Текст книги "Возвращение капитана мародеров"

Автор книги: Ольга Крючкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Annotation

Шарль де Кастельмар, граф де Аржиньи – бывший «капитан мародеров» – недолго наслаждался спокойной жизнью в кругу семьи. Любимая жена и их новорожденная дочка трагически погибают, а вскоре в замке Аржиньи появляется загадочная испанка Консуэло. С ее отъездом из тайника пропал ларец, принадлежавший последнему магистру ордена Храма. Шарль и его друг иезуит Сконци отправляются по следу ларца, но оба даже не подозревают, что ввязались в очень странную и опасную интригу, затеянную самим Ватиканом!.. Читайте долгожданное продолжение блистательного авантюрного романа «Капитан мародеров»!

Ольга Крючкова

Часть 1

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Часть 2

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Часть 3

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Эпилог

notes

Ольга Крючкова

Возвращение капитана мародёров

Книга 2

Моему мужу ― с благодарностью за бесконечное терпение, поддержку и ценные советы

Герои романа:

• Шарль де Кастельмар Дешан д’Аржиньи – граф, вдовец; владелец трех замков и обширных земель в центральной Франции; неисправимый искатель приключений

• Жанна д’Арк Дешан де Кастельмар д’Аржиньи – жена Шарля; сводная сестра короля Франции

• Констанция, Франсуа – дети супружеской четы д’Аржиньи

• Валери Сконци – верный слуга папы римского, яростный борец с ересью, иезуат

• Ангелика (она же – Исидора Монтехо) – ведьма; узница замка Форментера

• Консуэло де Ампаро – испанская графиня; почтенная вдова; владелица замка Аранхуэс

• Лоренсо де Канталехо – испанский гранд; родной брат Консуэло; член ордена Алькантара, обосновавшегося в крепости Валенсия-де-Алькантара (на границе Кастилии и Португалии), принадлежавшей некогда ордену тамплиеров

• Фернандо де Нойя – архиепископ королевства Кастилия; магистр ордена «Второе пришествие»

• Санчо де Ледесма – архиепископ, преемник Фернандо де Нойя

• Себастьян дель Марэнтос – секретарь Санчо де Ледесмы, иезуат

• Капитан Хулио Алабесте – командир личной гвардии Санчо де Ледесмы

• Томмазо Парентучелли – понтифик, папа римский Николай V

• Антонио дель Форто – генерал ордена иезуатов[1]

• Сальвадор де Антекера – алькад (мэр) города Талавера

• Алехандро де Антекера – племянник Сальвадора де Антекера; личный телохранитель Фернандо де Нойя, позднее – альгвазил (представитель закона) города Талавера

• Изабелла де Антекера – мать альгвазила

• Родриго Бахес – помощник альгвазила; друг юности

• Луис де Сория – гранд; влиятельный рехидор (член городского совета) города Талавера

• Бланка де Сория – жена Луиса; бывшая возлюбленная альгвазила

• Отец Доминго – главный инквизитор Талаверы; религиозный фанатик, ратующий за чистоту испанской крови

• Мигель де Альмасан – гранд; рехидор Талаверы

• Катарина де Альмасан – супруга Мигеля

• Филипп Артамада – алхимик, одержимый идеей создания гомункула

• Марко Мачерата – алхимик; итальянец

• Хосе Калидо – торговец, поддерживающий связи с контрабандистами; преданный Валери Сконци человек

• Альваро де Луна – гранд; фаворит короля Хуана II[2]; тайный любовник королевы Марии Арагонской

Рехидоры (члены городского совета):

• Мануэль де Ранфильеро

• Антонио де Саграрес

• Пабло де Монфорте

• Хесус де Каламбриа

Часть 1

Наваждение

Глава 1

Ранняя весна 1447 года. Замок Дешан. Франция

Графиня д’Аржиньи, в девичестве Жанна д’Арк де Дешан, металась в послеродовой горячке. От нестерпимого жара и большой потери крови она слабела прямо на глазах.

Новорожденная девочка, похожая на сморщенный прошлогодний листочек, издала при появлении на свет не привычный для уха повитухи громкий крик, а что-то вроде мышиного писка. Опытная повитуха горестно вздохнула: вряд ли малышке суждено прожить и пару дней.

Шарль, граф де Кастельмар Дешан д’Аржиньи, пребывал в полном отчаянии – умирала его любимая Жанна! Женщина, с которой он прожил двадцать лет! Мать его троих детей ― удачно вышедшей замуж и блиставшей теперь своей красотой в Париже Екатерины, сына Франсуа и младшей дочурки Констанции!

Граф несколько раз заходил в спальню жены. При виде «сморщенного листка» он ужаснулся и пришел в смятение, ибо хорошо помнил, как выглядели, едва народившись, его старшие дети. Екатерина, например, еще даже не открыв глазки, уже настойчиво высовывала маленький розовый язычок в поисках материнского соска и впоследствии всегда отличалась великолепным аппетитом, отменным здоровьем и неуемной энергией. Франсуа, помнится, тоже родился на редкость здоровым и упитанным крепышом…

Младшенькая же, Констанция, родилась хоть и крошечной, но гладенькой и складной. Шарль тогда сразу сказал, что малышка вырастет такой же красивой, как мать. И не ошибся: девочка унаследовала все черты прекрасной Жанны! Недавно Констанции исполнилось всего десять лет, но в замке только и говорили: пройдет еще три-четыре года, и девочка способна будет свести с ума любого мужчину! Будь то сын соседа-барона или сам дофин Франции.

…Примерно час назад Шарль снова посетил ложе роженицы. Жанна посмотрела на мужа затуманенным взором, не в силах произнести ни слова. Он опустился на колени и нежно и трепетно прикоснулся губами к ее влажной руке.

– Все будет хорошо… Ты непременно поправишься… – прошептал Шарль, стараясь приободрить жену.

С трудом расцепив горячечные губы, Жанна ответила:

– Нет, дорогой… Я умираю… Силы покидают меня…

Граф прильнул щекой к руке жены и… разрыдался.

– Не плачь, Шарль. Мы прожили с тобой в любви двадцать лет, и, наверное, Господь решил, что этого достаточно… Позови детей. Я хочу проститься с ними. И… исповедаться.

Поднявшись с колен, Шарль с обреченным видом вышел из покоев Жанны. За дверью его ждал Франсуа.

– Отец, не скрывайте от меня правды! Что с нашей матушкой?

Граф крепко обнял сына, стараясь подавить крик отчаяния. Франсуа минуло четырнадцать лет, а он считал себя уже взрослым, почти мужчиной…

– Она… умирает? – растерянно спросил мальчик.

Отец в ответ лишь молча кивнул.

Констанция, все это время стоявшая рядом с кормилицей чуть поодаль, побледнела. Затем вскрикнула, вырвалась из объятий няни и бросилась бежать по длинному коридору вглубь замка.

– Останови и успокой ее! – властным тоном приказал Франсуа кормилице, отлично понимая, что вряд ли сломленный горем отец сможет найти сейчас слова утешения для младшей дочери.

Кормилица, грузная и неповоротливая женщина, поспешила, насколько это было возможно при ее формах, за воспитанницей.

– Франсуа, ваша матушка, – Шарль едва сдерживал рыдания, – хочет видеть тебя и Констанцию.

– Я готов, – сказал Франсуа, пытаясь придать голосу должную уверенность. Голос, однако, предательски сорвался, и мальчик добавил уже сдавленным шепотом: – Отец, мне кажется, не стоит посылать за сестрой. Констанция очень ранима…

Отстранившись от отца и собравшись с духом, Франсуа вошел в покои матери.

– Матушка!..

Графиня открыла глаза и тихо, но внятно произнесла:

– Я люблю тебя, Франсуа. И всегда буду заботиться о всех вас, своих детях. Даже с небес… Но где же Констанция?..

– Она… Она, вероятно, в своей комнате.

– Приведи ее, пожалуйста. Хочу взглянуть на нее в последний раз… Ступай… – графиня снова закрыла глаза.

Франсуа, пошатываясь, вышел: только теперь он понял истинное состояние отца.

Безутешный граф продолжал оставаться на том же месте, не слыша и не видя ничего вокруг. Мальчик, усилием воли подавив рыдания, хотел сказать ему что-нибудь утешительное, но не смог. Просто подошел и молча прильнул…

В коридоре раздались чьи-то торопливые шаги. Шарль вздрогнул и оглянулся. Из полумрака замкового перехода появилась бледная, как полотно, Констанция. Приблизившись, она вскинула на отца и брата широко распахнутые глаза, полные страха и отчаяния, но тотчас отвернулась и молча шагнула в спальню матери…

В коридоре снова послышались шаги. На сей раз ― тяжело семенящие. Это священник торопился успеть исповедать умирающую.

– Примите мои искренние соболезнования, ваше сиятельство, – поклонился святой отец недвижно застывшему графу. – Сие прискорбное известие застало меня, признаться, врасплох…

Священник выглядел несколько помято и потому виновато, словно извиняясь за безвременную кончину графини, смотрел то на хозяина замка, то на его сына.

Дверь покоев графини тихо отворилась, и в коридор выглянула повитуха, не покидавшая роженицу ни на минуту.

– Входите, святой отец. Графиня готова принять вас…

Шарля пробила дрожь: повитуха приглашала священника к его умирающей жене так, будто тому была назначена аудиенция…

Священник перекрестился и возвел глаза к небесам:

– Все в руках Господа, ибо мы – дети Его! Ее сиятельство будет вознаграждена Им за свои благие земные поступки, в том нет сомнений…

Шарля передернуло («Как можно решать и обещать за Господа?!»), но он промолчал: вступать в теологическую полемику в столь скорбный момент было неуместно и кощунственно.

– Я уверен, что именно так и будет, – не без гордости произнес Франсуа и тоже перекрестился. – Матушка всегда заботилась о сервах[3] и в годы неурожаев кормила их со своего стола.

– Истинно так, сын мой, – подтвердил священник, осеняя себя очередным крестом.

В это время из-за широкой юбки повитухи появилось покрасневшее от слез лицо Констанции.

– Это вы, вы во всем виноваты! – захлебываясь от рыданий, выкрикнула она в сторону отца и стремглав бросилась прочь.

Священник отпустил вслед девочке крестное знамение и миролюбиво проговорил:

– Она еще мала, ваше сиятельство. Потеря матери всегда тяжела, а в столь нежном возрасте ― особенно…

Граф д’Аржиньи не слышал священника. Его охватила растерянность: в приближающейся кончине любимой Жанны дочь обвиняет его, Шарля?! Но почему?!

* * *

Ранним утром следующего дня, когда колокол замковой часовни пробил хвалу,[4] новорожденная девочка, всю ночь жалобно попискивающая, затихла.

Повитуха заглянула в колыбель, стоявшую тут же, в спальне графини, и взяла крошечный комочек, завернутый в пеленки, на руки. Прислушалась. Девочка не дышала.

– Ну, вот и все, новорожденный ангелочек умолк навеки, – повитуха вздохнула и положила бездыханное тельце обратно в колыбель. – Недолго ты пробыла среди нас, бедняжка… А может, оно и к лучшему: зато попадешь теперь прямо в рай. Младенцы, как известно, безгрешны, так что место твоей невинной души, ангелочек, отныне в раю…

Жанна пережила свою дочь ненадолго: она отошла тем же днем ― когда колокола часовни вызванивали сексту.[5•

В момент кончины возле графини находились священник, Шарль и Франсуа. Констанция же еще накануне укрылась в своей комнате и категорически отказалась покидать ее.

…Жанну д’Аржиньи похоронили на семейном кладбище, рядом с ее приемными родителями ― графом и графиней д’Арк. Священник произнес надлежащую надгробную речь, в которой всячески восхвалял достоинства безвременно усопшей.

Оцепенев от ужаса, Шарль безмолвно наблюдал, как сервы забрасывают гроб землей. Потом неожиданно метнулся к могиле, словно желая разделить с женой ее последнее пристанище, и непременно исполнил бы свое намерение, если бы не успевший вовремя удержать его Франсуа.

– Опомнитесь, отец! Вы нужны нам! Подумайте о Констанции!

Шарль издал сдавленный крик:

– Я не хочу больше жить! Не хочу!

Священник, только что окончивший заупокойную молитву, приблизился к графу:

– Такие речи непозволительны для истинного католика! Только Господь имеет право решать, кому и сколько отпустить на этой грешной земле. Мужайтесь, ваше сиятельство! Вы еще молоды… И у вас – дети…

Опомнившись, Шарль взглянул на сына.

– Да, да, дети… – механически повторил он. – Но как же я смогу жить без нее?! Как?! ― Шарль беспомощно воззрился на священника и в этот момент увидел… Констанцию.

Девочка появилась на кладбище в тот момент, когда гроб с телом матери почти уже скрылся под землей. Она бросила в пугающую мрачную яму букетик цветов, сорванных в замковой оранжерее, резко развернулась и торопливо удалилась по направлению к лесу, подступавшему к берегам реки Алье. Констанции очень хотелось побыть одной, чтобы никто не мешал ей предаваться воспоминаниям. «Мамочка, но ведь еще совсем недавно мы гуляли по этому лесу вместе с тобой!» ― беззвучно плакала девочка.

…После похорон состоялась поминальная трапеза. Вернувшаяся из леса Констанция, к еде почти не притронулась. Франсуа заметил, что отца она по-прежнему старательно избегает. Из-за стола Констанция поднялась первой:

– Прошу простить меня. Я хочу удалиться в свою комнату.

Священник понимающе кивнул: девочка стремится к уединению, чтобы найти утешение в молитвах.

– Молитва, дитя мое, – самый верный помощник! ― не удержался он от напутствия. ― Она всегда поддержит в трудную минуту. Все мы через нее общаемся с Господом…

Констанция замерла на пороге. Затем, медленно обернувшись, срывающимся от волнения голосом произнесла:

– Я не желаю общаться с Господом! Он отнял у меня самого близкого человека!

Священник побледнел.

– Сударыня, вы, конечно, пережили очень тяжелую утрату, но это не дозволяет вам произносить богохульные речи!

Шарль молчал. В душе он отчасти был согласен с дочерью. Действительно: почему и у него Господь отнял ту, которую он любил больше всего на свете? Неужели уготовил столь жестокую расплату лишь за то, что когда-то Жанна, облачившись в мужское платье, встала во главе французского войска? Но, если бы не она, что было бы теперь с Францией?..

Шарль с мольбой посмотрел на сына, и тот не замедлил прийти на помощь.

– Простите мою юную сестру, святой отец. Думаю, завтра она непременно раскается в своих словах, – обратился Франсуа к священнику.

– Дай Бог, чтобы случилось именно так, – примирительно и с искренней надеждой ответил тот.

Следуя примеру Констанции, Франсуа поднялся из-за стола.

– Я провожу тебя, – сказал он, подойдя к сестре и беря ее за руку.

Девочка прильнула к брату. Почувствовав, что она слабеет и вот-вот упадет, Франсуа подхватил сестру на руки:

– Не беспокойтесь, отец, я позабочусь о Констанции!

Священник тоже вскоре откланялся, получив от графа щедрое вознаграждение, и Шарль остался в одиночестве. Рука невольно потянулась к вину. Одного бокала оказалось мало ― забыться не удалось…

После трех бокалов крепкого вина Шарль почувствовал буквально волной накатившую тоску. От выпитого стало только хуже. Граф резко отбросил сосуд цветного итальянского стекла в сторону, и тот с печальным звоном разбился…

Всю ночь Шарль не спал. Словно привидение, он бродил по замку, где все, даже незначительные на первый взгляд мелочи, напоминало о Жанне.

Проходя мимо комнаты дочери, он услышал безутешный плач. Шарль толкнул дверь. Та оказалась незапертой и легко подалась.

– Констанция! – позвал он. – Дочь моя!

Девочка сидела на кровати в поникшей позе, распущенные волосы струились по плечам, отражая отблески свечей.

– Почему ты не спишь, радость моя? – как можно нежнее спросил Шарль, присаживаясь на краешек кровати.

Девочка вскинула голову, словно стряхивая с себя состояние оцепенения.

– Зачем вы пришли? Я не хочу вас видеть! И не собираюсь раскаиваться в своих словах, сказанных священнику!

– Но чем же я обидел тебя? Поверь, я страдаю не меньше!..

Девочка, отвернувшись и снова заплакав, проговорила сквозь слезы:

– Если бы не вы, мама была бы сейчас жива! Это ваша похоть убила ее!

Шарль отпрянул:

– Боже мой, Констанция! О чем ты говоришь?!

– А что, разве не вы подарили маме этого ребенка, из-за которого она ушла от нас? Уходите! Я ненавижу вас! Оставьте меня!

Шарль не знал, какие ему найти слова, чтобы успокоить дочь. Она считает его виновником смерти Жанны!

«А что, если Констанция права?» ― неожиданно подумал он.

Графа охватило отвращение к самому себе, и он, понуро сгорбившись, молча покинул комнату дочери.

Запершись в своем кабинете, Шарль заметался от стены к стене, словно загнанный зверь. Наконец, не выдержав душевных мук, он принял решение… последовать за Жанной.

Спустившись в арсенал, граф прощальным жестом погладил свой верный «Каролинг»[6], с которым храбро сражался когда-то против англичан и фламандцев…

Затем приступил к выбору смертоносного кинжала. «Наверное, лучше всего подойдет стилет, ― подумал Шарль. – Главное, ударить прямо в сердце…»

Он решительно сжал рукоять трехгранного стилета «Последняя милость», предназначенного для умерщвления поверженных рыцарей, и занес руку для удара…

– Вы решили навести в арсенале порядок, отец? ― раздался неожиданно за спиной голос Франсуа. ― Не слишком ли поздний час избрали для этого? Завтра я смог бы помочь вам…

Шарль опустил «Последнюю милость» и безвольно обмяк.

Франсуа подошел ближе:

– Отдайте мне стилет, отец! Самоубийство никогда не позволит вам встретиться на небесах с нашей матушкой…

Шарль послушно разжал руку. Стилет выпал, глухо ударившись о каменный пол.

– Спасибо, сын. Я совсем не подумал об этом…

– Обещайте, что мне не придется хоронить вас в лесу, как самоубийцу-грешника, – не отставал Франсуа.

– Обещаю. Но что же мне делать с Констанцией, Франсуа? Она сказала, что ненавидит меня….

– Это пройдет. Поверьте мне, отец! Время, как известно, залечивает раны… Может, вам стоит пожить пока в Аржиньи? Последний раз вы навещали свой замок два года назад.

– И ты помнишь, как мы все вместе ездили туда?! – с надеждой в голосе воскликнул граф.

– Конечно, отец. Это было не так уж и давно…

– Да, да, ты прав, Франсуа! Я непременно отправлюсь в Аржиньи. Здесь все слишком напоминает о Жанне… Погоди, но как же…

– Не волнуйтесь, отец. Я все сделаю: сообщу печальную новость Екатерине в Париж и позабочусь о Констанции. Я справлюсь, – заверил графа повзрослевший за один день сын.

Глава 2

Граф не стал медлить с отъездом. Уже на следующее утро он приказал слугам собрать в дорогу необходимые вещи и приготовить карету. До замка Аржиньи было примерно два дня пути.

На прощание Шарль благодарно обнял сына. В ответ тот солидно, по-мужски, еще раз приободрил отца:

– Я справлюсь со всеми делами, отец, не сомневайтесь! В былые времена юноши моего возраста уже сражались на войне, а мне придется всего лишь управляться с замком и сервами да ухаживать за младшей сестрой.

Шарль внимательно посмотрел на сына и впервые заметил, сколь сильно тот возмужал за последние дни. Даже меж бровей у него залегла уже складка, присущая лишь людям, на долю которых выпадает слишком много раздумий или тяжких душевных страданий.

– Позаботься о Констанции, Франсуа. И… пиши мне как можно чаще, сын… – горло сдавили спазмы.

– Обещаю подробно писать обо всем, что будет происходить у нас в Дешане, и отправлять гонца в Аржиньи два раза в месяц.

Усаживаясь в карету, Шарль подумал, что оставляет в замке Дешан свое сердце…

Форейтор закрыл дверцу, богато украшенную инкрустацией, и, расположившись рядом с кучером, скомандовал:

– Трогай!

Шарль смотрел в окно на удаляющиеся стены замка и горько сожалел, что не удалось проститься с Констанцией: дочь так и не вышла из своей комнаты…

Когда Дешан превратился в зыбкую точку на горизонте, а карету окружили бескрайние пожелтевшие поля, Шарль сделал глубокий вдох: приятный запах скошенных трав и хлебов невольно отвлек от горестных дум. Карета плавно покачивалась на дорогих и добротных итальянских рессорах, и, поддавшись последствиям бессонной ночи, граф незаметно задремал.

…Ему приснилась Жанна ― молодая, сильная, в рыцарских доспехах. За ее спиной виднелся Труа. Тот самый, где французы разоружили когда-то бриганд Шарля, выступавшего тогда на стороне короля Бургундии[7], и где сам он, не задумываясь, бросил свой верный «Каролинг» к ногам прекрасной Девы.

Далее вихрем промелькнула сцена пленения Жанны под Компьеном… На смену ей явилось лицо Валери Сконци ― хитрого и изворотливого иезуита[8], имевшего шпионов по всей Франции и Бургундии… Это ведь именно Сконци признался однажды Шарлю: «Дева Жанна отнюдь не крестьянка, она – принцесса крови, сводная сестра дофина Карла VII».

Картинка опять сменилась: из затуманенного сознания поочередно всплывали события давно минувших дней… Вот Шарль навещает Жанну в темнице. Он знает теперь о ее истинном происхождении, и, волею судьбы, именно ему приказано охранять французскую «ведьму».

И снова ― Сконци. Под видом торговца вином он привез девушку, как две капли воды похожую на Жанну д’Арк де Дешан, дабы совершить подмену. Именно этой невинной крестьянке предстоит взойти на костер вместо Жанны…

В беспокойном сновидении графа запылал костер. Обритая наголо девушка, облаченная в постыдный колпак, разрисованный чертями и другой нечистью, задыхается от дыма. Вот уже огонь ползет по ее ногам… Превозмогая неистовую боль, несчастная кричит: «Крест! Крест! Дайте крест!»

Инквизиторы безмолвствуют. Они явно наслаждаются разыгравшимся действом. Вдруг от толпы зевак отделился какой-то рыцарь и протянул «ведьме» свой меч[9], повернув его клинком к себе…

Шарль очнулся и торопливо перекрестился.

– Господи! Я же не присутствовал на аутодафе! Что это ― муки совести? Расплата за невинно загубленную душу той молодой крестьянки? – граф снова перекрестился. – Что же делать, как жить с этим дальше? Может, уйти в монастырь?

На какое-то время подобная перспектива всерьез завладела мыслями графа: «Да, да, именно так! Уйти в монастырь! Молиться денно и нощно о душе той крестьянки, душе жены и душах всех тех, кого я погубил, будучи наемником… Вымаливать себе прощение…»

Шарль попытался припомнить все военные компании, в которых участвовал по молодости, но быстро сбился со счета. В памяти всплыли выжженные дотла деревни, разграбленные дома, обезображенные трупы солдат и крестьян, изнасилованные женщины и девушки…

– О, Господи, как я грешен! И муки мои душевные – твоя кара за содеянные мною преступления… Прости меня, Господи! Каюсь…

* * •

Настигшую в пути ночь Шарль решил провести на постоялом дворе, расположенном в десяти лье[10] от Клермона: он останавливался здесь и прежде.

В харчевне прислуживала излишне полная женщина, не потерявшая, однако, былой привлекательности. С большим трудом и далеко не сразу Шарль признал в ней прежнюю прелестницу, с которой провел некогда несколько страстных ночей.

«Как быстро летит время! ― думал он, машинально разглядывая непомерно расплывшуюся фигуру женщины. ― А ведь когда-то она казалась мне прехорошенькой…»

Поймав себя на мысли, что бесстыдно рассматривает призывно вздымающуюся над корсажем пышную грудь хозяйки, Шарль отвел глаза. Женщина же, не обращая никакого внимания на вожделенные взгляды мужчин, коих в трактир набилось уже немало, невозмутимо продолжала заниматься своим делом.

Несмотря на последние жизненные перипетии, у графа появился аппетит (сказалась, видимо, дальняя дорога), и он сытно поужинал. Подкрепив трапезу изрядным количеством вина, он уединился в отведенной ему комнате и на удивление быстро заснул. Словно провалился в темную бездну.

…Шарлю казалось, что он превратился в неведомую птицу и уже давно летит куда-то. Только вокруг почему-то нет ни неба, ни земли ― сплошная чернота.

Неожиданно далеко впереди забрезжил свет, и Шарль захотел устремиться к нему, но… Увы, он замер на одном месте. Шарль начал изо всех сил размахивать руками-крыльями, вновь и вновь повторяя попытки оттолкнуться от пустоты, но… все было тщетно. А достичь таинственного света непременно хотелось: ему почему-то казалось, что именно это светлое пятно даст ответы на все терзавшие душу вопросы!

Шарль попытался крикнуть, позвать кого-нибудь на помощь ― изо рта-клюва не вырвалось ни звука. Он обессилено сложил крылья…

Неожиданно налетел сильный вихрь. Он подхватил Шарля и стремительно понес вперед ― к таинственному свету! Счастливый Шарль снова принялся размахивать крыльями, стараясь еще более ускорить движение. Светящееся пятно неуклонно приближалось, росло, увеличивалось в размерах… Наконец вихрь бережно опустил Шарля на твердую поверхность.

Пятно оказалось бескрайним светлым пространством.

«Где я? Это дорога в Рай или в Ад? Я что, умер?» – забились в голове тревожные мысли.

– Ты жив, мой мальчик! – раздался рядом скрипучий старческий голос.

Шарль оглянулся: перед ним стояла Итрида. Ведьма, которая сорок пять лет назад помогла ему появиться на свет и которая лишь одна знала тайну его рождения.

– Итрида?! – удивленно воскликнул Шарль.

– Неужели я так сильно изменилась со дня нашей последней встречи? Когда, кстати, это было? А-а, припоминаю! Мой дух тогда вызывала та девчонка, Ангелика, которую потом схватили инквизиторы…

Шарль сник:

– Да, ее схватили… И, к сожалению, я тому виной. Ангелика доверилась мне, а я… я ее предал. Но тогда я искренне считал, что делаю это во имя Господа!

– Или во имя вознаграждения, а? Замок Аржиньи – весьма лакомый кусочек, не так ли?

– Так, Итрида, все так… ― вздохнул Шарль. И добавил: ― В последнее время я много думал о своей жизни…

– И о Жанне… Я знаю, мой мальчик.

Шарль встрепенулся:

– Ты знаешь о смерти Жанны? Впрочем, зачем я спрашиваю? Конечно, знаешь… – Его вдруг охватил непонятный страх: – Итрида, а Жанна тоже здесь?

– Нет, Шарль, ей здесь не место…

– А Ангелика? Могу я с ней встретиться?

– Зачем? – удивилась Итрида.

– Дабы вымолить себе прощение…

– Это у ведьмы-то?

– Пусть… Ты ведь тоже ведьма, но благодаря тебе моя семья обрела наследника, а я – жизнь. И я по сей день тебе за то признателен.

Итрида улыбнулась:

– Боюсь, я разочарую тебя, мой мальчик. Ангелики здесь тоже нет, но по другой причине. Это ведь мир мертвых, а час Ангелики еще не пробил…

У Шарля перехватило дыхание:

– Неужели… ей удалось сбежать от инквизиторов?

– Ей помогли это сделать, ― скупо ответила Итрида.

Шарль облегченно вздохнул:

– Ты сняла камень с моей души, Итрида! Я рад, что Ангелика жива.

Итрида снова улыбнулась:

– А я всегда рада услужить тебе, Шарль. И, пользуясь случаем, хочу предупредить: тебя ждут серьезные испытания. Не избегай их! И еще. Будь снисходителен к двум незаурядным женщинам, которых встретишь на своем жизненном пути! Только тогда ты обретешь покой… Прощай, мой мальчик!..

…Шарль проснулся. Несмотря на прохладную ночь, в комнате было жарко и душно. На столе догорала свеча. В ушах все еще стоял голос Итриды.

Граф рывком сел на кровати.

– Итрида… Просто так она никогда не приходит… Надо будет запомнить ее слова, ― прошептал он.

* * •

Замок Аржиньи встретил своего хозяина сугробами пыли, гирляндами паутины и даже проступившей кое-где на каменной кладке плесенью: видимо, в холодное время года комнаты плохо протапливались. Шарля изрядно удручил вид его bonum avitum[11], но, увы, выговаривать было некому: управляющий умер почти два года назад, а его обязанности временно исполнял мажордом, который попросту не успевал справляться со всем хозяйством.

Приезд хозяина стал для мажордома и прислуги полной неожиданностью. Конечно, графа с дороги тотчас накормили, но блюдами простыми и непритязательными ― тем, чем питались сами. Шарль не побрезговал пищей сервов[12]: с удовольствием съел все, что подала ему горничная.

Из последовавшего за трапезой отчета мажордома граф понял, что в нынешнем упадке Аржиньи виноват сам. Мажордом и впрямь давно уже присылал ему в Дешан письмо, в коем просил назначить нового управляющего, а он все медлил… Вот мажордом и вынужден был взять на себя еще и обязанности управляющего. Но в первую очередь он уделял внимание виноградникам, шампару и цензу[13], а на поддержание замка в должном порядке у него уже просто не хватало времени.

Внимательно выслушав трудолюбивого работника, Шарль вынес вердикт:

– Все последние годы я получал шампар сполна и исправно. В том, что замок пришел в запустение, твоей вины нет. Думаю, дело это поправимое, так что управляющим поместья Аржиньи назначаю тебя.

Мажордом замялся:

– Простите, ваше сиятельство, но справлюсь ли? Грамоте я неважно обучен, да и нетерпелив бываю…

– Но ведь справлялся почти два года!

– А что было делать? Вы бы меня головы лишили, кабы я виноградники загубил! Зато нынче урожай хороший сняли, вино отменное получим…

– Вот и прекрасно. На место мажордома я кого-нибудь подыщу, а ты продолжай заниматься виноградниками и приступай к обязанностям управляющего. Жалованье я тебе увеличу.

В знак признательности новоиспеченный управляющий низко поклонился:

– Премного благодарен, ваше сиятельство! ― И не удержался, полюбопытствовал: ― А сиятельная госпожа прибудет позже?

При упоминании о Жанне Шарль побледнел и резко выпрямился.

– Графиня д’Аржиньи скончалась родами несколько дней назад! – выкрикнул он, едва сдерживая бешенство. – Ступай прочь! И сообщи эту прискорбную новость всем, чтобы мне не задавали больше подобных вопросов!

Управляющий, пятясь, удалился. Покинув кабинет графа, он истово перекрестился и с чувством произнес:

– Да вознесется ее душа в Рай! Добрая была госпожа…

* * •

Несколько дней подряд граф активно занимался возвращением замку былого уюта: приказал протопить все жилые помещения, соскоблить со стен плесень, вычистить гобелены, шпалеры и бархатную драпировку, надраить до блеска канделябры и подсвечники, смазать дверные петли, подогнать разбухшие от сырости двери… Словом, новому мажордому досталось с лихвой. Прежний же, ныне управляющий, лишь беззлобно подтрунивал над своим преемником.

Когда замок приобрел прежние ухоженность и величие, Шарль загрустил, не зная, чем еще занять себя, но вскоре переключился на охоту. Теперь он ежедневно поднимался ни свет, ни заря и в сопровождении егерей и выжлятников[14] выезжал в обширные лесные угодья своего поместья.

Без добычи граф никогда не возвращался. Слуги в шутку поговаривали, что хозяин, наверно, успел перебить уже всю дичь в округе: мясом теперь кормили и сервов, и собак, и нищих. Однако Шарль с маниакальной настойчивостью продолжал каждое утро отправляться в лес, а под вечер его помощники непременно волокли в замок очередную тушу кабана, оленя, лани или волка.

После охоты граф, как правило, испытывал возбуждение и усталость одновременно. Он сытно ужинал добытым накануне жареным мясом, а потом выпивал столько вина, что замертво падал прямо за столом. Слуги переносили господина в спальню, раздевали, укладывали и укутывали, словно младенца. Горничные в такие моменты бесстыдно заглядывались на хозяина, втайне мечтая разделить с ним ложе. Ибо граф, несмотря на свои сорок пять лет и появившуюся после смерти Жанны седину, оставался в отличной физической форме и по-прежнему был невероятно красив.

В один из весенних вечеров Шарль вернулся с охоты с очередной ланью и уселся трапезничать вместе со своими бессменными спутниками. В последнее время это стало привычным делом, поскольку Шарль все труднее переносил одиночество. Егеря и выжлятники, люди грубоватые и светским премудростям не обученные, нравились графу своей искренностью, прямотой и откровенными шуточками, отпускаемыми в адрес вмиг заливающихся краской хорошеньких горничных.