Текст книги "Лекарство от любви – любовь"
Автор книги: Ольга Егорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Все-таки она сумела убежать. Благо дело, троллейбусная остановка была поблизости. Она заскочила на подножку и, низко опустив голову, прошла и села сзади, спиной к салону. За окном в тусклом свете вечерних фонарей мелькали дома и машины. Расстояние все сокращалось, и она со страхом представляла себе лицо матери, ее слезы и причитания. «Что я ей скажу?» – в который раз спрашивала она себя и в который раз не находила ответа.
– Кто же это так тебя разукрасил? – послышался сочувственный голос. Мужчина, сидящий рядом с ней, судя по различимому запаху, тоже возвращался домой с какой-то дружеской пирушки. Варя промолчала в ответ. – Бедная ты, девка…
Она резко поднялась с места. Двери распахнулись, и Варя выскочила из троллейбуса. До дома оставалось еще целых три остановки, и она прошла их пешком, горячо благодаря в душе работников жилищно-коммунального хозяйства, которые не слишком трепетно следят за исправностью городских фонарей.
У порога своей квартиры она долго стояла, переминаясь с ноги на ногу, сотни раз проклиная себя за то, что забыла взять ключи. Были бы ключи – можно было бы прошмыгнуть в квартиру незаметно и сразу лечь спать, отвернувшись к стене. Или надолго запереться в ванной, дождавшись, пока мама ляжет спать.
Наконец решилась и нажала на кнопку звонка. Соловьиная трель зазвучала с неуместной радостью.
– Дочка! – Мать всплеснула руками.
Все было так, как и предполагала Варя. И даже еще хуже, еще страшнее. Слезы, стоны и причитания сменились тяжелым, угрожающим каким-то молчанием. Потом мать подняла глаза и тихо спросила:
– Это он? Скажи, это он сделал?
До сих пор, несмотря на то что столько лет прошло, Варя поражалась прозорливости матери. Просто непостижимым образом она как-то сразу догадалась, кто «приложил руку» к Варькиному лицу в тот вечер. Может быть, глаза дочери ей обо всем рассказали?
И Варя почему-то не смогла ей соврать. А ведь придумала по дороге домой с десяток вполне правдоподобных историй! И про то, как ударилась нечаянно об угол стола, и про то, как бандиты в темном переулке напали, и еще много чего придумала. Но почему-то соврать матери не сумела. Только кивнула в ответ, опустила голову низко-низко, и потекли слезы ручьем…
– Девочка моя, – горячо шептала мать, прижимая к себе. – Бедная ты моя, маленькая девочка… Как же так, а?
– Не знаю, мама. Не знаю, что с ним случилось. Он весь какой-то другой был, на себя совсем не похожий. Знаешь, и взгляд, и голос… Будто и не он вовсе.
– А я-то, дура старая… Я-то думала, все хорошо у вас будет. Думала, что он надежный парень, серьезный, хороший… Видишь, как бывает.
– Не знаю, что с ним случилось, – повторила Варя. – Как подменили.
Долго в тот вечер они еще сидели с матерью, обнявшись. Слезы высохли, боль прошла. Галина Петровна отыскала в аптечке какую-то мазь от синяков, протянула Варьке:
– На, возьми. Намажешь, к утру опухоль немного спадет… Хотя постой. Давай я сама…
Варя сразу поняла – мать просто не хочет, чтобы она лишний раз смотрела на себя в зеркало. Покорно откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза. Мать сбегала в кухню, принесла из морозилки лед в целлофановом пакете. Застелила постель, уложила дочь, заботливо накрыв одеялом.
– Спи, моя хорошая. Спи и не думай о нем. Постарайся не думать…
Но как Варя ни старалась, не думать не получалось. Всю ночь она пролежала, не сомкнув глаз, и почти до самого утра слышала, как ворочается и вздыхает мать в своей постели, переживая о том, что не разглядела вовремя, не смогла уберечь свою дочь от этого кошмара.
– За что он тебя, Варька? – послышался вдруг ее голос.
За окном уже розовело небо. Узкая и тонкая полоска рассвета протянулась вдоль линии горизонта, обозначив начало нового дня. «Новой жизни», – пронеслось в голове. В тот день она на самом деле так думала – что теперь у нее новая жизнь начинается. Что к прошлому возврата уже нет и быть не может.
– Я с Андреем Скворцовым танцевала.
– Скворцовым? Это который в одной группе с тобой учится?
– Ну да, с ним.
– И что?
– Ничего. Просто танцевала. А он подошел и ударил.
– Вот так прямо подошел и ударил? Ни с того ни с сего?
– Мам, давай не будем, – усталым голосом произнесла Варя. – Ну что теперь об этом? Было и прошло. Ты чего не спишь до сих пор?
Мать вздохнула в ответ, ничего не сказала. Варьке вдруг стало жалко ее. Пронзительно, до слез жалко.
– Мам, – сдавленным голосом пробормотала она. – Ну ты не переживай так. Ничего ведь теперь уже не поправишь.
– Увижу – убью, – тихо пробормотала в подушку Галина Петровна и замолчала.
«Не увидишь больше», – мысленно вздохнула Варька. Поднялась с постели, задвинула поплотнее шторы на окнах, чтобы это так некстати случившееся солнце спать не мешало. Снова легла, отвернулась к стенке и почти сразу заснула.
В тот момент она и правда не сомневалась в том, что с Паршиным у них все кончено. Проснувшись утром, даже не зашла в ванную, чтобы не видеть своего лица. Ходила из угла в угол по квартире и все повторяла про себя: «Гад Паршин. Сволочь Паршин. Ненавижу, ненавижу Паршина…»
Мать с утра ушла на работу, а Варя на занятия в институт, конечно же, не пошла. Можно было бы наложить на лицо целый тюбик тонального крема, надеть темные очки. Можно было сочинить для однокурсников историю о том, как на нее напали хулиганы.
Но дело было даже не в этом. Она просто не хотела и не могла в тот день находиться среди людей. Маленькая однокомнатная квартира впервые показалась ей огромной. Хотелось оказаться внутри какой-нибудь крошечной, темной и тесной коробки. В каком-нибудь сундуке с тяжелой крышкой, которая запирается изнутри. Чтобы никто – в том числе и это навязчивое весеннее солнце – не смог ее потревожить. Сидеть в полной темноте, тишине и одиночестве и зализывать раны…
Телефон, не умолкая, звонил с самого утра. Варя не снимала трубку, а когда пронзительная соловьиная трель стала казаться невыносимой, она просто отключила телефон. Выдернула шнур из розетки и бросила его на пол. Представила себе лицо Паршина, который без конца, в сотый или тысячный уже раз подряд, накручивает диск своего допотопного домашнего аппарата. И слушает, без конца слушает эти длинные протяжные гудки, сходя с ума от собственного бессилия.
«Так тебе и надо», – мысленно говорила она ему и пыталась отыскать в душе признаки злорадного торжества. Но, как ни старалась, ничего не находила. Кроме боли, бескрайней и необъятной, в душе не было ничего. Она, эта боль, заполонила собой всю душу и, кажется, грозила выплеснуться из краев. Варя почему-то всегда, еще с детства, представляла себе душу в виде широкой чаши, расположенной где-то в грудной клетке, в промежутке между сердцем и легкими. Детство давно прошло, а придуманный образ остался. Там, в этой чаше, еще совсем недавно плескалась радость. Прозрачная, легкая, светлая. А теперь чаша до самых краев была полна тягучей маслянистой и черной жидкостью. Вот какая она, боль…
Паршин снова появился в ее жизни ближе к вечеру. Вошел через дверь…
Услышав звонок, она зажала уши. Только этого еще не хватало, ни за что в жизни она не станет открывать. Кто бы там, с той стороны, ни находился. Хотя в том, что это именно Паршин пришел к ней просить прощения, она почти не сомневалась. Все-таки подошла на цыпочках к двери, приникла к глазку. И в самом деле, это был он.
Она так и думала, что он придет. И почему-то представляла его себе с виноватым взглядом и с огромным букетом цветов в руках. И даже представляла, как она берет эти цветы и выбрасывает их в окно безжалостно. По крайней мере героини фильмов, обиженные на своих возлюбленных, так и поступали. А в свои восемнадцать лет она знала жизнь больше по книгам и по фильмам. Тот сюрприз, который преподнесла ей жизнь, явившись в своем истинном обличье, был первым и пока единственным.
И вот сейчас, почти сразу же, последовал второй. Жизнь снова, злорадно усмехнувшись, дала ей понять, что книги пишут люди. И фильмы снимают тоже люди. А она, жизнь, действует, сообразуясь только со своими правилами игры. И устанавливает она их сама, ни с кем не советуясь.
Не было никаких цветов. Варя сразу увидела, что цветов в его руках нет, что руки опущены, и голова Паршина тоже опущена вниз. В окуляре дверного глазка фигура его казалась вытянутой, голова – непропорционально большой, а сам он, несмотря на то что стоял возле двери, отодвигался зрительно на достаточно большое расстояние.
И такой жалкий, такой несчастный был вид у этого большеголового Паршина, что Варя вдруг обо всем забыла. Забыла прежде всего о том, как это бывает в кино. Поняла, что у жизни свои правила. «Гад… – прошептала она. – Гад Паршин. Сволочь…»
И открыла дверь.
«Варька, – сказал Паршин, поднимая глаза. – Варенька… Прошу тебя, умоляю, прости… Я гад, сволочь. Только жить без тебя не смогу, не сумею…»
В тот день она его простила. И снова все стало по-прежнему, с одной только разницей – теперь они не могла больше встречаться у Вари дома, потому что мама наотрез отказалась принимать у себя Лешку. Даже пыталась запретить Варе встречаться с ним, но это уже было не в ее власти. «Мама, я уже взрослая! Я сама решаю, с кем мне встречаться, а с кем не встречаться!» – заявила дочь. На лице у Вари к этому времени уже и следов от гематомы не осталось. Кожа снова стала светлая, белая, взгляд – ясный и счастливый. «Он просто выпил лишнего, – объяснила она Галина Петровне. – Мы с ним решили, что он просто больше никогда не будет так много пить. Никогда, мама, понимаешь?»
Они стали встречаться на квартирах у приятелей Алексея, один раз даже сняли номер в гостинице, а чаще всего отдавались чувствам прямо в городском парке, в заброшенной его части, где поздно вечером никого уже не встретишь. Правда, проснувшись на следующий день, Варя чувствовала себя немного виноватой, понимая, что ведут они себя совсем неприлично, однако в тот момент, когда наступал вечер и Паршин тянул ее снова в парк, не могла уже сопротивляться.
Так прошло несколько месяцев. Лето кончилось, теперь уже вылазки на природу стали невозможны. К тому же Варя выяснила, что беременна.
Радости Лешкиной не было предела. Он полчаса кружил Варьку на руках. Сердце у нее замирало: «А я-то, глупая, боялась… Боялась, что испугается, аборт делать предложит…» Паршин целовал ее долго и нежно, едва касаясь губами, и все уговаривал: «Только прошу тебя – сына. Роди мне сына, Варежка…» Смешной Паршин. Как будто от нее, от Варьки, в тот момент могло что-нибудь зависеть…
Она бежала домой, шлепая по лужам, абсолютно счастливая. А мать выслушала ее, строго сдвинув брови, сказала: «Ты пожалеешь. Еще сто раз пожалеешь об этом, Варя. Поверь мне, люди не меняются. Когда-нибудь ты вернешься домой и скажешь, что я была права. Этот день настанет… Только тогда уже будет поздно».
Там, в Москве, куда они уехали сразу после регистрации брака, Паршин срывался три раза. Один раз избил ее, беременную, приревновав к соседу по лестничной площадке, к которому Варька зашла за солью и задержалась, немного заигравшись с его щенком. Второй раз это случилось почти сразу после выписки из роддома – праздновали рождение сына, и Паршин напился так, что и сам уже потом не помнил, за что так жестоко избил жену. «Я уйду от тебя», – сказала тогда Варька. Теперь она смотрела на мужа равнодушно и почти спокойно. Он был таким же жалким, таким же несчастным, как и в тот день, когда впервые пришел просить у нее прощения. Но тех, прежних чувств в ее душе уже больше не было. «Я уйду от тебя, если это еще хоть раз повторится, – отстраненно повторила она. – Уйду и заберу с собой сына». «Этого больше никогда не повторится, – заверил ее Алексей. – Больше никогда, поверь мне… Ведь я люблю тебя, Варежка. Больше жизни своей люблю тебя. И Никитку…»
Теперь, глядя в глаза мужа, она почти не слышала его. В голове почему-то звучали только слова матери: «Когда-нибудь ты вернешься домой и скажешь, что я была права. Этот день настанет… Только тогда уже будет поздно…»
– Ну вот, мы пришли.
Варя замерла перед дверью. Воспоминания никак не хотели отпускать, заставляя испытывать странное, почти мистическое чувство. Как будто бы, переступив сейчас порог этого дома, она и правда подведет черту под прошлым. Проведет две линии – крест-накрест, перечеркнув все то, что было. Теперь уже окончательно, навсегда…
– Мам. – Никита теребил ее за рукав. – Ну что же ты стоишь?
Приподнявшись на цыпочках, он сам потянулся к звонку. Но дотянуться не сумел – пухлая его ладошка замерла в нескольких сантиметрах от кнопки, пальцы вытянулись, дрогнули и опустились.
Варя вздохнула поглубже и нажала на кнопку. Вот и все.
– Вот и все, – проговорила она вслух. – Вот мы и дома, Никитка.
Послышались шаги. Светлая точка дверного глазка потемнела на миг, дверь тут же распахнулась.
– Варя! Варенька! Никитка! Вот радость-то! Вот это сюрприз!
Варя обняла мать, вдохнула знакомый с детства запах ее волос и кожи и на мгновение снова почувствовала себя маленькой девочкой. Как будто бы и не было этих прожитых лет – она просто вернулась из какого-то далекого путешествия в страну взрослых. Решила вернуться, потому что там, в этой стране, ей не понравилось. Если бы было в жизни все так просто!
– Дочка, ну что же ты… Что же не позвонила, не предупредила? Я бы встретила вас…
– Ну что ты, мама. Мы и сами прекрасно добрались, зачем тебе лишние хлопоты?
– Никитка! Большой какой стал, а? Прямо богатырь вырос! – Галина Петровна не могла скрыть дрожи в голосе. И слезы на глаза навернулись почти сразу, заблестели предательским блеском. Варя сняла с плеча дорожную сумку и снова обняла мать.
– Мама, я ужасно соскучилась!
– А я, ты не представляешь, как я-то соскучилась! Вы надолго к нам? – с надеждой спросила мать, слегка отстраняясь от дочери.
Варя отвела взгляд. Нет, только не сейчас, не с порога. Потом, позже, но не сейчас, она признается ей в том, что приехали они навсегда.
– Я еще не решила, – ответила она неопределенно и прошла в комнату. Оглянулась вокруг, мучительно пытаясь придумать предлог для того, чтобы сменить тему разговора. – Ого! Да здесь все новое! И обои, и занавески, и линолеум даже новый… Неужели своими силами ремонт делала?
– Своими, а то чьими же? Кроме своих, других-то нету. Хотела еще к вашему приезду прихожую осилить… Я-то думала, вы летом приедете. А вы вот весной нагрянули… А как же из школы-то Никитку отпустили?
– Бабушка, ты разве не знаешь… – раздался голос сына.
Варя почувствовала предательскую дрожь в коленках. Сейчас, вот сейчас он и расскажет как на духу обо всем, чего пока еще не знает бабушка. Преподнесет ей еще один сюрприз. Черт, нужно было предупредить Никитку, чтобы молчал до поры до времени…
– Ты разве не знаешь, что в школе сейчас каникулы? – Внук смотрел на бабушку с искренним недоумением. В самом деле, ну как можно не знать таких простых и важных вещей!
– Ах да, – сразу же успокоилась Галина Петровна и радостно рассмеялась: – Конечно же, каникулы!
Никита бросил на мать многозначительный взгляд. Варя подошла к сыну и словно бы невзначай коснулась его руки, сжала крохотные пальцы, выражая свою благодарность. «Совсем взрослый стал», – подумала она с неожиданной горечью.
Уже не в первый раз за последнее время она испытывала это чувство. Слишком часто приходилось Никитке быть взрослым. Пока он справлялся с этой ролью, можно сказать, блестяще. Тот тяжелый, самый тяжелый в ее жизни разговор о разводе родителей был его первым испытанием. Варя вспомнила серьезный взгляд сына, его молчание. Он почти ничего не говорил, только слушал молча и внимательно смотрел на нее. Как будто не верил, что она говорит правду. Варя и сама отчасти не верила, и сама не могла постигнуть смысла этих странных слов, которые повторяла сыну: «Иногда такое случается, Никита. Взрослые люди просто не могут жить вместе. Не потому, что не хотят, а просто не могут…»
Вот и сейчас у Никиты был точно такой же взгляд. Пухлые детские губы, курносый нос, рост метр с кепкой – и глаза взрослого человека.
«Все будет хорошо», – в который раз попыталась убедить себя Варя и отпустила теплую ладошку сынишки. Он незаметно кивнул в ответ.
Этот невидимый и странный разговор матери с сыном остался Галиной Петровной незамеченным. Она все охала и причитала от радости, почти как ребенок. Они словно поменялись ролями – взрослые дети и мать, на какое-то время забывшая о своем возрасте.
– Ну, располагайтесь. Устали, наверное, с дороги. И проголодались…
– Нет, мама, мы не устали и почти не проголодались. Никитка все дорогу по вагону носился с каким-то мальчишкой из соседнего купе. Они в разбойников играли…
– В пиратов, – немного обиженным тоном поправил сын.
– Извини. – Варя с трудом сдержала улыбку. – Конечно, в пиратов. А я с книжкой на верхней полке валялась, почти не вставала. Интересная книжка попалась, знаешь…
Варя вспомнила потолок, который изучала почти целые сутки в дороге. Вагонный потолок, обитый серой пластмассой с белыми прожилками. Так замысловато переплетались эти прожилки друг с другом, словно узкие тропинки в густом лесу или бесчисленные ответвления нескончаемого лабиринта. Взгляд, остановившийся в одной точке, терпеливо изучал хитросплетения. Сначала потолок был светлым, потом потемнел слегка. Потом появилось светлое пятно в самом центре… Она перевела взгляд в окно, провожая быстро мелькающие телеграфные столбы, снова повернулась на спину и уставилась в потолок. Дорога показалась ей нескончаемой.
Книжка у нее и правда с собой была. Вполне возможно, что интересная – этого Варя просто не знала. Она держала ее перед глазами, наверное, минут двадцать, пока не поняла вдруг, что не прочитала ни одного предложения…
Только маме об этом знать было ни к чему.
– А Алеша? – Мать настойчиво продолжала развивать опасную тему. В принципе вопрос был вполне естественным в ситуации. Зять и теща виделись крайне редко, поскольку недолюбливали друг друга. Сама Варя никогда не настаивала на том, чтобы Алексей проводил отпуск вместе с ней у матери. Стремление к соблюдению дурацких, никому не нужных приличий было ей чуждо. Она знала – каждый раз, когда она приезжает в гости к матери без мужа, на лавочке у подъезда начинается оживленное обсуждение ее семейной жизни. Но на пересуды соседок ей было наплевать. Главное, она-то знала, что у них с Алешкой все в полном порядке. Почти…
По крайней мере раньше так было. Теперь все по-другому. «Но маме пока рано знать об этом!» – напомнила она себе и выдавила улыбку:
– Мам, ты каждый раз про него спрашиваешь. Знаешь ведь, что у него отпуск в феврале был. Ну как он мог приехать?
– Понятно. – Галина Петровна была вполне довольна объяснением дочери. И улыбка на лице показалась искренней, неподдельной.
Никита тем временем отвернулся и принялся изучать пейзаж в рамке, подвешенной на стене, напротив дивана. Варя снова ощутила тяжелое чувство вины – ей еще ни разу не приходилось врать в присутствии ребенка. Конечно, это была временная ложь, ложь во спасение. Что с того?
– Ладно, располагайтесь. А я пойду на кухню, борщ разогрею, пирог в духовку поставлю… Твой любимый, Варенька, с лимоном.
– Ты как будто знала, что мы сегодня приедем, – улыбнулась Варя.
– Не знала, но чувствовала, – отозвалась мать и скрылась в дверном проеме.
Варя подошла к сыну:
– Ник…
Он поднял глаза. Ресницы едва заметно дрогнули.
– Ты извини меня.
– За что, мама?
– Я ведь неправду бабушке сказала. Мне просто не хотелось расстраивать ее вот так, сразу. Но ты не думай, я не стану долго ее обманывать. И вообще, знаешь, все будет хорошо. Вот увидишь.
Мальчик только кивнул в ответ и молча продолжил изучать обстановку. Варя проводила сына долгим взглядом, достала из сумки вещи и принялась развешивать их в шкафу. Привезенный гардероб был небогатым – по большому счету она всегда обходилась джинсами, футболками и водолазками. Сложив их на полке, она задумалась: что делать с Никиткиными костюмами? В мамином шкафу не оказалось плечиков для детской одежды.
Эта несущественная проблема внезапно заставила ее ощутить чувство полной беспомощности, незащищенности. Варя стояла возле шкафа, растерянно прижимая к себе школьный костюм сына, и не знала, что ей делать. Еще немного – и она расплакалась бы, наверное, в первый раз поддавшись охватившему ее чувству, в первый раз за все это тяжелое время сознавшись самой себе в том, какая она на самом деле слабая. Слабая, одинокая и несчастная. «Бедная, бедная ты, Варька…» Крупная слеза уже готова была скатиться по щеке, но в этот момент она услышала голос матери:
– Варенька, вы что там притихли?
Варя смахнула слезу, тряхнула волосами и, оглядевшись по сторонам, заметила стул в углу комнаты. Подошла и аккуратно развесила на нем школьный пиджак и брюки Никитки. «Вот и все. Проблемы больше нет!» Схватив с полки первое попавшееся полотенце, она быстро проскользнула в ванную. И вышла оттуда спустя несколько минут – бодрая и посвежевшая. В мамином махровом халате и пушистых тапочках, которые сама дарила Галине Петровне в свой прошлый приезд. Только черные разводы от туши на полотенце остались. Но это не беда – полотенце ведь постирать можно.
– Варенька, как ты замечательно выглядишь! – Мать оценила ее старания.
Она снова улыбнулась в ответ. На этот раз улыбка получилась искренней.
Вечер пролетел незаметно. Галина Петровна суетилась вокруг долгожданных гостей, то и дело подкладывая в тарелки дочери и внуку то картошки в мундире, то соленой капусты, и без конца предлагала отрезать еще по куску пирога. Варя смеялась, а Никита только изумленно поднимал брови:
– Бабушка, неужели ты думаешь, что в меня и правда столько еды поместиться может? А если я лопну?
– А я отойду, – пошутила Галина Петровна, вспомнив какую-то рекламу.
Внук с бабушкой расхохотались, и Варя улыбнулась вместе с ними. Галина Петровна говорила, практически не умолкая. Про картошку, которую на днях собиралась высаживать на даче, про соседку бабку Катерину, которая шесть лет пролежала, парализованная, а в прошлом месяце вдруг поднялась и начала ходить. Про подростков, которые курят в подъезде, и про наглого соседского кота, который пробирается в квартиру через открытый балкон и таскает с кухонного стола то котлеты, то колбасу, то жареную рыбу.
Варя была благодарна матери за то, что та почти ни о чем не расспрашивала ее. Если обращалась с вопросом, то только к Никите, в основном по поводу его успехов в школе. Он взахлеб рассказывал про свои пятерки, потом, с подачи Вари, поведал бабушке и о первой двойке, полученной совсем недавно. Не за знания, правда, а за поведение. Но – в дневник.
– Молодец. – Бабушка неожиданно похвалила внука. – Двойка по поведению – это нормально. Это даже замечательно.
Брови Никиты удивленно поползли вверх. Он никак не ожидал, что у него такая продвинутая бабушка.
– Как это? А мама меня ругала. И папа ругал.
– Ругали, потому что им так полагается. Они ведь родители…
– Так что же, по-твоему, замечательного в том, что ребенок двойку по поведению принес? – поинтересовалась Варя, строго сдвинув брови. В детстве она не замечала за матерью подобного либерализма.
– А то, что ребенок – он на то и ребенок! – отрезала мать. – Невозможно все время сидеть на месте, как истукан. Повертеться, похулиганить тоже иногда хочется. Тем более он мальчишка!
– Мама! – попытавшись сделать серьезное выражение лица, строго возразила Варя. – Прекрати, ради Бога! Что за методы воспитания?
– Ладно, не ворчи. Я все-таки бабушка, а бабушка должна баловать внука.
Никита, вполне довольный таким оборотом дела, улыбался во весь рот. Теперь взгляд у него снова был прежний – детский, ясный, наивный. Сердце больно сжалось в груди – если бы знать, что так будет всегда!
Варя не стала больше пререкаться с матерью. Взглянув на часы, она ахнула от удивления:
– Ничего себе! Уже почти одиннадцать, а он до сих пор не спит!
Никита, который в лице бабушки успел обрести надежного защитника, сразу же метнулся из-за стола и уселся к Галине Петровне на колени.
– Ну мам, мне совсем не хочется спать. Я в поезде выспался. Давайте еще полчасика посидим. Ну пожалуйста… Мне ведь завтра рано вставать не нужно.
Глаза у Никиты были сонными. Но спать он не хотел никогда. Эта особенность была у него с раннего детства, еще с пеленок – он отчаянно боролся со сном, долго и возмущенно хныкал, а потом засыпал, просто «вырубался», буквально за минуту. И теперь, повзрослев, он всегда неохотно повиновался требованию родителей идти в постель, потому что спать было неинтересно. Всегда хотелось еще поиграть, посмотреть мультфильмы или послушать новую сказку, которую прочитает мама.
– Нет, Никитка. Ты же устал, я вижу. Лучше давай завтра проснемся пораньше и сходим куда-нибудь, погуляем. В парк, например, или на набережную.
– Завтра – это завтра, – продолжал сопротивляться Никита. Задрав голову, он умоляюще посмотрел на свою союзницу – бабушку, но та совершенно внезапно сдала позиции:
– Мама правильно говорит, малыш. Лучше лечь пораньше, чтобы завтра проснуться пораньше. Тогда день будет длиннее, можно будет многое успеть.
– Зато сегодняшний день будет короче, – сразу выдвинул контраргумент Никита.
Но Варя уже тянула его за руку:
– Пойдем, хватит уже пререкаться.
– А ты со мной останешься? – спросил он с надеждой.
– Конечно, я побуду с тобой. До тех пор, пока ты не заснешь.
– Спокойной ночи, бабушка, – грустно протянул он.
Галина Петровна расцеловала внука и прикрыла кухонную дверь, чтобы шум воды не помешал ему заснуть.
Расстелив постель на диване, Варя взбила подушки – те самые, на которых сама спала еще в детстве, только наперники на них мама несколько раз уже меняла.
Никита, облачившийся в пижаму, представлял собой зрелище весьма трогательное. Варя всегда испытывала какое-то особенное, пронзительное и ни с чем не сравнимое чувство нежности, когда видела сына в этой розовой фланелевой пижаме в цветочек. Девчачью эту немного нелепую пижаму подарила ему в позапрошлом году на день рождения Галина Петровна. Тогда она была велика Никитке, он утопал в ней, а голые ноги, торчащие из-под завернутых штанин, казались слишком тонкими. Теперь же он вырос из пижамы, но ни в какую не собирался с ней расставаться. Несмотря на то, что рукава едва прикрывали локти.
Захотелось прижать к себе сына крепко-крепко, так чтобы хрустнули косточки. Срастись, стать единым целым, как сиамские близнецы.
– Мама, пусти, мне же больно! – Смеясь, он оттолкнул ее от себя. – И почему ты так сильно любишь меня перед сном?
– Дурачок, я всегда тебя люблю. Не только перед сном. Просто ты такой смешной в этой пижаме…
– Ты вообще в пижамах ничего не понимаешь, – немного обиделся сын. – Зато она очень мягкая, и в ней мне всегда снятся хорошие сны.
– Это самое главное, – серьезно ответила Варя. – Чтобы тебе снились хорошие сны. Только хорошие.
– Мам. – Никита забрался под одеяло и свернулся клубком. – Мам, полежи со мной.
– Конечно, мой хороший.
Варя откинула край одеяла и прилегла рядом с сыном. Давно уже прошло то время, когда она читала ему перед сном сказки. Теперь Никитка читает сам, правда, не больно любит это занятие, предпочитая, как и большинство современной «молодежи», компьютерные игры и видеофильмы. Сколько ни пыталась Варя привить сыну любовь к книгам, пока у нее это получалось плохо.
– А у бабушки хорошо, – поделился сын своими впечатлениями. – И двор хороший. Там качели есть. Правда, они почти сломанные…
– Да, на этих качелях я еще в детстве каталась. Они очень старые, им почти столько же лет, сколько и мне.
– Ты не старая, – возмущенно вскинул брови Никита.
Варя тихо улыбнулась:
– На самом деле двор здесь хороший. И школа поблизости.
Никита тяжело вздохнул, и она пожалела, что затронула больную тему.
– Мы когда туда пойдем записываться? Завтра?
– Завтра не получится. Нужно еще прописку оформить, на это примерно неделя уйдет. Не переживай, за эту неделю во дворе успеешь со всеми своими будущими одноклассниками перезнакомиться. А когда в школу пойдешь, у тебя уже там куча друзей будет.
– Хорошо, если так, – неуверенно протянул он в ответ. – А все-таки я по Мишке скучать буду. И по Владу. И даже по Ленке, хоть мы с ней и дрались все время.
– Ну, не переживай. Мы же договорились, что ты летом поедешь к папе на недельку. Увидишь и Мишку, и Влада, и Ленку свою.
– Она не моя, – фыркнул Никита. – Она с Игорем дружит. А со мной только дерется.
Голос у него был уже сонный. Варя чувствовала – еще пара минут, и сын заснет. Она вдруг поняла, что ей хочется оттянуть этот момент. Что она до сих пор не готова к тому, чтобы остаться с матерью наедине и обо всем ей рассказать.
Стало страшно, как в детстве. Когда появлялась в дневнике двойка. Когда пачкалась только что постиранная и выглаженная мамой юбка. Когда ломалась нечаянно новая игрушка…
«Чушь какая. – Она попыталась взять себя в руки. – Пора бы уже повзрослеть».
Никита засопел рядом. Она с нежностью провела пальцами по его волосам, прикоснулась губами к теплой щеке. Подождав еще минуту, решительно откинула край одеяла и поднялась с постели.
Галина Петровна на кухне уже закончила мыть посуду. Варя вошла неслышно и опустилась на табуретку. Мать тихо спросила:
– Заснул уже?
Варя кивнула. Сердце стучало, как перед экзаменом.
– Мам, я хотела с тобой поговорить…
Она набрала в легкие побольше воздуха, но ничего не успела сказать.
Галина Петровна обернулась, и по ее лицу Варя вдруг поняла, что ничего объяснять не нужно. Что мать уже давно все знает – возможно, еще с порога, увидев дочь и внука, поняла, что приехали те навсегда.
– Да что говорить-то. Ты ведь знаешь, я ждала этого. Знала, что рано или поздно ты вернешься.
– Вот, вернулась, – только и смогла вымолвить она в ответ и почувствовала, что по щекам заструились слезы. Злые, колючие слезы…
Мать подошла, обняла сзади:
– Ну что ты, дочка. Не надо так. Ты сильной быть должна. Тебе нельзя по-другому.
– Я знаю, мама. Знаю… Только сильной быть тяжело.
– А никто и не говорит, что легко. Но ты не думай, я помогу тебе. Я все сделаю…
– Мама, – Варя всхлипнула, как в детстве, – мама, какая же ты у меня замечательная! А я ведь думала, что ты ругать меня будешь. За то, что я тебя не послушалась сразу. Ведь ты мне всегда говорила… А я столько лет ждала, что что-то изменится.
– Люди не меняются. Поверь, Варенька, как бы нам ни хотелось кого-то изменить, от нас это не зависит. Порой это не зависит даже от самого человека, который хочет измениться. Изо всех сил старается, только не получается ничего… А Никитка? Никитка-то как все это пережил?
– Тяжело, – честно призналась Варя. – Очень тяжело. Ты ведь знаешь, как сильно он к отцу привязан. Да и Лешка жить без него не может. Только что теперь об этом говорить?
