Текст книги "Розовая пантера"
Автор книги: Ольга Егорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Господи, что это? – снова всплеснула руками Анна Сергеевна.
– Это? – Алексей лихо, с первой попытки отодрал пронзительно каркающую кошку от груди и бережно усадил на пол. – Это кот. То есть, я хотел сказать, кошка, мать ее… была вороной, кажется. Поэтому она так странно мяукает. Не обращайте внимания.
– Вороны не рожают кошек, – послышался холодный голос Людмилы. – Где ты был? Ты пьяный?
– Наглухо, – подтвердил Алексей, шатнувшись в сторону и икнув для большей убедительности. – Я наглухо пьяный, а вороны вообще не рожают. Они яйца откладывают.
– Где ты был? – снова повторила она вопрос, оставшийся без ответа.
– В зоопарке, где же еще. На выставке редких животных. Вот, прихватил с собой один экземпляр. Хотел вас порадовать…
– Алексей, прекрати паясничать! – почти прокричала мать.
Он подошел, легонько обнял за плечи их обеих, заранее зная, что это окажется пустым утешением.
– Ты же ушел, сказал, что в театр…
– Я и шел в театр. Честное слово. А попал в зоопарк. Такое бывает. Да успокойся, мама. Ну вот же я, ничего не случилось. А мы сами разберемся с Людмилой. Правда, Людочка?
Людмила молчала, благоухая «Черутти».
– Пойдем. – Он потянул ее за собой в комнату и снова обернулся к матери. – Мам, прости. Этого кота на самом деле больше некуда было девать. Абсолютно некуда, пришлось взять его с собой. Но он ничего, нормальный кот, мам. Правда, с ним даже дружить можно…
– Ты же сказал, что это кошка?
– Ну кошка, какая разница…
– Большая! Что ты с котятами собираешься делать? Топить?
– Мама! – укоризненно ответил Алексей. – Она же еще не беременная! Она же еще маленькая совсем…
– Маленькая, так вырастет!
– Ну вот когда вырастет…
Анна Сергеевна подняла котенка с пола.
– Шерсть какая-то розовая в когтях… Откуда это?
Людмила метнула взгляд в сторону котенка – короткий, но многозначительный. Алексей поспешил затолкать ее в комнату, сделав вид, что не расслышал вопроса.
– Алеша, ты кушать-то будешь?
– Нет, спасибо, мам, я курицу поел.
– Курицу?..
– Да, что-то мне сегодня захотелось…
Он закрыл дверь, позволив Анне Сергеевне переварить поступившую информацию.
– Может, ты беременный, – послышалось из глубины комнаты.
Он обернулся – Людмила стояла спиной. Она знала, что он терпеть не может куриное мясо. Алексей молчал.
Он на самом деле просто не знал, что сказать. Паяц, проснувшийся в нем на пороге, хихикая и растягивая в кривой усмешке губы, настойчиво нашептывал на ухо: «В слезах отчаянья Людмила от ужаса лицо закрыла – увы, что ждет ее теперь!»
Но это был не вариант. Разыгрывать фарс дальше не хотелось, да и не имело смысла.
– Извини. Ты меня ждала, а я не пришел. Я подлец, наверное.
– Можно было заранее позвонить и сказать, что у тебя другие планы.
– Можно было. Если бы они были, эти другие планы. Но я честно шел в театр.
– Только не говори, что попал в зоопарк.
– Я и не говорю.
– Наверное, скажешь сейчас, встретил старого приятеля.
– Встретил. Приятеля, – согласился он, немного подумав. – Старого.
– И вы с ним немного посидели в баре. Выпили по кружке пива.
– Посидели, – снова согласился Алексей. На самом деле возразить пока что было нечего.
– Это он, твой старый приятель? – Людмила обернулась. Глаза были слегка влажными, в руке – газета. Та самая газета, вчерашняя газета с кроссвордом, которую он и не подумал выбросить или по крайней мере убрать с глаз долой. И вот теперь его приперли к стенке.
– Он. – Возражать показалось бессмысленным.
– Что-то он не слишком старый.
– Не слишком, – согласился Алексей. – Молодой, можно сказать даже.
– Можно сказать даже слишком. – Людмила усмехнулась, пытаясь придать лицу равнодушное выражение. – Слишком молодой. Ты, кстати, знаешь, что в Уголовном кодексе есть статья за совращение несовершеннолетних?
– Да?
– Да.
– Учту, когда буду совращать. – Некоторое время они молчали.
– Это значит – все? – спросила она наконец тихо.
– Не знаю, – откровенно ответил он, почувствовав, что силы окончательно иссякли. Но он на самом деле не знал, что все это значит.
Снова воцарилось молчание.
– А розовый цвет ей, наверное, к лицу. Знаешь, мультфильм такой есть, «Розовая пантера» называется. Дети вообще любят мультфильмы и часто воображают себя их героями. Это возрастное.
– Значит, пройдет, – откликнулся Алексей. Людмила поднялась, положила газету на стол. Прошла, задев только облаком аромата, к выходу.
– Позвони, если захочешь. Только не думай, что я буду ждать.
Дверь захлопнулась – немного громче, чем обычно. Совсем немного, но все же громче.
«Да мало ли художников в Саратове?» – подумал Алексей, вспоминая полотна в ящике ее письменного стола. Мысль, однако, облегчения не принесла. Не стало легче и в тот момент, когда он услышал звук захлопывающейся входной двери.
– Алеша! – тут же появилось в дверном проеме лицо матери. – Что же ты Людочку не проводил?
– Она не захотела, мам.
– Не захотела, – усмехнулась Анна Сергеевна. – Поссорились?
Алексей молчал.
– И правильно, и нечего теперь расстроенный вид делать! Прождала тебя весь вечер, волновалась, мы уж чего только не передумали. Ты где был-то?
– Приятеля встретил.
– Приятеля… Эх, ты! Андрюшку, что ли?
– Мам, давай не будем…
– Не будем… – вздохнула мать. Только в этот момент он заметил, что в руках у нее банное полотенце. Заметил, потому что услышал знакомое, только чуть приглушенное карканье.
– Ну чего ты пищишь. Теперь хоть чистая. Хорошая кошечка…
Она наклонилась и выпустила из полотенца ни на что не похожее чудовище с огромной ушастой головой и тонким туловищем, покрытым длинными, торчащими в разные стороны колючками. Зрелище не для слабонервных.
– Рыженькая, – вздохнув, произнесла Анна Сергеевна. – Давай ее Геллой назовем. Рыжая Гелла, как у Булгакова…
– Мам, – Алексей поднялся, подошел, обхватил мать за плечи, прижал к себе, – какая ты у меня замечательная. Как я тебя люблю. Давай, конечно, назовем ее Геллой. Как у Булгакова.
– И нечего меня обнимать. – Посуровев, мать отстранила его от себя. Наклонилась, протянула руку, подняла с пола кошку, которая только что обрела имя, и невозмутимо произнесла: – Иди ко мне, маленький. Иди, мой хороший.
– Мама, – простонал сквозь подступающий смех Алексей. – Мама, скажи, ты Фрейда читала?
– При чем здесь Фрейд? – нахмурилась Анна Сергеевна. – Вечно ты, Лешка, со своими странностями. Это же кошка.
«На самом деле, – подумал Алексей, – это же просто кошка, и Фрейд здесь совершенно ни при чем».
Когда минутная стрелка на циферблате наручных часов доползла до половины седьмого, Алексей, внутренне чертыхнувшись, решил уйти домой. В самом деле, «часов в шесть» – понятие растяжимое. Даже слишком растяжимое, это очень ясно понимаешь после того, как простоишь целый час на холоде, как придурок, возле липы. «Или это все-таки тополь», – в сотый раз, наверное, за вечер подумал Алексей, но к конкретному решению так и не пришел. Единственное, что он решил, что ждет еще пять минут – и уходит. Быстрым шагом, а наперед будет знать, что договариваться о времени встречи нужно более конкретно. Хотя вряд ли так удастся с человеком, у которого нет никаких представлений об обязательности. «Нет, все-таки липа. Тополь должен быть выше. Но может быть, это молодой тополь?» «Или старая липа, идиот, – шепнул, ухмыльнувшись, внутренний голос, который принято называть голосом рассудка, – пять минут уже прошло».
Наконец он ее увидел. Она шла неторопливо по другой стороне улицы, разглядывая пролетающих мимо ворон…
Пролетающих мимо ворон он придумал сам – на самом деле она никого не разглядывала и шла достаточно быстро.
– Привет. Извини, я задержалась.
– Ничего, – выдохнул Алексей, – я сам только что пришел. Как ты думаешь, это тополь или липа?
– Тополь, конечно, – разрешила она его сомнения. – С него летом знаешь как пух летит!
– Ты сегодня замечательно выглядишь.
Он разглядывал ее лицо. Она снова над ним потрудилась – ресницы тяжелели под тушью, губы аккуратно прорисованы и покрыты бледно-розовой помадой. Тот же розовый джемпер и приглаженная прическа, которая, подумал он, делает ее какой-то недосягаемой, немного чужой.
– Только прическа… Знаешь, ты мне больше нравишься лохматой.
Она усмехнулась – было понятно, что не поверила.
– Как наша кошечка?
– Прекрасно. Она оказалась пушистой, когда высохла наконец. Мама назвала ее Геллой.
– Как у Булгакова, – одобрила она.
– Ты и Булгакова читала?
– Кто ж его не читал. Ну пойдем.
– Пойдем, – согласился он, согнул руку в локте, втайне надеясь, что она отвергнет его предложение и схватится, как вчера, за мизинец. Даже оттопырил его слегка непроизвольно, но она и думать забыла о мизинце. – Куда мы идем? – поинтересовался он, поняв, пройдя несколько шагов, что на этот раз не он, а она ведет его куда-то.
– Мы идем в гости.
– В гости? – Он даже остановился от неожиданности. Совсем, совсем не хотелось идти ни в какие гости, сидеть среди незнакомых сопливых парней-подростков и девочек с прыщами на лице. Он ясно представил себе эту компанию тинэйджеров, собравшихся, видимо, с единственной целью – поглазеть на новый кадр их подружки Маши. Представил даже, как они будут обсуждать его, хихикая, обмениваясь скабрезностями, после того как он уйдет. Нет уж, только не это, что за глупая затея, стоило ради этого полтора часа торчать под деревом!
– Я не хочу в гости. Не пойду в гости. – Он врос ногами в землю, как упрямый ослик, которого никакими уговорами с места не сдвинешь.
– Да почему?
– Не хочу. Знаешь, ты сходи в гости без меня.
– Очень интересно, наверное, ходить к самой себе в гости без тебя. Как-нибудь попробую сходить, только в другой раз, а сейчас…
– Только не говори, как сильно нас там ждут твои приятели. Наверное, нужно было сначала у меня спросить…
– Да нет там никаких приятелей!
– Нет приятелей? – опешил Алексей, и воображение в тот же миг нарисовало перед ним новую, еще более нелепую картину. – Так ты что, с родителями меня познакомить решила?
Она молчала, и он принял ее молчание за знак согласия, разозлившись еще сильнее.
– Интересно, в качестве кого ты меня им представишь? Как своего нового гувернера, или репетитора по немецкому, только учти, я в школе английский изучал, или, может быть…
Она молчала, смотрела пристально каким-то новым взглядом – сколько же у нее в запасе этих взглядов, подумал Алексей, когда она успела их накопить, и замолчал, подавленный ее молчанием.
– Да что с тобой сегодня, Алеша? Нет там никаких родителей. Там вообще никого нет.
– Вообще никого, – повторил Алексей, поняв наконец, в чем кроется подвох: там вообще никого нет.
Там вообще никого нет, а это значит – только он и она, и это был удар уже совсем ниже пояса, он просто представить себе не мог, что все это могло значить. Только он и она, ей пятнадцать, а ему двадцать два, он думает о ней не переставая уже третьи сутки, у нее зеленые глаза и лохматые белые волосы, и не нужно было стоять полтора часа под тополем, чтобы понять, что Фрейд не имеет к кошкам никакого отношения. Где же они, тоскливо заныло сердце, эти сопливые подростки, он бы расцеловал их всех, если бы они появились, он с огромной радостью разделил бы с ними этот вечер, он бы травил анекдоты, он бы покурил с ними травки, он сделал бы все, что угодно…
– Ты похож на большой вопросительный знак, который стоит почему-то в начале предложения. – Ее голос вернул его в реальность, с сопливыми подростками пришлось расстаться и снова смотреть и видеть перед собой ее накрашенные зеленые глаза. – Только знаки препинания обычно ставят в конце, тебе не кажется?
– Не всегда, – буркнул он, поняв, что она разгадала его мысли, но сочувствия не проявила. – Бывают еще запятые и всякие многоточия, которые ставятся посередине.
– Давай не будем проводить урок русского языка.
– Давай, – согласился он, но с места не сдвинулся. Она посмотрела на него исподлобья, повернулась и пошла вперед. Вспомнив ослика – того самого, которого Шурик в «Кавказской пленнице» с места не мог сдвинуть и который шел только вслед за симпатичной девушкой, Алексей медленно поплелся следом.
Она обернулась. Дождалась, пока он ее догонит, просунула руку под локоть, улыбнулась чему-то, не дав никаких пояснений.
– А где ты живешь? – Услышав свой голос, Алексей подумал: наверное, именно с такой интонацией преступник произносит слово «виновен», признаваясь в своих злодеяниях, лелея лишь последнюю надежду на то, что чистосердечное признание облегчает наказание. Слабую, призрачную надежду.
– Да вон в том доме, я же тебе вчера показывала.
Он посмотрел в ту сторону, куда она кивнула. Обыкновенный, ничем не примечательный, ничуть не зловещий дом. И правда, на кой черт они ему сдались, эти прыщавые подростки?
«Фотографии, – промелькнула спасительная мысль. – Мы будем смотреть фотографии. Это вполне естественно, так всегда бывает, когда первый раз приходишь в гости. Мне очень интересно посмотреть, какая она была в детстве. То есть совсем маленькая. Потом, может, попьем чаю с печеньем. Можно посмотреть телевизор, пожалуй… Мультфильмы…»
– Эй, что тебя так рассмешило? – Она требовательно дернула его за рукав. Мелькнула на лице легкая тень обиды, как будто ее забыли пригласить на веселый праздник, оставили дома одну учить надоевшие уроки.
– Ты мультфильмы смотришь вообще?'
– Мультфильмы? Вот еще. Даже в детстве не смотрела.
– Даже в детстве, – повторил он. – Странно как-то.
– Скажи, что я чокнутая. Ты уже говорил, скажи еще раз.
– Извини…
– Да нет, я не обиделась. Сейчас направо. Вот мы и пришли.
«Приплыли», – обреченно простонал внутренний голос, Алексей вздохнул и запретил себе, дал честное слово, что больше не будет думать об этом. О чем «об этом» – было в общем-то не совсем понятно…
Она включила в прихожей свет, и Алексей присвистнул от удивления:
– Ничего себе!
– Все, когда первый раз приходят, так говорят. – Она окинула равнодушным взглядом просторный, огромный холл, который только подлец или недоумок мог бы обозвать прихожей. – Говорят, что такие только в журналах бывают. А мне плевать.
Алексей в который уже раз за время их общения понял только то, что он ничего не понял.
– Это он под заказ планировку делал. Когда дом только строился, вместо двух квартир, которым здесь положено быть, сделали одну. Дизайнера из Москвы выписывал, плитку вот эту из Италии привозили… Тебе правда это очень интересно?
– А он – это вообще кто? Господь Бог?
– Мамин муж, – откликнулась она уже из глубины квартиры. – Но это почти одно и то же. Да проходи же ты, чего застрял на пороге!
– Это который Сергей?
– Сергей, Сергей, он самый. Идем.
Он послушно шел за ней, озираясь по сторонам.
– Ты, похоже, не из бедной семьи девочка.
Она застыла, медленно обернулась к нему. И он почувствовал себя подлецом – последним из последних, самым состоявшимся на земле подлецом. Даже дышать трудно стало.
– Откуда ты берешь эти свои взгляды, скажи мне…
Она ничего не сказала. Наверное, потому, что не смогла расслышать слов, которые, как крик, прозвучали только в его сознании. Вместо этого, не в силах молчать, он произнес первое, что пришло в голову, первое, что шло вслед за тем, что было невозможно выразить словами:
– Умойся наконец, а?
Она распахнула дверь:
– Вот моя комната. Проходи.
И проскользнула мимо, потом скрылась за каким-то поворотом немыслимого изгиба стены и исчезла.
Он вошел внутрь. Вошел и снова удивился, отстранение подумав, что пора бы уже и прекратить каждый раз удивляться, иначе под конец дня с ума сойти можно будет или умереть с застывшей на лице улыбкой идиота. Комната была – как осколок погибшей шлюпки, который из жалости тащили на берег, свалив на палубе большого корабля. Обои в квадратик, определенно производства Саратовской обойной фабрики, причем не самый шикарный образец, выцветший коврик на полу, диванчик, обитый гобеленом, письменный стол – коричневая, потрескавшаяся местами полировка такого же цвета, как на двустворчатом платяном шкафу в углу, – стопка учебников в уголке, затертые корешки книг на полках. Стул в углу, на столе – покрытый пылью старый аккордеон. Не хватало только таблички с надписью: «Здесь в конце прошлого века жил и работал…», чтобы успокоиться наконец и понять, что ты просто попал в музей. Где она откопала всю эту рухлядь?
– Таким образом подростки демонстрируют свой протест. Против пошлости и бездуховности окружающего их мира. Яркая иллюстрация. Не будем судить их строго, подростков, ведь они, в сущности, еще не люди, атак, подростки… – прокомментировал увиденное знакомый голос за кадром. Алексей обернулся и попал в кадр – она стояла на пороге, прислонившись к дверному косяку, пытаясь улыбаться. Трудный ребенок. С ясным взглядом и чистым, без малейших следов косметики, лицом.
Захотелось схватить ее и прижать к себе, вырвать из этого странного мира, из пространства, которое ее окружало, из времени, из ее возраста, чтобы она снова стала маленькой девочкой – совсем маленькой девочкой, или пусть стала бы взрослой, пусть постарела бы лет на пять, черт с ними, с годами. Пусть семь, десять, пусть двадцать, двадцать пять, но не пятнадцать. Только не пятнадцать…
– Нравится?
– Нравится, – честно ответил он, потому что в тот момент, когда она появилась, этот «музей боевой славы» показался райским уголком.
– А мне кажется, без косметики я совсем как бледная поганка.
– Ты не бледная и не поганка. А я вообще-то про комнату говорил.
– Про комнату? Что же здесь может нравиться? – Она не поверила.
– Все… – он оглянулся по сторонам, – вот все, что здесь есть. Ты на баяне играешь?
И остановил свой взгляд на ней – дальше взгляд почему-то не двигался, как тот самый ослик, в который раз подумал Алексей.
– Это аккордеон.
Она смотрела на него долго и пристально, почти без выражения, как будто просто отыскала для взгляда комфортную точку, дала ему отдохнуть. Совсем как Алексей два дня назад пялился на лестницу.
– Эй! – Он щелкнул пальцами в воздухе. – Ты где?
– Я на кухне. Сейчас приду.
Она снова скрылась, оставив его в одиночестве. Он нерешительно прошел вперед, по инерции – к книжным полкам. Там была по преимуществу русская классика – Тургенев, Толстой, Достоевский, мелькнули Гюго и Агата Кристи. Набокова он не приметил, ничего из современной прозы, которую он так любил, тоже не было. Одна книга заинтересовала его своим странным – не то чтобы странным, а несколько неуместным в окружении «Анны Карениной» и «Идиота» – названием: «Молекулярно-цитологические основы закономерностей наследования признаков».
Он взял ее в руки – книга была старая, семьдесят восьмого года издания. Открыл наугад: «В стадии анафазы к полюсам клетки расходятся по одной гомологичной хромосоме каждой пары, причем сочетание негомологичных хромосом, отошедших к тому или иному полюсу…» Не понял ни слова, закрыл книгу.
– Поставь на место, пожалуйста, – услышал он и обернулся.
Она появилась с большим подносом в руках, на котором стояла бутылка вина, два тонких стеклянных фужера и небольшая овальная тарелка с нарезанным сыром. Прошла на середину комнаты и опустила поднос прямо на пол.
– Ты не против? Ну не сидеть же нам за письменным столом…
Он был не против.
– Хорошо. Только скажи, откуда в пятнадцать лет человек может знать, что к красному вину подается сыр?
– Понятия не имею. Ты у него и спроси.
– У кого? – поинтересовался он, испытывая уже знакомое ощущение: сейчас, вот сейчас он снова почувствует себя полным кретином. Уже начинает чувствовать.
– У человека, которому пятнадцать лет.
– Ты мне, между прочим, сама говорила. Два раза даже говорила, что тебе пятнадцать, – взбунтовался он. Чувствовать себя кретином не хотелось. – Вчера вечером говорила, помнишь, в кафе сидели.
– Так то вчера было. А сегодня – это уже сегодня. Сегодня уже шестнадцать. – И пропела, брякнувшись на пол рядом с подносом, вытянув длинные ноги: – Хэппи бездей ту ю-ю… Ты же сам говорил, что после пятнадцати – шестнадцать…
– Да, это все в корне меняет, – буркнул Алексей. – Твоим ногам тоже шестнадцать?
– Не знаю. – Она некоторое время разглядывала свои ноги, пытаясь, видимо, всерьез определить их возраст. – А что?
– Слишком длинные. За каких-то шестнадцать лет выросли так, что мне теперь сидеть негде. Может, им все же двадцать пять?
– Ну уж нет, – обиделась она. – Не хочу такие старые ноги. Ты всерьез полагаешь, что они родились на девять лет раньше и бегали по свету, поджидая, когда появится на свет мое туловище?
– Я всерьез полагаю, что мне негде сидеть.
– То есть ты предпочитаешь коротконогих девушек?
Алексей вздохнул, ничего не ответив. Переговорить ее было невозможно – она была как автомат, четко запрограммированный на то, чтобы оставлять за собой последнее слово.
– Ладно, – она, видимо, довольная, что программа ее работает безотказно, прижала колени к подбородку, – садись.
Некоторое время он смотрел на нее. Сейчас она была совсем такой же, как в тот день, когда он увидел ее в первый раз, на лестнице. Сидела точно в такой же позе, сверкала зелеными глазами. И выглядела лет на десять – двенадцать. Только волосы были приглаженными.
Он подошел к ней, опустился рядом на колени, протянул руку и погладил по голове, потрепал легонько, взлохматил волосы. Она стала совсем прежней.
– Вот так лучше. Гораздо лучше.
Она на секунду прикрыла глаза и слегка потерлась носом о его ладонь, как трется собачонка, выражающая свою безграничную привязанность к хозяину. Алексей почувствовал теплое прикосновение кожи и легкое, едва заметное – да и было ли? – прикосновение губ. И окаменел, превратившись в коленопреклоненную статую.
– Ладно, вставай. – Она смотрела серьезно, без улыбки, он чувствовал ее дыхание, знакомый запах парного молока. – Вставай, я тебя уже простила.
– Меня на самом деле не следовало прощать. – Он с трудом сбросил с себя оцепенение. – Мне нет прощения. Я пришел к девушке надень рождения без цветов.
– Ненавижу цветы. Если бы ты приперся с цветами, я бы спустила тебя с лестницы. Кстати, положи книжку на полку.
«А ведь спустила бы на самом деле», – подумал Алексей, нисколько не усомнившись в том, что она говорит правду, и заранее предположив, что любые расспросы по поводу этой странной ненависти к цветам окажутся бесполезными.
– «Молекулярно-цитологические основы закономерностей наследования признаков»… Интересная вещичка. Почитываешь на сон грядущий?
– Положи, пожалуйста, книжку на полку. И сядь, наконец.
Он послушно поставил книгу на место, в очередной раз поняв, что бесполезно ее о чем-либо расспрашивать, и опустился на пол.
– Открывай. – Она пододвинула к нему бутылку и протянула штопор.
Алексей откупорил вино, разлил не торопясь по бокалам. Мелькнуло смутное воспоминание: «Кажется, я собирался смотреть фотографии… Или мультфильмы?»
– Что ж, прими мои поздравления. Вместе с искренними пожеланиями счастья. Счастья тебе – много-много…
– Я столько не съем, – улыбнулась она, – но все равно спасибо. Пригодится про запас. Если бы можно было счастье в банках консервировать!
– Знаешь, я тоже об этом однажды подумал. Когда ты сидела у меня на столе в вестибюле, а потом ушла – так же внезапно, как и появилась. Я тоже подумал про счастье в банке. За тебя!
Бокалы, столкнувшись, мелодично зазвенели.
– За тебя, – повторил он, она кивнула.
Алексей пригубил вино – оно оказалось в меру сладковатым и терпким, видимо, насколько он разбирался, это был очень хороший сорт. Сделал еще несколько медленных глотков и поставил бокал на импровизированный стол. Рядом уже стоял другой бокал – абсолютно пустой.
– Ты что? Напиться решила?
– Напиваются водкой. А вино просто пьют.
– Это смотря сколько. – Он продолжал вживаться в не слишком понравившуюся роль строгого наставника.
– Да ладно тебе, не бубни. Не надо делать дядю Сережу.
– Кстати, о дяде Сереже. Где твои родители?
– У меня только мама, – напомнила она. – Они сделали мне подарок.
– Хороший подарок?
– Не знаю. Я еще не поняла. Вот смотрю на тебя и думаю, хороший ты или плохой?
– Хороший, – заверил он ее. – Только, прежде чем дарить, нужно было спросить у подарка…
– Да ладно тебе, – снова сказала она. – Я же так, шучу.
– Я понял, что ты шутишь, – ответил Алексей, пытаясь убедить себя в том, что она на самом деле просто шутит.
– Дядя Сережа мне хотел колечко с бриллиантом подарить. А я послала его на три буквы – знаешь такое слово?
– Знаю. Только детям таких слов знать не положено. А уж тем более употреблять.
– Вот и он мне то же самое сказал.
– А ты?
– А я продублировала.
– Кто бы сомневался…
– А потом попросила слезно, чтобы они уехали наконец на дачу. С ночевкой. Там тепло и прекрасно. Осенний пейзаж, знаешь… И они уехали. Вот такой подарок. Самый лучший в моей жизни. А колечки пускай своим сучкам на пальчики нанизывает.
Она смотрела вниз, на пол.
– Извини. – Он просто не знал, что сказать. – Я, кажется, затронул неприятную тему.
– Да, давай не будем о грустном. Лучше расскажи: сильно тебе вчера досталось от любимой девушки?
– Мне? От любимой девушки? – Он уставился на нее, на долю секунды и правда заподозрив в ней экстрасенса.
– Ну тебе, не мне же…
– С чего это ты взяла?
– Ты же в театр собирался, – ответила она равнодушно, как будто и не собиралась вовсе здесь и сейчас раскладывать его всего как есть по полочкам. – В костюме, при параде. В театр не ходят поодиночке.
– Может, я с другом собирался?
– Может, и с другом, – ответила она без эмоций. – Сильно досталось от друга?
Он посмотрел на нее и понял, что разбит. Разложен по этим самым полочкам, как книжки у него за спиной.
Том первый, том второй, том третий. Разбит, разложен, распят. И ничего здесь не попишешь.
– Никакая она не любимая девушка, – проговорил он первое, что пришло на ум, мысленно обозвав себя тупым бараном. – Просто девушка, я с ней встречаюсь иногда…
– Зачем же встречаться с нелюбимой девушкой? – Вот уж на этот-то вопрос он точно ничего не мог ответить. Утешало лишь одно – что он не одинок в многомиллионной, наверное, толпе людей, которые тоже ничего вразумительного в данном случае произнести не смогли бы. Баран, как говорится, в своем стаде…
– Налей еще вина.
– Тебе – половинку.
– Как хочешь. – Ей было без разницы. Он налил два полных фужера, поднял свой.
– За тебя.
Она покачала головой, не согласившись.
– Так не бывает. Знаешь, черное – белое, холодно – жарко, любит – не любит. За меня – за тебя.
– Ладно, давай за меня, для соблюдения порядка.
– Спасибо тебе.
– За что?
– Пока не знаю. – Она поднесла бокал к губам. Он пристально смотрел на нее, собираясь сказать «стоп», когда перевалит за половину, но она сделала всего лишь пару глотков и поставила бокал на место. Он облегченно вздохнул и выпил свой – почти до дна, сам не ожидая.
– Прикури мне сигарету.
Он, немного смутившись, достал из кармана брюк пачку «Бонда».
– Будешь такие курить?
– Какая разница. – Она даже не взглянула на марку сигарет, смотрела на него. Не смотрела, а просто сверлила глазами…
– На, держи. – Он протянул ей сигарету, она долго не брала ее, потом взяла, затянулась глубоко, полной грудью, и отвела глаза в сторону. Он наконец почти перестал сомневаться в том, что в этой комнате вообще существует кислород. Немного, но, кажется, все же имеется. Продержаться можно – по крайней мере минут пять или семь. А потом…
Она откинула голову назад, прислонила к стене, закрыла глаза. Сидела и курила с закрытыми глазами, затягиваясь каждый раз так глубоко, как будто хотела просто съесть сигарету. Курила как-то совсем не по-женски, абсолютно без признаков кокетства, курила по-мужски, по-мужицки даже. Алексей поднял бокал и тут же осушил его, словно надеялся, что сладковатая жидкость сможет заменить ему кислород. Кислород, которого по-прежнему критически не хватало.
Она открыла глаза, как будто проснулась, поискала взглядом то, чего и в помине не было – пепельницу, смяла окурок в винной пробке. Поднялась не глядя с пола и подошла к окну. Некоторое время постояла молча, не поворачиваясь.
– А почему ты спросил?
– Что спросил? – Мысли его были уже далеко, он спрашивал у нее о многом и никак не мог вспомнить, о чем именно.
– Про сигареты.
– Про сигареты… Я спросил про сигареты, потому что ты ведь такие дешевые не покупаешь… Кажется…
– А с чего ты взял, что я их покупаю? Я их вообще не покупаю, я их ворую.
– Воруешь?
– Ну да, ворую. Разные, какие под руку попадутся. Иди сюда, что ты там сидишь один.
– Нехорошо…
Он собирался сказать ей о том, что воровать нехорошо. Он поднялся с пола, подошел к ней, без конца повторяя в мыслях, чтобы не забыть, не сбиться, те самые слова, которые он должен был ей сказать. Что воровство еще никого до хорошего не доводило, что это неприлично, совсем неприлично, только бы не забыть, а она повернулась к нему, и он вдруг понял, что она не дышит сейчас, вообще перестала дышать, а потом сказала тихо:
– Раздевайся.
– Зачем? – тупо спросил он, не узнавая собственного голоса. Сердцу вдруг стало тесно в груди, оно как будто выросло за доли секунды…
– Люди обычно делают это, раздевшись. Так гораздо удобнее, знаешь…
– А ты… знаешь?
Она не ответила – медленно, заторможенным каким-то движением стянула через голову розовый джемпер, отшвырнула его на пол. Осталась в белом кружевном бюстгальтере и джинсах. Он понял уже, что не дождется от нее этого «нет», которое так хотел услышать, и снова вспомнил павлинов за столом, с которыми она встречалась по очереди, и… «Господи, сколько же их у тебя было? Сколько?»
Она продолжала раздеваться, совсем не похожая на стриптизершу, неловкими, порывистыми движениями сбрасывала с себя одежду, швыряла ее в разные стороны – джинсы, колготки, бюстгальтер… «Сколько же?»
– Ну что же ты, – пробормотала она, опустив глаза. – Что же ты.
Он шагнул к ней, взял за плечи, притянул к себе, почувствовал упругость кожи, разглядел голубые жилки, спускающиеся от шеи – вниз, вниз… Она обхватила его руками, закрыла глаза, прижалась. Сердце все продолжало расти, все рдело и росло. Снова замелькала одежда, полетели на пол пуговицы от рубашки, закружились перед глазами, смешиваясь, пол и потолок. «Машка, – повторял он без конца, снова и снова, – Машка, – пытаясь заглушить в сознании эту навязчивую, мучительную, такую мучительную мысль, – сколько же их у тебя…»
И только в последний момент, в самый последний момент, склонившись уже над ней и увидев вдруг страх в ее глазах, он все понял. Но пол и потолок кружились в бешеной, сумасшедшей карусели, остановить которую было уже невозможно. Это было теперь неподвластно ему, как стремительное течение реки, как другое измерение, как бесконечность…
– Я люблю тебя, – тихо сказала она.
Он накрыл своей ладонью ее руку, подумав о том, что весь его мир, который казался таким устойчивым, перевернулся в считанные минуты.
