой ценой. Если нужно будет – землю жрать, но остаться! Сейчас мне это уже совсем не очевидно. Но тогда у нас у всех была такая сверхзадача. И самое начало жизни. Там все по-другому: и цели другие, и средства.

Замуж так замуж. Продумали тактику. Работаем по всем фронтам: в понедельник даем объявления в датские газеты (помните, интернета еще не было?), а по выходным тусуемся по кабакам. Или где там еще обычно мужей ищут? План был принят единогласно. Сроки поставлены жесткие – вызов у Ритки был всего на месяц. Вот, за месяц и нужно было выйти замуж. А что делать?

Не думаю, что Ритке все это очень нравилось. Кому же понравится натужно невеститься? Таскаться каждый вечер в бар с накрашенной мордой и озираться в поисках мужчин? Она же художница была, а не сучка с сумочкой! Не, ну первое время еще ничего было, весело…

Алекс к Ритке отнесся очень по-отечески, спонсировал ее походы в бар и публикации объявлений. Трогательная такая сублимация… Даже переводил ей с датского и обратно – на датский. Но главное – позволил ей остаться жить у нас, а не сослал в лагеря. Он выделил ей матрас в моей микрокомнате. Там у нас образовалась девичья светлица, размером 2х3 метра, и два матраса на полу буквой Г. Стены увешаны моими листочками – английский язык. Датский я уже забросила. А английский мне нужен был в основном для походов к врачу. Я тогда еще ничего не знала про психосоматику, счастливая! Перед тем, как идти жаловаться доктору на свои недуги, я разучивала ключевые слова. В кабинете я их дополняла их мычанием и идиотскими жестами. Встречные вопросы уже, конечно, мимо. Думаю, эти комические сцены легли в основу профессионального юмора датских врачей: «приходит как-то на прием русская»…

Ритка между тем дала объявление в местную газету по нашему району «Христиансхавн», в раздел «серьезные отношения». Ей было восемнадцать лет. Полууторченный Алекс сочинил для нее послание миру: «Я, 18-летняя русская девушка, симпатичная и умная, познакомлюсь с молодым состоятельным мужчиной для последующего вступления в брак». Объявление пользовалось бешеной популярностью. Писали в основном сорокалетние «старики» и морячки дальних плаваний. Но встречались и прочие чудаки, из которых мы совместными усилиями производили отбор. Письма в конвертах с разными марками начали наполнять наш одинокий почтовый ящик, предназначавшийся раньше только для счетов и реклам. Теперь по утрам, еще в пижаме, мы бежали вниз за письмами. Кажется, все были не прочь жениться. Это удивляло. Но Алекс все объяснил: в Дании сложная сексуальная ситуация. Они долго были закрытой аграрной страной с протестантской религией. Протестантам нельзя ничего – не кошерно. Телевизоры у людей появились в конце шестидесятых. А в мире уже сексуальная революция и все такое, а они только дорвались. В этой стране, одной из первых, были разрешены гомосексуальные браки, и порнография, и проституция.

Сейчас все заключают брачные контракты. Детей не торопятся заводить. Родить двоих – уже геройство. Женщины строят карьеру и предпочитают свободные отношения до самой старости. А тут – свежачок. Мечта любого самца. Эдакая дурища, которую он в свои лапы схватит, и она уже никуда не ускользнет, полностью будет в его власти, потому что от него зависит ее вид на жительство. И любить будет, и уважать. Как миленькая. А потом мы тут удивляемся, что европейцы женятся на страшненьких тайках и филиппинках. Это же простой инстинкт – пригреть покорное существо, воспитать и быть благодетелем. Такой же, как для женщины – ждать восхищенных взглядов на своей рыхлой заднице. Любой престарелый папик с радостью отдаст все за 18-летнюю русскую девушку. И морячку будет не грустно плыть в Гренландию. И брак – не высокая цена за такое счастье.

Бедная Ритка давала эти объявления бесконечно. Читали ответы и ржали. Над теми, кто искал помощи по хозяйству в своей деревне, над теми, кто нуждался в сиделке, кто ждал настоящей любви… Над всеми. Морячок один писал (их в Дании много), что хотел бы, чтобы его кто-то ждал на берегу. Мы страшно возмущались: что за эгоизм! Он там плавает, а девушка бедная – жди? И глупость, к тому же: как же, дура она что ли ждать зачем-то! Что, ей сто лет что ли! Странные критерии у нас тогда были. Я, кстати, постоянно ловила себя на словах «мы» и «у нас». Как будто мы вдвоем мужа искали. Я принимала в этом процессе очень большое участие. Но, надо признаться, манкировала вытекающие отсюда обязанности. На свиданки с Риткой вместе не ходила. Даже в качестве моральной поддержки. Кабаки игнорировала совершенно. По выходным делалась совсем больная, и на съём Ритке приходилось идти одной. Мне очень стыдно за это, конечно. Но для меня съём всегда был – чистая пытка. Самое каторжное занятие из всех в жизни. Я пробовала, сорри. Бессмысленная трата времени на разговоры. Меня может вырвать сразу после слов: «А что это такая симпатичная девушка делает здесь в одиночестве?» Ну или: «А как вас зовут?» Как будто это кому-то важно! Извините, отвлеклась. В общем, от нормального парня всегда ждешь нормального захода. А парни любят работать по схеме, чтоб наверняка. Ритка, конечно, хотела найти прикольного чувака. И пыталась ходить на свидания с кем-то, кто ей показался хоть немного интересным по этим письмам. Но таких было не много. Когда каждые выходные ее пинком, как на работу, выгоняли на свидания, мое сердце разрывалось от сострадания. Я прятала его за цинизмом и равнодушием. Так было немного веселее. По нашим представлениям, она должна была ходить в разные питейные заведения и ночные клубы и там выдавать себя замуж. Сердобольный Алекс даже выделял ей карманные деньги на кабаки, отрывая их от своей героиновой пайки. А между прочим, ему уже приходилось воровать мыло в супермаркетах, желательно целым блоком. Он продавал свою добычу в арабские лавочки за треть стоимости, чтобы заработать себе на дозу. В удачные дни Алекс бывал щедр и одаривал нас с Риткой то 100, то 200 кронами. А это – две чашки чая в кафе! Но дело было не только в текущих расходах. Мы были аутсайдеры. Искать потенциального мужа среди себе подобных было нерационально. А весь этот флирт и прочие гульки, предполагали communication с местным населением, с чужими людьми. И в этих «заведениях по-приличнее» нам было ужасно некомфортно. Пятница приближалась, Ритка начинала плакать и медленно краситься для того, чтобы выйти на улицу. Представьте себе: ходить целый месяц по выходным «выходить замуж»… Легко это вообще психологически? А отвечать на эти дебильные письма, как курица лапой, по словарю? Заводить знакомства, словно торговый агент, совершающий «холодные звонки» по телефону? Короче, это был какой-то кошмар.

Она пыталась с кем-то встречаться… То старичок какой-то – педофил, то долбанько с тиком глаза, то мачо-извращенец… Тех, кто подавал хоть какие-то надежды, она пропускала через второй фильтр – приводила к нам знакомится. Типа: «это – моя семья». Показывала его и спрашивала одними губами – «ну, что?». Помню молодого шведа в вязаной шапочке, с початой бутылкой вискаря в руках, в бумажном пакете. Швед был в говно, но в квартире пахло романтикой. У них в Швеции был сухой закон, и молодежь на выходные ехала на пароме бухать в Данию. Ну и по привычке алкашку прятали от случайных взглядов. Жениться он, конечно, не собирался. Зато был реальным, пойманным на живца, человеком. А не мудаком из кабака. Один раз вроде ей попался приличный парень, и даже интересный. Допустим, был он архитектор. Или программист. Или IT-менеджер. Он ей показался вполне адекватным, они пару раз встретились, она осталась у него на ночь. Мы весь вечер очень переживали, а утром уже ждали ее с пивком, типа: как дела? Сначала было все ок. Она зашла к нему еще пару раз, затем тактично оставила свою зубную щетку. Потом – тапочки. Он немного попереживал на эту тему, но быстро смирился. Жил он, между прочим, в какой-то очень неплохой холостяцкой квартирке, на том же острове, где мы. Так что, вообще, все было замечательно. Прошла неделя. Мы уже вздохнули с облегчением. У Ритки вот-вот должна была кончиться ее виза по нашему приглашению. И продлить ее мы могли только еще раз – еще на месяц. Сроки поджимали. Мы очень ждали скоропалительной свадьбы. Оставалась-оставалась она у этого кекса, и вдруг – приходит домой. Очень взволнованная, и с этими тапочками. Мы, конечно, рады ее видеть. Но без тапочек. Потому что, во-первых: тесно, а во-вторых: что за чушь, мы же вроде тебя пристроили, что случилось!? И тут дрожащим голосом она нам поведала, что у кекса под диваном обнаружила порнуху – целую кучу журналов, пока он был на работе… Мы начали возмущаться и говорить:

– Ну и что, подумаешь! Он же холостой парень, живет один, конечно, у него может быть порнуха!

А она говорит:

– Нет, ну вы не представляете, сколько ее там! Просто все забито порнухой.

Мы говорим:

– Ну и ничего страшного, сейчас ты у него есть, ему порнуха больше не нужна.

А она все что-то мнется-мнется и в конце концов говорит:

– Вы не представляете, КАКАЯ это порнуха, это ужасные извращения!

Тут уже нам стало интересно и мы стали ее расспрашивать:

– Ну что, что ж за извращения? Расскажи нам поподробнее, что там было?

А ее прям перерубает. Даже говорить не хочет на эту тему.

– Мне, – говорит, – страшно туда возвращаться. Это – маньяк. А вдруг он со мной что-то такое сделает?

Так мы и не повеселились. Наверное, это был снафф.

Ритка от него съехала. Мы продлили ей вызов еще на месяц, но и он уже скоро кончался. Становилось все безнадежнее и безнадежнее. И вот в один из прекрасных дней Ритке исполнилось девятнадцать… Алекс разрешил устроить у нас дома тусовку, позвать гостей, а сам уехал за дозой. Все очень мило. Надо сказать, что он любил приехать домой с Истед-геде, чтоб никого не было, чтоб он мог кайфануть по-человечески. Уколоться на любимом диване и вырубиться со шприцем в вене и слюнкой в углу рта. И чтоб никто не ходил вокруг со смехуечками. И не орал ему на приходе из другой комнаты: «Алле, ты там жив вообще?» А еще он бесконечно все раскладывал по местам, убирал все со стола и вытирал его тряпочкой. Чтобы ничего лишнего не было – только был бы пустой обеденный стол, вытертый тряпочкой. Я один раз в такой момент опрометчиво притащила своих парней в гости… С нами был тогда Игорь, тот самый меломан – молодой парень, который слушал прогрессивный рок. Приехали ко мне домой, фактически просто дунуть. Сели за обеденный стол, болтаем, мороженое едим ванильное. Ну и что-то там стали вытаскивать из карманов – у кого чего есть. Веселились, ржали и кто-то надул презик. Типа – за месяц так и не понадобился. Сфоткались с ним, как с шариком, и так на столе и бросили, среди прочего. Приходит Алекс. Мы сидим за столом, и такие: «О-оу…» А он такой: «А что это вы тут делаете?» Мы, такие: «Отдыхаем, а что? Гости ко мне пришли». – «Мммм, понятно… Гости, да, я понял. Вообще-то я тут тоже живу». – «Мы тебе не мешаем, живи». Он, такой: «Хорошо». Вооружается тряпочкой и начинает убирать со стола. Потому что он уже убитый в ноль. И убирает с него все лишнее со словами: «Твое? На, держи!» И вдруг натыкается на этот сдутый презик. Непрезентабельный такой, б/у гандон на его любимом столе. Происходит мгновенная истерика. Он бросает тряпку и начинает орать: «Вы все достали, убирайтесь вон!»

Ну… нам всем стало смешно. Ясно же, что мы тут жрем мороженое, веселимся и все такое… а ему тоже хочется. Он очень любил мороженое. Он потом рассказывал, как он любит уделаться гердосом и сожрать пачку шоколадного или клубничного. Потому что это, во-первых, ужасно приятно: горлу прохладно, скользко. А во-вторых, от гердоса часто тошнит: постоянно легкий такой рвотный позыв. И апофеоз удовольствия – это когда ты блюешь клубничным мороженым. Легко так и вкусно. Как будто еще раз его ешь, только наоборот.

Он любил рассказывать такие истории. Еще он нам часто говорил, что розовый – это новый черный. «Это так круто – что-то розовое! А мы все тут все в черном… а розовый это очень круто… понятно, что мы тут все любим черный и милитари, но розовый круче… а круче всего – розовый танк…» Была у него такая телега про розовый танк. Он как убирался, начинал про розовый бубнить. В общем, он нас периодически выставлял из дома на мороз, если заставал целую тусовку дома. Не нравилась ему моя компания. Ну и мой любовник не нравился, вероятно. А к Ритке он относился всегда очень трепетно. Ну и тут у Ритки день рождения, исполнялось ей девятнадцать… И он позволил по этому поводу собраться всем у нас дома. А сам уехал на Истед-геде, чтоб не видеть все это безобразие. Гостей человек десять. Мы готовились, все культурно сделали. Накануне все разделились на группы: кто что ворует для стола – кто алкоголь, кто в Христианию за гашиком метнулся, а кто-то скатерти и салфетки пошел тиснуть в магаз. Прям по списку, например: «одноразовая скатерть – 1 штука, тортик – 2 штуки, кока-кола – 4 бутылки…» и каждый, с благостным видом, приносил порученное ему ассорти. Денег же не было совсем – отмечать что бы то ни было. С трудом мы накрыли этот стол – пришлось дожидаться всех, кто там еще что-то доворовывал. Начали отмечать. Компания, в принципе, та же. Саша и Паша, Игорь, Леца и Раффи подтянулись, был еще у нас Коленька из Таллина. Его так всю жизнь все и называли почему-то: Коленька. Очень воспитанный мальчик в полосатой футболочке «поло». Его все любили, он был добрый и спокойный. Воровал, пил и курил. Но всегда с улыбочкой и на позитивчике. Он не первый раз уже эммигрировал в свои двадцать четыре. Его уже пару раз высылали – типа из Швеции и из Финки. Из Дании его тоже в итоге выставили. Он обрел свое счастье в Канаде, несколько лет спустя. Сидим все, мило общаемся. Часов 11 вечера, даже не 2 часа ночи. И в разгар веселья вдруг возвращается Алекс. Тотально убитый своим допом. И неожиданно остро на нас реагирует. Диван занят, никакого интима… И он нам говорит: «Ну все, че! Закругляемся, день рождения кончился». Минут десять все алчут справедливости, потом подрываются – все равно праздник испорчен и в лагерь ехать ночевать. Ритка немножечко расстроена. Я говорю: «Ну что ты, день рождения-то ей обламываешь, совесть есть?» А он говорит: «Ничего страшного, ей вообще делом надо заниматься! Пусть пойдет куда-нибудь, выпьет в баре. Вот ей на день рождения даже не 100 крон, а 500 крон!» Все уехали. Ритка долго меня уговаривала пойти с ней – выпить. Но я ужасно не хотела. Просто катастрофически не любила эти мажорские бары. И легла спать. Она надела мои ботинки. У меня были очаровательные ботинки, а-ля ретро, сворованные в очень крутом магазине с витрины. Поэтому они были разные – один черный, другой коричневый. Пришлось один покрасить из баллончика в черный, и он немножко линял на ногу, но в целом – супер. Ритка завидовала ужасно и все время норовила их надеть. Ей сперли потом такие же, но удалось уже взять оба коричневых. И завидовала уже я. А тогда она в моих ботинках и в моем пальто пошла out. Пальто было тоже ретро, мною из секонда украдено, с настоящим леопардовым воротником, рукав три четверти. В общем, при деньгах и на марафете. И она пошла куда-то в ночь. Отмечать свой день рождения. Возвращается она поздно ночью и будит меня: «Оля, вставай! Я познакомилась с чуваком!». Я спросонок даже удивилась: «Вот это новость! Ты че, первый раз что ли на блядки ходила?» Но она меня все равно растолкала и мы пошли курить на балкон. Не так-то просто маленькой интеллигентной брюнетке познакомиться в кабаке. «Понимаешь, обычно я все время… А тут он сам спросил, как меня зовут, и телефон дал. Мы завтра должны встретиться! Я ему понравилась, точно!» Короче говоря, она с тоски зашла в какой-то кабак, чуть ли не единственный открытый в этот час. Шла на звук. Там играли джаз. Она пила молча. Сидела и слушала. Рядом сидели два америкоса. «Один на меня смотрел, а второй не смотрел. Потом, тот, который смотрел, со мной познакомился, и стало ясно, что его друг, который не смотрел, хотел со мной познакомиться, но не решался. И – вот его телефон. Его зовут Стен». Это был поворотный момент.

Два американских инженера из компании Bang&Olufsen, которые работали в Дании по контракту, зашли выпить и послушать джаз. Рекламная пауза: Bang&Olufsen – это дорогая и солидная фирма, занимается акустикой, у них лучшие колонки в мире. Короче говоря, Ритка стала встречаться со Стеном. Но вскоре ей пришлось, просто уж такая была ситуация, сказать ему: «Дорогой, все, конечно, очень здорово, но я здесь уже два месяца. У меня через неделю кончается виза, и мне надо уезжать. И все. Вероятно, я больше никогда не вернусь сюда». Это был очень волнующий разговор, с надломом. Но Стен надлома не понял. «В чем, собственно, проблема?» Он отвел ее в американское посольство и еще раз продлил. Им можно. Кажется, на полгода. Сказал, что это – его гелфренд. Она, видимо, ему очень нравилась, а он, без сомнения, был очень порядочный человек. И добрый. И началась вторая серия. Не разочаровать. Не разочароваться. Очаровать. Похоже, она уже перестала трястись от страха и поняла, что всегда найдет какой-то выход. Но не вернется на птицефабрику больше никогда. Он снимал квартиру в прекрасном художественном квартале, в центре, где всякие молодые дизайнеры и так далее. Она жила у него. Стен был взрослый чувак и без шизофренических закидонов. Но и его терзали смутные сомненья. Ритка один раз рассказала нам, что проснулась утром, а у нее на подушке – американская газета с заглавной статьей и выносом на обложке: «Русские невесты, кто они?». Что-то типа того. И там черным по белому написано, что сейчас все русские девушки ради визы или гринкард пытаются выйти замуж за иностранцев, а потом с ними разводятся. Разоблачение. Шок. Открыли глаза, короче, общественности на это явление. И она не поняла даже – как реагировать. Потому что это – вроде бы правда. Но ведь ее никто и не скрывал. Просто не афишировали. А вдруг все же любовь победит? Не любовью же единой… У русских это как-то… ну, нормально… Но Ритка расстраивалась за Стена. Что он как бы разочарован и смущен этим. Оправдываться не хотелось. Вроде не за что. Нужно было поговорить. И они поговорили. И поженились. Она на него запала, в том-то и дело. А на фоне всего, что с ней происходило, это было единственное светлое пятно, этот Стен. Любила она его, или просто он ей нравился… Откуда мне знать! Думаю, ей в девятнадцать лет тоже было еще непонятно. Конечно, она к нему была очень привязана. А он, конечно, переживал, что она может быть такой… пирожок с начинкой. Но она была честной русской девочкой. Она училась что-то готовить, мыла пол, ждала его с работы, дружила с его друзьями, и слова дурного про него ни разу не сказала. Он действительно был очень хороший человек, и мы тоже пытались с ним подружиться. Мы несколько раз приходили к ним в гости. Ритка сразу же обогнала меня в английском, но я все равно пыталась с ними беседовать сама. Общение было, прямо скажем, не близкое. Когда мы однажды дернули со Стеном вместе косячок и он растекся рядом по дивану, рухнули языковые и культурные барьеры. Зыбкая тень дружбы осенила нас своим крылом. Он улыбнулся и сказал: «Тысячи бабочек порхают у меня в животе…» Это известное выражение, означающее физиологические ощущения от волнения или удовольствия. Эдакое щекотание. Но я этого не знала, и меня просто подкинуло с дивана: «Вы слышали? Он же поэт! Какая глубина метафоры!» Но Ритка меня быстро осадила: «Лолка, это вообще идиома, которая обозначает, что у него типа урчит живот после того, как он покурил». Вот такая циничная интерпретация. И это было страшное разочарование, конец взаимопонимания между американским инженером и нами, молодыми русскими подонками. Она уехала с ним в Америку. Уже из Америки она приезжала еще раз в Данию, потом однажды появилась даже в России, навестить нас убогих. Рита рассказывала, что Стена немного смущала быстрота и необходимость такой срочной свадьбы. Наверное, это больше смущало его родителей. А главное – она «разрушила все его представления о браке». Что, кстати, не помешало им прожить вместе лет десять. Мне судить не положено, но мне иногда кажется, что такие браки, как брак-благодарность или брак – чувство вины, брак-необходимость, очень долгие. Любые браки, кстати, это кармическая связь. Ты что-то по-любому должен человеку. И хорошо, если там еще есть любовь где-то. Детей у них не было. Потом она поняла что-то, и отработка кармы закончилась. Она с ним развелась и пустилась во все тяжкие. Добрала то, чего у нее не было в положенное время, а потом, конечно, встретила свою любовь. Он – европеец, мрачный с виду тип и музыкант. Теперь у Ритки полно очаровательных белокурых детей. Похоже, что она счастлива. А мы все в Москве и вздыхаем: хоть кто-то смог… хоть кому-то повезло… Хотя мы все, несмотря на то что на Родине, счастливы точно так же. И так же бываем несчастны. И непонятно, почему на каком-то этапе жизни, некоторые задачи кажутся настолько важными, что мы за них готовы отрезать и отдать правую руку.