Текст книги "Август"

Автор книги: Ольга Черепанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Привет. Ты, кажется, Владик?

Мальчик плавным движением поднял глаза на того, кто задал ему вопрос. Осмотрел Лопырева с головы до ног. После небольшой паузы кивнул в знак согласия, и еще плотнее прижал колени к груди.

Лопырев перевел взгляд в сторону скучающих караульных и кивнул в сторону выхода. Те поняли жест и молча вышли.

– Как ты сюда добрался, Владик? Ты ведь ширяевский, это далеко отсюда.

Мальчик не отвечал, и снова пристально посмотрел на Лопырева, куда-то в область груди. Там не было ничего, что могло его заинтересовать. Скорее всего, он не видел сейчас ничего вокруг, находясь мыслями внутри себя.

– Ты должен мне все рассказать. Мы не враги для тебя, и мы хотим тебе помочь. А для этого мы зададим тебе вопросы, и тебе надо на них ответить. Здесь у нас все очень строго, так что будь молодцом.

– Кто это – мы? – Мальчик задал свой первый вопрос.– Мы же тут одни.

Лопырев немного растерялся. Странный вопрос. Понятно же, кто такие мы, зачем об этом спрашивать.

– Мы – это сотрудники этого учреждения, люди, которые нашли тебя, я, мои коллеги и мой начальник, к которому я отведу тебя после беседы. Мы не желаем тебе зла.

– Вы не можете говорить за всех. Только за себя. И все равно я вам не поверю. Те люди, что нашли меня в кустах дербенника, не были слишком уж добрыми ко мне.

– Они обижали тебя?

– Нет. Но если бы я бросился от них убегать, мне досталось бы по ушам. Они мне так прямо и сказали.

– Это все требуется ради дисциплины. Там опасно, и ты мог погибнуть. Так как ты добрался до … сюда?

Мальчик смотрел в одну точку куда-то в сторону. Казалось, перед ним сейчас всплывают все трудности, которые ему пришлось преодолеть по дороге сюда.

– Тебе кто-то помогал? – Лопырев продолжил свой допрос. Видно было, что воля у паренька несгибаемая.

– Нет, мне никто не помогал. Я сам добрался.

– Зачем?

Мальчик встретился глазами с глазами Лопырева. У него на лице отразилось удивление.

– Я думал, вы и так все знаете. Вы же все знаете. У меня здесь папка. Я хотел его увидеть.

– Мы знаем, конечно знаем, но…

– Зачем тогда спрашиваете? – мальчик перебил Лопырева, – спрашивайте о том, чего не знаете!

– Ты шел сюда пешком?

– И пешком, и не пешком. По-разному шел. Иногда плыл. И вот добрался. Это было трудно иногда, но я знал, что доберусь.

– Кто тебя надоумил отправиться в такой сложный путь? Ты не мог сам. Тебе явно кто-то помогал.

Лопырев никак не мог поверить, что шестилетний ребенок мог пройти тридцать километров пешком, местами – вплавь, и при этом не заблудиться, не умереть, и добраться до нужного места.

Мальчик посмотрел на него теперь уже гневно.

– Вы думаете, что я – тупица? Это потому, что мой отец – преступник?

– Тихо, не кипятись. Я просто… Мне просто кажется, что одному было бы сложно справиться.

– А я и не говорил, что мне было легко.

Лопырев вздохнул.

– Хорошо, значит, ты был один. С кем ты живешь в Ширяевске?

– Один живу. То есть с теткой. Но ее никогда не бывает дома. А если бывает, я ухожу оттуда.

– Она обижает тебя?

– Да что вы заладили, обижает-не обижает! Какая вам разница? Разве что-то изменится, если я сейчас начну вам жаловаться? Отдадите меня в приютский дом? Или себе заберете? А? – он почти кричал.

– Я уточняю то, что мне необходимо уточнять. – Лопырев начал понимать, что перед ним непростой шестилетний ребенок. И его тон стал более сухим и официальным.

– Мне нужен будет твой адрес. Мы отвезем тебя домой при первой возможности. Сейчас тебе нужно будет немного подождать. Может ты чего-то хочешь? Пить?

Молчание в ответ. Смотрит по-прежнему в угол. Лопырев, поколебавшись, сел за стол оформить все, что услышал, в документ. Слышно было в тишине как скрипит авторучка по жесткой разлинованной бумаге.

Мальчик заговорил.

– Что стало с папкой? Я слышал, в него стреляли. Его убили?

– Нет… не убили. Он жив. Пока жив. Стреляли… не то, чтобы в него. А потому что…

– Дисциплина, да, я понял. То есть, в него не попали?

Эти прямые детские вопросы выводили Лопырева из равновесия. Он не мог ему врать, но и всю правду говорить тоже не мог.

– Попали. У него ранение. Он в больнице и ему помогают.

– Сначала стреляют. Потом помогают. Вы странные.

– Тебе не понять, мал еще.

Снова этот быстрый гневный взгляд в сторону Лопырева.

– Он умрет?

– Я не знаю.

Последнее было правдой. Откуда Лопырев мог знать наверняка? Только предположения самого раненого – больше у него ничего не было. Хотя у него все равно оставалось чувство, что он что-то не договаривает. Он продолжал писать. Но вдруг оторвался от документа и вопросительно посмотрел на мальчика.

– Как долго ты просидел под стеной? Ведь ты не знал, когда именно там пройдет строй, и что он вообще пройдет именно там.

– Долго сидел. Я и не знал. Я чувствовал просто, что надо ждать там.

Мальчик крепче обхватил руками ноги, положив подбородок на колени. Лопырев завис на полминуты, разглядывая его. Чувствовалась в нем какая-то сила, которая не позволяла взрослому задавать ему лишних вопросов. Сила и что-то еще…  Суровость, несвойственная детям. Отсутствие наивности. Лопырев вернулся к своей работе. Писал долго, изредка поглядывая на мальчика, и вскоре начал замечать, что тот клюет носом на неудобном стуле, не меняя позы.

Бумага готова. Надо отнести ее к Перевалову. Мальчика он еще минуту назад собирался отвести туда же, но вид уставшего сонного ребенка, неизвестно сколько времени пробывшего в условиях суровой природы, заставил Лопырева передумать и поискать глазами более удобное место для его отдыха. Ничего из мягкой мебели у него в кабинете не было, но какое-то подобие кушетки стояло в коридоре и можно было уложить его там. Правда, нельзя было оставлять его без присмотра, тот легко мог убежать, спрятаться, а повторной потери ребенка на территории ему бы не простили. Лопырев подошел вплотную к спящему мальчику, удивляясь, как тот умудрялся не свалиться со стула,  и поднял его на руки. Тот оказался очень легким, как пустотелый сосуд. Только сейчас Лопырев подумал о том, что мальчик, возможно, не ел несколько суток. Мысленно укорил себя за позднюю сообразительность, и вышел с ним в коридор. Кушетка стояла неподалеку.

Аккуратно уложил мальчика, подложив ему под голову его же курточку, и слегка присвистнул стоящему в отдалении коридорному. Тот приблизился. Лопырев попросил приглядеть за ребенком, вернулся в кабинет за своим отчетом, после чего направился в сторону Большого кабинета.

Подошел к двери Перевалова. Постучал негромко, не привлекая к себе внимания. Внутри послышался кашель и хриплый голос произнес: «Войдите». Вошел, дверь как-то тихо и сама по себе закрылась. Вероятно, она тоже боится беспокоить лишний раз своего владельца. Перевалов не изменил позы с момента их последней встречи, и все также сидел за столом. Запах потушенных окурков вперемешку с бумажной пылью.

– Виктор Александрович, разрешите доложить.

– Говори.

Перевалов давно ждет новостей, позволяющих ему с полной ответственностью покинуть свое рабочее место.

– Поисковая группа обнаружила ребенка, он цел, невредим, и опрошен. Он действительно является сыном сегодняшнего беглеца. Беглец в госпитале, и его состояние ухудшилось к ночи. Есть подозрение, что он может скончаться, он слаб, там помимо нашего, еще много сопутствующих. Я говорил с ним, он полностью вменяем. Вину признает. Вот полный отчет об инциденте и последствиях. Если захотите что-то… чтобы я что-то изменил, я к вашим услугам, моя смена заканчивается в двенадцать.

– Где ребенок?

– Он у меня, уснул в кабинете, сейчас под присмотром. Хотел привести его сюда, но не успел.. Похоже, всю дорогу проделал сам, на это ушло несколько дней, и под стеной сидел неизвестно сколько. Отдохнуть бы ему, помыться, накормиться. Что прикажете с ним делать?

– Черт его знает. Везти его надо домой, что еще с ним сделаешь. Однако… выпускать из виду его нельзя. Особенно, если отец его на тот свет отправится. Докажи им потом, что бегал он у нас тут. Никто же не поверит. Камеры на вышках его не зацепили. Пацан теперь у нас свидетель по делу. Нет, отпускать его нельзя. Но и держать здесь не имеем права. Какой он из себя?

– Он…  как бы поточнее… кусачий. Щетинится, если что не по его. Его отец сегодня причитал словно старушка богобоязненная, а он за словом в карман не лезет. С ним надо бы поосторожнее. Знает, что в отца стреляли. Боюсь, назло нам может и лишнего ляпнуть. Умен для своих лет. Таково впечатление первое.

Перевалов задумчиво чесал карандашом затылок. Потом слегка его погрыз. И снова к затылку, и так по кругу. Сосредоточенность его мыслей утяжеляла обстановку. В какой-то момент Лопыреву показалось, что Перевалов в своем подвисании забыл, на чем остановился их разговор, но именно в этот момент он произнес, растягивая паузы между словами:

– Хорошо, Лопырев. Я ознакомлюсь с твоим отчетом и решу, что делать. Пусть пока побудет у тебя. Как проснется – веди его ко мне.

– Понял, Виктор Александрович.

– Иди.

Лопырев перевернулся на каблуке, по старой привычке еще из училища, и покинул кабинет.

“Отпускать нельзя… Держать не имеем права… “ крутилось бумерангом в голове Лопырева по дороге назад. Обычно он любил считывать с лица намерения начальства и предлагать наилучшие варианты решения задач еще до того, как те придут им в голову. Но сейчас… Какого черта? Он сам запутался. Что еще можно сделать с этим мальчишкой?

А между тем этот мальчишка к моменту возвращения Лопырева уже проснулся и сидел на кушетке, озираясь по сторонам пугливым волчонком. Он заприметил охранника, наблюдавшего за ним, и теперь, очевидно, размышлял, как ему вести себя дальше. Лопырев решил не обнаруживать своих сомнений, поэтому просто подошел и дружелюбно сел с ним рядом.

– Выспался? – Лопырев улыбался.

– Нет, – мальчик, несмотря всю дружелюбность Лопырева, все равно оставался колючим. Однако его молодость и белокурость все же немного подкупали. На фоне остальных сотрудников этого учреждения, с которыми он успел повстречаться, этот сам выглядел немного ребенком.

– Нам нужно пойти с тобой к моему начальнику, но можем сделать это попозже, если ты не готов прямо сейчас.

– Не готов к чему? Он меня арестует?

Лопырев слышал от коллег, что Перевалов в своей обычной манере даже со своими детьми особенно не церемонился, и наверняка устроит допрос маленькому человеку, которому больше всего сейчас нужна была еда, вода и тепло. Ему стало как-то не по себе. Тем более Перевалов наверняка еще сам не решил, что нужно делать с ребенком, и того ожидают мучительные часы ожидания в неприятном Большом кабинете. Сердце защемила жалость.

– Нет, конечно… Конечно, он тебя не арестует. Ты же не преступник. Хотя тебе не следовало здесь появляться, твой поступок повлек за собой много неприятностей.

– Тогда я к нему не хочу вообще идти.

– Почему?

– Я хочу, чтоб он меня арестовал. Тогда я бы увидел папку. А если нет, то зачем мне тогда встречаться с какими-то начальниками, если от них никакого толку, одни дурацкие вопросы.

Лопырев снова растерялся. Он так до конца и не понял, как правильно отвечать и общаться с этим ребенком.

– Он не сделает тебе ничего плохого. И я все равно больше ничем не могу тебе помочь.

– Может быть, ты сам можешь меня арестовать?

Владька с надеждой посмотрел в глаза Лопыреву, и под этим взглядом Лопыреву захотелось провалиться сквозь землю.

– Послушай… Здесь плохое место. Тебе нельзя здесь находиться. Это… не положено. Везде, где бы ты ни был, лучше, чем здесь, просто поверь мне. У твоего папки не было выбора. Но ему здесь не плохо. Это место для взрослых. Твой папка – взрослый, и он здесь не потому, что просто захотел.

– Я тоже уже взрослый. И выбор мне не нужен. Я его уже сделал. Теть Вера всегда говорит, что я слишком уже взрослый для всяких игр и прочих детских вещей, которые есть у других детей. Почему я не могу тогда жить среди взрослых? И еще она говорит, что я должен сам уметь жить. Я не знаю, как это – уметь жить. Мне кажется, я и так умею. Ведь я живу. И не умираю. Значит, умею. Все умеют! И еще мне кажется, что я должен делать то, что хочу, потому что то, чего я не хочу, меня постоянно заставляют делать взрослые, значит, когда я буду делать то, что я хочу, тогда и я повзрослею. Вот ты же взрослый?

Лопырев сидел рядом, стараясь не смотреть ему в глаза, и медленно кивнул, предчувствуя очередной подвох. Мальчик говорил очень искренне, болтая ногами под кушеткой. С его худых ботинок летела грязь комьями.

– Да, я взрослый.

– Ты всегда делаешь то, что хочешь?

– Не всегда.

– Почему?

– Потому что иногда то, что я хочу, нельзя делать.

– А кто сказал, что нельзя?

– Другие взрослые.

– А им кто это сказал?

– Сами так решили.

– То есть, получается, они этого хотели?

– Получается, так.

– Значит, ты еще недостаточно взрослый?

Лопырев не знал, что ответить. Проще было согласиться.

– Получается, что да. Понимаешь, есть вещи, которые решены за меня, и без меня, и они появились задолго до моего рождения. Я просто подчиняюсь.

Владька промолчал. Комья продолжали отваливаться и падать под кушетку. Лопырев мысленно пересчитывал лежавшие на полу кусочки.

– Это и есть та дисциплина, о которой ты все время талдычишь?

– Да. Это она и есть.

– Это ужасно скучно. У тебя есть какая-нибудь еда? У меня живот сводит.

Лопырев спохватился. Опять упустил из виду самое важное.

– Пошли, я что-нибудь найду для тебя.

Они зашли в кабинет. Лопырев подошел к своему столу, на ходу вспоминая, есть ли у него вообще хоть что-нибудь съестное. Открывая поочередно свои ящики, он вытащил из них подсохшие печенья вместе с крупными крошками, жухлое яблоко в точках, и три конфеты, которыми его пару дней назад угостила молодая повариха. Она строила ему глазки с самого первого момента, как устроилась на кухню, и все время чем-нибудь угощала. Лопырев осмотрел запасы. Не густо, но лучше, чем ничего. Все равно раньше утра ничего другого не найти. Не по камерам же идти в поисках заначек. Чайник он поставил сразу же при входе, и он уже начинал пыхтеть и посвистывать.

Он переложил все припасы на большой белый лист бумаги и протянул их Владьке, который уже попривык к местной обстановке и держался более уверенно. Он разглядывал полки с бумагами в толстых картонных переплетах на завязках, потрогал решетки на окнах, покрутил в руках кружку со сколотым краем, на которой была смешная надпись про службу в войсках. Порошин-отец что-то говорил про то, что парень умеет читать, но надпись его почему-то не насмешила. Наверное потому, что он ничего не знает про службу. Затем внимание Владьки привлекла фотография группы сослуживцев Лопырева, сделанная два года назад на одном из спортивных мероприятий учреждения. Это мероприятие было проведено в честь национальной общеоздоровительной программы, и в нее включались, помимо сотрудников, только те исправляющиеся, которые не получали никаких нареканий со стороны смотрителей и в общем имели исключительно благоприятные показатели за все время пребывания.

– Иди пить чай. Я тебе налил.

– А кто это там? – Владька не спешил к еде. Он не отрывался от фотографии.

– Там мои товарищи.

– Вы здесь фотографировались?

– Да, здесь, это было два года назад.

– Среди них есть мой папка? – в тоненьком голосе снова промелькнула надежда.

– Нет. Там его нет. Там только мои сослуживцы. Те, кто служат здесь. Кто приходит сюда на работу, то есть. – Лопырев стоял спиной, размешивая кусок сахара в кружке, надеясь, что когда он обернется, внимание мальчика переключится на что-нибудь другое. Обернулся, но нет. Тот по-прежнему стоял, уставившись в стенку.

– А у тебя есть фотографии с ним?

– С твоим отцом? Нет, с ним нет.

– Потому что вы с ним не товарищи?

– Можно и так сказать.

– А кто такие – товарищи?

“Это не мальчик, а бездонная бочка с вопросами… Хорошо, что у меня нет детей… ” – это было сказано про себя, а вслух: – Товарищ… – Лопырев постучал ложкой о край кружки – …Это тот, кого ты уважаешь, поддерживаешь…  С которым готов проводить свое свободное время…

– Товарищ – это хороший человек?

– Если ты – хороший, то и товарищи у тебя будут, скорее всего, хорошие. А если ты сам не очень, то и товарищи у тебя будут тебе под стать.

– Твои товарищи – хорошие?

– Да, они хорошие люди.

– Значит…  мой папка – не очень… ?  Раз вы с ним не товарищи? –  он затих, затаив дыхание.

– Я не был знаком близко с твоим папкой. Может быть, он и хороший человек. Я не знаю. Все в мире хорошие люди не могут быть товарищами, времени просто не хватит со всеми перезнакомиться.

Владька оживился.

– Он точно хороший человек! Вы обязательно могли стать с ним товарищами, если бы познакомились! Он такие штуки вытворял, когда был дома! Мы с ним и кораблики делали, такие, с воском на донышках, и плотину строили на речке нашей, Ширяевке! Я помню кое-что, хоть и давно было это! А однажды мы поймали вооот такого зайца, в силки, и он даже там не поранился, дождался нас живехонький поутру! Ушастый такой, смешной, то-то мы смеялись там! А папка-то, он сжалился над ним и выпустил на волю, вот какой он добрый! Скорей бы он вернулся! Теть Вера говорит, что не дождусь я его никогда, что не вернется он, но я ей не верю, она недобрая к нему, злится отчего-то, а я-то знаю, что дождусь! Я точно знаю.

Он размахивал руками, и его возгласы становились уже слишком шумными для времени и места. Лопыреву пришлось жестом успокоить его и почти силком усадить на стул. Видимо, длительный голод все же взял свое, чай с едой заняли его внимание, и Лопырев надеялся, что пауза продлится как можно дольше.

Владик молча жевал яблоко и смотрел на Лопырева. Ел он торопливо, но не жадно. Еще не дойдя до огрызка, он с полным ртом медленно спросил:

– А ты знаешь, где она находится, эта больница?

Этого вопроса Лопырев ждал. Хоть и опасался мысленно.

– Да, я знаю, – и, предвосхищая его просьбу, добавил – но нам с тобой туда нельзя.

– Даже тебе?

– Даже мне.

– Почему?

– Туда никому нельзя просто так.

– Почему? Больница – ведь это не тюрьма. Я ходил туда с теть Верой. Ей тогда плохо стало. И даже сам лежал однажды, с гландами. Больно было.

– Это тюремная больница, не обычная, правила там такие же, как в тюрьме.

– А если бы ты мог туда пройти, ты бы отвел меня, чтобы встретиться с папкой?

– Отвел, наверное…

Этот ответ еще долго не давал покоя Лопыреву. Позже, много дней спустя, он пытался понять, действительно ли он сказал правду Владьке, или просто ответил автоматически. Пытался представить.  Что, если бы он и вправду мог? К чему бы это могло привести? Нужно ли было это им обоим? От кого зависело это на самом деле? Мог ли он это сделать на самом деле?

Вопросов много. Ответов нет. Владька хрустел остатками яблока.

В конце концов, он просто ребенок. И завтра его уже тут не будет. Как и всех тех вопросов, что принес он с собой в эту темную ночь. Еще пара часов и начнет светать. Необходимо уводить его к Перевалову. Теперь он уже будет не в его власти, и не Лопыреву нести за него ответственность.

– Доел? Молодец. А теперь нам надо идти.

– К твоему начальнику?

– Да.

– А что он будет со мной делать?

– Ничего. Наверное, увезет тебя домой.

– Я не хочу домой.

– Почему?

– Там я уже был. Там ничего интересного. И поэтому я пришел сюда.

– У тебя должен быть дом. Ты не можешь слоняться по лесам и болотам. У каждого должен быть дом.

– Папка вот жил дома. Теперь он живет тут. То есть дом там, где ты.

– Дом там, где тебя ждут. Наверняка, твоя тетя Вера о тебе сильно беспокоится.

– Это вряд ли. Папка меня точно всегда больше ждет, чем она.

– Это не обсуждается. Пошли. Собирайся.

Владька вздохнул и встал со стула, стряхнув крошки с брюк. Понуро плелся за Лопыревым по коридору. В момент, когда они заходили в кабинет к Перевалову, он на одно мгновение спрятался за его штаниной, осторожно вглядываясь в лицо нового незнакомца, с которым его свело это мрачное место. Лопыреву показалось, что Владьке не хотелось расставаться, когда он, отдав честь начальнику, был вынужден оставить их наедине и вернуться к себе. Перед уходом, он мимоходом посмотрел в глаза мальчишке, и не увидел в них ничего, что начал замечать до этого. Едва пробуждающиеся доверие и дружелюбность снова утонули в глубинах маленькой души.

На этот раз при выходе из кабинета дверь закрылась с грохотом, как бы намекая Лопыреву, чтобы больше он здесь в ближайшее время не появлялся.

Глава IV.

Перевалов смотрел на Владьку. Владька – на Перевалова. Пристальное молчание, и ни один из них не уводил взгляд в сторону. Первым заговорил Перевалов.

– Ты поедешь со мной.

– Не хочу никуда ехать.

– Тут хочешь остаться?

– Да.

– Это проще простого, – ухмыльнулся Перевалов, – но твое время еще не пришло. Не переживай, ты сюда еще вернешься. Но позже. Сейчас тут для тебя места нет.

– Тут много места. Всем хватит.

– Закрыта тема. Мы выходим. Пошли.

Перевалов вышел из-за стола, убрал пухлый прошитый журнал в ящик под замок, осмотрел стол и направился к двери. По пути стянул с крючка свой портфель и, не оборачиваясь на Владьку, велел идти за ним. В его движениях и в тоне чувствовалась власть, граничащая с жестокостью, и Владик побоялся ему перечить. Неохотно поплелся следом. Пусть так. На месте сориентируется. Может, получится снова убежать?

Они вышли во двор, шаг за шагом приближаясь к главным воротам, которые оберегались хитровыдуманными системами защиты и часовыми. Один часовой совсем не шевелился, прижал ружье к плечу и был похож в свете луны на мраморного истукана. Владька вглядывался в лицо, пытаясь понять, моргает ли он. Как будто бы нет. Люди не могут не моргать так долго, может он ненастоящий? Может они все тут – ненастоящие? На воротах с обеих сторон висели щиты с одинаковой надписью, которая хорошо просматривалась даже ночью в свете башенных прожекторов: “У свободы всегда есть границы”. Надпись служила напутствием для входящих и особенно – для выходящих, потому что с внутренней стороны даже прикрутили дополнительную лампочку по верхней линии над словом “всегда”. Владька не особенно понял смысл этой фразы, но наверное, она должна была что-то значить, раз ей выделили такое важное место.

Прохладная ночь с огромным черным небом повисла над ними, скрывая все то, что было рядом, на земле, и открывая для обзора то, что было далеко наверху – мерцающие звезды. Это было так красиво – россыпь этих маленьких точек. Некоторые покрупнее, некоторые помельче, словно мелочь в кармане состоятельного человека. Однажды дед Петя Жуков, Владькин сосед, рассказал ему, что эти точки на самом деле не точки, а огромные небесные тела, которые даже больше нашей планеты, и что некоторых из них может и не быть совсем, потому что они давно взорвались, но увидеть это мы сможем только через пару тысяч лет. В прошлом герой войны, а ныне просто обезноженный старик, дед Петя чаще всего коротал свои дни, катаясь туда-сюда по дорожке у крыльца своего домишки на поскрипывающем инвалидном кресле. Он много чего ему рассказывал, и про войну, и про природу, и про привычки плохих людей, и про то, как вырасти порядочным человеком. Кроме него Владьке никто ничего не рассказывал, и он ему почти всегда верил. Но вот звезды и тысячи лет.... Это в голове у Владьки не укладывалось. Они ведь размером с крошку! Наверняка, если построить батут размером с город, до какой-нибудь такой звездочки можно легко допрыгнуть. Странно, что до этого еще никто не додумался. Может, кто-нибудь и додумался, но газет теть Вера не выписывала, а в телевизоре что-то сломалось, остался только звук, без картинки, и сейчас он служил не самой удобной полкой для рассады. С него все время что-то само по себе падало, ломалось и рассыпалось, а получал за это Владька, поэтому он обходил его стороной.  У дед Пети же всегда показывали лишь черно-белые скучные передачи, и Владьке это было не интересно. Но ведь размер определить на глаз не сложно. Большим был соседский гараж, с высоты которого было так круто прыгать в пышный сугроб зимой; гигантской была швабра теть Веры, которой она часто огревала Владьку за провинности; бесконечно длинной была дорога сюда, к папке;  и огромным на этом пути было сжимающее горло чувство, что он заблудится, уйдет не туда, куда он намеревался, и не сможет увидеть папку. Все это было ощутимых размеров. А то, что не ощутимо, то, что невозможно почувствовать или увидеть, то не может быть большим, все это, скорее всего, неправда. Можно наболтать что угодно, а кто проверит? На прошлой неделе Владька сказал толстухе-соседке, зашедшей к ним в поисках теть Веры, когда ее не было дома, что та насмотрелась телевизора и уплыла на большом корабле в Италию, потому что в усмерть любила макароны и так хотела попробовать по-ихнему, что не могла больше ждать; и что она оставила по доброте их дом и огород всем ширяевским детям, и именно поэтому Владька делает из шатающихся досок забора трамплин для велосипедов. Она ему тогда не поверила. Вот почему? Теть Вера же и правда любила макароны. А соседка ведь еще и накричала, и еще обозвала как-то обидно, а позже все рассказала теть Вере. Та бесновалась пуще обычного. Отлупила почем зря. Почему тогда он должен верить всему, что говорят? Хотя обычно он верил дед Пете. И про Италию он тоже от него узнал.

Владька вдруг осознал, что его отсюда уводят, и обратно больше не пустят. Он так мечтал сюда попасть последние три года. Все говорили, что до этого места невозможно добраться. А он добрался все же. Чтобы только увидеть папку. А сейчас из-за этого злого мужика в форме он его не увидит. Куда его вообще ведут? Он не мог отсюда уйти, не сделав того, о чем мечтал.

Перевалов широким твердым шагом шел впереди, загораживая собой яркий свет заборных фонарей. Владька шел сзади. Он замедлил ход. Перевалов шел в прежнем темпе, не оборачиваясь. Владька остановился. Едва ступая на носочки расхлябанных ботинок, он осторожно попятился. Один шаг назад, второй, третий. Расстояние между ними стремительно увеличивалось. В потемках Перевалов казался двигающейся горой, а мальчик – маленьким камушком. Но в сердце камушка в этот миг нарастало мужество. Он бросился в сторону. Мягко и быстро, как напуганный хрустом веток заяц, он бежал сам не зная куда, в ту сторону,  где было совсем темно, куда не проникал свет. Темнота сейчас была его спасителем. В ушах у него шумело, но звуков погони за собой он пока не различал.

Впереди выросла стена. Скользнул в сторону. Послышался приглушенный крик, где-то далеко сзади. Это, наверное, Перевалов. Владька побежал еще быстрее, сердце билось с такой же скоростью. По над стеной росли колючие кустарники неизвестных Владьке растений, он то и дело натыкался на острые ветки, они били ему по лицу и рукам, преграждая дорогу. Он жмурился и бежал почти наощупь. Он прибежит, прибежит, он храбрый, он не сдастся, а потом найдет папку, они увидятся, обязательно увидятся. Он расскажет ему все, что носил в себе. Оба они расскажут. Надо только спрятаться получше. Эти смотрители его не найдут, никогда, он сможет, он сольется с землей, с травой, с цветом ночи. Снова тупик, и снова свернул левее. Бежал, спотыкаясь сам об себя и иногда – об асфальт. Добегу, добегу – стучало в голове.

Резкая остановка. Уткнулся во что-то твердое, не успев даже понять, что это, и как оно там оказалось, ведь еще одну секунду назад там ничего не было. Упал от неожиданности. Больно, ударился затылком о землю; щурясь от боли увидел, как в небе над ним выросли две огромные ручищи, будто два ковша экскаватора, и подняли его в жесткой хватке. Тряхнули. Он повис в воздухе. Сражаясь с темнотой, как отлученный от матери слепой котенок, он понял, что его снова несут туда, откуда он убегал. Все зря, его поймали…  Он не смог. Осознание беспомощности поднималось вверх по пищеводу и готово было вот-вот пролиться. Но для пустых слез сейчас было неподходящее время. Нужно было понять, что его ждет, и можно ли предпринять новую попытку побега. Подождать…

Огромными размашистыми шагами, как в сказках про людоеда с его быстроходными сапогами, они приблизились к освещенным воротам, где их ожидал Перевалов и еще несколько человек в форме с оружием. Все смотрели на Владьку и обладателя огромных ручищ, которого самому Владьке разглядеть не удавалось. Подойдя вплотную, ручища бросили его на твердый асфальт, прямо под ноги Перевалову. Последний стоял, насупившись. В эту минуту он казался еще злее, чем там, у себя за столом.

Владька подтянул к себе одно колено, продолжая лежать. Оно сильно заныло, он ударился им при падении. Владька стиснул зубы, зная, что стоит ему сейчас дать слабину и разреветься, как может стать еще больнее, как бывало с разъяренной теть Верой. Та не любила осознавать, что она причиняла ребенку боль, и чтобы заглушить его крики и свои муки совести, могла ударить его еще сильнее. Обычно она его колотила, чтоб он стал добрее, старательнее, терпеливее, то есть не таким, каким он на самом деле был. Сама она добротой и терпеливостью тоже не отличалась. Наверное, ее мало колотили в детстве. Метод никогда не работал. Только она этого не понимала. Владька, наоборот, еще больше ожесточился. И сейчас, лежа на холодном асфальте, не зная никого из людей, стоящих вокруг него и не причиняющих ему пока никакого вреда, он ненавидел их всех в целом и каждого в отдельности. И будь у него возможность причинить им физическую боль, любую, даже самую малую, он причинил бы. Чтобы заглушить свою. Но он не мог. И поэтому просто лежал и ждал, что будет дальше.

Перевалов шагнул к нему навстречу и наклонился. Владька съежился, зажмурился, ожидая удара. Но ничего не произошло. Он приоткрыл глаза. Перевалов смотрел ему в лицо и молчал. Это длилось вечность, наверное целую минуту, или даже больше. Остальные молчали. Потом Перевалов взял его за шкварник, и поднял на ноги.

– Идти можешь?

Владька молчал. Потом осторожно кивнул.

– Тогда пошёл. Вперёд. – команда была строгой. Нельзя не подчиниться.

Владька пошел вдоль по  темной дороге, теперь уже он шел впереди. Прямо в спину ему периодически упиралось колено идущего сзади Перевалова, и он знал, что это колено не позволит ему сделать лишнее движение. Он просто шел. Колено подсказывало путь. Выход и толстенные окутанные проволокой стены остались далеко позади, также как и все системы защиты, которые ему никогда не преодолеть самостоятельно. С подгоняющим его сзади коленом ему были открыты все дороги. Но дороги вели в другую сторону, совсем не туда, куда он так давно хотел попасть. Они уводили его от отца. Его черты лица стирались с течением времени, оставляя лишь отдельные яркие пятна во внешности: колючие усы цвета черного металла с примесью ржавчины, челка вихром, свесившаяся на бок, глубокая оспина между бровями, который тогда казался ему третьим глазом; но Владька был уверен в том, что узнает отца при встрече. Невозможно не узнать единственного человека на свете, который тебя любит всем сердцем, он это чувствовал – и тогда, и сейчас. Пусть они все говорят, что хотят, он многого наслушался за свою жизнь о себе и своих родителях. Они ничего не знают, каждый только собой занят, а до других им дела нет. У всех есть кто-нибудь, и поэтому им легко осуждать. Он все равно очень любит своего отца и они обязательно встретятся. Пусть он пока не знает как…  А сейчас…