Текст книги "Лебединая песня"
Автор книги: Ольга Арсентьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Для дегустации? – недоверчиво переспросил профессор.
– Разумеется! – с энтузиазмом подтвердил трудовик, которого сегодня с самого утра мучила жажда. – И только для этого! Вот я сейчас налью, мы продегустируем, и я все тебе объясню. Что ты качаешь головой? Ты зачем сюда приехал? Ты знакомиться с Россией приехал, с ее образовательными и культурными традициями! А это, – он благоговейно и нежно, словно к шее любимой женщины, прикоснулся к бутыли, – есть древний и неотъемлемый элемент всей русской культуры. Еще тысячу лет назад князь Владимир Красно Солнышко говорил, что, мол, веселие Руси есть питие! Сам князь Владимир, понимаешь ты это, гость варяжский?
Про князя Владимира гость, безусловно, понимал.
– Ни одно значительное событие, ни один праздник, ни одна дружеская встреча, – продолжал развивать свою мысль трудовик, – не может обойтись без глотка этого волшебного эликсира, без, не побоюсь этого слова, важнейшего продукта развития цивилизации и технического гения человечества! Который служит укреплению взаимопонимания между людьми различных социальных слоев, рас и национальностей!
Откланявшись, трудовик сел под бурные аплодисменты аудитории. Ну, я и загнул, подумал он, вытирая с чела благородный трудовой пот. Ну ладно, аплодисментов не было; зато гость, ошеломленный его красноречием, поднес-таки стакан к губам и сделал осторожный глоток.
– После первой не закусывают! – остановил профессора трудовик, когда тот, переведя дыхание, потянулся за огурцом. – К тому же я не успел сказать тост!
И меньше чем через минуту трудовик провозгласил:
– Ну, за взаимопонимание!
Чокнулись. Выпили. Налили еще.
– Ну, за дружбу между нашими народами! – продолжил трудовик. Гость снова не посмел отказаться.
Жизнь понемногу обретала привычные очертания. Развалившись в кресле и вкусно захрустев огурцом, трудовик благодушно осведомился:
– Так о чем вы хотели со мной поговорить?
Карл вытащил из кармана сложенный блокнотный лист и протянул его трудовику.
– Я хотел бы, чтобы вы, Степан, разъяснили мне значение этих слов и выражений, – сказал он.
Трудовик подозрительно покосился на лист.
– Почему именно я? Спросил бы лучше кого-нибудь из учителей русского языка.
– Я подозреваю, что все это относится к ненормативной лексике, поэтому и не рискнул обратиться к женщинам.
Трудовик неопределенно хмыкнул («ну, наши женщины, они...»), развернул листок и поднес его к глазам. Некоторое время он молча шевелил губами, разбирая почерк гостя, а потом выронил листок, густо покраснел и закашлялся.
Карл участливо похлопал его по спине.
– Ты где... таких слов... нахватался?
– По телевизору, – объяснил Карл, – включил как-то один из ваших центральных каналов, «Ваше телевидение», кажется, так там шел фильм из жизни политиков и бизнесменов.
– А, если по телевизору, тогда ладно, – успокоился трудовик, – там и не такое можно услышать. Хорошо, – сказал он после небольшой паузы, – я попробую. Сделаю, что смогу. Но это будет непросто – мне объяснить, а тебе понять меня... Непросто, говорю, это будет. Необходимо избавиться от некоторых комплексов, снять напряжение, растормозить нервные центры… Без этого – никак! – добавил он твердо.
Гость обреченно протянул ему свой стакан.
Прошло полчаса.
– Это, понимаешь ли, такое состояние души... Когда кажется, что – все, что выхода – нет! Полный, в общем, … [2]2
На самом деле трудовик сказал «полный, в общем, абзац». Что бы вы там себе ни подумали.
[Закрыть]Ты чувствуешь, какая емкость, сила и выразительность заключена в этих простых народных словах? А у вас как в таких случаях выражаются?
Карл подумал немного и выразился.
– Звучно! – одобрил трудовик. – А переведи!
Карл перевел.
– Всего-то? – разочаровался трудовик. – Вы, немцы, и ругаться-то толком не умеете.
– А я не совсем немец, – неожиданно заявил Карл, – у меня бабушка русская…
– Что?! – оперным голосом взревел трудовик. – У тебя?! Бабушка русская? И ты молчал?.. Да за это же просто необходимо выпить!
Гость начал было отказываться – с него, мол, довольно, и пить он больше не будет, и даже сделал попытку встать, но трудовик вцепился в него, как терьер в ньюфаундленда.
– Последнюю! – умолял он, пытаясь обнять широкие плечи гостя. – Самую наипоследнейшую! За женщин! И все! И все! За милых дам! Пьем стоя!
Прошло еще полчаса.
– Наши женщины, они... Во-первых, красивые! Ведь красивые? То-то же! И, заметь, никакого силикона, все свое! Во-вторых, умные! В третьих, красивые... и умные. Необыкновенные, в общем, женщины. У вас, за рубежом, таких нет! Возьмем, к примеру, нашу директрису... Да чего там «не надо», давай возьмем! Красавица! Умница! Добрейшей души женщина! И при всем при том – верная жена! Что? Да это все знают! Муж у нее, который директор музея, между нами, тот еще ходок. А она – ни-ни, не позволяет себе... Да говорю тебе, в школе все про всех знают! Что? Налить еще? Вот это дело, это по-нашему! Вот теперь я верю, что в тебе течет русская кровь!..
И еще полчаса спустя.
– Что ты мне все – Кант, Кант! Да не согласен я с вашим Кантом, кан-тегорически! Это же надо такое придумать – транс... трансце... подожди, я сам! – транс-цен-дент-ность сознания, во!
Карл грустно покачал головой.
– Боюсь, что ты ошибаешься, Степан, – тихо сказал он, – реальность и в самом деле трансцендентна нашему сознанию. Иначе как объяснить, что вокруг происходит столько непонятных нам вещей?
– Ты это о чем? – подозрительно воззрился на него трудовик. – А, горючее кончилось… Действительно, странно... Но ничего, мы это сейчас поправим!
Он упал под верстак и завозился там, гремя бутылками.
Карл нагнулся и рывком вытащил его наверх.
– Я не об этом, – строго сказал он икающему трудовику, – я говорю о том, что успел узнать здесь за все эти дни.
Трудовик попятился от него и беспомощно оглянулся по сторонам.
– Вот объясни мне, Степан, – продолжал гость, все больше мрачнея, – почему в вашей школе, кроме тебя и Андрея, преподают одни женщины? Почему по вашему телевидению показывают фильмы вот с этим (он брезгливо отшвырнул листок со своими записями), по центральному каналу и в такое время, когда это могут увидеть дети? Почему школьники в столовой едят эти ужасные желтые макароны?
Трудовик спрятался за кресло.
– Макароны... – послышалось оттуда, – а что – макароны? Ну, макароны.. Вот если бы ты попробовал Алисину котлету, ты бы тоже предпочел макароны...
Карл досадливо поморщился.
– Сядь, – приказал он.
Трудовик осторожно выглянул из-за кресла.
– Чего ты ко мне-то пристал? – обиженно осведомился он. – Я-то откуда знаю, почему все так, а не иначе? Много будешь думать, мозги поломаешь, лично я так считаю. В школе одни женщины – но и везде так, не только у нас. А что, разве они плохо работают?
– Нет, что ты, – поспешно возразил Карл, – судя по всему, у вас прекрасные специалисты. Особенно в начальной школе. Но ведь учить детей – это мужское дело…
– Да ну? – поразился трудовик. – А у тебя в лицее что, одни мужики работают?
– Ну почему же, есть и женщины. Инструктор по аэробике, например, или преподаватель домоводства…
И Карл принялся рассказывать, как обстоят дела в его лицее. Трудовик, успокоенный его плавной, размеренной речью, вернулся в свое кресло, откинулся на спинку, сложил руки на животе и прикрыл глаза. Ему было хорошо. По всему его телу разливалось приятное тепло. Волшебные картины, щедро рисуемые гостем, плыли перед его затуманенным взором. Он даже перестал икать.
«Служебные квартиры для педагогов, это ж надо такое придумать, – размышлял он, – ну и фантазия у немца... Стоп! А зачем он все это мне рассказывает? С какой целью? Хочет втереться в доверие? Да ладно, чего там, уже втерся, – самокритично признал трудовик, – очень уж хорошо излагает, красиво так, убедительно. А я сижу тут и киваю, как болван, каждому его слову. Нет, что-то с ним не так… Вон сколько выпил, а ни в одном глазу, будто и не пил вовсе…»
Трудовик сделал попытку выбраться из уютного тумана, но тут гость, словно угадав его мысли, замолчал. Он вскинул голову и обвел мастерскую встревоженным взглядом.
– Степан... я... чувствую себя... немного странно... У меня... почему-то... звенит в ушах…
«Ага, – мысленно возликовал трудовик, – подействовало наконец! Есть все-таки справедливость!»
Гость побледнел под своим загаром и потер виски.
– Степан... у тебя есть... вода?
«Чего захотел, – так же мысленно отозвался трудовик, – воды тебе...» Тут ему в голову пришла мысль, которая в тотмомент и в томсостоянии показалась ему весьма удачной и даже остроумной.
На стеллаже у себя за спиной он нашарил темную, захватанную пальцами склянку.
– Есть! – объявил он, выливая жидкость из склянки в стакан гостя. – Только не вода, а водяра, – добавил он для очистки совести. Правда, совсем тихо.
То ли не расслышав, то ли не поняв последних слов, Карл принял стакан, благодарно кивнул трудовику и залпом выпил.
Стакан выскользнул из ослабевших пальцев и мягко приземлился на кучу стружки у его ног. Глаза закрылись. Тело содрогнулось и замерло в неудобной позе.
– Аминь, – констатировал трудовик, помахав ладонью перед его лицом. – А что у меня там было-то?
Понюхав склянку и осторожно лизнув горлышко, он вспомнил: там был спирт. Ну да, самый обычный спирт. Из лаборантской. Для протирания оптических поверхностей. Разве что чуточку технический.
Успокоившись на этот счет, он решил немного отдохнуть.
Когда он открыл глаза, часы над дверью показывали девять.
Он протер глаза, насколько это было возможно, прислушался и принюхался.
Немец пребывал в том же положении – лежал в кресле с закрытыми глазами, запрокинув светловолосую голову. Никаких других звуков, кроме собственного хриплого дыхания, трудовик не услышал. Он забеспокоился.
Выпутавшись из кресла, он попытался нащупать у немца пульс, но безрезультатно – слишком тряслись руки. Тогда он приблизил ухо к его груди, пытаясь уловить биение сердца, но и это ему не удалось – слишком сильно стучала в ушах собственная кровь.
Трудовик запаниковал. Он тряс немца за плечи, звал его по имени и даже врезал трясущейся рукой ему по скуле – все было бесполезно, только пальцы отшиб.
И тогда трудовику стало по-настоящему страшно.
* * *
Маленький мальчик заблудился в густом дремучем лесу.
Вокруг деревья какие-то страшные, под ногами топи, на топях кочки, а на кочках мухоморы растут. И ни одной живой души. Даже мухи все куда-то попрятались. Или в лесу не бывает мух?
Чепуха, мухи есть везде, возразил себе трудовик и порадовался первой за последнее время связной мысли.
Он сжал ладонями гудящую многотонную голову и осторожно приоткрыл один глаз.
Все то же. Ничего не изменилось.
Придется, видно, мальчику идти за помощью к лесной ведьме.
Ой-ей-ей, как же не хочется!
И дело не в том, как ее найти, дорога есть, пожалуйста, на каждом дубе по указателю... а в том, что никто толком не знает, добрая она или злая. Поможет попавшему в беду добру молодцу или, наоборот, изжарит его в печке.
Делать нечего – пошел. Среди колышущихся теней, спотыкаясь о коварно протянутые корни, падая на мухоморы. Все дальше от поляны с телом поверженного рыцаря, все ближе к избушке на курьих ножках. Вот уже и огонек голубоватый мелькает среди черных стволов. Дома ведьма.
Только неизвестно еще, к добру это или к худу.
Трудовик отогнал толстого мохнатого паука, норовившего заплести паутиной ведьмину дверь, и робко постучал.
* * *
– Степа, ты свинья! – строго сказала завхоз, разгибаясь.
– Да, – с готовностью признал трудовик, – а что с ним такое, Катерина Алексевна?
Завхоз пожала плечами и вытерла руки бумажной салфеткой.
– Может, «Скорую» вызвать? – осторожно предложил трудовик.
– Обойдемся без «Скорой», – проворчала завхоз, – нам лишние разговоры ни к чему. Сходи-ка ты, Степа, в медицинский, и принеси нашатырного спирту – знаешь, в холодильнике, голубая такая бутылка... Да смотри, ничего там не разбей! Так, еще воды... и рассолу, у тебя должен был остаться!
– А я как же, без рассолу-то? – заныл было трудовик, но завхоз коротко взглянула на него, и он тут же сник.
Медленно, волоча ноги, двинулся он к двери.
– Ладно уж, – остановила его завхоз, – в медицинский я схожу сама. А ты принеси воды, да побольше. Да приберись тут, ступить же некуда.
Однако когда трудовик вернулся в мастерскую, бережно прижимая к груди графин с водой, завхоз уже была там. Беззвучно шевеля губами, высоко подняв руку с зажатым в пальцах крошечным флакончиком, она капала в стакан немца какую-то темную, остро и неприятно пахнувшую жидкость. Плеснув туда воды (жидкость тут же заклубилась в воде, запузырилась и приобрела устойчивый болотный цвет), она осторожно отставила стакан в сторону. Потом вытащила из сумки кусок ваты, обильно смочила его нашатырем и поднесла к носу немца.
Трудовик на всякий случай отбежал в дальний угол.
Некоторое время ничего не происходило.
Потом немец вздрогнул, веки его затрепетали, но вместо того, чтобы прийти в себя, он лишь глубже завалился в кресло и засопел.
– Так-так, – сказала завхоз, прищурившись.
Трудовик вжался в стену.
Завхоз нагнулась к немцу и прошептала ему на ухо несколько слов.
Немец открыл глаза.
Потом встал. Причем, учитывая обстоятельства, этот процесс занял у него совсем немного времени.
– Добрый... вечер, – сказал немец завхозу, стараясь четко выговаривать согласные и при этом сохранять вертикальное положение.
Завхоз молча протянула ему стакан с болотной жидкостью.
– Что это? – вежливо, но настороженно поинтересовался немец.
– Яд, – коротко ответила завхоз.
Немец слабо улыбнулся и поднес стакан к губам.
– Постойте, – остановила его завхоз, – пожалуй, будет правильнее выпить это не здесь. Налево по коридору, вторая дверь.
Немец кивнул и медленно удалился, неся стакан перед собой.
Завхоз проверила крышку на банке с рассолом и опустила ее в свою сумку. Из угла послышался горестный вздох.
– Теперь подождем, – сказала завхоз. Она уселась в кресло трудовика, взяла со стола оставшийся кусок колбасы и с задумчивым видом принялась жевать.
Трудовик отлепился от стены.
– Катерина Алексевна… А как вы... А что вы ему сказали... Ну, тогда, шепотом?
Завхоз не ответила.
– Ну, пожалуйста! Я никому не скажу! Могила! Век воли не видать! Чтоб я сдох! Чтоб мне жить на одну зарплату!
– На одну, говоришь, зарплату? – удивилась завхоз. – А что, это можно устроить. Да ладно, не дрожи, шучу я...
Она поманила его к себе. Трудовик почтительно приблизился.
– Если он немедленно не очнется, сказала я, мне придется сделать ему искусственное дыхание. Рот в рот.
– О! – впечатлился трудовик.
Некоторое время в мастерской стояла тишина, нарушаемая лишь треском отдираемой колбасной кожуры. Затем трудовик, органически неспособный к терпеливому ожиданию чего-либо или кого-либо, не выдержал и спросил:
– Что-то его долго нет, Катерина Алексевна.. Может, сходить посмотреть?
Завхоз покачала головой.
– Бывают в жизни моменты, – изрекла она, доев колбасу, – когда человек должен быть один... и только один. А вот, кстати, и он!
Немец, пошатываясь, пересек пространство между дверью и верстаком и рухнул в кресло. Завхоз, сдвинув брови, взяла его тяжелое влажное запястье и сосчитала пульс.
– Неплохо, – пробормотала она, – совсем даже неплохо. Как вы себя чувствуете, Карл?
– Благодарю вас, все в порядке, – чуть слышно отозвался немец, – если не возражаете, я еще немного посижу здесь и уйду.
– Гм... – завхоз с сомнением воззрилась на его покрытое испариной, осунувшееся лицо и мокрые, прилипшие ко лбу волосы. Покидать школу через главное, ярко освещенное, выходящее на все еще оживленную, несмотря на поздний час, улицу ему явно не стоило. Могли возникнуть совершенно ненужные вопросы.
– Гм… – повторила завхоз. – Степа, сходи-ка посмотри, на месте ли ночной сторож.
– Сторож отлучился, а вместо него сидит Привалов, – вернувшись, доложил трудовик.
Завхоз нахмурилась.
– Чтоб ему, – проворчала она, – опять проявляет трудовую инициативу.
– А если через черный ход? – робко предложил трудовик.
– Черный ход на сигнализации, – отозвалась завхоз, – недавно подключили.
– Уверяю вас, не стоит так из-за меня беспокоиться, – начал было немец, но завхоз перебила его.
– А вообще-то, Степа, ты прав, – сказала она, – мы уйдем через черный ход. А ты тем временем отвлечешь внимание Привалова.
– Что?! Я? Почему я?!
– Ну не я же, – резонно возразила завхоз.
* * *
Из-под дощатой, давно не крашенной двери черного хода тянуло холодом. Завхоз в пальто и с увесистой сумкой на плече стояла перед дверью, держа наготове покрытый ржавчиной ключ. За ее спиной смирившийся гость привалился к прохладной стене и прикрыл глаза.
Ждать пришлось недолго – где-то на другом конце длинного школьного здания зазвенело, запело бьющееся стекло, но этот негромкий и вполне мелодичный звук был сразу же заглушен крысиным визгом сигнализации.
Завхоз быстро отперла дверь и вытащила немца наружу, под чистые и ясные звезды, отражавшиеся в лужах темного и безлюдного заднего двора.
– Пошли, – сказала она, оглянувшись. – Я отвезу вас в гостиницу. На «Запорожце» никогда не ездили?
Вырулив на улицу, завхоз подъехала к школе с другой стороны и остановилась немного поодаль, на безопасном расстоянии от собравшейся под окнами толпы.
– Интересно, где это – в кабинете химии?.. Или, может, литературы? – бормотала она, прищурившись. – Нет, не там... Не может быть! Неужели в холле? Как же ему это удалось – под самым носом у Привалова?.. Это я про фасадное стекло, – объяснила она Карлу, тщетно пытавшемуся устроиться поудобнее на заднем сиденье «Запорожца», – не судьба нам, видно, жить с целым фасадным стеклом. Абзац, говорю, стеклу.
Карл, услыхав знакомое слово из женских уст, замер и уставился на нее широко раскрытыми глазами.
– У вас глаза красные, – заметила завхоз, глядя на него в зеркало, – но ничего, это скоро пройдет.
…Шоссе, ведущее к «Серебряному озеру», было пустынным, но завхоз не спешила.
– А я никогда быстро не езжу, – говорила она, левой рукой держа руль, а правой пытаясь нашарить в эфире что-нибудь располагающее, – куда спешить-то? И потом, «Запорожец» – это не «Опель». У вас небось и АКП, и полный привод, и двигатель «шестерка»… Карл, вы меня слышите? Карл?
Немец поднял голову.
– Не смейте спать, Карл, – строго предупредила его завхоз, – а то как я вас из машины-то вытащу... Лучше расскажите мне о своей. У вас сто шестьдесят лошадиных сил?
– Сто семьдесят, – отозвался Карл, – но это не моя машина. Это машина одного моего друга, который работает по контракту в Петербурге. Он одолжил мне ее на время моего пребывания в России.
– Так вы приехали на «Опеле» из самого Питера? – удивилась завхоз. – Это ж почти четыреста километров… В это время года, да по нашим дорогам…
Она еще замедлила ход. Но, как ни медленно полз «Запорожец» по разбитому шоссе, двухэтажное здание гостиницы все же показалось после очередного поворота. Широкое, приземистое, скупо освещенное, оно лежало на заросшем шиповником холме подобно уснувшему зверю. То есть таким оно могло показаться чьему-то романтическому, к тому же затуманенному алкоголем взгляду, но для завхоза это была просто ветшающая кирпичная постройка. Стыд и позор для города иметь такую гостиницу; вон, штукатурка слева совсем осыпалась, да и крыша давно требует ремонта. И не худо было бы вырубить все эти колючки вокруг, а перед входом разбить нормальный цветник или, скажем, установить фонтан.
Завхоз была напрочь лишена романтической жилки.
Зато обладала исключительным здравомыслием.
Остановив машину, она обернулась к Карлу и некоторое время о чем-то размышляла, пристально глядя на него. Она не поправляла волосы, не покусывала мизинец и вообще не делала никаких многозначительных жестов – ей это было ни к чему. Женщина старше... ну скажем, старше пятидесяти, с фигурой, как у древней языческой богини плодородия, и лицом, на котором возраст обозначался совершенно честно и откровенно; женщина, здравомыслие которой с годами приобрело всю силу и неудержимость отбойного молотка, – такая женщина всегда точно знает, чего ей больше всего хочется в данный момент.
В данный момент завхозу больше всего хотелось посмотреть двести четырнадцатую серию «Бедные тоже смеются», имея под рукой тарелку с вяленой олениной и туесок моченой брусники (дары, присланные с исторической родины завхоза). Кружечка пива также была бы не лишней.
Никакая альтернатива не могла бы соперничать с этой по привлекательности.
– Вылезайте, приехали, – сказала завхоз, открывая дверцу. Немец быстро вылез, ухитрившись не стукнуться головой о потолок, и сразу же начал прощаться и благодарить.
А держится он неплохо, отметила про себя завхоз.
– Не за что, – сказала она вслух, – пожалуй, я все-таки провожу вас. Просто чтобы убедиться, что с вами все будет в порядке.
Младшая невестка завхоза, которой сегодня снова выпало ночное дежурство, как раз собиралась закрыть стойку с ключами и пойти попить чайку. Однако этому ее намерению не суждено было осуществиться, потому что, обернувшись к двери, она увидела свою свекровь.
Чашка (очень миленькая, розовая в цветочек) выскользнула из дрогнувших пальцев и разбилась вдребезги.
Справедливости ради надо сказать, что обе невестки завхоза – не только младшая, но и старшая, которая весила 90 кг и работала заведующей отделом «Спорттовары» в городском универмаге, – были воспитаны завхозом в строгости.
Так что чашка вполне могла разбиться и просто от неожиданного появления завхоза в гостинице, да еще в столь поздний час.
Но это было бы еще полбеды; беда была в том, что старая ведьма вошла не одна.Она вошла с ним.Бережно поддерживая егопод руку.
Онвыглядел неважно и даже слегка пошатывался, но, несмотря на это, улыбнулся ей, как обычно, и пожелал доброго вечера. Когда онпротянул руку за ключом, она почувствовала запах. И разозлилась.
Вообще-то характер у нее был покладистый, иначе она не пробыла бы невесткой завхоза и двух недель. Она умела мириться с обстоятельствами. Но сейчас…
Старуха, без сомнения, опоила егокакой-то гадостью. Но у нее ничего не выйдет. Посторонним после двадцати трех ноль-ноль в гостинице делать нечего. Она защитит егоот ужасной участи. Может, тогда он наконец заметит, какая молодая и привлекательная женщина подает ему ключ по вечерам...
Она вышла из-за стойки и преградила свекрови путь наверх.
Завхоз, которая, вообще-то, собиралась тут же и распрощаться с Карлом, предварительно вручив ему банку с рассолом, и даже полезла с этой целью в свою сумку, поняла ее маневр совершенно правильно. Как вызов.
Она пожала плечами и закрыла сумку.
Отодвинув невестку в сторону одним небрежным (хотя на самом деле тщательно отработанным) взглядом, она потянула Карла за рукав и решительно зашагала вверх по лестнице, застланной ветхим ковром.
Карл плелся следом, думая только о том, как бы ему не растянуться на этих ступеньках, то и дело норовивших выскользнуть из-под ног.
Следующей сложной задачей было попасть ключом в замок своего номера. Карл сосредоточился, и уже третья попытка оказалась удачной.
– Ну, – бодро сказала завхоз, – спокойной ночи, Карл. Утром выпьете это, и все будет хорошо.
Она протянула ему банку. Карл благоговейно принял ее обеими руками.
– Я... могу хоть как-то отблагодарить вас за все, что вы сегодня для меня сделали? – нерешительно спросил он.
Завхоз посмотрела на него. Потом посмотрела на часы. Потом снова на него.
– Можете, – наконец сказала она, – у вас в номере ведь есть телевизор?
Сорок минут спустя завхоз с легким вздохом отложила в сторону телевизионный пульт и стала собираться. Она надела пальто, прихватила сумку и подошла к двери в ванную, из-за которой слышался плеск воды.
– Карл, я ухожу! – крикнула она в дверь. – Смотрите, не засните там!
И ушла, не дожидаясь ответа.
Расположение духа у нее было самое умиротворенное.
Педро наконец-то решился бросить эту вертихвостку Лолиту и вернуться к законной жене, а Анне-Марии удалось забеременеть от Рауля.
Проходя мимо стойки, за которой пряталась ее вконец расстроенная невестка, завхоз не отказала себе еще в одном маленьком удовольствии – остановилась перед ней и, многозначительно улыбнувшись, прижала палец к губам.
* * *
Настроение завхозу испортили дома.
Оказалось, что у ее двоюродного племянника – того самого, которого она вырастила, к которому относилась как к младшему сыну и который все еще жил вместе с нею и всем ее многочисленным семейством в старинном деревянном доме на окраине города, – серьезные неприятности.
В неприятностях же этих был повинен не кто иной, как муж Аделаиды Максимовны.
Уезжая в Москву, он прихватил с собой одну из своих студенток – а именно ту, которую племянник завхоза считал своей невестой.
Племянник был очень огорчен.
Завхоз терпеть не могла, когда кто-то посторонний огорчал членов ее семьи. Эту прерогативу она целиком и полностью оставляла за собой.
Весь дом испуганно притих. Гражданский муж завхоза, взглянув на ее лицо, безропотно забрал свою подушку и одеяло и ушел ночевать в кабинет.
Завхоз, вопреки обыкновению, даже не смогла сразу заснуть. Минут десять, не меньше, ворочалась она с боку на бок, и в рельефных узорах обоев ей мерещились лица виновных и картины справедливого возмездия.
Она продолжала думать об этом и утром, когда в грозном молчании пила свой чай с молоком, и по дороге на работу («Запорожец», почувствовав ее настроение, решил не искушать судьбу и завелся с первого раза).
Возмездие будет полным. Неотвратимым. Окончательным. Кое-кто навсегда запомнит тот день, когда принял роковое для себя решение прокатиться в Москву с чужой невестой. Кто к нам с мечом придет, от меча и...
Тем более что меч у нас имеется. Прекрасное оружие, совершенное во всех отношениях. Блестящее, неотразимое и могучее… ну, или будет таковым, когда полностью придет в себя после вчерашнего.
Завхоз улыбнулась. Решение было принято. Оставалось доработать детали.
Разогнав по местам дежурных техничек, стремившихся первыми доложить о вчерашнем происшествии, она проследовала в свой кабинет и заперлась там.
Из ящика стола был извлечен лист плотной бумаги и коробка с цветными карандашами. В левой части листа несколькими уверенными движениями завхоз изобразила женское лицо. Теперь погуще заштриховать волосы, ресницы подлиннее, немного бледно-розового на губы – получилось очень похоже.
Мужчину оказалось рисовать еще проще – высокий лоб, прямой нос, твердая линия губ и подбородка. «О, да у меня талант к рисованию...» – без особого удивления отметила завхоз, перебирая карандаши в поисках бронзового.
Два портрета, мужской и женский, безучастно взирали друг на друга через разделяющее их белое пространство листа. Но были ли эти двое и в жизни столь же равнодушны друг к другу? Ага, как же, усмехнулась завхоз; как говорится, спокойствие горного ручья, прохлада летнего зноя…
И все же их до сих пор что-то разделяет. Что? Почему?
Завхоз взяла фиолетовый карандаш и нарисовала вокруг женщины несколько безупречно округлых вопросительных знаков. А впрочем, с ней-то как раз все ясно, с нашей дорогой Аделаидой Максимовной. Порядочная женщина с высокими моральными принципами. Причем принципы эти не зависят ни от легкомысленного поведения мужа, ни от того, что сама она по уши влюблена в другого. Даже наоборот, она может получать своеобразное горькое удовлетворение от мысли, что даже в таких обстоятельствах хранит супружескую верность. Гм, конечно, лучше горькое удовлетворение, чем вообще никакого...
Завхоз пожала плечами и выразила свое отношение к подобной позиции несколькими ядовито-зелеными загогулинами. Не то чтобы завхоз была человеком аморальным или беспринципным, просто она никогда не позволяла каким-то отвлеченным идеям управлять своей жизнью или мешать наслаждаться ее маленькими радостями.
И вообще, завхоз была твердо уверена в том, что внутри каждой порядочной женщины живет... просто женщина.
Значит, и внутри Аделаиды тоже. Ну, может, где-то очень глубоко внутри.
Теперь немец. Он Аделаидой явно интересуется (хотя и не совсем понятно, с чего бы – вокруг полным-полно молодых, красивых и оченьвзволнованных его присутствием женщин).
Он сообразителен (насколько это вообще возможно для мужчины), а значит, должен понимать, что без решительных действий тут не обойтись.
Завхоз, надавив на красный карандаш, провела между портретами идеальную прямую.
Решительные действия. То, что нужно. Чтобы всякие там моральные принципы и пикнуть не успели. Потом сама же спасибо скажет.
Но в таком случае почему он ничего не предпринимает? Он не пытается ее соблазнить, он даже не пытается, насколько это известно завхозу, за ней ухаживать. Почему? У него что – тоже принципы?
Внутренний компьютер завхоза, вдосталь пожужжав и пощелкав, выдал свой самый популярный в последнее время ответ: НЕДОСТАТОЧНО ИНФОРМАЦИИ.
На апгрейд напрашивается, подумала завхоз.
Спрятав свое произведение в верхний ящик стола, она пододвинула к себе телефон.
– Маня, – сказала она в трубку, – зайди-ка ко мне. Прямо сейчас.
* * *
После ухода Манечки завхоз некоторое время просидела в задумчивости, постукивая пальцами по столу и глядя в окно.
Получить информацию от Манечки не составило особого труда – достаточно было намекнуть, что из-за своего упрямства та может навсегда лишиться кредита.
Н-да, ловкий парень, размышляла завхоз, ловкий и хитрый. Отказать трем женщинам после того, как они спасли ему... ну, если не жизнь, то нечто не менее драгоценное... И при этом не только не обидеть, но, напротив, оставить их гордыми, довольными собой и к тому же готовыми в любой момент повторить для него свой подвиг – это надо уметь. Ничего не скажешь, профессионал. Этот, как его, психолог.
– Ну а нам-то что это дает? – несколько раздраженно вопросила она окружающую действительность. – Нам-то от него нужно не умение ускользать из протянутых женских рук, а нечто в некотором роде противоположное...
Действительность развела руками и смущенно потупилась.
В этот момент кто-то постучал в дверь.
– Кого там еще несет, – проворчала завхоз, – а, это вы… Ну заходите, раз пришли.
– Здравствуйте, Кэтрин, – сказал Карл, улыбаясь.
Завхоз хмуро кивнула, окинув его быстрым взглядом. Бодр, свеж, подтянут и никаких следов вчерашнего. Разве что глаза все еще чуточку красные. Нимало не смущен прохладным приемом, и вообще вид имеет такой, будто лицезрение завхоза доставляет ему самое большое и искреннее удовольствие.
Завхоз нахмурилась еще больше.
И тут иностранец сделал то, чего завхоз меньше всего могла от него ожидать (и что являлось вернейшим способом смягчить ее сердце – по крайней мере в данной ситуации). Он вернул ей банку из-под рассола.
– Ваше снадобье буквально поставило меня на ноги, – сказал он, усаживаясь напротив, – только я почему-то плохо помню вчерашний вечер.
