Текст книги "Потерянные судьбы. Роман"

Автор книги: Ольга Брюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Внезапно послышалось шуршание сена. Со стога упал один сапог. В полумраке женщины разглядели мужчину, спускающегося по лестнице. В потёмках со спины не признать в нём ни Ваньку, ни какого-либо другого знакомого мужика. Незнакомец опустил ноги на твёрдую поверхность и, не оборачиваясь, начал шоркать рукой по земле в поисках второго сапога.

Мария взяла себя в руки, подбежала, схватила сапог и молча протянула ищущему.

– Порфирий… – упала боком на стог сена от удивления.

Порфирий молча взял сапог, кряхтя натянул его и выпрямился. Положил руку на стог и приставными шагами стал было огибать его, чтобы незаметно скрыться.

– А горючка-то, як я погляжу, волшебная! – подошла ближе жена Стеша и бросила на землю узелок с припасами. – Перенесла муженька из-за стола на тюк сеновальнай!

Муж Трофимовой остановился, громко выдохнул, но голову повернуть не смог.

– Я кому говорю? – Стешка сделала ещё шаг.

По спине Порфирия пробежались мелкие мурашки, стягивая кожу. Он прекрасно знал нрав своей жены. Трофимов побаивался Стешу с тех самых времён, когда впервые повысил голос на свою жену. В тот день, недолго думая, Степанида голыми руками сорвала куст крапивы и оприходовала возлюбленного по лицу. Порфирию приходилось оправдывать покраснение и сыпь на своей физиономии перед мужиками, рассказывая басни о своём великом предназначении.

– Ей-богу, вот те крест, – Порфирий крестился, состроив серьёзное лицо, дабы доказать соседям правдивость своих слов. – Утром встаю, а жинка и гутарить, завидев мой анфас, ты, грит, особеннай, тебя боженька в темечко поцеловал, вона, гляди, и на плешке пятно!

Мужики, конечно, не верили, но слушали с удовольствием местного Петрушку, как со временем его и прозвали.

– Кому говорю? – Стешка повторила свой вопрос грудным голосом. – Кудый-то тебя понесло?

Порфирий не спеша стал поворачиваться, будто в замедленном кадре, пытаясь произвести впечатление.

– Ой, Стешенька моя пришла! – радостно всплеснул руками Трофимов. – А ты как туточки оказалася?

– Ногами! – жена подошла ещё ближе и выпятила живот вперёд. Так она изображала всю мощь свою и силу.

– Золотая моя, а я подумал было показалося, – Порфирий чувствовал угрозу со стороны обозлённой женщины.

– Ты с кем тута лясы точишь? Полюбовницу завёл?

– Шо ты, шо ты, Стешенька, образумься! – глаза забегали, мужчина слегка нагнулся, пытаясь устоять на своих кривых ножках. – Як такое могло прийти в твою светлую головушку? Я даже в помыслах ни-ни…

– Кто тама? – махнула Трофимова головой в сторону стога.

– Нико́го…

– Я ишо не в том возрасти, шоб памятью страдать! Я усё услыхала… – Стеша подошла вплотную и взялась за ворот фуфайки мужа. – А ну…

– Да нету тама нико́го… – у мужика подкосились ноги, еле держался то ли от страха, то ли от принятого алкоголя.

– Манька, а ну стеряги его… – подошла Трофимова к лестнице. – А я чичас усё сама разузнаю…

Быстренько взобравшись на высокий стог, Стешка умолкла. Секунд десять стояла полная тишина.

– Вот лярва! – показались ноги Трофимовой на верхних ступеньках лестницы. – С той стороны утика́ла!

Стеша спустилась вниз, держа в левой руке белый платок, расшитый красными розочками.

– Чей, не знаешь? – развернула и показала соседке.

– Почём мне знать, – тяжело вздохнула Маша, понимая, что мужа нет в конюшне.

– Празднишнай… Кто у нас такие носить? – задумалась Стеша, задрав голову к небу.

– Порфирий, – Мария обратилась к соседу. – Скажи, як на духу, где Иван?

– Иван? – мужчина присел на нижнюю ступеньку деревянной лестницы. – А мне почём знать?

– Брешешь! – прикрикнула Стешка, напрочь забыв о женщине, которая несколько минут назад была с мужем на стогу. – А ну, признавайси, где его черти носють?

– Да покуда мне знать? Я ему, чай, не жёнка…

– Подымайси! – схватила за шиворот благоверного. – Пшёл до хаты! Ты мене усё должон докладать! Ты Ваньку видал сёдня аль не? Куды он пошёл? С кем? Кто она?

– Стешенька, ну не ведаю, ей-богу… – спотыкался мужичок, оправдываясь перед женой.

Рядом молча шла Мария. В её голове была только одна мысль «Неужели муж тама, у воспитательницы?»

Вернувшись в хату, Машка присела на лавку возле печи. Дети спали.

– Ну, не идти же у хату Томки? – рассуждала женщина, стараясь не заплакать.

Маша сняла старенький сапог и поставила под лавку у печки. Только хотела снять второй, как в хату вошёл Иван с недовольным лицом.

– А ты шо? – заметил жену в одном сапоге и фуфайке. – Куды это на ночь глядя? Шо-то я не вразумею!

Мария подняла голову. Ванька схватил её за грудки, приподняв с лавки.

– На блядки собралася?

Иван никогда не трогал жену и пальцем. Всю жизнь был строгий, с претензиями, но чтобы ударить – такого не было.

– Вань, ты шо? – Маша смотрела на мужа удивлёнными глазами.

– Дык куды тебя несёть? – Иван прищурился и сжал челюсти так сильно, что заходили желваки на скулах.

– Тута я, дома… – женщина растерялась. Стыдно признаться, что следила за мужем.

– Кто он? К кому хвост навострила? – Грищенко сжал фуфайку ещё сильнее и прижал к себе жену.

– Ваня, а ты чаво пришёл? – спокойным голосом задала вопрос Манька. – Ты же сёдня до утречка должон конюшню охранять… Был ли ты тама?

– Должон, без надобности не воротился бы…

– Не было тебя тама… Сама видала…

Ванька отпустил жену, округлив глаза.

– Откудова знаешь? – мужчина присел на лавку. – Пасти́ вздумала? Ты ж никогда не приходила…

– Не приходила… – Мария присела рядом. – Скажи, как есть… Это Томка?

– Какая-такая Томка? – Иван пристально посмотрел на жену, явно не понимая, о чём речь.

– Воспиталка. Знамо дело – она…

– Манька! Не чуди! – психанул Грищенко, снял телогрейку и повернулся спиной. – На, погляди…

Мария взглянула на мужа и ахнула.

– Божечки мои, шо же енто?

– Хату мы тушили, глупая ты баба…

– Какую хату? Чью?

– Мельниковых…

– Как же енто? У них же поминки вроде как…

– Допоминова́лись… Не знаю, шо да как, прибежал Порфирий, криком кричить… Хата Мельниковых рядом… Я и кинулси помогать тушить… А внутрях сам Мельник дрыхнет. Я его спасать… Ентот злыдень спросонок меня не признал, оттолкнул окаянный, я на горящую стенку и повалилси…

– Ой, батюшки святы… – запричитала Мария. – А жёнка его спаслася?

– Чаво не знаю, того не знаю… Народ сбежалси, не разобрать… кто… где… Тьфу, шоб им пусто было. Плечо болить, шо кожу сняли… Намажь чем-нибудь, надобно воротиться на сторожевую.

Мария аккуратно сняла обгоревшую рубаху. Плечо получило ожог второй степени. Вздулись волдыри, раскрасневшаяся кожа сильно горела, будто приложили горячую заслонку от печи. Успел Ванька потушить спину, катаясь по полу.

– К врачу тебе надобно, – беспокоилась жена, накладывая на больное место очищенные листья капусты. – Вона як раздуло…

– Я шо баба по врачевальням таскаться? Привяжи, и бу́дя…

– Вань, – женщина всё же решилась выудить у мужа о Тамаре. – Пошто Томка в гости звала?

– Какая? Кого? – возмутился Иван, натягивая последнюю рубаху.

– Мне Стешка тута донесла…

– Шо? Трофимова? – Ванька развернулся и уставился на жену. – Твоя Стешка с рылом мохнатым, а ты и уши развесила?

– Не вразумею… Об чём енто ты? – слова мужа взбудоражили Машу.

– А ты поди спроси у своей сороки, шо она тута разно́сить, коли сама шерстью обросла! Ты думаешь, чаво она к тебе пристаёть? А?

– Ты ж место её мужика занял… – плюхнулась на лавку Манька, чувствуя, что муж сейчас расскажет такое, о чём сама Грищенко никогда бы не догадалась.

– Угу, ну, занял, и дальше шо? Тока вот твоя сорока-белобока навострилась на твоё место. Вразумела?

– Да ты шо? Не могёть ентого быть… Она же вона, як за Порфирием…

– Окстись, безмозговая! Шкуру свою прикрываеть…

– Не верю…

– Иди, говорю, спроси… – Ванька кое-как надел фуфайку и открыл дверь в сени. – Ты давеча хворала, а она ко мне прибегала… Уяснила?

Иван вышел на улицу и направился сторожить коней. Мария встала, прошлась по кухне, посмотрела в окошко.

– Ах ты ж стерва, Степанида! Ну я тебе зараз усё обтолкую… – хлопнув дверью, быстрым шагом поспешила к соседушке.

– Открывай, падлюка! – стучала в окно хаты Трофимовых Маша. – Выхо́дь! Злыдня соседская!

– Чаво зашлася? – открыла окно Стешка, протирая глаза. – Ночь на дворе. Спим мы…

– Спишь, значится… – Мария отошла от окна и сложила руки на груди. – Выхо́дь, говорю, разговор есть!

Радостная Степанида спросонья подумала было, что Манька что-то прознала о своём мужике, и, накидывая фуфайку, поскакала на улицу, словно молоденькая козочка на выгул в поле.

Мария ждала распутницу, сидя на завалинке.

– Ну-ну, чаво надыбала? С кем он кувыркалси? – аж в горле пересохло, насколько распирало любопытство Трофимову. Задавала вопросы хриплым голосом.

Присела рядышком, освободив правое ухо от платка для сладких речей.

– Скажи-ка мне, Стеша, куды ты бегала, када я в плохом самочувствии попёрлася до хаты? – Маша скривила рот, зная о проделках соседки.

– Куды-куды, – Трофимова посмотрела на Марию с укором. – Мужика твоего предупредить, шоб он поторопился до дому, мало ли шо…

Мария опешила. И предъявить нечего, вроде как Степанида прибегала к Ивану ради её же благополучия.

– Мене Ванька сказал, шо ты на него виды имеешь… – Маша встала перед соседкой.

– На шо он мне? Ванька твой… – резко поднялась Стеша. – Глядеть не на шо… Зенками своими зыркаеть, словно чёрт с рогами… Зад свой прикрываить, а ты и поверила… Эх, Манька, глупая ты… Он ночами по хутору швыркаеть, а ты ухом не ведёшь…

– Ты лучше мне скажи, разузнала, с кем Порфирий был, аль не? – сменила тему Маня.

– Не было тама никого… – запнулась Стеша, отвернув голову в сторону.

– Как енто? Ты шо? Я ж сама слыхала…

– Ничё ты не слыхала, показалося тебе…

– Ах, вон оно шо… своего неверного прикрываешь, а на моего помои льёшь! – Мария поставила руки на бока и выпятила грудь.

– Порфирий ни в чём не повинен, а Ванька твой – кобелюка, каких свет не видывал… юбки не пропускаить, лишь бы своё кобелиное нутро грехом позабавить… И Вовка ваш вырастить такой же, як и батька евоный. Того и гляди, Нюська подоло́м закру́тить… Якый отец, такие и отпрыски…

Зря Степанида приплела детей в разговор, чем и зацепила соседку за живое.

– Вовка с Нюськой? – опустила руки Маша. – Вовка, як батька, а Нюська – подоло́м?

Мария схватила Стешу за правое ухо, которое выглядывало из-под платка, и потянула вниз. Стеша во всё горло закричала от боли, схватилась за руку соседки. Второй рукой Грищенко стянула платок с головы женщины и вцепилась в волосы мёртвой хваткой.

– Сорочий твой язык! Детёв моих оговаривать? Я тебе чичас усе патлы повыдергаю, будешь, як твой Порфирий, плешью светить…

– А-а-а, караул! – закричала Степанида, пытаясь освободиться от цепких рук Мани. – Пусти! Люди, помогитя, убивають!

На крики выбежал Порфирий в одной длинной рубахе и без штанов, только успел на ходу сапоги натянуть. Не понимая, что происходит, схватил жену и начал оттаскивать от Грищенко.

– Бабы, угомонитеся! – повторял мужчина. – Ночь на дворе! Разбудили, треклятые, а мене спозаранку Галочке забор поправлять!

Женщины резко затихли. Маша отпустила Стешку и уставилась на соседа. Поправив волосы, Степанида развернулась и исподлобья посмотрела на мужа.

– Чё? Какой-такой Галочке? – пошла в наступление Стеша.

– А? – Порфирий тут же потерял слух и попятился назад.

Мария стояла как вкопанная, переводила взгляд то на соседку, то на её мужа.

– Я гутарю… – нужно было что-то срочно выдумать, и Порфирий, схватившись за дверную ручку, сказал. – Оградку, гутарю, мамочке…

– Шо? Оградку? – медленно подходила Стеша к мужу. – Ты ж к ей несколько годков не ходишь! Я щас покажу тебе оградку!

Порфирий скрылся за дверью, Стешка побежала за ним, выкрикивая угрозы.

Мария молча пошла домой.

Вернувшись в хату, выпила кружку воды и собралась ложиться спать.

– Мам, – Нюся подошла к матери и присела рядом на кровать.

– Ты чаво не спишь? – удивилась Маня.

– Я тута сказать тебе хотела, – замялась девочка, не зная, как рассказать о подарке учительницы.

Нюська встала и вышла в кухню. Пошуршала за печкой и принесла бурки.

– Откудова?

– Акулина Ивановна принесла…

– А почему тебе?

– Я упала… Мы с ребятами на перемене бегали, и…

– Растяпа, я ведь предупреждала… – повысила тон Маша, объясняя дочери, что вещи нужно беречь, на новые денег нет…

– Я случайно, я не хотела… – слёзы потекли от обиды.

– Стыдоба-то какая… – взглянула Мария на девочку и тут же продолжила. – Это же Надькины, видимо…

– Мам, а Надя… – дочь зарыдала навзрыд.

– О божечки мои… – Маня обняла Нюсю.

***

Утром, как обычно, Мария покормила детей и отправила встречать Потапыча к перекрёстку.

– Не хочу в сад, – бурчал Вовка, топая по грязи.

– Иди по краю, – потащила за руку брата Нюся. – Кому говорю?

– Здоро́в, – догнал Сашка одноклассницу. – А правда, мамка твоя с батькой расходятся?

– Шо? – остановилась девочка. – Врёшь!

– Угу, только усе уже знают…

– Неправда! – Нюська топнула ногой и быстрым шагом поторопилась к извозчику, ожидавшему своих маленьких пассажиров.

В школе Нюся не разговаривала с Сашкой. От его слов жгло в груди. Верить или нет? Тем более она слышала, как отец часто ругал маму за всякую ерунду.

– Ну, дуешься? – на перемене Александр присел на край парты. – Или не веришь?

– Не хочу с тобой говорить, – Нюся сидела, не двигаясь, и наблюдала в окно, как дети играют в выбегалки. – Отойди подальше… Ты такой же, як и Глашкина мать, лишь бы сплетничать…

– Ага, прям, – цокнул языком мальчишка и слез со стола. – Вообще-то я не говорил ничого, а просто спросил… Ну, как знаешь.

Нюсенька ждала окончание уроков, чтобы прийти домой и спросить у матери – правда ли это, что рассказал Саша.

Уроки закончились. Девочка надела телогрейку и вышла на улицу. Прохладно. Лёгкий ветерок тормошит пожелтевшую листву на деревьях и кустарниках. Листочки шелестят в такт друг другу, будто переговариваются о чём-то.

– Як сплетники, – сказала вслух Нюся и потопала в сторону дома.

– Давай провожу, – догнал девочку Саша и поравнялся с ней.

– Иди отсюдова, сама дойду, – с гордостью ответила Нюська, не обращая внимание на мальчишку.

– Ну, как знаешь, – Сашка ускорил темп и ушёл далеко вперёд.

Заходя в дом, Нюся услышала, как плачет мать.

– Мамочка, шо такое? – заволновалась девочка, забежав в хату, не снимая бурки.

– Горе-то какое, – взахлёб ревела женщина. Взглянув на дочь, крепко-крепко обняла её. Нюся не понимала, что могло случиться. Ей стало страшно от мысли, что, скорее всего, отец и мать действительно расходятся. Девчушке очень хотелось поддержать маму.

– Мамочка, ты только не плачь, – слёзы, как росинки, закапали из глаз девочки. – Мы у тебя есть, я и Вовка…

– Есть, да… и я Бога кажний день молю, шоб у вас усё было хорошо, шоб были здоровыя… – Маша немного поплакала, встала, умыла лицо под умывальником и с нежностью посмотрела на свою доченьку.

– Я у Акулины Ивановны была, – шмыгнула носом. – Носила ей молочка свеженького в благодарность… за обувку…

– Надо было и мне сходить… она болеет ужо несколько дней, – прошептала Нюся.

– Мы с ней погутарили маленько. Она про Надюшку сказывала… Я еле выдержала, шоб перед ей не расплакатьси… Горе-то какое… – Маша прикрыла рот руками и пошла в комнату.

Внучка Акулины Ивановны Надя родилась очень слабенькой девочкой. С первых месяцев жизни ребёнок постоянно болел простудой. Соседи говорили, что Надя не жилец, слишком уж часто хворает.

Надюшка редко ходила в школу из-за проблем со здоровьем, на дому её обучала бабушка Акулина. За девочкой пристально следили, чтобы она лишний раз куда-нибудь не влезла, даже на речку не пускали. По непонятным причинам Надя подхватила двустороннее воспаление лёгких. Местный фельдшер поставил неправильный диагноз, и ребёнка лечили от гриппа народными средствами.

– Жалко девочку, – причитала Маша, подметая пол. – За что ж такие страдания маленькому ребёночку?

Ближе к вечеру вернулся Иван, волоча два мешка с сахаром.

– Принимай за труды, – поставил мешки у порога.

Жители хутора получали оплату за работу сахаром, мукой или зерном. В мае с началом посевных работ выдавался один мешок, перед Новым годом – два-три мешка.

– Леденцов наварим, – мечтательно запрыгала Нюся.

– Володю из садика надо забрать, – Мария набрала плошкой сахарного песку и поставила на стол.

– Сам схожу, – ответил Ваня и вышел на улицу.

Шагая по слякоти, Иван раздумывал, как бы прикупить ещё одну корову. Их Бурёнка не приносит приплода, да и надои упали совсем. Выкурив очередную папироску у калитки детского сада, вошёл внутрь.

– Папка! – выбежал навстречу Вовка. Обнял отца за ноги и посмотрел снизу-вверх в глаза Ивану.

– Ну, одевайся, сорванец, – улыбнулся Ваня и погладил сына по голове.

– Добрейшего вечерочка, – в раздевалку вошла Тамара. – Как поживаете, Иван Николаевич?

– Спасибо, как все, – Грищенко не обращал внимание на воспитательницу. Он помогал сыну застегнуть фуфайку.

– Давненько Вас не было видно, – продолжала Тома вести разговор.

– Занят я, работы много…

– Да, работа нынче не запарная, зима на носу…

Действительно, зимой местные жители практически не работали, так как на самом деле трудиться было негде. Закончив уборку урожая, люди пережидали зимние холода дома. Если и была какая-то подработка, то только «для своих».

– А мы вот тут с Вовочкой кораблики из бумаги складывали, – Тамара присела на табурет.

– Вот, пап, погляди, – из кармана штанов мальчик достал помятый кораблик, сложенный из обрывка газеты.

– Молодец! – Иван похвалил сына и натянул на его голову шапку. – Ну, бывайте!

Попрощавшись, открыл дверь Володе.

– Вань, – Тамара встала и подошла к мужчине. – Как сына назовём?

Шо? – опешил Иван и обернулся.

– Ну как… – Тамара положила руку на его плечо. – Нашего…

Ваня, держа дверь открытой, обратился к сыну:

– Володька, прогуляйси пока по двору, я туточки погутарю!

Радостный Володя выбежал на улицу и, подпрыгивая, приблизился к качелям, верёвки которых были привязаны к высокому дереву.

Иван отпустил дверь и повернулся к женщине с недовольным видом.

– Ты свою приблуду на меня не вешай! – сделал два шага навстречу. – Ишь, шо задумала!

– Ванечка, за шо ты так со мной? – расстроилась Тома. – Сынок – твой…

– Мой? Ты шо несёшь? Ты меня пьяного прибрала, а теперича чужой грех на меня повесить хошь? Ентого не могёть быть!

– Ванюша, родненький… – обвила руками шею мужчины. – Я же тебя усю жизнь люблю… Ещё с самого детства…

Тамара и Ваня родились и выросли в хуторе Бураковский. Раньше жили на одной улице. После войны бабушка и дедушка Тамары переехали на другой конец хутора. Родителей у неё нет. Тома с детства влюблена в чернявого парнишку. Иван старше Томки почти на семь лет, но ей это нисколько не помешало, будучи в пятилетнем возрасте, обратить внимание на красавца-соседа. С тех самых пор она грезит Иваном Грищенко.

– Ваня, твой он, твой… – лицо порозовело от обидных слов разозлившегося мужчины.

– Знаю я вашего брата, – насупился мужик и сдёрнул руки, обнимающие его за шею. – Чуть шо – твой… Семья у меня, забыла? А прошлая встреча ошибкой была!

– Знаю, шо семья… – женщина присела на табурет. – А мне-то теперича как быть?

– А вот, с кем нагуляла, к тому и в ноги кланяйся! – как отрезал Грищенко и подошёл к выходной двери.

– Я усем расскажу, якый ты бессовестный семьянин! – неожиданно выкрикнула Тамара.

– Прежде чем коня седлать, удостоверься, шо он конь, а не кобыла, – повернул голову и натянул кепку на глаза. – С меня шо взять? Я мужик, а ты баба… Сообразила? Енто ишо доказать надо, мой ли… Дождёсси, наши лихачи начнуть тебе забор воротить, вот тебе и репутация… А подкидыша своего другому приписывай. О тебе и так молва ходить, будь здоров.

Иван строевым шагом вышел на улицу. Тамара так и ахнула, услышав речь любимого…

– Шо ж теперь делать-то? – размышляла молодая женщина. – А ведь верно, нельзя, шоб узнали, как я с женатым… Зря подруге разболтала, ой дура…

Володя гордо шагал рядом с отцом, держа его за руку. В его маленькой голове крутились мысли о рыбалке. Папа иногда брал его с собой по зиме удить карасиков, как только мальчишке исполнилось три года.

– Пап, а мы скоро рыбок будем ловить? – поинтересовался мальчик.

– Скоро, снег выпадеть, и поплывём… – Иван обдумывал новость, услышанную от воспитательницы. Он не мог в это поверить.

***

В конце лета, когда Ваня и Порфирий выпивали на конюшне поздно вечером, пришла Тамара с просьбой помочь заколоть поросёнка. Порфирий отказался, а Иван сдуру дал согласие. Томка заранее принесла бутылку горькой, якобы оплата за будущую помощь. Пьяные мужики тут же принялись её распивать. Позже Порфирия и след простыл, когда бутылка опустела, а Ваньку чересчур разморило. Женщина решила воспользоваться моментом. Грищенко даже в любви ей признался, пребывая в пьяном угаре. Очнувшись ночью на сеновале, Ванька не понял, как он вообще тут оказался. Кряхтя застегнул штаны и поплёлся домой. Только проснувшись утром Грищенко вспомнил, что обещал помочь Тамарке, и тут память оживилась: сеновал, Тома, и как она его пыталась соблазнить. А было ли что или нет – амнезия.

***

Тамара с трудом дождалась, когда из садика заберут последнего ребёнка. Закрыв дверь за очередной родительницей, быстренько оделась и пошла домой, вспоминая разговор с Иваном.

На улице прохладно. Потуже затянув платок, Томка шагала по дороге, стараясь перепрыгивать через грязные лужи. Дома её ждала с огромным нетерпением бабушка Марфа, которая каждый день справлялась о работе девушки и всё выспрашивала о разных новостях.

– Ну? Как тама? – пожилая женщина положила ужин в плошку и поставила на стол перед Тамарой.

– Как-как… никак, – недовольная Тома ела похлёбку.

– Слышно шо аль не? – Марфа присела рядом за стол, насыпала прямо на деревянную поверхность жареных семечек и приготовилась слушать внучку.

– Усё так же, без изменений, – Тамара не имела желания разговаривать.

– Я туточки сиднем сижу, дожидаюся, а тебе и погутарить не об чем? – упрекала бабушка, складывая шелуху на край стола.

Тома тяжело вздохнула и бросила взгляд на любопытную старушку.

– Не, ну ты погляди на неё, – усмехнулась Марфуша. – Приходил аль не?

Тамарка бросила деревянную ложку в плошку со злостью. Брызги разлетелись в разные стороны, оседая жирными каплями на стол и занавеску..

– Ну, приходил, а толку?

– Докладай усё, как есть, едрит твою… – положила семечку в рот.

– Докладай… – повторила и вновь вздохнула девушка, положила кусок хлеба рядом с плошкой. – А нечего докладывать, бабуль… Упёрся, как баран, и слухать не хочет…

– Та-ак, – протянула Марфа, выплюнув шелуху. – Учу тебя, дуру, учу, а толку нетути!

– Тише ты, – прошептала Тамара, нагнувшись к Марфе. – Дед услышит…

– Не услыхает он ничо́го! Глушный, як тетеря! – бабушка встала с табурета и подошла к печке. – Меня мамка учила, як надобно жить, теперича моя очередь тебе объяснить, тока ты тетёха какая-то…

Марфа Петровна – семидесятипятилетняя уроженка Краснодарского края. Женщина с жёстким характером, ищущая выгоду просто во всём. Она не будет общаться с соседями вхолостую – «воздух месить», как выражается сама Марфа. Она терпеть не может слабых духом людей и «пустозвонных» собак маленького размера. Если с человека нечего взять, то это и не человек вовсе, а пустое место.

– Откудова вы такие берётеся тока… – бубнила женщина, высыпая шелуху от семечек в печку. – Да ежели б не я, то и дед твой со мною ня жил бы… Ежели б не я, ня бывать тебе воспиталкой в ентом саду!

Марфа злилась и нервничала.

– Вот помрём мы с дедом, шо ты будешь делать? Не могёшь себя пристроить, дык слухай бабку Марфушку! – стукнула кулаком по столу и плюхнулась на табурет.

– Хто тама, Марфушка? – отреагировал дед Панкрат на грохот.

– Гром гремить! – издевательски прошипела женщина и пригнулась ближе к внучке. – Во, видала? Совсем глушный… Старый стал… Сморщился, як сморчок, зараза… А якый красаве́ц был, у-у… Усе девки за им бегали-бегали, но не догнали… Об мене он споткнулси, када женатым был…

– Да ты шо? – доела Тамара похлёбку и убрала посуду.

– А за кем женатым был, ты до сих и не вразумеешь… – прищурилась Марфа и хитро улыбнулась.

– Бабуль, ты ж говорила, что он холостой был… – удивилась Томка рассказу бабули.

– Мало ль, шо я тама говорила… А ты слухай правду, девка, и мотай на ус! – подняла указательный палец правой руки вверх в знак приказания. – Жёнка у его была клуха клухой. Такая уся важная, кура очкастая.

Марфа встала и прошлась по комнате от одной стены до другой, выпятив грудь вперёд, изображая женщину, о которой рассказывает.

– И на кой чёрт на таких женютси? Ни характеру, ни лица… Тьфу… В общем, я вовремя постаралася, шоб жизню твоему деду наладить…

– Ничого я не поняла, и не надо… – встала Томка и хотела было уйти.

– А ну, сядь на место, – приказала Петровна и постучала по табурету. – И жёнкой Панкрату была твоя первая училка…

У Тамарки округлились глаза.

– Как енто?

– А вот так, – громко рассмеялась Марфуша во всё горло, закинув голову назад. – Ента дурында и ухом не ведёть, шо я сделала…

– Ничего себе…

– Я к бабке одной ходила. У нас её ведьмой кличали. Она мене и подмогнула… Присуху нашептала, во как! Я будущего муженька хлебушком-то и угостила…

– Грех-то какой…

– Ничо́го и не грех, коли для дела надобно, – Марфа закинула семечку в рот. -Такие, як Манька Грищенко, не умеють с мужиками справлятьси… Ну и шо, шо живуть они с десяток годков вместе. Ты, девка, взрослая ужо, бери его в оборот и дальше. Сдастся, никуды не денетси! Слухай мене и учися… А то помрём с дедом, так и останиси одна, як бобыль. А Ванька – видной мужик, работяший… Сама знаешь, у нашем хуторе с мужиками беда. Где ж тебе сыскать годного? Сколько ж тебе маитси? Усю жизню любишь и маишьси… Как гутарють в народе: «жена – не стена, подвинетси». Коли так у тебя не выходить, значится, будем действовать по-иному. Есть тута у нас одна знахарка, вот я завтра сбегаю и договорюся. Она тебе подмогнёт, коли для дела надобно. И быть тебе пристроенной бабой. А тама родишь ему сынка, и никуды он больше от нас не денетси.