355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ольга Григорьева » Берсерк » Текст книги (страница 3)
Берсерк
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 21:40

Текст книги "Берсерк"


Автор книги: Ольга Григорьева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Эй, ты готова? – сунулась в дверь рожа горбоносого. Воину воеводы явно не нравилось сопровождать в Ладогу какую-то болотную девчонку, но с приказом не поспоришь.

– Готова, – откликнулась я и двинулась к выходу. Во дворе в грязной луже переминались два оседланных жеребца – рыжий и гнедой. Горбоносый указал на рыжего:

– Полезай… – и подтолкнул меня в седло. «Ах да, отныне для него я – свободная», – усмехнулась я. Свободной, да еще и неведомо о чем толковавшей с Сигурдом девке положен особый почет. Не то что рабе жалкого эста, которую запросто можно ткнуть мордой в собственное колено. Теперь все будут относиться ко мне с уважением. Правду будем знать лишь я, Сигурд и тот неизвестный Сигурдов слуга, который будет за мной следить.

Горбоносый прыгнул в седло, я обхватила его руками, и мы тронулись в путь. Хотя нет, не тронулись – полетели. Да так, что к вечеру были уже в Ладоге. Городище напугало меня. Его каменные стены сумрачно глядели на дорогу широким зевом ворот, тяжелые абламы нависали над убегающей рекой, а доносящийся издали шум моря плыл над головами монотонным, угрюмым гулом.

«Не будет мне тут удачи», – косясь на темный городище, почуяла я. Не замечая моей тревоги, горбоносый въехал в ворота. Стражи признали знак киевского воеводы и почтительно склонились. Поднимая пыль, скакун горбоносого ворвался в городище. За время пути ни сам горбоносый, ни его добродушный спутник не обмолвились со мной ни словом, но теперь они остановили коней и воззрились на меня, будто ожидали каких-то указаний. Я глупо улыбнулась и заморгала…

– Ну, где он? – нарушил молчание горбоносый.

– Кто – «он»?

– Как кто? – Глаза воина округлились, а брови поползли вверх, делая его похожим на сову. – Дед твой! Сигурд сказал – он будет ждать нас.

– Д-д-дед?

– Очумела… – зло крякнул горбоносый, но приятель остановил его: —

– Погоди… Дай девке очухаться. Сигурд же говорил – она его с малолетства не видела. Вот приглядится и узнает.

Пригляжусь?! Я чуть не расхохоталась. Да сколько бы я ни глядела на бестолково снующих под ногами горожан, отыскать средь них своего давно умершего деда уж точно не смогла бы. А того, кого нарек моим дедом Сигурд, не узнаю и увидев. Но признаваться в этом я не собиралась. Посылая меня в Ладогу, воевода знал, что делает…

– Кого ищете? – крикнул один из ладожских стражей и направился к нам. Горбоносый резко повернулся в седле:

– Девку привезли, а она деда признать не может.

– Деда? – Воин задумчиво почесал затылок. – Не того ли, что весь день возле ворот какую-то родню ожидал? Он сказывал, будто девку ждет… От воеводы Сигурда. Она, мол, из болотных земель…

– Где он?! – чуть не сорвавшись с седла, наклонился к стражу горбоносый. Видя его нетерпение, я хмыкнула.

– Вон у ворот дожидается. Не здешний. Пришел откуда-то…

Горбоносый спрыгнул с коня, впился в мое запястье костлявыми пальцами и побежал к воротам. Волочась следом, я размышляла над хитростью Сигурда. Воевода придумал слишком много уловок, чтоб спрятать от любопытных глаз обыкновенную рабыню. Меня везли двое его воинов, и еще кто-то упредил старика… Теперь и захочешь – следа моего не сыщешь. Неужели все это из-за Олава?

– Он?! – Тряхнув меня за плечо, горбоносый указал на пристроившегося у ворот старика. Худой, в добротной дорожной одежде, с корявым посохом в длинных, узких пальцах старец сидел на корточках, что-то чертил концом посоха по земле и шевелил губами. На подошедших он не обратил ни малейшего внимания.

Опять хитрость Сигурда? Что ж, если воеводе так хочется – я сама признаю «деда».

– Он. – Уверенно кивнув, я шагнула к старику и слащавым голосом пропела: – Дедушка, родненький, уж не чаяла свидеться…

Неведомым образом раздражение горбоносого передалось мне, порождая в душе негодование на приставившего ко мне немощного старика Сигурда и на самого старика, так покорно выполнявшего его волю. «Раб проклятый! Небось думал встретить красавицу, новую воеводскую забаву, усладу для глаз, – глядя на напрягшуюся стариковскую спину, злорадствовала я. – То-то удивится, увидев мою рожу!»

Но радость оказалась недолгой. Дед медленно поднял худое, покрытое шрамами лицо и неуверенно ткнул посохом в мою сторону. Я охнула, воины попятились. Он был слеп.

Тем же вечером слепой слуга Сигурда увел меня из Ладоги. Выполняя хозяйский наказ, старик спешил, да мне самой не хотелось оставаться в сумеречном городище. Что-то бубня себе под нос и шаря посохом по жухлой траве, слепец тянул меня прочь от мрачных ладожских стен. Я послушно плелась за ним, стряхивала с ног налипшие комья глины и думала об Олаве. Где-то он проводил эту ненастную ночь? Веселился на пиру с вновь обретенным родичем или вспоминал проклятого Клерко-на и мечтал о мести?

– Значит, тебя зовут Дара?

Я вздрогнула. С той поры, как мы покинули Ладогу, слепец впервые заговорил со мной.

– Да. А как твое имя? Сигурд не называл его.

Старик остановился, обернулся. «Зачем? Он же слепой, все равно ничего не увидит», – мелькнуло в голове, но рука старца безошибочно отыскала мое плечо. На его узких губах появилась улыбка.

– Не назвал? Ах, Сигурд, Сигурд… – Слепой закашлялся. Раскаты грома заглушили его кашель, и на мгновение мне показалось, будто старик смеется. Я попятилась.

– Ты боишься грозы? – уловив мое движение, удивился он.

– Нет.

– Тогда чего трясешься?

– Замерзла, – ответила я и отвернулась. Что-то в этом старике было не так… Я не знала что, но чуяла опасность всем своим существом, как плохой пловец чует глубокие речные омуты. Слепец пугал меня. Если б рядом был Олав…

– Думаешь о дружке урманине?

– Да.

– Хорошо. – Слепец хмыкнул и, тыкая впереди себя посохом, зашагал дальше. Поскальзываясь на размокшей глине, я поспешила за ним.

Вскоре лядины кончились, и на нас темной душистой громадой надвинулся лес. Его растревоженные дождем запахи напоминали об утраченном доме. В Приболотье запах земли и сырости всегда носился в воздухе и даже зимой сочился из-под снега, будто чье-то тихое дыхание. «Это храпят во сне подземные боги Озем и Сумерла, – говорила мне мать. – Зима для них, что ночь для людей, – время сна. А весной они просыпаются и принимаются за работу. Проращивают зерна, поят деревья, согревают землицу на полях…»

– Остановимся здесь. – Старик раздвинул ветви старой ели и шагнул под их ненадежную защиту. Внутри оказалось тихо и сухо. Дождевые струи не пробивали густую хвою, а стекающие по ветвям капли глухо тюкали снаружи о влажный мох. Старик снял мокрый дорожный плащ, расстелил его на земле и уселся, осторожно уложив посох на согнутые колени. Слабые, едва проникающие в наше укрытие отблески Перуновых стрел иногда выхватывали из темноты его белые шевелящиеся руки. Они усердно копались в тощей суме старика. Трясясь от холода, я подползла поближе.

– На.

Что-то сухое и жесткое ткнулось в мои замерзшие пальцы.

– На, – настойчиво повторил слепец, – ешь. Черствые, ничем не сдобренные лепешки уже давно утратили свой аромат и вкус, но я безропотно вцепилась зубами в стариковское угощение, а едва насытившись – заснула.

Старик разбудил меня с первыми рассветными лучами.

– Пора, – коротко сказал он.

Пора так пора… Только куда мы идем?

– К реке Чадогощи, – угадал мои мысли слепец. – Там у меня припрятан челн. На нем поплывем до Мологи, а оттуда до моего дома рукой подать.

В его голосе слышалась печаль, и я взглянула на его лицо. Грубый длинный шрам уродовал дряблую щеку моего спутника, подбородок и шею. Второй шрам, чуть меньше, пересекал лоб и блеклый, схожий с рыбьим глаз.

– Ну что же ты? Вставай! – поторопил слепец. Мне стало стыдно. Пытаясь загладить неловкость, я вскочила и случайно зацепила стариковский посох. Тот выскользнул из его пальцев. «Балда неуклюжая!» —ругнулась я и, подхватив посох, протянула его слепцу. Ветер прорвался сквозь лесные заросли, швырнул мне в лицо еловую ветку и что-то горячо зашептал на ухо. Старик поспешно выхватил посох из моих рук:

– Не трогай его больше! Он – мои глаза… Его голос дрожал, и мне вдруг стало жаль его. Бедняга! Как, должно быть, страшно в его темном, слепом мире! Каким одиноким он себя чувствует! Наверное, от этого его молчаливость и суровость. А нам же долго жить бок о бок… И лучше, если мы будем помогать друг другу, а не терзаться нелепыми домыслами…

На Чадогощи старик долго шарил посохом по камышам, кряхтел и хватался за притопленные коряги, а затем устало признался:

– Нет челнока. Увел кто-то… Жаль… Плыть по течению в лодье было бы гораздо приятнее, чем бить ноги в непролазной лесной глуши.

– Пошли, – сказала я. – Что зазря горевать… Слепец кивнул:

– Погляди-ка, там вдоль берега была тропа… Я раздвинула ветви ольховника. Узкая, но утоптанная дорожка извивалась между кустами.

– Тут она.

Старик вылез из камышей, сунул ноги в поршни и улыбнулся:

– Давно я дома не был, а все как раньше… Даже тропка цела.

– А куда она денется? – удивилась я и поторопила слепого: – Пошли, что ли?

Он вздохнул, поднялся и зашагал вперед. К следующей ночи тропа вывела нас к Мологе. Неширокая река блеснула под холмом серебристым боком и застенчиво скрылась в зелени кустов. Лунный свет прыгал по речной ряби, словно пытался проникнуть в самую глубину, где таинственные водяные духи хранят свои сокровища.

– Молога, – сказала я слепцу. Он потянул носом свежий речной ветер и подтвердил:

– На той стороне должен быть Красный Холм. Видишь его?

– Вижу.

– Вот за ним озеро Ужа. Там я и живу.

– Один?

– Нет, – он покачал головой, – там целое печище. Да ты не бойся – люди в нем добрые, ни словом, ни делом не обидят. Когда я ослеп, они меня подобрали и выходили. А раньше моя изба стояла прямо на Красном Холме.

Он помрачнел. Отвлекая старика от тягостных воспоминаний, я притворно заспешила:

– Ладно, ладно, после расскажешь, а теперь пошли – чай, я тоже стосковалась по домашнему теплу.

Его изба стояла в стороне от озера, на лесной поляне. Чуть дальше, отгородившись от леса каменным завалом, расположилось большое печище.

Натужно скрипя, старая дверь впустила нас внутрь. В лицо дунуло холодом и сыростью. Я огляделась. На потемневших от времени стенах покачивались какие-то мешочки, низкий стол покрывал толстый слой пыли, а с матицы[28]28
  Основная несущая балка в избе.


[Закрыть]
свешивались аккуратные пучки душистых трав. Я потянулась к одному из них и потерла меж пальцами высохшие листья. Пахучая пыль посыпалась на голову. Изба слепца напомнила жилище наших Сновидиц. У них так же пахло травами, старостью и еще чем-то неведомым, непонятным и потому чудесным.

Мне захотелось заплакать.

– Ложись, – слепец указал на лавку, – отдохни. Пряча слезы, я легла на ворох пыльных шкур, уткнулась в них носом и, не сдержавшись, всхлипнула. Раз, еще… А потом рыдания прорвались бурным потоком. Слезы смывали страх, боль и тягостные воспоминания. Старик не пытался утешить меня, и мое тело еще долго сотрясали рыдания, а когда на душе стало светло и пусто, пришел сон.

Очнулась я утром. В маленькое оконце лился яркий солнечный свет и доносились чьи-то незнакомые голоса.

Старый слепец съежился на узкой лавке, уложил голову на скрещенные руки стоящего рядом деревянного идола и безобидно сопел во сне.

– Эх ты, криворукий! – донесся снаружи звонкий мальчишеский голос. Стараясь не беспокоить спящего старика, я осторожно приоткрыла дверь. Солнечные лучи брызнули в глаза. Голоса стихли. Утерев выступившие слезы, я пригляделась.

На небольшой поляне, почти у входа в наше жилище, вылупив на меня круглые от изумления глаза и опустив легкие, еще не мужские луки, стояли несколько молодых парней. Из-за их спин, глупо похихикивая, высовывались девицы с розовощекими и ясноглазыми лицами. А с высокой ветви дерева хвостом невиданного зверя свисала длинная алая лента. «Похвалялись меткостью», – поняла я. Наши парни тоже любили подобные забавы: забрасывали повыше ленту или шапку и старались сбить ее стрелами. Самого удачливого ждала награда от той, что принимала «потерю». Раньше я была еще слишком мала для подобных игр, а теперь вряд ли кто-нибудь пожелает подарить мне сбитую ленту…

– Смотри, колдун вернулся.

Эти слова произнес высокий статный парень в синей шелковой рубахе. Он был белолиц, широкоплеч и, похоже, считался вожаком ватаги. Отогнав нелепые страхи, я вылезла наружу. Девки тонко заверещали, а парни подались назад. На месте остался лишь белолицый.

– Ты кто такая? – настороженно спросил он. Я не ответила. Какая-то отважная девка подскочила к парню и дернула за рукав:

– Эй, Тура, пошли отсюда.

Вырвавшись, парень сузил на меня красивые серые глаза:

– Я спросил – кто ты?!

– А кто ты? – подходя к нему почти вплотную, невозмутимо ответила я.

Парень оказался высок. Я не могла пожаловаться на малый рост, но доставала ему лишь до плеча. Презрительный взгляд Туры обдал меня холодом. "Знающему человеку глаза чужака могут сказать очень многое, – когда-то учила мама, и теперь я видела: Type страшно интересно. Для него я была уродливой болотной жабой, которую для забавы можно поднять на ладонь, поглядеть, а затем выбросить куда подальше и никогда не вспоминать.

Я поморщилась, молча обошла парня и шагнула к скучившимся за его спиной печищенцам. На сей раз они не попятились.

– Почему вы называете слепца колдуном? Они переглянулись. Девки смолкли, а вперед вышел невысокий, белоголовый парнишка. Похоже, он был самым младшим в ватаге. Тонкая шея паренька беспомощно вылезала из просторного ворота рубахи, сермяжные порты болтались на нем, как на пугале, а большие голубые глаза смотрели печально и строго.

– Потому что он и есть колдун, – певуче сказал паренек. – А как ты сюда попала?

– Пришла, – улыбнулась я. Почему-то, глядя на него, мне больше всего хотелось улыбаться. – Он мой дед.

– Дед?! – Глаза паренька округлились. – А я слышал, будто весь его род извели, он один остался. Сзади хрипло засмеялся Тура.

– А ты, Баюн, погляди на нее! Неужто не видишь сходства?!

Урманский плен отучил меня терпеть насмешки. Я вертанулась и с ходу вогнала кулак в живот Туры. Долговязый наглец как подкошенный рухнул в траву. Хлопая глазами, я неверяще уставилась на него. От такого толчка оправился бы даже трехлетний малыш, но Тура ужом елозил по земле, выплевывал проклятия и кусал губы.

– Зачем ты так? – Беловолосый Баюн подошел ко мне. – Он же не со зла, просто иначе не умеет. – И протянул руку: – Вставай, Тура. Негоже перед девкой землю утюжить.

Ветер растрепал его редкие белые волосы, обнажил розовую кожицу на макушке, и неожиданно я почувствовала раскаяние. И впрямь – зачем я ударила Туру? От моего удара он не станет лучше.

Я огорченно склонила голову и поглядела в налитые обидой серые глаза:

– Прости. Сама не ожидала, что так получится.

– Жаба… —прокряхтел Тура и попробовал подняться, но снова упал. Презрение столпившихся за моей спиной подростков липкими щупальцами потянулось к бывшему вожаку. Я не хотела наживать себе новых врагов, поэтому показала ободранные еще во время пути руки:

– Мне и самой несладко, вон как руки расшибла! Тура сморгнул и, перестав скулить, уселся на траве.

– Так тебе и надо, – недовольно пробурчал он. – Впредь не будешь кулаками махать.

– Не буду, – послушно согласилась я и, надеясь вернуть Type утраченное уважение, покаянно добавила: – А зовут меня Дарой.

– Дара!!!

От громкого окрика я вздрогнула, а мои новые знакомцы кинулись врассыпную. Остались лишь еще не успевший подняться Тура и серьезный Баюн.

– Дара, ты тут? – уже тише переспросил старик. Он еще не оправился от сна – седые волосы висели по плечам нечесаными патлами, а вылезшая из портов рубаха трепыхала на ветру серыми крыльями.

– Да, дедушка, – откликнулась я.

– Ступай домой, – велел слепец. Мне не хотелось уходить, но деда следовало слушаться. Коротко кивнув новым знакомцам, я двинулась к избе.

Глухой и странно строгий голос старика остановил меня у самых дверей. Подобно раскатам дальнего грома, он плыл над лесом, пугал и завораживал одновременно, но предназначался не мне.

– Уходите отсюда, – говорил он. – Уходите и больше никогда не приближайтесь к Даре. Никогда!

Старик так напугал моих новых знакомцев, что прошла осень, приближалась к концу зима и подступали весенние праздники Морены-масленицы, а они так и не показывались. Несколько раз я сама пыталась отыскать их, но стоило мне появиться в печище, как жители поспешно захлопывали двери и прятались за высокой городьбой. Очень немногие отваживались оставаться на улице, но и они словно подозревая меня в чем-то позорном, молчаливо косились исподлобья. Старику не нравились мои вылазки, да и мне самой они стали противны – кому хочется быть чем-то сродни Коровьей Смерти[29]29
  Коровья Смерть – в представлении древних славян некое существо, вызывающее мор и падеж скота. Опахивание полей – ритуал, который по их мнению мог уберечь скотину от Коровьей Смерти.


[Закрыть]
иль Лихорадки и бродить меж замкнутых на все запоры домов.

– Не горюй, – советовал слепец. – Может, оно и к лучшему: нам много болтать ни к чему.

С той поры как мы встретились у ворот Ладоги, я многое узнала о нем. Он не лгал, говоря, что иногда видит больше зрячего. Часто мне казалось, что его пустые глаза смотрят прямо в душу, куда и я сама-то боялась заглядывать. Но они никогда не осуждали. Старик был ровней мне – так же несчастлив, уродлив и одинок. То ли нас сблизили тихие и грустные зимние вечера, когда под потрескивание поленьев в печи он нет-нет да сетовал на свое неумение обучить меня немудреным женским наукам, то ли хлопоты по хозяйству, то ли беспокойные, мучающие воспоминаниями ночи, но никогда еще у меня не было столь понимающего друга. Сравнится с ним мог только Олав, но он остался где-то далеко в прошлой, уже почти забытой жизни. В печище бродило множество разных слухов о странной связи слепого колдуна и девки-уродины, но прийти в наш дом и выяснить правду не решался никто. А меня познания в ведовстве не пугали – в Приболотье я видела немало Сновидиц и никогда не слышала, чтоб хоть одна из них причинила кому-либо вред без нужды. Зато лечили они много и умело, поэтому их не боялись, а почитали, как и положено почитать сведущих и мудрых людей. Но здешние боялись старика. Приходили к нему за травами или советом, трусливо выкрикивали его из-за дверей и опасались даже ступить в наше полутемное жилище. Но иногда он и впрямь вел себя странно. Старость и слепота делали свое дело. Слепец мог подолгу бормотать о какой-то задуманной им ловушке, о предсказаниях богов и о Мокошиной веревочке, что свила воедино всех людей – и правых, и виноватых…

В один из тихих зимних вечеров я попробовала рассказать ему о своих погибших родичах. Сначала он внимательно слушал, а затем вскочил и заметался по избе.

– Мстить, мстить, – бубнил он, – такое нельзя прощать! Нужно обратиться к богам… Заманить врагов в ловушку…

Мне стало грустно. Никому не было дела до моей беды и боли. Никто не хотел слушать о том, какими нежными были руки моей матери и какими справедливыми решения отца…

– Найти… Заманить… – бормотал старик, и, назубок зная его речи, я бесшумно выскользнула прочь.

Прохладный ветерок пробежал по моему лицу и, ласкаясь, как щенок, зарылся в складки одежды. Я отошла к лесу и присела на давно уже облюбованный поваленный ствол дерева. Когда-то его истертые бока служили надежной скамьей влюбленным парочкам, но нынче, опасаясь колдуна, сюда никто не приходил.

Я запахнула зипун и задумчиво поглядела в сторону каменного завала. Эту уродливую преграду соорудили сами печищенцы, отгораживаясь от чужого колдуна. Прогнать его или отказать ему в помощи испугались – ведь колдуны умеют мстить даже после смерти, а принять – не хватило духу…

Мой взгляд пробежал по темным, припорошенным снегом валунам, поднялся и замер. На ясной голубизне неба темнел человеческий силуэт. Человек сидел на самом верху завала и глядел прямо на меня. Вздрогнув, я приподнялась. Незнакомец тоже встал. Солнце светило ему в затылок, поэтому лица было не разобрать, но белые, трепещущие на ветру волосы сразу выдали своего обладателя.

Баюн ничего не говорил, и я тоже молчала. Шурша по земле белыми крупяными зернами, поземка бежала от его ног к моим, и в тишине казалось, что я слышу ее тихий шепот:

– Не подходи, не подходи, не подходи… Я действительно опасалась подходить к Баюну. Хотелось верить, что он пришел сюда не из пустого интереса, а желая поддержать меня. Боясь спугнуть парня, я медленно опустилась на дерево. Баюн не ушел, не отвернулся, а лишь молча и как-то робко повторил мое движение. Было неловко ощущать на себе его пристальный взгляд, но и уходить не хотелось.

– Баюн, – прошептала я про себя, – зачем ты тут, Баюн?

Ветер взмыл вверх, понес мой вопрос в темноту леса.

– Ты плакала. Там, внутри…

Я вытянула шею, прислушалась, но вокруг лишь шуршала поземка. Сказал Баюн эти тихие слова или мне показалось? Если сказал – то не услышал ли их слепец? Старик так боялся, что я познакомлюсь с кем либо и разболтаю нашу тайну! Ведь воевода Сигурд сам пообещал покарать ослушника смертью. Конечно, если узнает о произошедшем…

– Ошибаешься, слепой боится совсем не воеводы…

– Баюн?!

– Не надо, не говори, я и так услышу. – Он не шевелился, но его голос звучал отчетливо и громко, словно Баюн говорил мне прямо в ухо. Я изумленно уставилась на маленькую, замершую вдали фигурку. Поземка металась над его головой, смешивалась с белыми волосами, и казалось, будто возле Баюна вертится какой-то неведомый белый дух.

– Я сам давно уже дух, – печально сказал он. – Дух-шилыхан[30]30
  В славянской мифологии водяной дух. Дух утопшего ребенка.


[Закрыть]
. Только об этом никто знает. А узнают – станут гнать.

Я не сомневалась в этом. Коли местные пугались меня, то уж шилыхана точно не потерпели бы. А ведь он – совсем безвредный нежить, особенно когда один. И разве он виноват, что тоска по родичам задержала его на кромке, меж жизнью и смертью, и сделала водяным духом – шилыханом? Я многое слышала об этих детях-утопленниках, но видела впервые. Однако что-то в голосе и даже облике Баюна заставляло верить его словам.

– Я знал, что ты не испугаешься. – Баюн покачал головой, и облако вокруг него закружилось в веселой пляске. – Ты ведь не внучка слепого, ты из Приболотья.

– Знаешь наши места? – Я не сказала, лишь подумала, но ответ последовал незамедлительно:

– Нет. Но там еще слышат кромешников. Теперь я знаю это.

– Почему «теперь»?

– Ты слышишь меня, а другие – нет. – Он слегка повернул голову, словно указывая на избу слепца. – Даже он не слышит. Он ведь не рожденный колдун, только отдал душу марам[31]31
  В славянской мифологии мара – существо, обладающее универсальной властью над жизнью и судьбами людей, также – смерть, мор, тьма, морок и т.д.


[Закрыть]
, чтоб они помогли ему отомстить. Мары съели его сердце, а взамен подарили знания чародея. Теперь, если его враг умрет от его руки, мары отпустят его и заберут душу его врага, а до того ему суждено жить и бродить по свету, с одним лишь желанием – найти и отомстить.

О марах я тоже слышала. Их никто не видел, а если человеку доводилось встретить мару, то он падал и умирал на месте. Мать говорила, будто мары служат богине смерти Морене и пожирают души умерших.

Если все, что сказал Баюн, – правда, то угрозы слепца не пустая болтовня выжившего из ума старика. Мары – могучая сила. Одно лишь непонятно – кто же тот враг, которому желает отомстить слепец? Где он? И как старик найдет его?

– Разве ты не знаешь? – удивился Баюн.

–Дара!

Я обернулась. Крутя седой головой, колдун стоял в дверях нашей избы и беспомощно выкрикивал:

– Дара!

Живой голос смахнул наваждение. Темная фигурка Баюна пропала, и предо мной остались только голые камни и вихрящаяся по ним поземка.

– Дара!

– Я здесь.

Слепец удовлетворенно засопел и, осторожно переступая через рытвины, двинулся ко мне. Я тряхнула головой. Неужели тихий, протяжный голос Баюна всего лишь наваждение?! Мне многое мерещилось с той поры, как сгорело родное печище.

Махнув рукой, я зашагала к слепцу, но речи шилыхана не оставляли меня в покое – так и подмывало кинуться в деревню и, презрев косые взгляды, отыскать Баюна. Хотя, скорее всего, он даже не впустил бы меня на двор. Наваждение…

– Зачем ты ушла, Дара? – Старик озабоченно ощупал мое лицо и руки. – Гляди, как замерзла! Сигурду вряд ли понравилось бы, что ты бегаешь по холоду…

Не знаю почему, но после странного видения слова старика показались мне чужими и пустыми, будто заброшенный дом. Решившись, я уверенно сказала:

– А тебе что за дело до Сигурда? Ведь ты не служишь ему, так?

Удар громовой Перуновой стрелы не напугал бы слепца сильнее. Его руки затряслись, а подбородок задергался, словно у припадочного:

– Кто? Кто… сказал?.. – через силу выдавил он. Я оцепенела. Так он лгал мне?! Все время лгал! Но зачем? К чему он забрал меня из Ладоги?! Для чего прикинулся слугой Сигурда?

Мысли прыгали в моей голове, вопросы жгли горло, но не требовали ответов. Гораздо важнее было другое – он предал меня! Предал, подобно Реконе и Реасу!

Что-то учуяв, старик отбросил посох и потянулся ко мне обеими руками, но было поздно. Я увернулась, бросилась в сторону и, не разбирая дороги, кинулась с холма, где под белым покрывалом дремало замерзшее озеро.

– Дара! Погоди! Послушай! Дара! – несся мне вслед дрожащий старческий голос, но я не верила ему. Он лгал, как лгал весь этот чужой и жестокий мир!

Зажав уши и спотыкаясь, я скатилась на снежную равнину и побежала подальше от зовущего стариковского голоса. Я ненавидела этого лживого слепого старика! На старости лет он нуждался в безропотной служанке и получил ее обманом и подлостью! Баюн, тот, примерещившийся мне Баюн шилыхан, сказал правду – слепец продал душу холодным созданиям Морены и ничем от них не отличался!

– Дара! – долетел до меня последний далекий вскрик. Он словно упреждал меня о чем-то, но понять о чем, я не успела – под ногой что-то хрустнуло, поддалось и потянуло вниз. Холод обдал живот, сдавил ребра и перехватил дыхание. Перед глазами мелькнули острые края полыньи. В последний миг я схватилась за них, но тонкий лед рассыпался под пальцами и мелким крошевом поплыл по воде. Водная пелена заслонила зеленую полосу леса вдали и маленькие, бегущие к полынье людские фигурки. Еще продолжая биться в тяжелом, будто набитом камнями, зипуне, я почуяла жгучую боль, удушье и в последний миг засмеялась. Это и впрямь было смешно – весь мой род истребил огонь, а меня утянула вода…

Я уже не услышала приближающихся криков и не почувствовала, как чьи-то быстрые руки ухватили меня за одежду и вытащили на лед.

После «купания» в полынье я долго болела. Бредовые видения сменялись явью. Палуба урманского корабля превращалась в снежные сугробы, а потом таяла и становилась обыкновенной лавкой. Я металась под шкурами и просила пить, но, едва коснувшись воды, вспоминала холодные руки Водяного Хозяина, крошево льда в темной полынье и отталкивала спасительный ковшик…

Однажды ночью я увидела Баюна. Он стоял в дверях, у самой вереи[32]32
  Столб, к которому крепятся ворота или двери.


[Закрыть]
, и улыбался. За спиной мальчишки выла вьюга, но на нем были только легкая белая рубашка и короткие, до колена, порты.

«Опять мерещится», – подумала я, но не отвернулась. Баюн прикрыл дверь, заскользил по клети и вдруг очутился на моей постели.

– Ты будешь жить, – сказал он и пропал. Я огляделась.

В печи потрескивали дрова, а на лавке, сжимая в узловатых пальцах край одеяла, спал слепой старик. «Обманщик», – вспомнила я и заплакала. Было страшно и противно оставаться в одном доме с этим чужим и лживым стариком, но куда мне уйти? Теперь, наверное, даже киевский воевода считал меня клятвопреступницей и беглой рабыней, а Олав… Теперь Олав был знатен и богат, на что ему нищая болотная подружка? Никому я не нужна!

– Не убивайся…

Я обернулась. Баюн снова появился в клети. Он сидел на полу, возле печи, и помешивал угли тонкими пальцами. Человек никогда не смог бы трогать живой огонь, но водяного духа-шилыхана пламя не обижало, наоборот, пугливо пятилось от его бледных ладоней.

Я всхлипнула и отмахнулась:

– Не нужна мне твоя притворная жалость! Людям меня не жаль, а уж тебе – тем более.

– Зря ты так, – вздохнул Баюн. – Меня обижаешь, старика ненавидишь… А ведь он тебя по-своему любит.

– Нет, – угрюмо откликнулась я. – Никого он не любит!

Словно услышав, слепой всхрапнул во сне и повернулся на бок. Баюн бросил уголек в печь и поправил сползшую со стариковских ног шкуру.

– Раньше и он любил… Давно это было. Тогда на Красном Холме жили люди. Жили по-старинке, общиной, вели хозяйство и со времен Рюрика не признавали над собой ни князей, ни бояр. Зверья и рыбы здесь было много, на всех хватало, и поэтому, когда на берегу Ужи стало расти новое печище, они даже обрадовались. Новые люди пришли на Русь с Владимиром, тогда еще новгородским князем, и исправно платили ему дань. Каждую осень за ней приезжал воевода Сигурд. Сигурд сам никогда не гнался за богатством, все его богатство было в руках да в мече, но Владимир собирался идти в Киев, воевать с братом, а для этого было нужно много золота. Он приказал Сигурду взять дань со всех русичей в этих местах и даже с тех лесовиков, что жили на Холме. Воевода собрал ратников и отправился на Холм, но вернулся ни с чем. Однако не отступился. Весь день он ходил мрачный, к вечеру вновь пошел к лесовикам. Тем надоел назойливый гость, но поучить его решили по-своему. Приняли его с воинами, усадили за стол и согласились со всеми его речами, а к ночи вызвали Жмару – домового духа, который по ночам наваливается на людей и не дает дышать. Она вмиг отличила чужака и навалилась на Сигурда. Согнать Жмару дело пустячное – она, как все ночные нежити, любого огня боится, но Сигурд, не разобравшись со сна, вскочил и снес голову старику-хозяину. А у того сыновья… Кинулись на воеводу кто с чем. От шума проснулись дружинники, и пошла свара. За ночь люди воеводы перебили всех лесовиков, кроме слепца. И его б не пожалели, да к тому времени уже разобрались, что к чему. Ему бы помалкивать да раны зализывать, а он от горя спятил и принялся при всех грозить, что сыщет Сигурда, где бы тот ни был, и отомстит. Воеводе и самому было совестно, но дерзкие речи не потерпел и ударил парня по глазам. Тот ослеп, а грозиться не перестал. Тут Сигурд не выдержал и велел воинам все спалить, без жалости. Им это было не в новинку – городища жгли и не морщились. Спалить-то спалили, но слепой парень уполз и кое-как добрался до озера. —Поутру его нашли за городьбой. Ночью видели, как Красный Холм горит, но выходить боялись, а утром хоть страшились воеводского гнева, а слепого подобрали. Он поставил себе избенку рядом с лесом и спокойно жил несколько лет, а потом стал меняться. Кто-то надоумил его связаться с марами и дал чудодейственный оберег. Зиму слепой сидел в избе и шептал заклинания, а по весне вышел из нее настоящим колдуном. Его стали бояться, отгородились и, коли не случалось никакой напасти, к нему ни ногой. Так жили до прошлого лета. А весной он ушел. Куда и зачем – никто не ведал. Думали – сгинул где-то в лесу, но к осени он вернулся и привел тебя.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю