Текст книги "Карачун"
Автор книги: Ольга Денисова
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Ольга Денисова
КАРАЧУН[1]1
Карачун – зимний солнцеворот; сила, укорачивающая день и ведающая безвременной смертью.
[Закрыть]
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне…
А.С. Пушкин
Снег летел в лобовое стекло нескончаемой вращающейся спиралью, словно где-то на небе чокнутые мельники бешено крутили ручки жерновов, посыпая землю рыхлой мукой. На трассе, освещенной фонарями, иногда попадались участки голого асфальта – по ним поземка вилась впереди машины десятками шустрых змеек, удиравших из-под колес. Ехать по городу было тяжелей: колеса не приминали посыпанный солью раскисший снег, старая «девятка» вязла, виляла задом, как норовистая лошадка, и плохо слушалась руля.
Зимин был зол как собака, а потому раздражался из-за любой ерунды. Сначала он уволился с работы – сам. По собственному желанию. Из-за этого поругался с женой. Довел до истерики тещу. Под конец нарвался на скандал с тестем и ушел из дома, хлопнув дверью. Жена ждала ребенка, у тестя два года назад случился инфаркт, и только теща была здорова как лошадь, если не считать больной головы. И никто из них не работал! Как в телесериалах!
Зимин думал отправиться к родителям, тем более что на следующее утро собирался съездить к ним вместе с женой – им приятно, а ей полезно подышать свежим загородным воздухом. Другого случая выбраться к ним до Нового года ему бы не представилось. Но теща рассказала им все еще до того, как он дошел до машины: мама своими звонками посадила ему аккумулятор в мобильнике.
Пассажир подвернулся сразу: пятница, непогода, предновогодняя суета – когда еще выпадет такой день? Снега насыпало столько, что конкурентов у Зимина не было: город стоял в пробках.
Он халтурил до полуночи, набрал почти тысячу рублей и подумывал пойти к кому-нибудь выпить, но мобильник сдох, а прежде стоило позвонить и выяснить, кто готов оставить его переночевать. Зимин, конечно, заехал к другу детства, но не застал его дома, постоял на вонючей лестнице, нажимая кнопку звонка, и подумал, что среди ночи мама не будет устраивать сцен. А переночевать у родителей можно и без предупреждения. Да и подарки им лежали в багажнике…
Стекла запотевали несмотря на включенную печку, снег таял на лобовом стекле, замерзал под дворниками и забивал их льдом. Они скрипели не переставая, но видимость от этого лучше не становилась. Зимин в который раз притормозил, включил аварийку и вышел из машины – почистить дворники. Это заняло не больше двух минут – тем временем стекло засыпал плотный слой снега. Уходя из дома, Зимин не думал о штормовом предупреждении, надел легкие узкие ботинки вместо зимних сапог – и досадовал не на себя, а на непогоду и заодно на тещу с тестем. Да и кожаная куртка в такой мороз и ветер была не самой подходящей одеждой.
Он сбросил снег с плеч и тряхнул головой: на волосах остались липкие ледышки. За городом мороз был явно покрепче городского – или это подморозило к ночи? Зимин поспешил сесть в машину, кинув на заднее сиденье скребок и тряпку, и потер закоченевшие руки.
На их заводишке, дышащем на ладан, за время кризиса сократили почти четверть рабочих и подбирались к ИТРам. Ради этого хозяин-немец сменил слабохарактерного, но знающего дело директора на «топ-менеджера», специалиста по антикризисному управлению, который тут же получил среди рабочих кличку «пиджак», потому что ходил по цехам в костюме. Зимин был самым молодым конструктором в отделе, но при старом директоре сокращения не боялся: в отделе никто не разбирался в компьютерах лучше него. «Пиджак» же словно нарочно появился на заводе, чтобы изводить Зимина. Впрочем, изводил он не одного Зимина, и в курилке только и говорили о том, какие коленца выкидывает новый директор.
В первые дни своей работы он повстречал Зимина в бухгалтерии – у них как всегда не работал банк-клиент. Каждый раз Зимин думал, что число способов сломать хорошую вещь ограничено, и каждый раз бухгалтерия убеждала его в обратном.
– Я только случайно нажала на кнопку «Да», когда он спросил что-то про архив… – лепетала очаровательная бухгалтерша.
– Да ну? Только нажала, и больше ничего? – поиздевался Зимин, но она не оценила его сарказма.
– Больше ничего, честное слово!
Вообще-то в назидание следовало вызвать инженеров из банка и заплатить им за приезд, а не возиться самому с восстановлением базы из архива, но Зимин пожалел девчонку: могли ведь деньги из ее зарплаты высчитать. За этим занятием его и застал новый директор, причем вся бухгалтерия стояла вокруг злополучного компьютера, с восхищением глядя на работу Зимина.
– А что это вы тут делаете, Зимин? – директор кашлянул.
– Восстанавливаю базу, – лаконично ответил тот.
– Вы, кажется, у нас конструктор, а не бухгалтер, я ничего не путаю?
– Нет, вы ничего не путаете.
– У нас сломался банк-клиент, – тут же вступилась за него виноватая. – Саша нам всегда помогает.
– Вот что, Зимин… Отправляйтесь на свое рабочее место. И помогайте девушкам в свободное от работы время.
Ни одно доброе дело не остается безнаказанным!
– Как скажете, – Зимин пожал плечами и поднялся.
– А… а как же банк? – пролепетала бухгалтерша.
– Пусть главный бухгалтер напишет мне служебную записку, что там с вашим банком и кто уполномочен решать такие проблемы. Я полагаю, не инженер-конструктор.
В следующий раз, когда у начальника торгового отдела с утра не загрузился компьютер, Зимин посоветовал ему написать служебную записку на имя директора – что тот и сделал (снова не оценив сарказма Зимина). Через полчаса позвонил директор. Он орал так, что слюна летела из трубки в ухо. Зимин не стал прислушиваться, положил трубку на стол, давая всему отделу насладиться криками начальства.
Дядя Коля, которому до пенсии оставалось доработать полгода, покачал головой и сказал, что лучше бы Зимину не нарываться – он сам слышал, что из шести конструкторов оставят только троих, остальных сократят.
– И мы с тобой в списке первые. Я самый старый, ты самый молодой.
– Да плевать я хотел на их списки, – ответил Зимин.
– Дурак ты, Сашка. Где ты сейчас работу найдешь?
Через неделю для ИТР ввели хронометраж рабочего времени – каждый день требовалось написать, что было сделано и сколько часов на это потрачено. Зимин принес из дома хронометр и аккуратно записывал (не в часах, а в секундах), сколько времени он курил, сколько обедал, сколько раз бегал по нужде – список состоял примерно из двадцати пунктов, в которых лишь одна строчка посвящалась работе (двадцать восемь тысяч восемьсот секунд за вычетом всего остального). Видимо, руки у директора дошли до анализа этих бумажек только через неделю; он не стал звонить – вызвал Зимина через секретаршу. На этот раз он не орал, а велел сесть и перевести секунды в часы. Не на того напал: Зимин отлично считал в уме.
– Я не люблю шутников, Зимин, – сказал директор, через минуту-другую забирая исправленные отчеты. Наверное, это было угрозой.
– А я не шутил. Я выразил свое отношение к введению хронометража.
– Я учту ваше мнение, – директор пристально посмотрел Зимину в глаза – видимо, тоже угрожающе.
С этого дня началось: что бы ни делалось в отделе, во всем оказывался виноватым Зимин: он писал объяснительные, из-за пустяковых ошибок выслушивал длиннющие нотации, обедал в самое неудобное время, выходил на работу в выходные, А когда потребовал заплатить сверхурочные, директор исхитрился и за опоздания снизил ему премию ровно на размер сверхурочных – Зимин нашел это остроумным.
Последней каплей стало письмо субподрядчикам. Зимин принес документы на подпись, директор долго их разглядывал (как будто понимал в них хоть слово), а потом велел приложить к ним письмо с извинениями за задержку документации на два дня, за его подписью. Никому эти извинения были не нужны, по телефону давно обо все договорились, о чем Зимин и не преминул сообщить, а также напомнил, что секретарь директора сидит в приемной, а у конструкторов секретарей нет.
– Знаете, Зимин, это вы не успели подготовить документы к сроку, так что не надо так морщиться: пойдите и напишите. И не забудьте взять бланк у секретаря.
Зимин, ругаясь, пнул стул в приемной.
– Да ладно тебе, Саш… – пожалела его секретарша. – Наплюй на него. Хочешь, я тебе письмо напечатаю? Ты только продиктуй, что написать.
– Не надо. Долго мне, что ли? Просто он меня достал.
– Он всех достал.
Минут через десять Зимин принес требуемое письмо, директор пробежал по нему взглядом, кивнул удовлетворенно и сказал:
– В кои веки вы хоть что-то сделали правильно, Зимин. Только вот тут «с уважением» надо напечатать большими буквами и оставить пропуск между ними и подписью.
Он протянул листок обратно Зимину. Зимин ничего не сказал – просто онемел от негодования, – забрал письмо и вышел вон, нарочно аккуратно прикрыв за собой дверь. И через пять минут вместо письма принес директору на подпись заявление об уходе. До Нового года оставалось десять дней, и он не сомневался, что положенные две недели его заставят отработать. Но директор словно давно ждал этого момента, подписал заявление сразу и поставил резолюцию: «уволить по собственному желанию с 22 декабря сего года». Признаться, Зимин только обрадовался, что в понедельник ему не надо будет снова тащиться на работу.
Метель мела все сильней. В темноте он не заметил дыры в асфальте, «девятку» тряхнуло, и перестал играть диск, сколько Зимин ни стучал по магнитоле кулаком, – пришлось включить приемник.
– …самая длинная ночь в году! – вместо музыки звонко и оптимистично вещала ведущая какой-то программы.
– Когда силы зла властвуют безраздельно, – добавил ее напарник.
– Толик, а ты веришь в силы зла?
– Наши предки называли эту ночь «Карачун», Маша. Карачун – таинственная сила, укорачивающая день.
«И называется эта таинственная сила гравитацией», – подумал Зимин.
Ведущий понизил голос, завывая в микрофон:
– А еще это слово означает погибель, безвременную смерть. Силы зла стремятся уничтожить добро и свет.
– Давай послушаем песню о борьбе добра со злом! – предложила ведущая – снова звонко и оптимистично.
Зимин повертел ручку приемника, остановился на приятной джазовой композиции и закурил, чуть опустив стекло, – в лицо тут же понеслись колючие снежинки, словно давно ждали, когда окно откроется и можно будет влететь в тепло.
Там, где вдоль трассы стояли деревья, ветер не сдувал снег с асфальта и приходилось сбрасывать скорость: машину «вело». Истерично сигналя, Зимина обогнала фура, подняв за собой тучу снега, полную пара и выхлопных газов, – «девятку» качнуло потоком воздуха, в лицо плюнуло снегом, и на несколько секунд видимость исчезла полностью. Зимин выбросил в окно сигарету, не докурив ее и до половины, и поднял стекло.
Жена, рыдая, крутила пальцем у виска:
– Ты вообще не соображаешь, да? Если бы тебя уволили по сокращению, то должны были за пять месяцев зарплату заплатить! А по собственному желанию ты ни копейки не получишь! И без премии к Новому году остался, а она у меня была на коляску отложена!
– Отложена? Я ее еще не получил, а она у тебя уже отложена!
– Да! У меня до весны все траты расписаны!
– Да плевать я хотел на твои траты! Что я им, мальчик на побегушках?
– Не мальчик, значит? А как мы жить будем, ты подумал? Небось все сидят и помалкивают в тряпочку, только ты один гордый!
– Это – моя жизнь и мое дело. Вы со своей мамашей скоро чокнетесь здесь от безделья! Почему бы тебе самой не поработать немного? Или маме твоей?
Снова пошел чистый асфальт, снова из-под колес вперед побежали быстрые белые змейки. Зимин прибавил ходу и промчался мимо джипа, который вынесло на обочину, в глубокий и рыхлый сугроб. Пожалуй, спешить некуда… Да и резина на колесах «девятки» только называется шипованной…
Ну и ночка! Карачун, значит? Безвременная смерть и таинственная злая сила?
Вскоре фонари кончились, шоссе сузилось до четырех полос, две из которых, по краям, больше напоминали сугробы, чем проезжую дорогу. В боковых окнах не было видно ничего, кроме уносившегося назад снега; сзади пристроился «рено» неопознанного цвета и светил фарами в зеркало заднего вида, слепя глаза, а спереди крутилась бесконечная снежная спираль, ввинчиваясь в мозг.
Поток встречных машин иссяк, и Зимин включил дальний свет, но видимость не улучшилась: свет отражался от летевшего в лобовое стекло снега и превращался в непроницаемую туманную стену впереди.
«Рено» не отставал и не обгонял, продолжая слепить глаза. Удобно устроился – ехать глядя на чьи-то габариты легче, чем разглядывать дорогу самому!
Зимин убрал дальний свет и сбросил скорость до сорока километров: с такой видимостью нужно быть осторожней. На подъеме с трубным ревом сигнала, мигая фарами, на обгон снова пошла фура. Видно, тяжелой машине на скользкой дороге было иначе не въехать в горку. Зимин прижался вправо, но «девятку» все равно едва не сдуло с дороги дюжим снежным вихрем. Фура умчалась вперед, а вихрь продолжал биться вокруг «девятки» и застил дорогу густой, бурлящей пеленой. Не хватало только пропустить поворот!
Теща с полгода назад уверовала в Господа, регулярно посещала церковь и блюла Рождественский пост, что должно было поспособствовать ее смирению. Поэтому говорила она теперь тихо и вкрадчиво, с пафосом и приторной лаской в голосе – о Боге в основном.
– Сашенька, ну разве можно Таню так волновать? Ведь это все слышит ваш ребеночек! Что он подумает? Захочет ли появляться на свет? – Она, конечно, не могла не заметить, как Зимин с женой добрых полчаса орали друг на друга, и немедленно вылезла на кухню, стоило ему прийти налить себе кофе.
– А у него есть выбор? – Зимин никогда не умел придержать язык за зубами, особенно в разговорах с тещей.
Теща со смирением сглотнула и всепрощающе покачала головой.
– Я тебя понимаю, Сашенька… Сейчас вообще тяжело жить, особенно молодым. Но знаешь, я тут подумала: все можно исправить. Ты за выходные успокоишься, злость пройдет – вот в понедельник и съезди на работу.
– Зачем? – не понял Зимин.
– Попроси прощения, скажи, что устал, поэтому напрасно вспылил… Ведь человек же твой директор – а люди любят, когда к ним по-хорошему, по-доброму… Купи ему бутылку коньяка, наконец. Ему будет приятно.
– Чего? Может, мне и раком перед ним встать?
Теща поморщилась, но ей хватило смирения проглотить и это.
В общем, когда разговор плавно перешел к смертным грехам – гордыне в основном, – Зимин плеснул кипятком мимо кружки, попал себе на пальцы и со злости посоветовал теще засунуть божье слово в задницу.
Поворот Зимин и вправду едва не пропустил: в метели дорога сделалась чужой, неузнаваемой. Чернота за окном вдруг показалась пустотой: не видно было, поле вокруг или лес. Фары выхватывали из пустоты десяток шагов, и на этом мир обрывался в пропасть. И если бы трасса в самом деле вдруг закончилась обрывом, Зимин не успел бы затормозить. Он и поворачивал-то с трудом, в последний миг, только увидев перед собой сугроб по краю дороги.
Указатель мелькнул над головой, когда поворачивать было поздно: пришлось развернуться и ехать назад. Зимин думал, что, сойдя с трассы, и вовсе увязнет в снегу, но на удивление дорога оказалась чистой. И, конечно, пустой – наконец фары «рено» перестали светить в глаза. Зато по ее краям намело столько снегу, что непонятно было, сможет ли «девятка» разъехаться со встречной машиной. Но навстречу никто не попался – нормальные люди в такую погоду дома сидят, телевизор смотрят.
От одиночества в пустоте стало немного жутковато. Мир существовал только там, где шла машина, – не мир, а крохотный движущийся пятачок. И лишь снежинки – то ли звезды летящей в тартарары вселенной, то ли броуновские частицы – наполняли пустоту.
Тесть, весьма скептически относившийся к новому увлечению жены, нашел последнее высказывание Зимина хамским. А заодно сообщил, что муж и отец должен кормить семью. Посоветовал засунуть в задницу не божье слово, а свои амбиции и нахальство. Зимин предложил тестю, мужу и отцу, кормить семью на пенсию по инвалидности. В ответ тесть напомнил, что своего жилья у Зимина в городе нет, и даже вставил словечко «лимита», на что Зимин сказал, что снимать квартиру дешевле, чем содержать всю женину семью. В общем, если бы Зимин не ушел, они бы подрались.
А дорогу словно кто-то стелил под колеса… И уже не змейки бежали впереди, а невидимые метлы невидимых ведьм мели асфальт перед машиной. Километров через десять снег уже не напоминал звезды, а перемешивался с мушками перед глазами. Зимин остановил машину и с минуту сидел закрыв руками лицо – прогонял головокружение. Потом снова почистил дворники и закурил, вглядываясь в темноту: снаружи она не была столь непроглядной. В машине не было слышно, как звонко, подвизгивая воет ветер, и теперь в бесноватой снежной мути со всех сторон мерещились то блестящие подолы платьев фламенко, то серые саваны средневековых призраков.
Зимин, отряхнувшись, сел в машину – и не мог отделаться от мысли, что метель вокруг него полна чего-то живого, и это не мотор толкает «девятку» вперед: это хоровод неведомых существ тащит его куда-то. И существа эти очень мало похожи на эльфов с крыльями бабочек… Сквозь музыку, лившуюся из колонок, мерещились завывания и хохот за окном.
Мысль о безвременной смерти и неведомой силе, укорачивающей день, уже не казалась смешной. Неудивительно, что полудиким предкам приходили в голову столь мрачные суеверия: у них не было надежно запертых машин с теплыми печками. Оказаться в такой метели вдали от жилья – это и вправду верная смерть. Зимин и не заметил, как заблокировал дверь: рука сама потянулась к кнопке.
Во второй раз он не пропустил поворот и без указателя, потому что поворачивал направо, – бесконечный белый сугроб вдоль дороги обернулся черным провалом в пустоту. До дома оставалось километров двадцать, не больше, но вскоре пришлось ехать гораздо медленней: дорогу замело. Не все коту масленица, Зимину и так везло – не меньше чем полпути он ехал по голому асфальту. Куда же подевались невидимые ведьмы с метлами?
Неожиданно приемник сбился с волны и зашипел – Зимин покрутил ручку, но не нашел ничего кроме шипения, свиста и тишины. И в тишине вой ветра за окном отчетливо мешался с далеким хохотом…
«Девятка» неуверенно шла вперед, приминая снег, – как ледокол, наползающий на лед и ломающий его своим весом. И Зимин начинал жалеть, что выбрал короткую и хорошую, но пустынную дорогу: стоило двинуться в объезд, где даже зимней ночью нашлись бы попутчики. Впрочем, еще не поздно было вернуться. К тому же он подозревал, что занесенный участок скоро кончится – как только дорога выйдет из лесу в поле.
Пять километров он ехал не меньше четверти часа – и от снежной круговерти перед глазами снова забегали мушки. Если бы не спидометр, Зимин бы думал, что машина стоит: по бокам дороги не было сугробов – только белая гладь. По расчетам, лес должен был закончиться, и Зимин уже хотел приоткрыть окно, чтобы оглядеться по сторонам, но «девятка» вдруг забуксовала, упершись бампером в снег.
Зимин выругался и ударил по рулю кулаком, но сугробу не было дела до сигнала «девятки», он остался лежать на месте. А снег сыпал и сыпал, и с каждой минутой его становилось все больше… Похоже, надо было поворачивать, но и это оказалось не так просто – машина тут же уперлась задом в снег и снова забуксовала. Зимин выругался еще раз и полез из машины.
Ноги провалились в снег гораздо выше щиколоток, и задняя дверь открылась с трудом. Интересно, как «девятке» удалось доехать до этого места? Зимин достал с заднего сиденья деревянную лопату, поежился и огляделся: за «девяткой» тянулся уверенный след, который на глазах заносило снегом. Не привыкать: расчищать снег вокруг машины Зимину приходилось каждое утро. Да и был он легким, еще не слежавшимся.
Помахав лопатой с пять минут, Зимин согрелся – и даже вспотел. Конечно, обидно было поворачивать, но, похоже, ничего больше не оставалось. Не бежать же перед «девяткой» с лопатой до тех пор, пока дорога не выйдет в поле. Впереди едва брезжил поворот – тени леса смыкались в мутной пелене. И ветер здесь выл не так, как на болоте: плакал и хохотал, словно и в самом деле был живым существом – помешанным стариком в рубище.
Зимин бодро прыгнул за руль, хлопнув дверцей и повернул ключ зажигания. «Девятка» послушно развернулась на расчищенном участке, прошуршала боком по рыхлому сугробу и… снова уперлась бампером в снег: пока Зимин махал лопатой, дорогу замело еще сильней.
Ноги промокли: в тепле снег, набившийся в ботинки, раскис и теперь противно хлюпал. Все же во дворе, расчищая дорогу, Зимин не ходил по сугробам… Он еще не понял до конца, в какое плачевное положение попал, – наверное, потому что не очень хотел понимать. Поэтому снова вышел из машины и взялся за лопату.
Он не успел подумать о том, что до чистой дороги пять километров и что с такой скоростью он доберется до нее примерно через неделю, как вдруг лопата зацепилась за что-то под снегом – словно на асфальте могли быть крутые кочки. Зимин нагнулся, разглядывая, во что уперлась лопата, потом присел на корточки, пощупал обледеневшую дорогу рукой – и похолодел. Под снегом не было асфальта – сухая трава. Он копнул рядом – то же самое. Такого просто не могло быть! Конечно, для разворота «девятки» он не старался расчистить снег до самого асфальта, снимал его только сверху. Но этого не могло быть! Да и не было тут никогда столь гладкой просеки, чтобы он свернул на нее вместо дороги.
Зимин поковырял снег с другой стороны от машины и обнаружил ту же примятую смерзшуюся траву. И с тоской подумал о том, что никому не сказал, куда поехал… Может быть, он просто сбился с дороги? И поэтому завяз? И нужно лишь найти под снегом асфальт, чтобы ехать дальше?
Утробный хохот ветра из лесу был ему ответом. Хоровод призраков радостно выл, улюлюкал и свистел – в четыре пальца. И вместо тухлых помидоров швырял в лицо пригоршни снега.
В поисках асфальта Зимин раскидывал лопатой снег с одержимостью ненормального. Он не замечал мороза – пот катился по лбу градом. В одну сторону он раскопал дорожку до глубокой канавы – и, поскользнувшись, провалился в снег едва не по пояс; в другую – пока не уперся лопатой в кусты. Сонный лес хлопал в зеленые ладоши, невидимые ведьмы визжали от восторга, невидимыми метлами поднимая вокруг себя снежную пыль.
Если бы он застрял на дороге, всего-то и нужно было что дождаться утра в теплой машине – ведь чистят же эти дороги когда-нибудь, а тем более после метели. А чего дожидаться здесь? Когда кончится бензин? Зимин вытер пот со лба и угрюмо посмотрел по сторонам. Да нет же, не может быть! Он просто съехал с асфальта! Надо расчистить снег по колее, оставленной «девяткой».
«Девятку» он едва нашел: чокнутые мельники, посыпавшие землю снегом, превратили ее в сугроб. Зимин скинул снег с крыши и капота и принялся рыть дорожку дальше – по еле заметному следу машины. Призраки в серых саванах плясали фламенко, и обглоданные тлением подолы кружились и свивались в воронки; только вместо гитары ветер дергал морозные струны, натянутые в воздухе. Да и песня их была дурной, как у обкуренных лабухов.
Скоро на спине одеревенели мышцы – с непривычки. И так ли скоро? Зимин с трудом выпрямился, снова вытер пот и оглянулся: «девятка» скрылась в темноте и метели. Неужели он ехал по траве так долго и ничего не заметил?
Хотелось пить, и он решил вернуться к машине – хлебнуть воды и погреться. Хоть на спине свитер и промок от пота, голые руки ломило от холода.
«Девятку» снова замело, и пришлось почистить ее еще раз. Хотя бы для того, чтобы не чувствовать себя замурованным. Зимин сел за руль и включил мотор, подставив ладони под ток теплого воздуха из печки. Хорошо, что он утром заправился…
Ветер нетерпеливо стучался в стекло, словно предлагал снова выйти наружу. Лобовое стекло заносило на глазах – Зимин включил и выключил дворники. Только не хватало посадить аккумулятор… Минут через пять отогрелись руки, и он уже хотел продолжить поиски, как вдруг заметил нехорошее покалывание в ногах: да он же просто не заметил, что они замерзли до потери чувствительности! Черт, так ведь можно и без пальцев остаться! Мало того, что ботинки узкие, они еще и мокрые!
Еще минут пять он сидел, уткнувшись лбом в руль и вцепившись в него руками – и разве что не выл: ноги, согреваясь, болели невозможно. А когда поднял голову, в лобовом стекле было так темно, словно машину погребли в земле, а не под снегом. Но дворники справились: сквозь ставший прозрачным полукруг в лицо устремился рой маленьких белых бесенят.
Потом Зимин немного посушил носки и подумал, что надо взглянуть, что там за поворотом. Может, дорога? Или поле, с которого будет видна дорога? Предположение, конечно, наивное: с чего бы в поле вьюге быть тише?
Но не сидеть же сиднем в машине и ждать, пока кончится бензин или сядет аккумулятор!
Зимин решительно приоткрыл дверцу – она подалась с трудом, пришлось налечь на нее плечом. Да не может, не может снег сыпать с такой силой! Здесь что-то не так! Может быть, это сон? Зимин уже хотел ущипнуть себя за руку, но подумал, что замерзших ног во сне не бывает.
Он, слегка поколебавшись, поставил ноги в снег – после тепла это было противно.
Что-то изменилось. Веселая свистопляска призраков кончилась: они больше не водили хороводов – летели мимо, словно от неведомой опасности. И выли, выли – тонко, жалостно, щемяще. И невидимые ведьмы визжали не от восторга, а в предчувствии беды. И мчались прочь, оседлав свои невидимые метлы. Сонный лес проснулся и хлопал крыльями, как перепуганная курица, и тянулся ветвями вслед тем, кто, в отличие от него, мог летать. Ветер выворачивал суставы его сучьев – они трещали и неслись вслед невидимым ведьмам, но недолго: или падали в снег, или застревали наверху.
Зимин прикурил с трудом, повернувшись спиной к ветру, – огонек зажигалки гас даже спрятанным в ладонях. А ветер шептал в уши что-то непонятное и непристойное – и от его шепота по спине побежали мурашки. Ужас медленно полз из-за поворота, словно дымок занимавшегося пожара сквозь щель под дверью. И все вокруг и изнутри кричало: не надо туда, не надо! Кричало так громко, что на секунду ослабели колени. Зимин не нашел ни одной веской причины, чтобы остановиться.
Снежинки, как потревоженный осиный рой, с разлета впивались в щеки тонкими холодными жалами; мерзли уши и руки, но Зимин поднял шарф из-под воротника куртки и втянул руки в рукава, держа сигарету кончиками пальцев.
Нет, не ветер и не метель были надвигавшимся из-за поворота ужасом. Нечто огромное, ледяное и смертоносное шло навстречу Зимину: не иначе, сила, ведающая безвременной смертью и укорачивающая день. Мысль о безвременной смерти вдруг дохнула в лицо своим очевидным правдоподобием. Никто не знает, куда он поехал. Никто не станет его искать еще дня два или три… А если и станет – следы уже замело, к утру от них не останется даже намека. Не надо было выходить из машины… Потому что обратную дорогу к ней можно и не найти.
Он оглянулся: «девятки» не было видно. Но стоило повернуться к ветру затылком, нечто глянуло в спину: будто огонек оптического прицела остановился между лопаток. Оно катилось на него сзади, и не хватало сил взглянуть ему в лицо. Невидимые ведьмы заголосили как по покойнику и с воплями понеслись прочь – чтобы не смотреть на то, что случится.
Зимин медленно повернул голову в сторону чужого взгляда, ощущая себя маленькой и нагой букашкой под чьим-то сапогом.
Из снежной круговерти навстречу ему шел старик в рваном рубище. Он нисколько не напоминал кошмар, но ужас – детский, безотчетный, от которого язык присыхает к нёбу, а ноги делаются ватными и не могут ступить ни шагу, – взял Зимина за горло жесткими холодными пальцами. Каждому свое: кому-то старуха с косой, кому-то старик в рубище.
Сила, укорачивающая день, – это гравитация. Она никак не связана с безвременной смертью, она – закон природы, сущность безличная и бездумная, не рассуждающая, а действующая, и действующая всегда одинаково. Бездумная… Безумная… Сумасшедшая… Это не ветер, это он, помешанный старик, хохотал на весь лес, увидев Зимина, загнанного в ловушку.
Старик не думал, а действовал, как и положено бездумному закону природы. Смешно пытаться разжалобить камень, падающий тебе на голову. А им, между прочим, тоже управляет гравитация…
И Зимин побежал прочь, обгоняя призраков в серых саванах и невидимых ведьм. Ветер толкал его в спину, словно гнал взашей, и один раз Зимин даже упал, не удержавшись на ногах от его бесцеремонного пинка. Но старик никуда не спешил, он шел своей дорогой – ему, казалось, не было до Зимина никакого дела: что за дело бездумной силе до человечка, барахтающегося в снегу?
Зимин бежал и захлебывался своим дыханием, не разбирая дороги и не глядя по сторонам. То ли случилось чудо, то ли сработало подсознание: споткнувшись снова, он влетел головой в задний бампер «девятки», превратившейся в сугроб. И, как бывает в кошмарах, долго не мог отыскать ручку дверцы, долго не мог ее открыть – слишком много намело снега. И вместо того, чтобы взять в руки лопату, он судорожно дергал ручку на себя, продвигая дверь сантиметр за сантиметром.
Но протиснулся в нее, и упал на сиденье, и захлопнул дверь, переводя дыхание.
В машине было темно, как в гробу. И холодно. И тихо. Зимин нащупал и повернул ключ зажигания, мотор зачавкал довольно, зелеными огнями уютно осветилась панель. Страх отпускал потихоньку, хотя руки еще дрожали. Незачем никуда ходить. Метель рано или поздно кончится, наступит утро – тогда и надо разбираться, что к чему. Днем ему старики мерещиться перестанут…
Он включил печку, направил ее на лицо и погрел руки: хорошо. Как хорошо! Зимин откинулся на подголовник и прикрыл глаза. Дрожь превратилась в озноб – теперь от холода и усталости. Ничего, скоро печка нагреет салон… Он уже собирался включить дворники, но осекся: ему не хотелось смотреть за окно…
Чем теплей становилось в машине, тем сильней Зимина клонило в сон.
Ему чудилось, что он ведет «девятку» по заснеженной трассе и засыпает за рулем – от толчка изнутри он дернулся и открыл глаза. Что-то не так было с мотором: он чавкал и взревывал время от времени. Зимин скользнул взглядом по салону и похолодел: с заднего сиденья на него смотрел старик в рубище – его было видно в зеркало. Холодный пот хлынул в глаза, намокли ладони: в неверном свете приборной панели лицо старика отливало зеленью, а в машине ощутимо пахнуло тленом… Он смотрел на Зимина немигающими водянистыми глазами – бесстрастно и испытующе.
Бежать некуда, это ловушка… Зимин стиснул мокрые кулаки, несколько раз сморгнул – но старик не исчез. Ни одной трезвой мысли в голове не было – только ужас. Даже если бы ему было куда бежать, он бы не смог сдвинуться с места: тело обмякло, только сердце бешено трепыхалось где-то в пятках. Он сглотнул вязкую слюну, облизнул пересохшие губы и спросил – очень тихо, обмирая от собственной наглости: