Текст книги "Соблазнение монаха"

Автор книги: Ольга Баранова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Он ничего не сделал. Это потом выяснилось, что он ходил к монаху и предупредил его. Так думал Падишах. Не мог же Аман объяснить движений своей души – что он ходил к монаху, чтобы поймать его, но потом увидел, что тот боится смерти, и простил его. Боятся смерти только любящие, а Аман был мужчина, и ревность – один из двигателей процесса.

Аман шел, чтобы уничтожить своего противника, хотя принцесса – или шахиня, как вам больше нравится – была недосягаема, как заря на небе.

Аман очнулся. Затылок болел. С этого момента он считался сумасшедшим, хотя разум проснулся в нем. Необходимо пояснить с медицинской точки зрения, что произошло. Поскольку медицина у нас передовая отрасль и может констатировать смерть и даже определить болезнь, если это видно невооруженным взглядом, то я скажу: "Вдоль тела идут сосуды. Они крепятся к голове. Таким образом, голова управляет всем. Внутри тела гнездится зародыш смерти. Поскольку у Амана этот зародыш не был задет – предположим, у диабетиков он расцветает в желудке, а у больных астмой перемещается в легкие. Если только я не перепутала что-нибудь, и астма – это желудок, а не нога. Таким образом, этот зародыш перемещается по телу человека и ищет, где бы расцвести и захватить пространство." Это я к тому, что у Амана перебили только сосуды, и они вспучились и стали гнать гнилую кровь по всему телу, а так Аман был здоров даже лучше, чем раньше. Так думал Падишах. Так думали все. Так думал сам Аман. Теперь Аман мог быть с Сариной навсегда. Падишах любил сумасшедших. Сумасшедшими легче управлять. Падишах приблизил Амана к себе. Одинакового ростика, они часто ходили по двору падишахового дома и болтали. Аман простил Падишаха. Они стали друзьями. Все убийцы когда-то будут оправданы, и горе забудется. Может, проще не убивать? Неужели мы родились на свет, чтобы есть, спать и убивать? Хорошо, сменим тему – чтобы молиться, падать духом и снова вставать? И все? Кому нужны эти бесконечные падения, кроме человека?

Сарина не задумалась над этим. С тех пор, как "умер" (мы-то знаем, что не умер, а она думала, что мертв) Томас, она не выходила из своего дома, по крайней мере – за пределы дворца и маленького сада вокруг него. Аман иногда видел ее синее или серое платье.

Сарина тосковала о Томасе. Так думал Падишах. Он был так занят разговорами с Аманом о смысле жизни (говорил, естественно, Падишах), что не обращал внимания на дочь. Родители часто не обращают внимания на детей, которые не оправдали их надежды или их самих, и предпочли жизнь другую, не такую, как у них. Очень удобно. Падишах был счастлив. Дочь при нем. Государство цело. Собеседник для разговоров есть.

"Хоть бы соблазнила этого монаха, – думал иногда Падишах, – может быть, лучше бы было. Но, с другой стороны – было бы какое-нибудь монахическое государство вместо монархического. Тогда – прощай, трон! Нет, отличненько, что все – так!" Взрослые люди всегда найдут оправдание своим поступкам. С тех пор, как умер Томас, Сарина ни о чем не думала. Ах, нет! Думала. Она вспомнила Игоря.

Падишах, рассерженный, что ему пришлось избить Амана – Падишах был уверен, что Аман специально подстроил эту вылазку, чтобы позлить его, Падишаха – и приказал бить его по голове, чтобы лишить разума. Когда он лишил разума, он успокоился, но это было еще не все.

Отчаявшись найти Сариночку, он вернулся в замок, чтобы отдохнуть и перекусить. Но подозрения стали заползать в его дурную голову: "Что, если надо было бежать за ними, схватить, а потом вернуться в замок? – думал Падишах, – или наоборот – сначала вернуться в замок, потом схватить и бежать?" Власть Падишаха была так велика, что он не сомневался, что рано или поздно схватит беглецов. То, что они могут перейти границу, не приходило ему в голову. Зачем? Ведь он хочет схватить их! Зачем им скрываться, если он, Падишах, хочет найти их? Все должно делаться ради Падишаха и для его дочери.

Говорят, люди, уверенные в себе, обладают властью – зверь бежит к ним в ловушку, люди сами несут подаяние – нет, подать. Подать, дань и налоги. Люди сами платят, потому что им нравится платить и чувствовать себя ответственными. Эту мысль Падишах внушил народу, и народ слушался его. Лучше отдать что-то добром, иначе заставят силой.

Поэтому люди очень спокойно смотрели, как Падишах пронесся на своей сытой лошади к дому Игоря (и он, и лошадь хорошо отдохнули за две недели, в которые болела Сарина и умер Томас), и приспели к концу представления. Сарина сидела, опустив голову, на завалинке дома Игоря и Ольги, а Игорь вышел в сад, чтобы окопать вишню к весне. "Ах, так!" – закричал Падишах, схватив Сарину за руку (для этого слез с коня, но тут же взобрался на него снова, и помчался, топча капустные грядки с ботвой от свеклы – свекла еще не выросла). "Ах, так! – кричал Падишах. – Ты забрал у меня дочь! Ты держишь ее у себя!" И он рубанул Игоря по виску.

Воздух вытек из расселины в виске. Тело повалилось на землю, провалилось между круглыми капустными кочанами. Будничное убийство совершилось. Падишах уволок дочь домой. Сарина не сопротивлялась. Ольга принялась хоронить мужа.

Прошло несколько лет. Сарина проезжала через деревню Игоря и хотела поселиться в одном из домов, но Ольга отговорила ее от этого. "Народ озлоблен, – сказала она. – Не стоит этого делать. Иди домой. У тебя есть дом." И Сарина вернулась в дом Падишаха.

Роскошь дворцовых комнат не тяготила ее – Сарина не видела ни позолоченных статуй, ни маленьких такс, народившихся у большой и бегавших за ней хороводом. Падишах любил смешных песиков. Слонята выросли. Падишах их продал. Купил снова маленьких. Все стало, как раньше. Благодаря советам мудрого Амана, Падишах мудро правил страной. Он не садил никого за решетку, не устраивал казней, не поил людей водкой. Идиллия, одним словом.

Его дочь стала сумасшедшей. Она целыми днями бродила по комнатам и молчала.

– О чем ты молчишь, Дева Белая?

– Я молчу о том, что много людей убили.

– О чем ты говоришь?

– О том, о чем говорить не следует.

– О чем ты думаешь?

Молчание.

Сарина думала о Томасе. Но постепенно он стерся из ее памяти. Монастырь развалился сам по себе – он был построен, как карточный домик; стоило монаху уйти, как стены начали рушиться и падать. Не сразу, конечно, а через много лет. Монастырь был рассчитан на симбиоз тела и камня. Архитектор так сложил плиты, что они сами грели дом – поэтому в монастыре всегда было уютно и тихо. Когда монастырь начал стареть и тайный ход зарос травой, Томас ушел из него. Это совпало с приходом Сарины. Назначение монастырей – ограничивать верховную власть и оттягивать на себя зло мира. Томас сделал все, что мог. Но любовь к Сарине холодила его сердце – всегда горячее, и он заставил себя жить без нее. Уже семидесятилетним (или восьмидесятидевятилетним) он приполз в селение Игоря – Сарина к тому времени жила там, несмотря на запреты, купив дом на краю деревни – на папины деньги, конечно. Власть есть власть, но деньги – это тоже деньги. Лучше купить, чем отобрать. И папа позаботился о Саринином будущем, купив ей дом, раз она не хотела жить в замке. Папа благополучно умер от разрыва сердца – объелся за обедом, а потом полез купаться – естественно, инфаркт. Аман перебрался жить к родителям, которые приняли его с радостью голова-то она, конечно – голова, но руки остались в порядке. Сумасшествие его никак не выражалось. Только иногда он говорил, что любил дочь падишаха, и за это ему разбили голову, и теперь мир течет в нее, и он не может разобраться, что к чему – слишком много информации. Человек – это замкнутая система, и лучше, если он не выходит из своих границ – лучше для него же самого.

Томас приполз на коленях, тяжело хватаясь за сердце и дыша. На ногах он идти уже не мог. Я не была бы женщиной, если бы придумала другой конец. Мне жаль старичка, но куда он раньше смотрел? Принципы – принципами, а жить тоже надо. Если все будут принципиальными, жизнь остановится.

Он принялся ползать по деревне и хватать всех проходящих женщин и девушек за ноги. "Сарина! – кричал он. – Сарина! Где ты?" Нельзя смеяться над старичком. Он был уже стар. Он не мог подняться на ноги, чтобы схватить их за руку, как молодые парни. "Сарина! – кричал он. – Сарина!" Он тоже был сумасшедшим. Он хотел привлечь внимание. Он так и сдох на дороге – кому нужен нищий старик?

Все мужчины – изменщики. Если они не изменяют другой женщине, то изменяют нам, а если не изменяют, находят идею, которая позволяет им отказаться от брака или оправдать измену. И один из них сдох на дороге, ведущей к Падишаховому дворцу. Он так и не узнал Сарину. Ей было лет сорок пять. Она стояла в сторонке, за его костлявой спиной, и смотрела, как он цепляется к женщине много ее моложе и – точной копии той Сарины, которой была она, Сарина, в молодости. Время остановилось для него. Он хранил в душе образ, и этот образ сыграл с ним злую шутку. Либо ты – монах, либо воин. Третьего не дано. Впрочем, люди умудряются жить и в третьем состоянии.

Сарина похоронила монаха – по обычаю, как положено; посадила на его могилке рябину – как положено. Рябина цвела белым цветом, и ее пахучие лепестки падали на то место, которое было Томасом, а теперь – землей. Ягоды созревали, и бойкие воробьи клевали их зимой.

8. ТОМАС И САРИНА

Вернемся немного в прошлое. Сарина стояла на балконе, набросив на плечи ажурную шаль, связанную узором "путанка", т.е. очень широкие дырки, а между ними вязаные нити и сгустки-сплетения ниток. Очень красивый узор.

Ночь была темна. Томас остался на балконе – широком балконе, а Сарина пошла спать. Таком широком, что два человека могли бы, взявшись за руки, встать поперек балкона, и еще бы осталось место.

Звездное небо светило, и Томас, постояв еще немного, тоже пошел в свою конурку. В отличие от комнаты Сарины, в которую она натащила тряпок и ковров – при помощи папы (слуг), конечно, – комната Томаса была пуста. Узкое вытянутое окно, в которое было видно небо густо-синего оттенка; заря еще не зашла, как зашло раннее солнце за горизонт, и светила где-то там внизу, ниже леса и темной земли. В окно доносился запах можжевельника. Томас поежился. Обычно он не чувствовал холода, а тут что-то нашло. Замок был устроен так, что все лучи и звуки сходились в Томасовой комнате лучи, идущие от человека или крупного зверя. Спросите, откуда я знаю секреты монастыря? Да все секреты во все времена одинаковы. Особенно у мужчин. Они все играют в войну и им все мерещится, что на них кто-то нападает. Естественно, если выстроен замок, любопытный медведь зайдет и посмотрит, что там внутри. Не было бы замка – не зашел бы, спокойно бы пасся себе где-нибудь и ловил пищу. Медведей (они иногда заходили с той стороны – граница виднелась во тьме, днем – бледно розовая и зеленая (папа подобрал плиточки по цвету, пусть земля ему будет пухом), а сейчас черно-белые) Томас не боялся. Надо резко подойти к медведю и схватить его за нижнюю челюсть, тогда медведь вас не укусит – не сможет. Второй рукой надо нежно погладить медведя по голове – он подумает, что вы – его мама, и отпустит вас или уснет. В любом случае можно убежать. Но лучше убежать сразу, Да, что касается челюсти. Надо все делать быстро и решительно, чтобы медведю не пришло в голову, что вы хотите схватить его за челюсть, и он не успел увильнуть.

Так что Томас все слышал, что происходит в замке. На стенах у него в комнате висели пучки трав и маленькая картина в золотой оправе.

До мероприятия оставалось несколько минут, и он склонил голову на скромную монашескую подушку. Он проснулся через секунду (нам всегда кажется, что спим слишком мало) от истошного вопля Сарины. Он даже не думал, что женщины могут так кричать. Я забыла сказать, как устроены "зеркала" в доме Томаса. Может быть, сейчас не время, но я все-таки расскажу.

Система зеркал расположена по всему замку и замурована в каменные стены. Металлических зеркал. Цивилизация Томаса – я имею в виду цивилизацию монахов, нельзя же на одну доску ставить Гитлера и Пушкина это разные цивилизации, точно так же цивилизация монахов существовала среди людей и передавала свои знания (я так думаю) по секрету друг другу, и тот, кто становился монахом, получал эти знания автоматически, без процесса обучения. Стоило надеть рясу и сказать: "Я – монах", как он все получал. Вот такая цивилизация. Та ветвь, к которой принадлежал Томас, занималась металлами. Они не строили домен, а уж тем более не вытаскивали металлы из земли – металл шел к ним, как к нам идет цветок, если мы его вырвем с корнем – сравнение не очень удачное, или, предположим, плод. Мы ведь не задумываемся, едим абрикос, и все, так Томас не задумывался и управлял металлами. Только не стоит думать, что у него были магнитные руки. Руки – обыкновенные, теплые. Я помню.

Набрался мужества и пошел. Таким криком можно испугать и льва. Недаром японцы долго тренировались, чтобы кричать "Кьяй!" О зеркалах. Особые металлические зеркала, похожие на крышки от больших кастрюль или ведер – есть такие ведра, эмалированные – ловили и передавали их Томасу. Но в этот раз с Томасом что-то случилось, и он не услышал сигнала опасности. Вы такие хитрые, вы думаете, я вам все секреты монастыря выдам! Я специально их зашифровала под термином "зеркала", чтобы вы не догадались.

И проснулся от крика. Томасу снилось, что Сарина кричит. Проснулся действительно кричит. Томас быстро встал, надел туфли и пошел выяснить, в чем дело. Он осторожно спускался по ступенькам, соображая, как действовать. Еще не видя противника, он ловил его мысли и думал, как поступить. В одно мгновенье он очутился у клетки Сарины, и понял что беспокоился напрасно, – против него стоял такой же монах, как он.

Сарина визжала так, как будто ее резали. На самом деле она кричала от страха. В первую минуту монах обиделся – что она так кричит из-за него! И принялся разглядывать противника. Я пишу так, как будто целый час прошел, на самом деле сосчитайте: "Раз, два, три!" и получите точное время действия.

Но тут противник – второй монах – кинулся на монаха с мечом. "Интересно, из какого металла меч?" – подумал монах, хотя и так видел, что из плохого. Он увернулся и, мгновенно переместившись на ступеньку выше действие происходило на лесенке, до которой монах добежал, дико сжимая меч, но тут же повалился – и это дало возможность монаху убежать. Прямо из-под него, нет, из него – вывалились две деревяшки с привязанными к ним шнурочками – это Аман нацепил на ноги небольшие ходули, чтобы сравняться с монахом. Амана послал монарх, чтобы тот заманил Сарину обратно в дом – на Амане была надета маска (на лице: изображающая монаха) и подпорки, чтобы выглядеть выше. В тот момент, когда Аман – да еще с разбегу – ступил на лесенку, подпорки вывалились (шнурки разорвались), и бедный слуга повалился лицом – настоящим лицом – вниз и больно ударился своим коротеньким носом. Он потер нос, сел на ступеньки спиной к Томасу – Томас уже поджидал противника на балконе (лесенка вела на балкон) в надежде, что тот бросится за ним. Так и случилось. Аман, кряхтя, поднялся, и, уже собирая одной рукой складки (ряса оказалась ему длинна), спотыкаясь, продолжил дуэль. Для этого он вышел на балкон и замахнулся мечом. Фигура Томаса четко выделялась на фоне светлого неба – человек всегда темнее неба, но это не значит, что была не темнота, а светлота – просто глаза Амана уже присмотрелись, пока он осторожно выползал, высовывая, как папа-Падишах, голову из отверстия в стене, именуемого дверью, и которым органически заканчивалась несчастная лестница. Свежий ветер обхватил его лицо, и принялся рвать и метать, нанося удары мягким кулаком, подобно тому, как боксеры надевают перчатки и дубасят противника – но, как впервые надевший перчатки думает, что они – для устранения противника, а не для смягчения ударов его собственных рук – правильнее их было бы назвать "варежки", но это к слову – так ветер недоумевал, зачем вылезать ночью с мечом в руке на балкон – ничего же не видно! Это был первый случай в его практике, когда кто-то напал на монаха, и, естественно, ветер защищал. Но монах не нуждался в защите. Он стоял, как изваяние, и смотрел на небо. На фоне синеющего неба четко виднелся его темный силуэт. Неожиданная мысль пришла в голову Амана. Что, если этот человек нуждается в защите? И Аман, повернув свой меч рукояткой к монаху, подал длинный кусок железа человеку. Томас взглянул на него, и Аман на всю жизнь запомнил этот взгляд. Монах одновременно и жалел, что появился на этот свет и что ввел в заблуждение Амана, принудив его поднять против себя меч ("Это значит, я не очень силен, – подумал монах, – если бы я был силен, ему не пришло бы в голову со мной драться. И прийти сюда... Сарина! ") Он вспомнил о Сарине и, сломя голову, стремглав кинулся вниз по ступенькам, чуть запнувшись о деревяшки, которые бросил Аман. Аман подобрал подпорки и отправился восвояси, сказав Падишаху, что затея не удалась – не удалось выманить Сарину. И думал о том, что хорошо бы выбраться отсюда без потерь. Поэтому он слегка притянул меч к себе (Аман все еще держал его) и, отерев лезвие одной рукой, Томас, подобно тому, как мы вытираем пыль, легко касаясь – второй рукой, точнее, указательным пальцем, провел по лезвию поперек меча, так что меч развалился на две половинки, и одна из них – та, которую не держал Аман упала на каменный пол со звоном, и осталась там лежать, пока монастырь не развалился, и я, бродя по развалинам, не нашла ее – меч весь заржавел, и только срез – там, где монах провел пальцем, – блистал чистотой. Не меч, а половинка меча – та, что с острием. Когда Аман показал меч Падишаху рукоятку с оставшимся обрубленным куском железа, Падишах закричал: "Ты сам это отрубил! Трус! Трус! Трус!" (Все боялись идти к монаху – как говорится, монарх не вечен, а свое здоровье дороже – вдруг монах нагонит какую-нибудь порчу, тогда и монарху будешь не нужен – зачем ему калеки!), и пришлось послать Амана, нарядив его в рясу и приделав на лицо маску, искусно сделанную одним из мастеров, всегда готовых услужить для такого дела – маска точно изображала монаха, а голос, полный страсти, и подделывать не пришлось.

Сарина проснулась от того, что ее кто-то звал. Я сейчас одна в комнате, и мне кажется, кто-то стоит за моей спиной. Ой, мама! Жутко. Вчера монах перевел ее в другую комнату, где вместо двери была решетка с крупными, как в клетке у льва, вертикальными прутьями. "Если кто-то будет звать тебя – не подходи, – сказал монах, – даже если это буду я". "Почему – Вы?" – хотела спросить Сарина, но передумала. Монах закрыл за ней "дверь", то есть – решетку, и приказал задвинуть засов, который Сарина не сразу, но поднатужившись, опустила на такую же массивную задвижку система запоров была такова, что сначала открывался засов, потом задвижка, и только после этого приходилось вручную отодвигать металлическое бревно типа шлагбаума – это делалось для того, чтобы, если противники монахов применяли гипноз и старались выманить монаха из кельи, ему приходилось сначала хорошо потрудиться, чтобы выпустить себя – с Сарины пот катил градом, когда она отодвинула последний засов – какой уж тут гипноз! Как рукой сняло! Но голос, страстно зовущий, она запомнила навсегда. Соскочив с постели и отбросив тонкий ковер в сторону, которым девушка укрывалась – как была, в легком халате, подбежала к двери и распахнула ее (перед решетчатой дверью была еще обыкновенная, деревянная, и Сарина легко открыла ее).

Прямо перед ней, сквозь прутья, виднелось милое лицо старого монаха. Но в ту же секунду Сарина отпрянула – если страсть была истинной, то лицо – маской, а потом уже появился настоящий монах, кстати, моложе первого живой человек всегда моложе мертвого – это аксиома, надеюсь, с этим-то вы не будете спорить! А потом завертелась эта карусель с деревяшками, подъемом по лестнице и расколотым мечом.

И Сарина осталась одна. Только что было два монаха – и вдруг ни одного! Но она не стала печалиться, а занялась делом. Как раз успела к тому времени, как монах разделался с Аманом и – через него – с Падишахом открутить все винты и противные тугие гайки. Но дверь-решетка не открывалась. Сарина дергалась из последних сил. А решетка – ни с места, а сама девушка – как травинка на ветру. Особенно довел ее винт сразу после первого – если первый открутился легко – (Сарине хотелось знать, что с монахом – с ее монахом (то, что он победит, она не сомневалась), – то второй застрял.

Она окончательно измоталась, когда неслышно появился второй монах если привидение в маске считать первым – и, легко присев, открутил какую-то проволочку у основания решетки – там, где прутья смыкались с полом. И так же легко выпрямился.

Он показал проволочку Сарине – тончайшая проволока закрутилась на его ладони, как волосок, и была такой же нежной и живой, как усы жука – но это был металл. Мы считаем металл мертвым, но – кто знает! – почитай мы его живым, он бы нам и покорился! Может быть... У меня прямо в мозгу сидит идея покорения! Кыш-ш отсюда!

"Говорил тебя – не открывай!" – ворчливо прошептал монах – ночью надо говорить шепотом – тогда слышен шелест звезд в душе другого человека. Он вывел бесчувственную девушку на воздух, на балкон (и тут я почувствовала, что руки у него теплые, больше он не прикасался ко мне), легко держа за плечи, вывел на балкон. Вверху дрожали звезды и лился снег – из окон домов лился свет, и снег сверкал в этом скопище света. Мы стояли на пятом этаже. "Сколько можно! Сколько можно, – сказала я, – притворяться?" "Давай, давай! – сказал он. – Не обманывай людей. Дорассказывай про монаха." "Я не хочу, – сказала я, – не могу! Мне противно". "Давай, давай! Не умрешь!" И, взмахнув крыльями, мы полетели дальше – две вороны, а, правильней сказать, ворон и ворона. Поклевывая зернышки, я рассказывала ему эту историю. Он не поверил. Тогда я каркнула, что мне противно на голодный желудок рассказывать истории, раз он не верит, и полетела искать пропитание.

А монах с монахиней пошли дальше. Сарина проводила монаха почти до золотых ворот, а остальное знаете.

Но я не могу закончить иначе. Томас и Сарина вышли на балкон. Сарина накинула на плечи шаль. Томас прямо смотрел в темноту, где шевелились внизу кипарисы, вверху – небо. О чем они думали? Один бог знает. Томас думал о том, что хорошо бы они с Сариной остались живы, и молился за себя и Сарину, а Сарина думала – до чего удивительно: тонкая проволочка держала дверь и не давала ей выйти. Наступил рассвет, и они отправились в путь. Через два дня они добрались до дома Игоря и осмотрели его. Дом был пуст. Добрались до золотых ворот и еще раз полюбовались на их блеск.

Падишах был прав – не надо было ей убегать с иностранцем. Может быть, осталась бы жива. А так души Сарины и Томаса вливаются в мою душу и рассказывают мне эту историю.