Текст книги "Набег"

Автор книги: Ольга Григорьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

– Господин Ардагар идет!

– Криклива ты слишком… – Ардагар отодвинул ее с приступки, вошел в избу. Вид у него был довольный. Подобрав полы длинного одеяния, он прошел внутрь дома. Марго услужливо подтащила к гостю чурбачок, привычно попятилась в угол.

С утра Бьерн был не в духе. Он ничего не говорил, но Марго ощущала его недовольство. Ей казалось, что викинга рассердил вчерашний разговор, и девочка старалась загладить свою непонятную вину. Встав чуть свет, она вымела весь дом, вытрясла на дворе половые плетенки, сварила кашу из сладкой репки. Бьерн ее стараний не замечал, глядел в огонь, хмурился. Гостю он тоже не обрадовался.

– Король и епископ Рейнсский благословляют миссию к Хорику, – начал Ардагар, и Марго поняла, что он снова будет уговаривать викинга пойти в земли данов. – Посланец привез дары для конунга и деньги на поход. Я купил выносливых лошадей и нанял воинов для сопровождения…

Бьерн молча покачал головой, словно не одобрял речи Ардагара. Тот заелозил задом по неустойчивому чурбачку. Чурбачок пошатнулся, чуть не упал.

– Ты волен поступать по своему разумению, – восстановив равновесие, вновь заговорил Ардагар. – Но я могу хорошо заплатить тебе, если ты согласишься пойти с нами…

Не дождавшись ответа, он протянул руку, коснулся обнаженного плеча викинга. Тот резко отшатнулся. Черные косицы взметнулись, рассыпались по его спине и плечам, темные глаза обожгли Ардагара холодом. Гость поспешно отдернул руку, не зная, куда ее деть, спрятал в складки одежды.

– Послушай, сын Горма. – Лицо Ардагара блестело от пота, маленькие глаза хитро щурились. – Ты можешь убить меня за такие слова, но все-таки я скажу тебе правду…

Он волновался. Марго видела бисеринки пота, украсившие кожу над его верхней губой и сжатую в кулак руку под одеждой. Но голос Ардагара оставался по-прежнему тихим и вкрадчивым:

– Ансгарий говорит о Божьем промысле, но я полагаю, что, как бы он ни старался, ты не примешь крещение и не встанешь за ним на крестном ходе. В тебе кровь твоих языческих богов, ты потомок Ингилингов, и у тебя свой путь. Молиться и жить в отшельничестве – удел монахов, пестовать утрату – удел женщин, ходить в походы – удел морского ярла. Или ты думаешь, что сможешь всю оставшуюся жизнь просидеть тут, как мышь в норе? Нет, не сможешь. И ты знаешь об этом. Иначе не хранил бы под постелью свой клевец…

Викинг быстро повернул голову, всмотрелся в темноту, где затаилась Марго. К щекам девочки прилила кровь, сердце бешено заколотилось, – ведь это она рассказала монахам о клевце. Тогда она не знала, что странный топор с острым железным клювом вместо обушка называется "клевец". Просто однажды, перебирая постель Бьерна, Марго наткнулась на крепкую деревянную рукоять с костяными вставками в дереве. Рукоять была украшена резьбой, у навершия ее оплетали кожаные ремни, а посередке дерево стерлось и стало совсем гладким. Марго потянула рукоять к себе и вытащила диковинный топор. Когда она разглядела блестящее лезвие с зазубринами по краю, ей стало страшно, совсем как тогда, когда она впервые увидела раненого Бьерна. Испугавшись, Марго быстро засунула топор обратно, меж двух толстых шкур, на которых спал викинг. О находке она рассказала Матфею и Симону. Больше никому…

– Правда-правда, никому-никому… – корчась под пристальным взглядом викинга, Марго перекрестилась, поднесла сложенные пальцы к губам, закусила ногти.

Бьерн отвернулся. Потянулся к очагу, покопался в углях короткой обгорелой палкой. Он был без рубахи, его спина перекатывалась буграми мышц, от лопатки вверх под волосы уходил красный выпуклый шрам.

– Ты хочешь просить помощи у врага, – негромко заговорил Бьерн.

У Марго на душе потеплело. Со вчерашнего вечера ей нравился его голос – спокойный, ровный, мягкий, как лапы того полосатого зверя, которого напоминал ей викинг.

Бьерн поднял палку, задул разгорающийся на конце уголек, положил палку у своих ног:

– Хорик не станет защищать город Людовика от Клака. Хорик – родич Клаку.

– Но он изгнал Клака из своих земель, – возразил Ардагар.

Марго уселась поудобнее, положила голову на скрещенные руки. Разговор мог затянуться, как это часто случалось, но уходить Марго не хотелось. Правда, беспокоила мысль об оставленном на дворе без присмотра котле, но Марго удачно отгоняла ее прочь.

– Теперь оба датских конунга успокоились, получив наделы. Если Клак вздумает мстить Гаммабургу за нанесенную Рагнару обиду, то какое до того дело Хорику?

– Хорик принял крещение Христово, долг христианина…

– Брось! Клак тоже был крещен вашими монахами, но когда Лотарь предложил ему Фризию, он быстро забыл о вашем Боге…

Под монотонный спор мужчин Марго стала задремывать. В углу было тепло, сухо, за спиной девочки со стены свисали сушеные травки для отпугивания злых духов. От травок пахло пылью и покоем.

Засыпая, Марго размышляла над разговором Ансгария и викинга о данах, о неведомых Ингилингах, чьим потомком был викинг, и о богах, чья кровь текла в его жилах. До сих пор Марго ни разу не видела человека, в котором была бы кровь Бога. Даже отец Ансгарий, несмотря на всю свою доброту и святость, не мог похвастаться родством с Господом. Хотя, возможно, языческие боги, – которые были вовсе не богами, а заблуждением, как говорил отец Ансгарий, – могли порождать людей. Ведь родила же Дева Мария Иисуса? Почему же какое-нибудь "языческое заблуждение" не могло породить человека?

Тяжелые шаги прервали дрему Марго. Она вовремя вжалась в стену – Арадагар перешагнул через приступку, вышел во двор, громко хлопнул за собой дверью.

Протирая глаза, Марго вытянула шею. Бьерн попрежнему сидел у огня. На его коленях лежал клевец, большие ладони задумчиво ласкали острое лезвие. Выбравшись из укрытия, Марго осторожно подошла ближе к викингу.

– Я не говорила ему… про клевец… – почти шепотом сообщила она спине Бьерна.

Тот оглянулся:

– Но у тебя длинный язык.

– Знаю, – горестно вздохнув, Марго подступила совсем близко к викингу, присела на корточки. Посмотрела, как его пальцы оглаживают блестящее железо, как резко проступили две морщины на его лбу, догадалась:

– Ты поедешь с ним?

Мотнула головой на дверь.

– Да, – ответил викинг.

После сна у Марго затекла правая нога, под кожей бегали мурашки, больно щипались. Девочка высунула ногу из-под юбки, растерла ее ладонями:

– А я?

– Останешься здесь. С Ансгарием.

Бьерн взял клевец за рукоять, покачал его вверх-вниз, словно собираясь метнуть оружие в стену напротив.

Марго скрестила ноги под юбкой, локтем оперлась на опустевший чурбачок:

– Ты скажешь конунгу данов Хорику, чтоб он защитил нас от Клака?

Викинг покосился на нее:

– Длинный язык и чуткие уши. Плохое соседство.

Марго вдруг поняла, что привыкла к нему. Привыкла к его молчанию, к его хмурому лицу, к бесшумным шагам, к запаху и к шрамам на его теле.

Они разговаривали всего второй раз, но где-то внутри, в самой глубине своей души, Марго знала, что он понимает ее гораздо лучше, чем все монахи, с которыми она часто и подолгу болтала во дворе. Ей не хотелось, чтоб он уходил.

– Я буду молиться за тебя, – прошептала Марго. И, чтоб не слышать его ответа, – ведь он не верил в ее Бога и ее молитвы, – быстро спросила: – Когда ты уходишь?

– Завтра, – сказал он.

Утром они уехали – Бьерн, Ардагар и два монаха. Бьерн отказался от воинов, которых хотел взять с собой Ардагар.

– Много людей – много шума, – сказал он.

– Но… – попытался возразить Ардагар.

– Нет, – сказал Бьерн, и Ардагар замолчал.

Провожать уезжающих вышли лишь Марго и отец Ансгарий.

Было очень рано, еще даже не светало. Приведенные Ардагаром лошади нетерпеливо переступали ногами у ворот монастыря. Двое монахов держали их под уздцы. Один, потолще и пониже, испуганно поглядывал на доставшегося ему крупного каурого жеребца. Судя по всему, он плохо ездил верхом.

Ардагар опустился на колени перед отцом Ансгарием, подставил макушку под его ладонь. Ансгарий прошептал молитву, перекрестил поднявшегося гостя:

– С Богом.

Все трое пошли к лошадям. Марго стояла в дверях опустевшего дома, смотрела им вслед. Никто не обернулся, не помахал ей рукой, не сказал, как жить дальше.

Ардагар влез на лошадь, вырвал уздечку из рук испуганного монаха:

– Пора.

Ему досталась невысокая серая лошадка с куцым хвостом. Она не казалась резвой, зато наверняка была вынослива и послушна.

К Бьерну подвели Ветра. О подарке короля знал весь город, и то, что отец Ансгарий решился отдать его викингу, говорило о важности затеянного дела. Но Марго не думала ни о жеребце, ни о деле, которое погнало викинга в путь. Ей было зябко и одиноко. И еще она не знала, что делать дальше.

Бьерн потрепал Ветра по шее, провел пальцами по переносице жеребца. В его движении Марго почудилось что-то нежное и печальное. "Колдунья! – вспомнила она. – Ее чуть не казнили из-за пропажи Ветра".

Неужели болтовня монахов о том, что колдунья была любимой женщиной Бьерна, могла оказаться правдой?

Бьерн махом запрыгнул в седло, потянул уздечку на себя, заставляя Ветра пятиться, приседая на задние ноги. Почуяв сильного наездника, жеребец послушно отступил. Потом, подчиняясь его воле, повернулся к монастырским строениям задом, трусцой пошел к воротам. Викинг не оглянулся и ничего не сказал Марго на прощание, но на всякий случай она перекрестила его спину и круп Ветра.

Всадники скрылись за оградой, привратник запер ворота, задвинул щеколду. Шаркая ногами по двору, отец Ансгарий направился к маленькой часовне. У него был усталый вид: утром он должен был пойти в городскую церковь, чтоб сказать людям, что Бог всегда будет любить и оберегать их. А потом надлежало навестить семейство гончарного мастера, у которого болела жена, рассудить крестьян, недавно подравшихся на церковном поле из-за наделов, вернуться к обедне в монастырь, а после обедни пойти в крепость, где в отсутствие Бернхара, который отправился с податями к королю, заправлял его корыстолюбивый и глупый братец…

Взгляд Ансгария полз по земле, изредка проскальзывал по стенам монастыря. Цеплялся за потрескавшийся камень фундамента – "надо бы заменить", за червоточины в срубе – "неужели опять муравьи?", за двери пристро…

В распахнутых настежь дверях пристройки стояла девочка. Ансгарий знал, что ее недавно купил Ардагар для ухода за раненым ярлом. Девочка была худенькой и чумазой. Она грустно смотрела на запертые створы ворот, ковыряла пальцем в носу. Ансгарий вспомнил, что ее зовут Марго и она из семьи графских сервов. Кажется, недавно к ней приходила сестра…

Ансгарий остановился перед девочкой, коснулся ладонью ее волос:

– Пока твой господин в отъезде, ты можешь вернуться к своей семье.

Девочка потупилась, отрицательно покачала головой:

– Меня там не ждут.

Ансгарий задумался. Ардагар купил девочку, после его отъезда и до его возвращения она становилась принадлежностью его господина – архиепископа Эбо Рейнсского. Но не отправлять же дуреху в Рейн…

– Хорошо, – вздохнул Ансгарий. – Ты будешь жить здесь, пока не вернется твой господин. Будешь убирать двор.

Раньше, до нападения варгов, двор убирала Ингия…

"Бог ей судья…" – отогнав плохие воспоминания, Ансгарий погладил девочку по голове, пошел дальше.

Сегодня ему предстояло слишком много дел…

9. Золото королей

Самый большой город франков стоял на острове посреди Сены. Остров назывался Ситэ и походил на огромный зеленый корабль. В тот день, когда войско Рагнара подошло к острову, там звонили колокола и жители в нарядных одеждах шли в церковь.

– Праздник, – сказала Эрна, – Пасхальное воскресение.

– Праздник? – ухмыльнулся Рюрик, потрепал Эрну по голове. – В праздник надо веселиться. Мы славно повеселимся.

Они и впрямь славно повеселились в городе на реке.

После их веселья он больше не походил на зеленый корабль, величаво разрезающий носом воды Сены. Он стал похож на громадное воронье гнездо, случайно упавшее в речную воду. Ворота города повисли, косо накренясь к земле, на улицах вповалку лежали убитые и раненые, из распахнутых дверей домов валили клубы черного дыма, а сорванные колокола церкви молчаливо таращились на разграбленный город черными жерлами. Сигурд видел женщин в разорванной одежде, с отчаянием и ужасом в глазах, видел детей, насаженных на пики, словно приманка для неведомого зверя, видел монахов, распластавшихся на ступенях своего храма, раскинувших руки в стороны и похожих на мертвых черных птиц…

Кровь и боль – вот каким оказался главный город франков. Наверное, Тортлав написал бы вису о славной победе детей Тора и Одина, но Тортлав навеки замолчал под руинами большого богатого дома. Люди говорили, что он умер, как настоящий воин – с мечом в руке…

– Победа! Слава Одину!

Победители праздновали.

Жгли костры на улицах, насиловали девочек, наслаждаясь их криками, и пили забродивший виноградный сок из больших бочонков. А у Сигурда на душе было тошно. Он достойно сражался и обошелся без ран, хотя в бою дважды прикрыл спину Гримли Вестфольдцу, а это всегда опасно. Ему было чем хвалиться у полыхающего огня, и он мог взять любую из женщин, пригнанных эрулами для утех прямо на торговую площадь. Но ему не хотелось ни женщин, ни вина, ни похвальбы. Он и сам не знал, когда вдруг ощутил горечь от своей победы. Просто, оказавшись чуть в стороне от угасающей битвы, он заметил Рюрика, отбивающегося от двух рослых противников, Гримли, вытаскивающего из дома визжащую девчонку, Латью, бегущего куда-то сквозь дым, Трира Клешню – охрипшего, красного с притороченным к обрубку мечом, и понял, что все это – не для него. Что он никогда не сможет наслаждаться битвой так, как эти люди, что кровь всегда будет вызывать у него отвращение, смерть – сожаление, а в каждом враге он будет видеть человека… И сколько бы противников ни полегло под его мечом, потом, после боя, ему будет совестно за каждую загубленную жизнь, и тут не поможет никакое бахвальство или слава. В родном Каупанге, принимая только что рожденного теленка, Сигурд был куда больше горд собой, нежели тут, в поверженном городе франков…

Викинги, как их называли здесь, победили, но Сигурд не чувствовал себя победителем. Уже второй день эрулы Рагнара, даны Трира и норманны Рюрика праздновали победу – разжигали костры на берегу, принимали дары от испуганных городских богатеев, молящих об одном – не громить их жилища, и наслаждались юными телами франкских девственниц. Они не думали об оставленных на улицах мертвецах, о крысах, что целыми стаями бегали от дома к дому и выгрызали у мертвых животы, обнажая белые палки костей, или об испуганных горожанах, робко выбирающихся на улицы лишь для того, чтоб найти своих погибших родичей и унести домой их изуродованные тела.

Победители праздновали.

На кораблях оставались немногие, в основном раненые, те, что смотрели за пленниками, или те, кто отсыпался, устав от веселья. Сигурд не мог найти себе места ни на корабле, ни в городе. Под вечер он уходил с драккара, садился у городской стены, рядом с проломом, оставленным метательной машиной, и издали наблюдал за веселящимися у костров воинами.

Здесь было на удивление тихо и чисто. В укрытие, созданное упавшими со стены крупными обломками, не дотягивалась городская вонь, не доносились громкие крики победителей, а трава у подножия стены оставалась яркой, зеленой, не тронутой ни пожаром, ни людской кровью.

Сигурд забирался в пролом меж камней, усаживался на один из обломков, смотрел на скачущие у огня темные фигурки и думал о Каупанге. Он уже поклялся себе, что если могучая Фрея простит ему предательство и позволит вернуться домой, то он непременно отнесет в ее капище самый богатый дар. Теленка, а может быть, целую корову. Он скажет, что совершил глупость, попросит у богини прощения и пообещает, что впредь никакая колдунья, даже самая прекрасная, не смутит его дух и не заставит покинуть родную землю…

В первый вечер Сигурда в его убежище никто не беспокоил, даже любопытные крысы не заглядывали, но нынче под чужими шагами заскрипел песок, на Сигурда упала длинная тень. Гость не таился, значит, был из своих. Оторвавшись от раздумий, бонд поднял взгляд. Над ним стоял Рюрик. Его глаза, шалые, светлые до прозрачности, казались огромными на темном, обветренном лице. В руках юный хевдинг сжимал тяжелый для себя меч, на его груди болтался амулет на коротком ремешке. Отросшие за время похода волосы рассыпались по плечам, на огрубевших щеках виднелся едва заметный пух. Мальчик становился мужчиной.

Под серьезным взглядом хевдинга Сигурд поднялся. Рюрик был ниже его, но, не желая задирать голову, отступил на шаг.

– Ты не радуешься нашей удаче, бонд, – хевдинг не спрашивал, просто подтверждал увиденное.

– Бонду трудно по достоинству оценить воинские забавы, – уклончиво ответил Сигурд.

Мальчишка был молод, горяч, однако бонд уже не раз убеждался в его цепком уме и хитрости. С юным хевдингом надо было держаться настороже, любое слово могло оказаться ошибочным.

– Чего ж тут оценивать? – удивился Рюрик. Воткнул меч острием в землю, облокотился на крестовину, испытующе воззрился на бонда. – Мы захватили самый большой город франков, на поясе Красного Рагнара висит замок от его ворот, король Карл прислал к нам гонцов с просьбой не идти далее в его земли и 7000 фунтов серебра. А добычи, взятой здесь, хватит не на одну, а на две или три зимы. Ты не умеешь ценить воинские доблести, бонд, но вряд ли ты не умеешь считать…

Про 7000 фунтов серебра Сигурд услышал впервые. Добыча и впрямь оказалась куда большей, чем он предполагал.

– Рагнар согласился взять деньги и покинуть город? – поинтересовался он.

– Красный не глуп. Он взял серебро за обещание. За два дня мы заберем из города все, что сможем погрузить на корабли, и уйдем домой. – Рюрик прищурился, убрал упавшую на лоб светлую челку. – Что тебя беспокоит, бонд?

Сигурд не знал. Все складывалось удачно: король франков объявил о своем бессилии, обратный путь обещал быть легким, в Рейне их ждал радушный прием, а уж оттуда до моря было совсем близко, день, не более…

Размышляя, бонд скользил взглядом по виднеющимся в проломе стены разрушенным домам, сломанным дверям, костру, в котором полыхали чьи-то вещи, трупам, возле которых, поджимая хвосты и повизгивая от страха, вертелись оголодавшие собаки.

– Ты прав, хевдинг. – Он сунул меч в ножны, развел руками. – Мы добыли все, чего хотели. Женщины, слава, богатство – разве не за тем мы шли в этот город?

Говоря, он вытер вспотевшую шею, наткнулся пальцами на мешочек, некогда подаренный ему маленькой колдуньей. После смерти Айши бонд берег ее подарок, хотя саму колдунью вспоминал редко, лишь иногда в ночи ему чудился ее певучий голос или в памяти всплывало бледное тонкое лицо с кошачьими глазами.

Смяв мешочек в руке, Сигурд подумал, что Рюрик уже наверняка не помнит ее, Бьерна, Кьятви и других, утраченных в долгом пути. Вряд ли он помнит даже свою сестру Гюду. У хевдингов короткая память, и погибших друзей успешно заменяют новые…

– Ты хитер, как Локи, бонд, – вымолвил мальчишка. Недобро улыбнулся: – Ты говоришь не то, что думаешь, а то, что я хочу слышать. Твои мысли отличны от твоих слов, а твои слова отличны от твоих дел. Ты сражаешься, как воин, но не радуешься победам. Ты думаешь, как бонд, но не радуешься добыче. Ты говоришь, как друг, но разве друзья прячут правду?

"Великая Фрейя, избавь меня от него!" – мысленно взмолился Сигурд. Уцепился взглядом за женскую фигуру, крадущуюся вдоль разрушенной городской стены и старательно вглядывающуюся в столпившихся у огня воинов, ушел от неприятного разговора:

– Женщины франков отважны, если сами ищут себе мужчин средь победителей…

Рюрик обернулся.

Женщина у стены остановилась, закружилась, махая руками, словно отбиваясь от осиного роя, затем, пригнувшись, вновь двинулась дальше. Она была в темной юбке и светлой рубашке с круглым воротом. Голову женщины закрывала косынка то ли синего, то ли черного цвета. Она то и дело поправляла косынку и рубашку, на ее запястье что-то блестело…

– Эрна? – узнал Сигурд. Осекся, покосился на хевдинга.

После победы над франками мальчишка проводил со своей женщиной мало времени. Сигурд постоянно видел ее на драккаре – похудевшую, мрачную, с неприятным злым блеском в глазах и дрожащими руками. Она почти не разговаривала и больше не радовалась украшениям, а, сгорбившись, сидела на корме и куталась в теплый плед. Гримли сказал Сигурду, что Рюрик избил ее, – вестфольдец не видел, как это случилось и когда, но видел на ее плече огромный синяк и слышал, как она плакала…

– Что ей тут надо? – наблюдая за неуверенными движениями женщины, спросил Сигурд.

Эрна пошатнулась, упала на колени. Потом поднялась, задирая юбку, перелезла через рухнувшую балку аблама, затопталась на месте, будто не зная, куда идти…

Пальцы Рюрика сомкнулись на крестовине меча, костяшки побелели.

Словно почуяв его гнев, Эрна повернулась к нему. Даже издали Сигурд заметил безумие, исказившее ее лицо. Эрна радостно вскрикнула, бросилась к молодому хевдингу. Рубашка на ее груди была разорвана, в прорехе болтались полные груди. Одна казалась темной, почти черной, от покрывшего ее синяка. Однако на побои это не походило.

– Пожар! – на бегу закричала Эрна. Схватилась за рваные края рубашки, раздернула их, полностью обнажив грудь. Теперь Сигурд увидел, что вся ее кожа покрыта синюшными пятнами. Местами пятна вздулись и полопались, выворачивая наружу покрытое гноем мясо.

Воины у костра услышали крик Эрны, многие уже смотрели на нее, указывали пальцами то на нее, то на Рюрика. Щеки мальчишки налились багровым румянцем.

– Сука… – прошипел он. Поднял меч, шагнул навстречу Эрне.

Зря, – не добежав с десяток шагов, она вдруг остановилась. Ее ноги подкосились, тело стало мягким, как тесто, поползло вниз.

Сигурд кинулся к упавшей женщине.

Лежа на земле, она казалась безобразной – худой, мокрой от пота, с кровавыми трещинами в углах рта и синими пятнами на теле. Ее грудь тяжело вздымалась, быстрое дыхание сбивалось, захлебывалось лающими всхлипами. Взгляд метался, проскакивая мимо Сигурда.

Рюрик присел рядом с Сигурдом, растерянно покосился на бонда:

– Что с ней?

Бонд пожал плечами.

Сухая рука Эрны поднялась, тонкие пальцы ухватились за одежду Рюрика, потянули его к себе. Губы разомкнулись, расширяя кровавые трещины.

– Пожар, – шепнула Эрна. – Горит…

Ее пальцы разжались, рука бессильно упала, грудь вздрогнула в мощном всхлипе и замерла…

Эрны не стало. Мертвая, полуголая, с задравшейся до колен юбкой, она лежала перед Сигурдом, уставясь в небо широко распахнутыми глазами. Из пятен на коже сочилась какая-то жижа, у основания шеи вздулись две твердые на вид шишки.

Хирдманны окружили ее плотным кольцом. Стояли, смотрели, молчали. Потом Рюрик выпрямился, стянул в себя рубаху, набросил на грудь и лицо Эрны. Молча зашагал к драккару. Меч волочился за ним, острием вспарывая землю.

– Отчего она умерла? – сунулся к Сигурду какой-то молодой воин из людей Трира. Сморгнул белесыми ресницами, переспросил:

– Отчего она умерла?

Сигурд пожал плечами. Он не знал.

Никто так и не узнал, отчего умерла Эрна. Она была наложницей, но Рюрик все же приказал похоронить ее как жену. Он сам поджег ее погребальный костер, а когда огонь сожрал ее тело, отбросил факел и приказал:

– Все. Уходим.

Из-за похорон Эрны они покинули остров посреди Сены последними. Встроились в хвост длинной вереницы кораблей, поставили парус. Дул попутный ветер, мимо скользили покрытые лугами и невысокими рощами берега и зеленые острова, не ведающие о битвах. Деревни и маленькие крепости при их появлении становились безмолвными и тихими. Однако высаживаться никто не собирался – от наваленной в квартердеки и на палубу добычи корабли осели слишком низко, большего груза они бы уже не вынесли.

На острове, где были повешены люди из войска Карла, висельников уже сняли, вдоль берега растянулись несколько холмов, увенчанных крестами. За островом три драккара и шнека Клешни повернули к берегу. Не понимая, в чем дело, Рюрик приказал остановиться.

С кораблей Трира на шнеку сгрузили обернутые в погребальные покрывала тела. Два – с одного и по одному – с двух других. Подпрыгивая на волнах, шнека бодро двинулась к берегу. Латья помахал рукой, приказывая гребцам подогнать драккар ближе к печально застывшим кораблям Трира.

– Что это? – Рюрик перегнулся через борт, указал на шнеки.

Услышав его, Трир спрыгнул с возвышения в носовой части, держась руками за канаты, подошел к корме. Он выглядел усталым. Несмотря на прохладный ветреный день, по его лицу катился пот, глаза лихорадочно блестели. На шее, чуть ниже уха, виднелось темное пятно.

– Хель забрала в свои чертоги Стейна, Ятмунда и Торгейра! – крикнул Трир. Развернулся, ткнул пальцем куда-то на палубу своего корабля. – Она хочет призвать еще Эцура и Хаварда…

Он утер рукавом пот со лба, неожиданно засмеялся, скаля желтые зубы.

Сигурд толкнул локтем сидящего рядом Гримли, мотнул подбородком на датского ярла, прошептал:

– Пятно…

Вестфольдец оказался глазастым:

– Как у наложницы Рюрика…

Медленно поднялся с походного сундука, подошел к Латье. Что-то зашептал ему на ухо, то и дело кивая в сторону удаляющейся шнеки.

– В путь! – не дослушав, Латья отстранил его, рявкнул еще громче: – В путь, дети Одина!

Гримли сел рядом с Сигурдом, отдышался, взялся за весло:

– Я знаю эту болезнь. Однажды я видел похожую в Согне, в усадьбе конунга Хальфдана Черного. Тогда от нее умерли жена конунга, ее отец – Харальд Золотая Борода, сын Хальфдана – Харальд. Ему тогда исполнилось десять лет. Болезнь убивала всех, и Хальфдан обратился за помощью к колдуну. Колдун сказал, что эта болезнь живет в людях и в вещах, которые брали люди, в их воде и пище. Она живет даже в крысах и собаках, которые бегают рядом с людьми. Он сказал, что конунгу надо сжечь в усадьбе всех, даже собак и коров.

– И он сжег? – вытягивая на себя упирающееся весло, Сигурд разогнулся, бросил короткий взгляд на уходящие за корму корабли Трира.

– Сжег, – кивнул Гримли.

– А болезнь?

– Сгорела вместе с усадьбой…

Драккар летел, подгоняемый гребцами и течением. Рюрик о чем-то вполголоса толковал с Латьей, Кнут, сын Биргира, затянул песню о конунге Ауне, который отдавал Одину своих сыновей, выпрашивая у одноглазого бога ^[74]долгую жизнь. За каждого сына Один дарил старику десять лет жизни. Аун отдал ему восемь сыновей и стал совсем старым. Его руки уже не удерживали пиршественный рог, и жены кормили его из рожка, как маленького, но Аун все еще хотел жить. Он задумал принести в жертву Одноглазому своего последнего, девятого, сына, а заодно Упсаллу и все земли, что прилегали к ней. Но свеи не позволили ему этого, и тогда Аун умер.

Сигурд уже не раз слышал эту песню, а свеи, приходившие в Каупанг со своими товарами, уверяли, что могут показать курган, где захоронен конунг Аун…

Река плавно повела влево, изогнулась.

– Смотрите! – закричал кто-то.

Весла замерли, течение развернуло драккар бортом к волне, закачало. Парус всплеснул и забился, словно в судорогах. Но никто не обратил на него внимания. Все смотрели вперед, на выстроившиеся в ряд возле берега корабли эрулов.

– Великий Один, сбереги детей твоих… – прошептал Гримли, а у Сигурда сдавило грудь и сердце сжалось, словно кто-то невидимый стиснул его в огромной ладони.

Корабли Рагнара качались на волнах черными воронами, а с них на берег в полной тишине спускали обмотанные полотнищами тела.

Одно, второе, третье…

Укладывали на берегу, все удлиняя и удлиняя погребальный ряд.

Головной драккар Красного конунга стоял чуть поодаль от прочих. На нем, единственном, не были спущены сходни.

– Предатель… – прошептал позади Сигурда Маркус, высокий, с маленькой головой и длинными, как две жерди, ногами воин из Вика.

– Кто? – хором удивились Сигурд и Гримли. Обернулись, не сговариваясь.

– Убить… Убить всех…

Голос Маркуса дрожал, на щеках проступали пятна румянца. Волосы на висках воина слиплись от пота, а из ворота на груди проглядывал край темного, похожего на синяк, пятна. Большие руки Маркуса подергивались, глаза блестели. Неожиданно он вскочил с сундука и захохотал, запрокидывая голову и нелепо встряхивая длинными руками.

– О, Боги! – сказал Сигурд.

– Боги тут не помогут. Самим надо, – откликнулся Гримли и вытащил меч…

За шесть дней пришлось убить восьмерых хирдманнов. Болезнь вползала в их тела одинаково – их охватывал нестерпимый жар, который изливался постоянным потом, кожа покрывалась синими пятнами, губы сохли и трескались, в головах зарождалось безумие. Одни принимались смеяться и плясать, выкрикивая какие-то невнятные слова, другие стенали и плакали жалуясь на боль и огонь, разгорающийся в их животах. Двое пытались разорвать кожу на груди, чтоб вытащить оттуда болезнь, а один сам прыгнул за борт, испугавшись хлопнувшего над головой паруса.

Теперь мертвецов уже не хоронили – просто выбрасывали за борт, надеясь на милость великого Ньерда. За шесть дней юный хевдинг похудел и осунулся, его лицо приобрело землистый оттенок, а речь уже не была столь уверенной, как раньше.

Корабли эрулов виднелись недалеко от драккара Рюрика, но близко не подходили. То ли опасались болезни, то ли просто не было нужды. Иногда Сигурд замечал, как с них в воду сбрасывают тела мертвых. Раздавался тихий всплеск, волны всхлипывали над своей добычей и проглатывали ее, признательно облизывая черные борта. В одну из ночей Сигурд увидел на воде огонь. Испугавшись, что безумие поглотило и его, бонд вцепился в мешочек, подаренный Аишеи, вытаращился на пламя. Остальные тоже собрались подле борта, – глазели на пылающую воду, переговаривались.

На рассвете они обнаружили останки одного из снеккаров Рагнара. Корабль догорал, уйдя кормой под воду и вздымая к небу искусно вырезанную из дерева змеиную морду.

– Если болезнь погубит еще пятерых в хирде, мы сделаем то же самое, – сказал Рюрик.

Все согласились. На самом деле умирать всем вместе от неведомой хвори было ничуть не лучше, чем попытаться сбежать от нее поодиночке, прыгнув в холодные воды моря, а ее саму спалить вместе с кораблем.

В тот день заболели четверо. Их тела отправили Ньерду.

Ночью никто не спал. Ждали пятого.

Совсем рядом были острова Фризии, Сигурд часто видел их в туманной дымке, темные, величаво плывущие мимо, но гребцов осталось мало, страх и усталость сковали руки, и драккар просто дрейфовал, подчиняясь воле прибрежных волн.

Ночью чайки, кружившие над головами хирдманнов, угомонились, расселись на выступах береговых скал, освобождая место звездам и лунной дорожке, расчертившей спокойное море надвое. Сигурд смотрел на звезды и вспоминал. Он хотел вспомнить все, что пережил, все, что увидел и понял за свою не самую долгую жизнь. Он не сомневался, что к утру непременно появится роковой пятый. Он вспоминал Каупанг, верного толстяка Дага, своих ласковых жен. Вспоминал отважного Кьятви, песенника Тортлава, желтоглазого Харека, молчаливого Бьерна, надменную Гюду, маленькую колдунью Айшу… Звезды плыли перед его глазами, превращались в знакомые лица, взирали с высоты на его беспомощность. В памяти звучали голоса. Грубые, насмешливые, ласковые… Иногда, перебивая их, в уши пролезали иные, настоящие, голоса – некоторые из хирдманнов обращались к Богам. Кто – с последним словом, кто – с просьбой. Сигурд старался не слушать их. По привычке теребил подаренный Айшей оберег, погружался в воспоминания… От мешочка приятно пахло травами, мятой, хвоей…