Текст книги "Мемуары мертвого незнакомца"

Автор книги: Ольга Володарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 2

Она стояла перед зеркалом и задумчиво смотрела на свое отражение. Взгляд медленно блуждал по лицу, задерживаясь то на глазах, то на щеках, то на губах, пока не переместился на шею. Маша вытянула ее. Но все равно две горизонтальные морщины не разгладились.

– Когда я успела так состариться? – спросила она у отражения. – Откуда взялись эти трещинки? – Она провела пальцем по лбу. Трещинками ее бабушка называла морщины. – Престарелая дебютантка… Смешно!

Маша стянула с волос резинку и кинула ее в свое отражение.

– Некрасивая… дура! – сказала она ему. Эта фраза прицепилась к ней в прошлом году. Она ездила на отдых в Камбоджу, и там на рынке один из аборигенов, пытаясь впарить ей какой-то товар, все приговаривал: «Красивая, красивая!» Когда же Маша не пожелала ничего купить, он бросил ей вслед: «Некрасивая… дура!» Это показалось ей смешным, а не обидным, и «комплимент» запомнился.

Маша отошла от зеркала, так и не накрасившись. Расхотелось ей наносить макияж. Благо, глаза у нее были выразительные, губы яркие, так что и без косметики она не выглядит блеклой или нездоровой. Но муж любил ее накрашенную. Говорил, что с подводкой и яркой помадой она похожа на Клеопатру. Романа тянуло к восточным женщинам. И Маша, чтобы его порадовать, наносила макияж ежедневно. Даже в выходные. В итоге это вошло у нее в привычку. И вот наступил день, когда она изменила традиции.

Сварив кофе, Маша отправилась на балкон. Сигареты не взяла. Надо бросать курить. Решение это она приняла пять минут назад, стоя у зеркала. Никотин свежести и красоты не прибавляет. Так что долой его! А еще нужно есть поменьше сладкого и хоть немного ограничить себя в кофе.

Маша никогда не заботилась о том, чтоб выглядеть молодо. Это само собой получалось. Те, кто узнавал, что ей под сорок, очень удивлялись. Говорили, что выглядит она не больше чем на тридцать два. Маше и самой так казалось. Поэтому она не слишком-то пеклась о своей внешности. Не обмазывалась дорогущими антивозрастными кремами, пользуясь обычным дневным, и то нерегулярно, косметолога посещала не чаще чем раз в месяц, а инъекций ботокса и рестилайна ни разу не делала. Считала это лишним…

До вчерашнего дня!

Первый «присутственный» день прошел ужасно. Ее не очень радушно встретили. Труппа была укомплектована, и то, что главреж принял еще одну актрису, никого не порадовало. К тому же все узнали, что она «блатная». Тот, кто возглавлял театр, когда-то преподавал в детской драматической студии, где занималась Маша. Она была его любимицей и примой их детской труппы. А также участницей многих взрослых спектаклей. Бывший наставник очень гордился своей ученицей, все годы помнил о ней, и когда она появилась на пороге его кабинета, не раздумывая, принял на службу.

Она понимала, что о главных ролях пока может только мечтать. Хорошо, если ее вообще включат в основной состав. И была к этому готова. Но не ожидала, что на нее обрушится шквал критики. Когда во время репетиции ее попросили подавать реплики исполнителю главной роли (прима опаздывала, премьер не желал бездействовать), режиссер прервал Машу довольно скоро.

– Это никуда не годится! – вскричал он. – Вы же не суфлер, а актриса. Где игра? Да, это не ваша роль, но разве это что-то меняет? Примерьте ее на себя. Или вы забыли, как это делается, за те годы, что жили вне профессии?

– Я подзабыла язык, – попыталась оправдаться Маша.

– Еще одна проблема! У вас чудовищный акцент. Пока вы можете играть только роли без слов. Но в вашем возрасте мелькать в массовке как-то неприлично…

И далее в том же духе на протяжении всего дня.

Маша так устала, как будто вагоны разгружала. Чашка кофе, выпитая на балконе, немного привела ее в чувства. Но курить все же хотелось. И чтобы как-то заглушить это желание, она отправилась на кухню, взяла гранат и стала поедать его, выбирая по одному зернышку. Выплевывая ядрышки в кулак, она стояла у окна и смотрела во двор. Деревянная лавка, на которой обычно сидел Дато, ожидая ее, давно развалилась. На ее месте была карусель, на которой в данный момент катались три женщины примерно Машиного возраста. Они хохотали, перебрасывались шутками. Две из троицы едва втиснули бедра между ручками кресел, третья, самая полная, не смогла, но не осталась в стороне – она приводила карусель в движение. Маша с улыбкой наблюдала за развеселой компанией. Она немного, по-белому, конечно же, завидовала этим женщинам. Такие дружные! А у нее тут никого, с кем она могла бы вот так же подурачиться.

Ей сейчас хотелось вот так же… на карусели… с хохотом!

Маша собралась уйти из кухни, когда увидела въезжающий во двор шикарный белый «Мерседес». Даже на фоне машин, что стояли на парковке, а были там весьма и весьма неплохие иномарки, все же дом элитный, этот «мерс» выделялся. Он был так чист и блестящ, что казалось, пыль и грязь просто отлетают от него. Кроме того, диски на его колесах сверкали, будто обработанное алмазом золото. Уменьшенную в десятки раз копию одного из них не отказалась бы повесить на шею в качестве украшения ни одна женщина.

Водительская дверь открылась, и из салона показался мужчина. Маша сразу поняла: это не хозяин машины, а водитель. Он обошел «Мерседес» и открыл заднюю дверь.

– Вот черт… – выругалась Маша, увидев, кто выбрался из салона. – Как же я могла забыть?..

Она бросилась в ванную, стянула растянутую футболку, в которой ходила по дому, швырнула ее в машинку. Тут же метнулась в комнату, открыла шкаф, достала джинсы и майку. Натянула. Волосы кое-как пригладила. Ничего другого она сделать не успеет. А жаль…

По квартире разнесся звонок. Маша бросилась в прихожую. Если бы она глянула в глазок, то знала бы, что визитер не один, их двое. Но она этого не сделала, и ее ждал сюрприз.

– Добрый вечер, Машенька, – приветствовал ее Або Адаладзе, старый друг покойного отца, который сегодня обещал заехать, да она забыла об этом.

– Здравствуй, – произнес его спутник. Маша узнала его! Племянник Або Ираклий. Они год проучились в одной школе, он в параллельном классе.

– Приветствую вас. Проходите, пожалуйста.

Она посторонилась, давая мужчинам войти. Первым переступил порог Або, очень худой мужчина с белыми, как снег, волосами. Он всегда был поджарым, но возраст иссушил его, и теперь он выглядел болезненно. При том, что со здоровьем, по его словам, все было в порядке. Его племянник, напротив, с годами раздался. Грузины в массе своей ширококостны. И если серьезно не следят за собой, годам к тридцати становятся пухлыми, с тяжелой попой, выпуклым животом, вторым подбородком. Ираклий поправился за те годы, что Маша его не видела, кило на двадцать. Тело заплыло, а вот лицо оставалось таким же красивым, с точеными чертами, разве что щеки округлились.

– Это тебе… – Ираклий протянул Маше цветы. Они ее восхитили: невероятно крупные оранжево-красные герберы в окружении сочной зелени и сухих стеблей, обернутые в ткань леопардовой расцветки. Ее всегда больше привлекали оригинальные, креативные букеты, нежели богатые, из сотни роз, к примеру.

Она поблагодарила Ираклия и проводила гостей в гостиную.

– Чай, кофе, что желаете? – спросила она, лихорадочно соображая, а есть ли у нее чай. Кофе имелся точно, его она пила в огромных количествах, поэтому строго следила за тем, чтобы он никогда не кончался.

– Ничего не хотим, Маша, мы поужинали, – заверил ее Або. – Надеюсь, ты узнала Ираклия?

– Конечно.

– Не против, что я взял его с собой?

– Конечно, нет. Я очень рада видеть вашего племянника. – Она тепло улыбнулась Ираклию.

– Я тоже вернулся в Тбилиси не так давно, – сказал он. – В Европе последние восемь лет жил. Но домой всегда тянуло. Устав бороться с собой, поддался зову сердца и… И ничуть не жалею.

– Тбилиси не отпускает, я теперь это точно знаю, – заметила Маша.

– Как ты тут обжилась? – поинтересовался Або. – Тбилиси, несмотря на нерушимые традиции, не тот, к какому ты привыкла.

– Я еще в процессе… привыкания.

– Помощь нужна?

– Вы сделали все, что могли, дядя Або.

Это на самом деле было так. Именно Або Адаладзе Маша была обязана и своим двойным гражданством, и тем, что квартира, в которой она выросла, осталась ее собственностью.

Або откинулся на спинку кресла. Оно противно заскрипело.

– Это я или мебель? – пошутил дядя Або.

В кармане его идеально отглаженного и такого же снежно-белого, как «Мерседес», пиджака затренькал телефон. Або, извинившись, ушел разговаривать в другую комнату.

– А я ведь был в тебя влюблен, – выпалил Ираклий.

– Что?

– Да, ты не ослышалась. Втюрился, как тогда говорили, с первого взгляда. А увидел тебя на сцене. Теперь могу признаться, что и в другую школу, где ты училась, перевелся поэтому.

– Это новость для меня.

– Все видели, что я влюблен… Кроме тебя. А все потому, что ты не замечала никого, кроме своего… как твой отец его называл?

– Башибузука?

– Точно.

– Что поделать. Я любила его.

– Да. Поэтому я не пытался влезть между вами.

«А может, ты боялся? – парировала она мысленно. – Зная, какой Дато скорый на расправу…» Маша многим парням нравилась. Она это знала. Но ни один не попытался за ней всерьез поухаживать. Преградой был Давид Ристави. Ее башибузук…

– Ты женат? – спросила Маша.

– Был. И дочка есть. Но мы развелись. Они остались в Бельгии, а я вернулся сюда. А как у тебя на личном?..

– Никак.

– Неужели женщина моей мечты свободна, и я могу за ней поухаживать?

– Можешь, – улыбнулась Маша. – Почему нет?

– Тогда приглашаю тебя завтра на ужин.

– Принимаю твое приглашение.

– Заеду в восемь вечера.

Маша кивнула.

В гостиную вернулся Або. Его лицо было озабоченно. Убрав телефон в карман, он сказал:

– Извини, Машенька, мне ехать нужно. Дела срочные.

– Я понимаю.

– О многом расспросить тебя хотел, но не получилось.

– Ничего, в другой раз поговорим. Я ведь тут надолго…

Або наклонился к Маше и по-отечески поцеловал ее в лоб.

– До скорого, милая. – И уже племяннику: – Ты со мной?

– Да, конечно. – Ираклий встал и тоже поцеловал Машу. Но приложился к ее руке. – До завтра.

Она проводила гостей до двери. Когда они покинули квартиру, вернулась в комнату. Букет, подаренный Ираклием, стоял в вазе на письменном столе. Цветы в воде еще больше раскрылись. Маша склонилась над ними. Понюхала. Никакого запаха. Букет радовал только глаза…

Точно как их даритель. Маша всегда находила Ираклия привлекательным. Но его красота не будоражила ее.

Она прилегла на диван. Закрыла глаза. Завтра у нее свидание с весьма достойным мужчиной. Ей бы радоваться… Или волноваться… Придумывать, что надеть. Прикидывать, как далеко можно зайти после…

А Маше все равно.

Гораздо больше ее волновала утренняя встреча с Дато. Она снова и снова прокручивала в голове ее «кадры». И не заметила, как уснула.

Глава 3

Прошлое…

Маша, задыхаясь, бежала по проспекту Руставели в сторону площади Ленина. Ноги подкашивались. Особенно правая. Она в последнее время часто напоминала Маше о том, что травмирована. Хотелось остановиться, дать ей отдохнуть, но делать это было нельзя. Дорога каждая секунда!

Еще десять минут назад Маша стояла на сцене, репетируя вместе с остальными финальную сцену классической комедии «Затмение солнца в Грузии». Это был прогон, и артисты играли с полной отдачей, хотя время было позднее и все устали. Завтра премьера!

Вдруг раздался грохот. Резко распахнулись двери и стукнулись о стены.

– Что там еще? – гневно выкрикнул режиссер Шота Моришвили, вскочив с кресла и обернувшись. Артисты также посмотрели в конец зала, где в дверях стоял взлохмаченный сторож дядя Сосо.

– На Ленина перестрелка! – выпалил он.

– Это не повод прерывать репетицию! – проворчал режиссер. – Сейчас такие времена, что каждый день кто-то в кого-то стреляет. Уйди, Сосо. Не мешай.

– Палят уже минуты три, не прекращая. Грохот стоит, как в войну.

– Выйди вон!

– Забаррикадироваться бы надо. А то мало ли что…

– Вот и займись этим.

– Один-то я не справлюсь. А кроме меня и вас, в здании никого.

– Просто запри двери на все замки. И закрой окна.

– Может, нам лучше по домам? – нервно спросил Гарик Аванесян – звезда театра.

– Здесь, я думаю, безопаснее. На улице как раз можно легко под шальную пулю попасть. Подождем, когда милиция приедет и всех разгонит. Как раз успеем довести репетицию до конца, – сказал режиссер.

– А если там как раз милиция в кого-то палит? Или военные? Вдруг вооруженное восстание началось? Нет, дорогой, ты как хочешь, а я не собираюсь оказываться в его эпицентре. Мы как раз напротив Дома правительства. Не мне тебе напоминать, что не так давно творилось возле него!

Гарик имел в виду бойню, которую устроили войска Советской армии 9 апреля 1989 года. Это была операция по разгону митинга. За несколько минут военные очистили площадь. На ней осталось девятнадцать трупов. Из них шестнадцать женщин. Одна, совсем молоденькая студентка, была дочерью лучшей подруги матери Давида и Зуры тети Карине.

– Гарик, перестань паниковать! – попытался успокоить артиста режиссер. – Сейчас попалят минутку и перестанут. Нам нужно закончить. Завтра премьера.

– Если заваруха начнется, на нашу премьеру никто не придет!

И, не слушая протестов режиссера, спрыгнул со сцены и заспешил к выходу.

– Без Гарика все равно не имеет смысла репетировать, – подала голос одна из актрис. – Давайте правда разойдемся?

– Нет, лучше здесь остаться, – не согласился с ней кто-то. – Переждать.

– Ай, делайте, что хотите! – отмахнулся режиссер и ушел к себе в кабинет.

Артисты разделились. Половина осталась в театре, другая – покинула его. В числе последних была Маша. Только, в отличие от остальных, она двинулась не в противоположную от площади сторону, а к ней.

– Куда? С ума сошла? – поймал ее за руку Сурен. С Машей они вместе занимались в юношеской драматической студии, и обоих задействовали в спектаклях театра, когда они были детьми.

– Я посмотрю, что там.

– Не вздумай! Правильно Маришвили сказал, сейчас легко под шальную пулю угодить.

– Я буду осторожной.

– Маша!

– Пока, Сурен. Не волнуйся за меня.

И, выдернув руку, быстро зашагала в направлении площади.

Выстрелы не прекращались, но стали звучать реже. Хотелось надеяться, что они совсем затихнут, когда она дойдет. К площади Ленина Машу гнало не любопытство. Она знала, что Дато собирался провести там вечер, «толкая» картины Зураба редким туристам. Хорошо, если он ушел, когда там начались беспорядки. Но мог и остаться, чтобы посмотреть…

Маша прибавила шагу. Навстречу ей бежали две женщины. У одной рука была в крови. У второй колени – упала и содрала кожу.

– Что там происходит? – спросила у них Маша.

– Бандиты малолетние от милиционеров отстреливаются, – ответила та, что с коленями.

– Не ходи туда, – предостерегла вторая. – Пули свистят, можешь под одну, как я, угодить.

Но Маша не послушала и не просто продолжила идти, она перешла на бег.

Сердце подсказывало – Дато там! Ее башибузук сейчас палит в милиционеров из своей винтовки.

О да! Она у него имелась. Об этом Маша узнала от отца неделю назад. Он пришел домой хмурый и усталый. И, не разуваясь, направился в комнату дочери.

– Твой башибузук ввалился сегодня в ресторан с ружьем и потребовал его обслужить!

– Какой ресторан? – упавшим голосом спросила Маша.

– «Сулико». Мы там с Иосифом ужинали и все видели. И если бы друг Давида, огромный такой, как гора, не утащил его, то сейчас бы твой любимый в «обезьяннике» сидел. Где ему, к слову, самое место.

В «Сулико» они с Дато пытались попасть за два дня до этого. Но их не пустили. Сказали, все столики заняты. Что скорее всего было враньем. Просто Давид не внушил доверия администратору. Дато очень болезненно воспринял отказ. Посчитал, что его унизили. Да еще при любимой девушке.

После этого Маша Дато не видела. Они договорились встретиться на премьере завтра…

А сегодня малолетние бандиты отстреливаются от милиции!

В Тбилиси вообще было очень неспокойно последнее время. Советский Союз разваливался. Многие республики желали независимости. Грузия в том числе. Все политические баталии за свободу проходили в столице, что не могло не отражаться на простых обывателях. Даже таких как Маша, далеких от этой борьбы. Или Зуры. Он жил в мире своих картин и рассказов, не ввязываясь в споры на темы политики. Не говоря уже о том, чтоб принимать участие в акциях протеста, которые устраивались активистами движения за независимость из числа преподавателей и студентов. Но когда военные собрались штурмовать здание университета, он вполне мог погибнуть вместе с остальными.

Бабушка, регулярно смотревшая программу «Время», в которой освещались события в Тбилиси (естественно, в искаженном виде), звонила сыну и кричала:

– Немедленно возвращайтесь! Нельзя жить на пороховой бочке!

– Мамуля, не волнуйся, у нас все нормально.

– Да как же нормально? У вас там чуть ли не война!

– Всего лишь введен режим чрезвычайного положения.

– Всего лишь?

– Скоро все наладится.

Он верил в то, что говорил. На самом деле Сергей Селезнев не сомневался, что скоро все закончится и Советский Союз так и останется нерушимым.

…Выстрелы звучали реже. Но теперь они стали оглушительными, ведь Маша добежала до последнего подземного перехода на Руставели – впереди площадь Ленина.

Маша остановилась, чтобы сориентироваться. Воздух был наполнен запахом пороха. От него слезились глаза.

Площадь бегом пересекал какой-то парень. В его руках было зажато ружье. Он пригибался, петлял, боясь попасть под пулю. Маше показалось, что это Дато…

Очень похож!

Она бросилась вперед. Помчалась, не видя ничего из-за слез. Спотыкаясь, задыхаясь…

Вдруг грохот! Да близко так, будто из-за спины стреляют. Она подскочила. Нога опять подвела – подвернулась, и Маша рухнула на брусчатку.

Наверное, она потеряла сознание ненадолго. Когда начала вновь соображать, пальба стояла такая, что пришлось зажать уши.

Маша подняла голову и посмотрела туда, где еще недавно видела парня с ружьем, похожего на Дато…

Теперь он, как и она, лежал на брусчатке. Ружье рядом. Рука протянута к нему. Но она в крови и недвижима.

– Дато! – закричала Маша.

Парень не шелохнулся. Он был мертв. И кровь, вытекшая из нескольких пулевых отверстий на его теле, окрасила серую брусчатку алым…

– Ты что здесь делаешь? – услышала Маша знакомый голос, но не сразу поняла, кто с ней говорит. – Ты ранена?

Она отмахнулась от человека, обратившегося к ней. Он пытался поднять ее. Но ей было не до него!

– Маша! Посмотри на меня!

Ее встряхнули. И она почувствовала прикосновение к своему лицу. Его обхватили чьи-то сильные руки и развернули…

Маша увидела Зуру.

– Там Дато! – выкрикнула она.

– Нет его там, – спокойно возразил Зураб.

– Нет, вон он… – Маша махнула рукой в направлении убитого парня.

– Это не Дато. Мой брат дома.

– Правда?

– Да. Давай поднимайся, пойдем отсюда скорее.

– А что ты тут делаешь?

– Потом, все потом…

Он помог ей встать и увел с площади.

Через десять минут они входили в квартиру Ристави. Дато на самом деле находился в ней. Он спал на диване покойной матери. Лицо бледное, осунувшееся.

– Он заболел? – спросила Маша шепотом.

– Да, – ответил Зура.

– Простыл?

Последние дни выдались прохладными, а она знала, что Дато не любит одеваться потеплее. Гоняет на Казбеке в футболке с логотипом группы «Аси-Диси».

– Он ранен, Маша. Но ты не волнуйся, опасности нет. Много крови потерял, но жизненно важные органы не задеты.

Она рванула к кровати, но Зураб остановил ее.

– Не тревожь, он недавно уснул.

– Его сегодня ранили?

– Вчера.

– Кто?

Зураб пожал плечами.

– Он клялся мне, что порвал связи с криминальным миром, – возмущалась Маша, не замечая, что повышает голос. – Уверял, что чист и больше не ворует. А сам со стволом по Тбилиси ходит! Куда он снова вляпался?

– Никуда я не вляпался, – раздался хриплый голос Дато. – Зура, дай попить, пожалуйста.

Брат набрал в стакан воды, подал.

– Не ворую я больше, как обещал тебе, – сказал Дато, попив. – Почему ты мне не веришь? Я могу недоговоривать, но не совру…

– Тогда откуда оружие?

– Выдали.

– Кто?

– Он вступил в ряды Мхедриони.

– Мхедриони? – переспросила Маша. Она перевела слово с грузинского, получилось «всадники». Или «рыцари». Насколько она помнила, так называли себя средневековые грузинские партизаны, боровшиеся с персидской и турецкой оккупацией. – Что это за организация?

– Ее только что организовал Джабо Иоселиани.

– Я знаю его! Он театрал. Наш постоянный зритель. Умнейший человек. Читает лекции в театральном институте. Но мой отец почему-то называет его бандитом. Говорит, что он вор в законе.

– Он несколько раз сидел, это правда. В том числе за вооруженный разбой и убийство. В тюрьме занимался литературной деятельностью. По ходатайству деятелей искусства Грузии вышел досрочно. «Откинувшись», окончил вечернюю школу, институт, защитил кандидатскую, докторскую. Умнейший человек, я согласен. Мы отлично знакомы. Он хотел покровительствовать мне, да я, зная его прошлое, остерегся. Держался на расстоянии от Джабо. А вот Дато… – Зураб вздохнул. – Он проникся идеями, что он сейчас несет. И они далеки от творчества.

– Мы, всадники, следим за порядком в стране! – Дато приподнялся на подушке. – Что в этом плохого?

И замолчал резко. Видно, боль стала нестерпимой. Зураб с Машей бросились к нему. Она откинула одеяло. И увидела, что бинт на плече окрасился кровью.

– Я перевяжу, – выпалил Зураб и бросился в соседнюю комнату. Наверное, за бинтами.

Маша села рядом с Дато на кровать. Убрала с его вспотевшего лба густую челку. Он перехватил ее руку, поцеловал.

– Кто тебя подстрелил? – спросила Маша.

– Мне случайно прилетело. В дружину официально могут вступать только лица, достигшие восемнадцати.

– Да? А оружие, значит, и несовершеннолетним выдают?

– Я взял его у друга. Мне пока только дубинка причитается.

– Дато, ты учиться должен! А не с дубинками, тем более с винтовками, по городу бегать!

– Всегда успею выучиться.

– Берешь пример с Джабо?

– А что? Отличный пример.

– Нет, не отличный, – послышался голос Зуры. Он вернулся в комнату. – Джабо, при всем моем уважении к его талантам, самый большой грешник из всех, кого я знаю.

– Пусть так. Но в учебе я тоже пользы не вижу. Вот закончишь ты университет, и что? Кому ты нужен будешь со своим дипломом литературоведа? Сейчас такие времена, когда стране нужнее солдаты…

– Ты хотел сказать пушечное мясо? Такие наивные парни, как ты, не обученные военному делу, но с горящими глазами и мозгами, засоренными патриотическим мусором? Любому человеку надо сначала научиться думать! А для этого он должен образовываться…

– Меня жизнь учит, – отмахнулся Дато. – И можешь мне морали не читать – бесполезно. У меня к ним с детства иммунитет. Уж сколько от матери я их выслушал, не счесть.

– Выходит, ты стал башибузуком, – грустно заметила Маша.

– Я стал рыцарем, – возразил Дато.

Зура тем временем снял с его руки окровавленный бинт. Швырнул его на пол. Рана была неглубокой, но обширной. И сильно кровоточила. Зураб промыл ее, наложил новую повязку. Получилось у него на удивление ловко.

– Ты как опытный санитар действуешь, – похвалила его Маша. – Молодец.

– А я и есть санитар, – усмехнулся Зура. – Когда в школе у нас военизированная игра «Зарница» проводилась, я записался в отряд медслужбы. Был там единственным мальчиком.

– Не знала, что ты когда-то хотел стать врачом.

– Никогда не хотел. Просто, если война… Я не желаю убивать людей. Только помогать им.

Дато скорчил гримасу, но не стал вступать в полемику. Положив голову на Машины колени, заглянул ей в глаза.

– Ты как, малыш? – Деликатный Зураб тут же ушел в соседнюю комнату.

– Плохо. Вместо того чтобы думать о завтрашней премьере, я переживаю за тебя.

– Не стоит… – И опять его улыбка с «завитушками». И ласкающий взгляд… – Сосредоточься на своей роли. Не можешь же ты опозориться перед будущим мужем…

– Папа никогда не разрешит мне выйти за тебя, – грустно проговорила Маша. Она была уверена, что это не помешает ей стать женой Дато. Она пойдет против всего мира, лишь бы быть с ним, но… Она так любила своих родителей, хоть и постоянно в последнее время с ними ругалась… И мечтала о том, чтобы отец, он был ей ближе матери, одобрил ее выбор.

– Я докажу ему, что я стоящий человек. Не переживай! – Вот так Дато ко всему легко относился. И его оптимизм был заразителен. – А теперь я посплю, ладно? Ты только не уходи сразу, посиди со мной, хорошо?

– Договорились.

Он переместил голову на подушку. Но ее руку положил под щеку и закрыл глаза. Через пару минут он засопел. Маша осторожно высвободила кисть, легонько поцеловала любимого в висок и покинула дом Ристави. Несмотря ни на что, она была счастлива. Ведь ее Дато жив!

* * *

Маша стояла перед зеркалом и с восторгом рассматривала свое отражение. Какая же она сегодня красивая!

Нежное кремовое платье из кружев, с обтягивающим лифом и пышной юбкой до щиколоток, белые босоножки на каблуке, в руках букет лилий…

Темные волосы завиты на крупные бигуди и собраны в хвост на макушке. Челка до бровей. Можно было бы постричь, но Маша решила оставить ее длинной. Чтоб глаза ярче сверкали.

– Как дела, доченька? – услышала она за спиной голос папы. – Готова к важному событию?

Маша кивнула.

– Выглядишь потрясающе. – Он подошел, обнял ее за плечи и поцеловал в макушку.

– Я почему-то волнуюсь, – призналась Маша. – Как будто перед премьерой…

– Но ведь предстоящее событие своего рода премьера. – Он полез в карман. Маша следила за движением его рук, но отец попросил: – Закрой глаза.

Маша зажмурилась.

– Теперь открывай…

Она разлепила веки, и когда снова увидела свое отражение в зеркале, оказалось, что на ее шее блестит цепочка с красивейшим кулоном в форме раковины, в которых рождается и зреет жемчуг. Материалы – золото и глазурь.

– Какое чудо! – восхитилась Маша.

– Нравится?

– Безумно!

– Я рад.

– Спасибо, папочка! – И она крепко его поцеловала.

Дверь вновь распахнулась, и в комнату ворвалась мама.

– Там столько народа! И такие важные люди… – Она подлетела к дочери и поправила атласный бант на ее хвосте. – Або Адаладзе тоже тут, – шепнула она мужу. – Это ты его пригласил?

– Я просто сказал ему, что у моей дочери сегодня важный день. И он пришел.

– Кто такой Або Адаладзе? – спросила Маша.

– Это человек очень высокого положения, доченька. Правая рука самого… – И мать ткнула пальцем в небо, будто говорила по меньшей мере об архангеле Гаврииле. – И у него с твоим папой сложились прекрасные отношения. Дружеские, я бы сказала.

– Все, девочки, хватит чирикать… Пойдемте!

Маша бросила последний взгляд на собственное отражение, нашла его безупречным и со спокойной душой двинулась к выходу.

Пока шла, представляла себе следующее…

Шагает она к алтарю. Красивая, красивая… воздушная… с цветами. По обе руки от нее родители. И папа поддерживает ее под локоток. А впереди – Дато в темном костюме и белой рубашке (она никогда не видела его таким, но была уверена – ему пойдет), улыбается, смотрит ласково. Отец подводит ее к нему, и пальцы их сплетаются.

А потом супружеская клятва, роспись, танец… застолье!

И путешествие к морю. Маша знала, где она хотела бы провести свой медовый месяц. Она не только выбрала город – это был Батуми, – но и дом! Когда они с мамой бывали на курорте, она приметила один особняк. Он прятался за кованым забором в глубине буйно растущего сада. Впрочем, как многие. Но этот дом отличался от остальных. Во-первых, на калитке никогда не висело объявления «Сдаются комнаты», во-вторых, его крыша была не треугольной или трапециевидной, а плоской, как в блочной многоэтажке. И на ней стояли два шезлонга, утопающие в тени высоченных платанов, хурмы, магнолий и виноградных лоз, струящихся по стенам вверх и обвивающих трубу на крыше. Но Маша ни разу не видела, чтоб на них кто-то лежал. Наверное, домом владел какой-то важный человек. И крайне редко наведывался в Батуми. Когда она проходила мимо особняка, то всегда думала о том, что хочет провести самые счастливые дни со своим мужчиной именно в нем.

– Маша, смотри не упади! – услышала она шепот над своим ухом. Это мама предостерегала ее.

И тут же пелена с глаз спала. Маша увидела перед собой не алтарь, у которого ее ждал Дато, а сцену школьного актового зала. Именно в нем проводилась торжественная церемония вручения аттестатов зрелости. Маша окончила школу!

…А после был выпускной бал.

Родители не поскупились, сняли для торжества ресторан на набережной. И после банкета вчерашние выпускники танцевали на террасе с видом на Куру. Машиным рыцарем в этот вечер был племянник Або Адаладзе (мама зря так радовалась – он пришел на церемонию не ради Маши). Парень учился в параллельном классе. И перевелся в их школу год назад. Так что Маша его почти не знала. Видела, и только. Но после церемонии вручения аттестатов, на которой их познакомили взрослые, молодые люди стали общаться. В результате спустя пару часов племянник Адаладзе так проникся к своей новой знакомой, что ни на шаг от нее не отходил. Одноклассницы ей завидовали. А Маше было все равно. Она просидела бы в уголке, не танцуя, а скорее всего смылась бы с торжества при первом удобном случае. Она была близка с братьями Ристави и с ребятами из театральной студии, а никак не с теми, кто учился вместе с ней. Поэтому в обществе одноклассников она хоть и чувствовала себя вполне комфортно, но не могла сказать, что наслаждается им. Однако ей не хотелось обижать приятного парня, вызвавшегося стать ее кавалером на этот вечер, вот она и осталась на банкете.

Было уже одиннадцать вечера, когда пронесся слух о фейерверке. Кто-то из ребят сказал о том, что он будет, и все стали смотреть в небеса в ожидании разноцветных вспышек. Маша не была исключением.

– Что ты там хочешь увидеть? – услышала она голос своего кавалера. Его звали Ираклий.

– Фейерверк.

– Его не будет.

– Нет?

– Хотели заказать, но… Сейчас неспокойные времена и лишняя пальба, пусть и не из огнестрельного оружия, ни к чему.

– Да, пожалуй.

– Я смотрю, ты замерзла. – Маша на самом деле ежилась. С реки дул ветер, и стало немного прохладно. – Надень. – Он снял пиджак и, не слушая возражений, накинул ей на плечи. – Хочешь, немного прогуляемся?

– Давай. – Ей хотелось отдохнуть от музыки.

Они вышли на набережную и пошли вдоль реки.

У Дато сегодня тоже был выпускной. Но он на него не пошел. Как и на вручение аттестата (его все же дотянули). С Балу, тем самым огромным парнем, что вывел его из «Сулико», и еще парой друзей он уехал разыскивать Одуванчика. Мальчишка пропал несколько дней назад, и Дато пытался найти его. Естественно, Зура сходил в милицию, написал заявление, но Давид не верил в результативность работы органов правопорядка, поэтому занялся поиском сам.