Текст книги "Город звериного стиля"

Автор книги: Ольга Апреликова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Он будто расстроился. Мур осторожно спросил:

– Что такое «обо»?

– Да духи в таких живут. Монголы барана жертвенного свяжут и живьем в яму, а потом сверху вот пирамидку, а манси – белых лошадей или оленей. Чем дольше орет из-под земли, тем лучше. Тогда придет дух, покровитель места.

– …Разобрать?

– Ну, у нас в подвале олень живьем не закопан, – махнул дед. – А духов места тут и так полным-полно, – он повернулся к печке и сказал туда: – Суседушко, не серчай. Играет парнишка.

– Ты это с кем? – изумился Мур.

– А с домовым. Самсай-ойка33
  Домовой (манси)


[Закрыть]. Он уж сколько тут живет – и не сосчитать. Дом бережет да меня, теперь вот и тебя. Дом старый, хлопот много.

– Дедо, ты всерьез?

– Проверенное дело, – усмехнулся дед. – Бывает, так прижмет, что только на них и надежда. Да ты не бойся, ты свой, он чует. Защищать будет. Помогает, да. Вон уж сколько лет домок стоит, а ни одного вора.

– Дед, ты ж профессор, ты…

– Одно другому не мешает, – открыто посмотрел дед, развел руками: –Они помогают, да, когда всерьез-то прижмет, когда надеяться не на что и не на кого. У них ведь как? Без нас им жизни нет. Нам помогут – так и себя спасут. Оне… Ну, если уж не добрей нас-то, дак честнее. Сколько раз уж так-то спасали. Все выжили, мужики-то, а какая свистопляска-то вокруг шла. То бунты, то войны, то революции, то аресты да этапы. Миром да толком, считай, и не жили. Одни напасти да кровища. А мы все тут. И они тут уж, с нами.

– Дед, ты шаман, что ли?

– Да какой из меня шаман, – усмехнулся дед. – Так, вежливец44
  Колдун, которого для почета приглашали на праздники и свадьбы, чтобы охранил хозяев и гостей от порчи.


[Закрыть]. Больше знаю, чем могу. Да и то по камням да по металлу больше знаю, чем по людям. Камни слышу, да тут непонятно, то ли опыт, то ли тайная сила. Я так думаю, что все ж опыт. Как плечо-то?

Плечо ныло, но Мур относился к боли, как к белому шуму:

– Все нормально.

– А пойдем, Петька. Покажу тебе дом. Ты вроде не болтун, да, внучок?

Дед впервые назвал Мура по имени. Терпеть Мур это имя не мог. Его даже мама так не звала, а все «Мурашкой». Сейчас оказалось, что дед, отец и сам Мур были полными тезками – все нотариусы удивлялись. Только даты рождения разные, а так бы – один на все поколения Мураш… Петька – это Петр. Петр – это значит «камень». Самое геологическое имя.

Мур первый этаж и не рассмотрел еще толком, все скорей пробегал наверх к деду по скрипучей лестнице с истертыми до толщины фанеры ступеньками. На первом этаже, дед объяснил еще в первый вечер, зимой он теперь не живет, слишком трудно и дорого ремонтировать печку. Под шагами деда грустно скрипели ступеньки:

– А раньше тепло было, теплее, чем наверху: кирпичные стены толстые, окна маленькие, как раз на долгие зимы строили. А печь старая, свиязевская, дымоводы как лабиринт, и мастера такого не найти уже.

– Свиязевская?

– Инженер такой был в девятнадцатом веке. А печка… Думаю вот, сломать или не трогать.

– Зачем ломать? – смотреть в сумерках на побелку выстывшей навсегда печки было отчего-то жутко.

– Батя говорил, вроде есть в ней что-то. Дед ему, мне прадед, нашептал. Печка-то, чтоб дом берегла, должна, мол, в себе хранить… Что-то. Да я только так и не понял, что это за «что-то». Батю не расспросил толком, ерунда все, считал, а теперь вот под старость то ли поглупел, то ли умудрел, не знаю. А интересно. Или «что-то» там, или попросту клад. Дело обычное. Сам мужика-печника встречал, который в старых домах печки перекладывал и, бывало дело, по малости там находил, пятачки там царские или что получше. А потом и вовсе стал по брошенным деревням ездить, печки ломать. Джип, говорит, купил.

– Мне жалко печку ломать, – Муру казалось, что и весь дом, этот нижний кирпичный этаж, за двести лет спекшийся в монолит, с мертвой печкой, с глубокими окошками, тонет в земле, медленно-медленно. Уж не собирается ли дом прихватить его с собой на дно? В качестве «чего-то»?

Так, нечего трепать себе нервы. Вон в Европе кирпичные домики по сколько сотен лет стоят. Там историю берегут. Он в Выборге сам такой видел. И этот бы простоял. Вместе с печкой. Он же крепкий. Как бы его сохранить?

Снаружи уже вечерело, предметы еле угадывались. Комнаты пахли холодными стенами, известкой, пылью, золой от печки – и все были заставлены стеллажами с образцами камней и руд, ящиками, коробками, пыльными банками с песком. Дед щелкнул черным выключателем, и свет низко спускавшейся лампы в зеленом жестяном абажуре выхватил из сумерек стол с инструментами, с камнями. В углах комнаты стало только темнее. Муру не хотелось даже смотреть в углы. Вдруг там правда – эти. «Они». Силы природы. Поэтому он подошел под желтый свет к столу и потрогал причудливый кусок породы, сплавленный, казалось, из угловатых больших и мелких обломков. Вспомнил слово:

– Брекчия.

– А это? – дед ткнул пальцем в другую глыбку.

Мур тоже потрогал:

– Если обломочный материал окатанный, значит, конгломерат. Галька на кварцит похожа.

– А цемент?

– Дед, да откуда ж я знаю. Я только камешки в детстве собирал, да и то так, простые. Подножные.

– Собирал, значит, – дед довольно улыбнулся. – Я вот тоже собирал. С детства. Нравится?

– Я не знаю. Их тут столько, что вроде как не в человеческих силах разобраться, – Мур взял в ладони шар размером с яблоко, выточенный из конгломерата охряного цвета с бурыми, черными, белыми пятнами разных пород. Будто держишь маленький тяжелый юпитер. Таких пятнистых планеток еще штук пять поблескивало на столе, и куда больше лежало рядом на полу в ящике со стружками – в самом деле как подземные яблоки. И что, можно? Вот просто взять себе эти яблоки – геологию эту дедову? Унаследовать и коллекцию, и знания, и заниматься всю жизнь не какой-то офисной ерундой, а вот таким делом серьезным? Камни. Сколько их, всяких разных! – Но я бы стал разбираться. Они мне все нравятся. Простые даже больше, чем дорогие. Самоцветов я что-то стесняюсь. Граниты да габбро – вроде как свои, простые ребята, надежные. Основательные.

Дед уставился на шар в его ладонях:

– А пульс камня слышишь?

– Дед, ну что ты в самом деле. Что еще за Сказы Мураша? То Суседушка, то пульс камня. Ты мне еще про Хозяйку Медной горы расскажи, – он невольно вспомнил Дольку. Надо позвонить, спросить, как там и она, и сестренка. – Или про Белого спелеолога.

– И расскажу, как время придет. По пещерам-то пошарься с мое, так не то что в Белого, а и в горных хозяев поверишь. Я-то что, возраст, а ты парень молодой, девки горные как раз к таким и льнут, таких и уводят, – дед задумчиво взял со стола какой-то камешек с блестящей прожилкой. – В пещере-то бывал когда?

– В Саблино под Петербургом. С классом. Но это так, песок добывали, чтоб хрусталь варить. Какая-то ненастоящая пещера.

– А у нас тут настоящих почти восемьсот только открытых. Есть ледяные, есть с реликтовым льдом, есть затопленные. Еще сколько-то, которые местные в тайне держат. Или те, о которых забыли давно. Народу ведь тут погибло сколько, кто тайные места знал. Ну, и таких далеких мест, куда только чудом добраться, хватает. Там дальше к Кунгуру – карст, пустоты, пещеры. Так вот идешь меж елок да кедров, ступишь куда – и провалишься. Глядишь, вот тебе и новая пещера. Вон Семь Пятниц55
  пещера Семь Пятниц найдена летом 2018 года на Урале, на правом берегу Вижай в районе небольшой пещеры Манок. Ее длина по данным топосъемки – 588 м.


[Закрыть] в восемнадцатом году так и открыли.

– И ты так – ступал и хрусть?

– Было дело. А камни… Что ты думаешь, Мурашка: они живые все. Только жизнь их другая. Мы для них – что для нас пылинки… Да, архейские-то гнейсы… Сейчас найду…

Дед подошел к одному ящику, к другому, наконец вынул сероватый кусок породы, подал Муру:

– Вот. Жуткое дело, Петька, если подумать, сколько раз эти атомы перемололо до песка, а потом обратно сплавило. Даже непонятно, плавление это было или давление. А потом опять в песок, в пыль – и снова в камень, и так миллиарды лет… Чего молчишь?

– Страшно.

– На-ко вот, – дед порылся в ящике и подал небольшой кусочек такого же камня. – Глыбу-то эту тебе куда, а этот можно в кармане носить.

– Спасибо, – Мур зажал камешек в кулаке. Все равно осознать эти миллиарды лет мозг не мог.

Дед усмехнулся:

– Привыкнешь. Ну, осмотрелся? Пойдем дальше.

В чулане, дверь в который открывалась в дальней комнате, дед открыл люк в полу, щелкнул таким же черным старинным выключателем – и желтый свет зажегся под полом, осветил добротную лестницу и красные кирпичные стены.

– Это голбец, – сказал дед, развернулся и стал осторожно спускаться. – Ну, подпол. Древняя система хранения.

Мур, отгоняя воспоминания обо всех просмотренных ужастиках про подвалы, спустился за ним, как в холодную воду. Тут и правда было куда холоднее, даже пахло морозом. Вдоль стен – полки с ящиками, полными консервных банок, бачки из нержавейки с крупами, какие-то канистры, картонные коробки с упаковками ИРП, причем с маркировкой этого года. Куда деду столько припасов?

– Экспедиционная привычка.

– Да ты так можешь пару лет в магазин не ходить.

– Пусть будет, – усмехнулся дед. – Мало ли. История державы, знаешь, предмет доходчивый. Ну смотри, внук, – дед открыл короб из нержавейки, полный пакетов с гречкой, сунул вдоль стенки руку и достал большой кованый ключ: – Там магнит для ключа, еще батя приладил. А теперь двинем… Давай на себя.

И они вместе отодвинули короб – под ним те же бетонные плиты, что и по всему голбцу. Дед нажал на третий кирпич снизу, в стене что-то хрустнуло, и одна из бетонных плит приподнялась настолько, чтоб подсунуть пальцы. Еще один люк. Дед сунул пальцы в щель – оттуда тянуло теплом – но не приподнял плиту, а почти без усилия отжал в сторону – бетонный квадрат мягко уехал под стену.

– Это тоже батя мудрил. Можно задвинуть за собой, так сверху ни следа, хоть пожар пересидишь, хоть бандитов.

– Приходилось?

– Беглых прятали при Сталине, да. Ну что, идем?

И он стал спускаться в темноту. Кажется, деда радовала эта экскурсия. И что внук обалдел от тайных конструкций – тоже. А Мур в самом деле обалдел. Какие ж сокровища тут спрятаны? А что-то долго спускаться…

Дед где-то щелкнул выключателем. Свет.

Мур постоял и сел на ступеньку. Это был подвал от дворца, а не от маленького домика. Просторный подземный зал, куда больше по площади, чем дом, глубокий, с кирпичными, идеально геометрическими сводами, с желтыми, в обрешетке, лампами по стенам. У стены – деревянная тележка на резиновых колесах, груженая коробками, у лестницы – новое, еще запечатанное ведро финской краски. Больше ничего. Чистота и запах кирпичей. Пол – ровная цементная стяжка.

– А тепло почему?

– Заметил, молодец. Это теплый пол я сам в позатом году положил. А то аж до ревматизма простужался.

В стене напротив – деревянная, в железной оковке дверь. Вот к ней-то и понадобился ключ. Мур шел вслед за дедом на мягких от волнения ногах. Как будто попал в фильм. Как деду и его бате, и тем, кто раньше тут жил, удавалось сохранять это все в тайне от властей? Суседушко помогал глаза отводить? Глянул вокруг – показалось, за колесо тележки спрятался кто-то маленький, похожий на веник. Ну нет, блазнит.

Дед отпер дверь и опять щелкнул выключателем. Там осветились еще краснокирпичные пространства со сводами. Этот зал был поменьше, но в стене напротив Мур с изумлением увидел окованные ворота с громадными дубовыми балками запоров. В эти ворота точно могла проехать ломовая телега. Или джип.

Дед, будто извиняясь, сказал:

– Ворота недействующие. Лет полтораста назад грунт снаружи подмыло грунтовыми водами, дорога к воротам вместе со всем склоном и обвалилась. А прадеды подумали – и постепенно наглухо зарыли. У Мурашей тогда такие амбары на пристани были – что ты! Незачем стало и в гору товар таскать. Лучше укромное место сделать, чтоб как подвалы в банке. Камня навозили, песка, стенку подпорную снаружи ворот поставили, потом земли телегами. Ливневку подземную, правда, сначала устроили по всей науке.

– Но зачем? Чтобы что тут хранить так укромно?

– А что есть, то и хранить. А то ты историю страны не знаешь. То бунты, то бандиты. Одна Лбовщина чем вон обернулась…

– Лбовщина?

– Да «Лесные братья»-то, в первую революцию, в Пятом году. Боевики-партизаны. И это еще только начало было. Потом-то, то Колчак, то коммунисты, то расстрелы, то грабеж. Потом Сталин, аресты-этапы, статьи расстрельные за все, потом война. Дальше мирное время, светлое – только, может, потому, что я молодой был. В молодости все светлое. Учился, дальше все экспедиции… А потом развал Союза, девяностые. Врагу не пожелаешь. А что еще впереди – кто знает? Не то что б мы тут богатства какие скрывали, наши руки – наше богатство, да только к рукам-то и инструмент нужен, и припас, и, главное, возможность работать спокойно и вольно. Ты вот тоже… Как меня не станет, мастерские наши не оказывай. Разорить-то любое дело недолго, а оно вон веками ладилось. Понял ли?

– А если дом под снос пустят?

– А в Кунгуре у меня в доме тоже подклет каменный. И подвалы. Не такие богатые, конечно, но дело вместят. «Под снос»… По уму-то не под снос бы, а музей горно-рудного дела… Да доверия нет. Так что который век уж таимся. Никто и не помнит, что тут вообще в бугре этом разгуляевском есть. Некому помнить. Думают, чего, шахты старые, а тут купцы такие подвалы возводили! Кама-то рядом, с парохода или с баржи погрузил и в горку, прям в подвал на телеге заезжай, храни любой товар. Короткая память у народа… Да еще эту память все, кому надо и не надо, и то и дело обрубают.

– Зато нам повезло.

– Да я всю жизнь не понимаю, везение ли это. Что с этими хоромами? Ну да, памятник зодчества, да как открыть, если страна толком да ладом не живет. Поживем – увидим, конечно. Спешить нам некуда. А так – не бойся, никто не знает, – дед ткнул пальцем в потолок: – Там еще лет пять назад огород соседский поверху был, а дальше уж гаражи да лог… Ну что, сохранять будешь? Или на кирпичи продашь? Смотри, царский кирпич, говорят, дорогой поштучно-то.

– Нет уж, так, домом-то, подороже… Дед, а почему ты мне это все хочешь отдать, а не отцу моему? – спросил Мур и задохнулся. А вдруг у деда история какая с сыном, которой он делится не хочет?

– Так он где? То-то и оно. А ты – вот он.

– А он не отберет потом у меня?

– Жалко? – усмехнулся дед.

– Жалко, – честно сказал Мур. – Тут вон целый дворец подземный. Хорошо бы музей камней тут устроить, вот что. Горно-рудного дела, как ты говоришь. Наверно. Если наверху все будет хорошо.

Дед усмехнулся:

– Придумаешь. Отец… Не отберет. Не к рукам ему. Пусть уж… Живет как знает. А ты вот примечай, видишь, вон еще ход… Пойдем-ка.

В помещении рядом в стороны расходилось два тоннеля высотой чуть больше полутора метров. Дед кивнул на тот, что был перекрыт решеткой:

– Сюда вот ход к ливневке, зимой-то сухо, но летом в дожди, бывает, течет; слышно, как журчит. Там плита каменная на роликах ход вниз, к канавке, прикрывает, я там с пацанов не был, узко там совсем, да и опасно. Мало ли что размыло. Не лазь, склизко там. А так вода раньше-то, сто лет назад, в пруд уходила, а теперь точно и не знаю, куда, может, в старые штольни, может, в коллектор к Егошихе. Все одно в Каму. Так-то вся гора сыровата, в грунтовых водах. Вот и придумали водоотведение такое.

– А второй ход?

– Сейчас увидишь. За тем и пришли.

Поздним вечером Мур сидел у себя на кровати и все никак не мог заставить себя лечь. Стоило закрыть глаза, и мозг начинал показывать бесконечные бурые кирпичи, муфельные печи66
  Высокотемпературные печи для обработки и плавки металлов (и не только)


[Закрыть], вальцы, фрезерные и гравировальные станки, тигли, анку с пунзелями 77
  Анка – инструмент для создания выпуклых форм. В полушария анки кладется деталь, сверху ставится пунзель, по пунзелю ударяют молотком. Так получают выпуклые формы.


[Закрыть], тисочки и очень много всевозможных инструментов, названия которых сразу невозможно запомнить. Но у Мура все еще ныли руки от желания подержать их, пустить в дело все эти флацанки88
  это плоскогубцы, круглогубцы, клювики, и другие всякие -губцы.


[Закрыть], чертилки и штихели.99
  режущий ручной инструмент. Применяется для гравировки, закрепки, вырезания посадочных мест и т.д.


[Закрыть] Дед сказал, что научит.

От беленого бока печки шло тепло. А эта вот печь, которую дед топит из кухни, она с «чем-то»? Или с кладом? Теперь всего можно ожидать.

Чтоб успокоиться, он встал и шагнул к окну. Снег. Он прислонился лбом к окну. И тут же с конца улицы, из черноты лога по снегу двинулся к нему силуэт – будто взгляд был для черноты ощутим и она отозвалась этим клочком мрака. Будто взгляд притягивал мрак, как магнит. Мур отшатнулся от окна, не отрывая глаз от черной тени. Закричать? Нет, там дед только уснул, все кашлял, не надо его тревожить…

И тут он понял, что на улице внизу просто собака. Та, черная, косолапая. Но сейчас она не проковыляла мимо по своим делам, а остановилась под окном и подняла к Муру узкую длинную, какую-то вовсе не собачью морду; глазки ее блестели как черные пуговки, едва различимо. Чего ей? Какая ж она жуткая. И смотрит насквозь. Да тьфу. Это просто бродячая собака.

3.

– Если у человека есть друзья – значит, человеку можно доверять, – сказал дед, когда вскорости после боя курантов Муру позвонил Денис и позвал погулять в центр. – Иди, конечно, новый город, праздник, семнадцать лет! Гуляй! На денежек с собой на всякий случай.

И ушел в кабинет. Дед будто совсем не беспокоился, что с Муром что-то может стрястись. То ли в судьбу верил, то ли в «суседку», то ли в самого Мура. Мур бы предпочел, чтоб дед верил в его, Мура, здравый смысл.

Все встретились около часа ночи на большой улице, и Денис, конечно, пришел не один. Был и Колик, и другие ребята и девчонки из класса, которых он помнил по школьным елкам, и незнакомые. Шумные, смешные. Только Дольки не хватало. Пока подходил, видел, как они засовывают мятные конфеты в бутылку с газировкой и, хохоча, отпрыгивают, когда бутылку начинает бурно тошнить бурой пеной. Когда он подошел, бутылка еще отплевывалась, дергаясь в сугробе.

– А ты что, в Разгуляе живешь? – прищурил глаза Колик. – Что, вон в хибарках?

Видел бы он подвалы под этой хибаркой. Этим мальчишкам и девчонкам из многоэтажек и не снился такой простор и красота. Но ведь он и сам недавно был таким пацаном из многоэтажного улья. Поэтому ответил добродушно:

– Ага, у деда. Сегодня вот научился печку топить.

– Ну, я понимаю, на каникулы, – протянула одноклассница, которая играла невесту Данилушки в елке. – Экзотика, все такое. Но вот ты насовсем что ли тут останешься? Печки топить?

– Дед одинокий, – подумав, сказал правду Мур.

– Ухаживать надо? – брезгливо дернула носиком Катя.

– Нет! Не такой уж он старый. В университете профессор, кстати. Просто одинокий. Ну что, куда пойдем?

В окнах истерично мигали гирлянды. Народ пулял петардами во все стороны, втыкал, увертываясь от редких машин, ракеты меж трамвайных рельс, и те со свистом улетали в небо, едва не чиркая по карнизам и балконам, и рвались над крышами. В каком-то сквере Мур заметил огромные светящиеся канделябры, хотел посмотреть – но ребята тащили его дальше. Вопли «с-но-вым-го-дом!!!», тосты, обнимашки, безумные, шмыгающие везде дети – чем дальше, тем гуще становилась толпа. Вдруг перед Муром вырос огромный бронзовый медведь с сияющим, натертым миллионами ладоней носом. Вот кто нарисован на автобусах-то! Люди фоткались с ним, подсаживали друг друга, чтоб сфотографироваться на спине, и терли, терли нос. Медведь, казалось, едва сдерживался, чтоб не отмахнуть их лапой. Может, потому, что справа, вытянувшись на цыпочках и вцепившись варежками ему в ухо, маленькая девчонка что-то все шептала и шептала в это ухо, время от времени отстраняясь и испытующе заглядывала медведю в глаза, мол, ты понял? Медведь терпел, слушал.

Мимо, размахивая орущим «у леса на опушке» телефоном, чуть не сбив с ног Колика, пробежал низенький мужичок с не совсем человеческим лицом. Народ пер дальше, в какие-то светящиеся лиловым, соединенные в спираль арки, как в портал между мирами. И вдруг, когда они выбежали из этих арок и обогнули елку, сложенную из светящихся шаров, перед ними открылся громадный синий простор, весь в светящихся елках, ледяных скульптурах, громадных фигурах из гирлянд – будто рассыпали груды самоцветов. От народа было там черно. Столько разноцветного сияния – а зимнему небу с тусклой луной все равно, лежит сверху, как черное одеяло. Впереди громадная елка словно только что вылезла из недр и вершиной туго натянула светящуюся мембрану – как только она лопнет, в оболочке привычного мира разверзнется дырища и что-то стрясется… Тьфу. Это просто множество золотистых гирлянд, натянутых от макушки елки. Они все одинаково и красиво, как половинки параболы, провисли, и потому кажется, что елка вот-вот проткнет растянувшуюся пленку. Или границу реальности. А за елкой уходил вдаль новогодний простор, усыпанный светящимися самоцветами.

Как же жалко, что нет Дольки. Но вот до конца каникул надо будет привести ее сюда. И потихоньку, не в толпе, оберегая, чтоб не толкнули, погулять тут в ледяных лабиринтах, рассмотреть самоцветных зверей, держа Дольку за тонкие пальцы в варежке… Ребята помчались кататься к ледяной горке. Мур разок съехал с ними, больно треснулся коленом об облитый льдом деревянный бортик, повалялся в визжащей куче-мале на длинном раскате и скорей убрался в сторонку – уж очень сильно кто-то боднул головой в больное плечо. Он отошел подальше, за большого, ослепительно сияющего зеленого оленя, потом еще подальше, чтоб не мешать людям с оленем фоткаться – а лица у них тоже зеленые, жуть – и достал телефон. Уже пять минут третьего, значит, у мамы в Лапландии тоже наступил новый год.

– С новым годом, сыночек! – после первого гудка отозвалась мама. – Терве1010
  Здравствуй (фин.)


[Закрыть]!

Стало почему-то одиноко. Лишь бы она была счастлива.

После всех поздравлений (не особенно-то им без него грустно), после всех указаний, советов, закончив звонок – Мур совсем продрог от одиночества. Да, он теперь отделен от них, от мамы, братьев, отчима. Он отдельный. Он другой. Он как дед, невысокий, темноглазый и не больно-то жизнерадостный. Ах да, никакой он не одинокий, у него же есть дед! Да к Муру сроду никто так тепло не относился!

И Долька есть. Долька счастья. Ну, и впереди такая странная, жутко интересная дорога взросления, которую он раньше и вообразить-то не смог бы. Горы, камни. Недра. Всякие тайны…

Он вдруг заметил черную громадную пятерню над праздничной толпой – и чуть не отшатнулся. Это же памятник! Подошел ближе, хотя под коленками немело от непонятного испуга. Огромные, черные, худые советские люди: рабочий, женщина и солдат. Вот они тоже совсем отдельные ото всех, высятся среди фальшивых салютов над пеной новогоднего веселья. Рабочий поднял руку, будто дает кому-то знак. Мур даже посмотрел в ту же сторону, куда рабочий – просто небо, просто город. Там дальше – вокзал. Почему же жутко? Потому что памятник такой нечеловечески огромный? Новогодние человечки внизу вообще глаз на этих «Тружеников фронта и тыла» не поднимают, будто этого памятника в их мире нет, не прогрузился. Мур вздохнул. Это все история. И такая всегда непонятная, будто читаешь книгу с середины и, не успеешь дочитать до конца страницы, как твое время истечет. Мур передернул плечами, отвернулся и зашагал домой. Подумаешь, ночь смены календарей. Что из-за этого философию разводить?

На миг ему показалось, что метрах в двадцати ледяная зеленая девка с ящерицами на подоле только что повернула голову и уставилась на него. Это из-за мороза, что ли? А вон еще одна, подальше, тоже зеленая – смотрит… Мерещится. Ребят в толпе искать ему не хотелось. Да и замерз ужасно: почти минус двадцать, и он написал Денису, что пошел домой. Шел и шел. Мимо большого дома, мимо медведя с натертым носом, мимо масок и канделябров в сквере у театра, мимо витрин магазинов, в которых отражался быстрый, слегка ссутулившийся от холода парень. Невысокий, худой. Да, это я, – думал Мур. – Таким я кажусь людям. Таким же я кажусь Дольке? Я неинтересный. Или она видит во мне кого-то получше, чем я на самом деле? Ну, тогда придется стать кем-то получше… Холодно-то как!

Дед не спал, топил печку. Они напились чаю с медом, с пирогами, и с мороза было так здорово сидеть у печки, молча вдвоем смотреть на огонь и пить чай из старой кружки с нарисованными черными елками. Мур наконец согрелся. Когда начал клевать носом, дед добродушно похлопал его по спине и Мур пошел спать.

По привычке подошел к окну – снега нет, пустота. Канонада фейерверков доносится глухо, как из другого века. Деревья в инее. Стена депо напротив тоже заиндевела от стужи,. Смешно: депо есть, а рельсового пути из него нет… Он посмотрел в сторону лога. Чернота в той стороне была слишком неподвижной, слишком черной. Он забоялся того, что может оттуда вынести – даже если ветром выдует рваный пакет, ему хватит. Или собака, как в тот раз. Лучше даже не смотреть в ту сторону… Все, спать… И уже зарывшись под толстые, прогретые у печки одеяла, уже совсем засыпая, он почти нечаянно сообразил: а вот все эти подземельные дедовы запоры, засовы, замки, решетка, плита на роликах, где «ливневка» – может, это вовсе не для того, чтоб никто не пробрался вниз? Кому это надо, кроме них с дедом? Может, эти все запертые преграды как раз для того, чтоб никто не выбрался снизу?

Каждое утро он, просыпаясь, первым делом лез на Долькину страничку посмотреть, чего там вау, и какое, и чего пишет. Чувства, да. Фотки: коленки, плечики, дольки мандариновые, новогодняя ерунда. Лангет на руке она не фоткала, говорила, что уже почти не болит, вполне терпимо. Пару раз даже спускалась в кофейню на первом этаже ее дома, аккуратненькая вся, ласковая, в изумрудного цвета пальтишке, накинутом на плечи; пальчики трогательные торчат из лангета, который она раскрасила «под малахит». Непохоже, но – зеленое, она радуется – пусть. Она даже пирожное выбирала всегда одно и тоже, корзиночку с зеленой сахарной посыпкой. Пили кофе, целовались в подъезде, потом он спешил к деду.

Мур бы вообще не поднимался на поверхность – но дед выделил ему один из своих компов, и Мур сидел, смотрел лекции по геологии на ускоренной перемотке, замедляясь на сложном, листал справочники или шел с вопросами к деду; часами перебирал камни, разбираясь, чем отличаются гравелиты1111
  обломочная горная порода, сцементированный гравий. Его наличие свидетельствует об интенсивном размыве более древних толщ.


[Закрыть] от псефитов1212
  обломочная горная порода с обломками диаметром более нескольких миллиметров, как окатанными (валуны, гальки, гравий), так и неокатанными (глыбы, щебень)


[Закрыть], а лампроиты от кимберлитов1313
  Магматические горные породы, иногда содержат алмазы промышленных концентраций.


[Закрыть], а дед учил их распознавать. Мур все ждал, когда ж схлынет интерес к инструментам и к камням, как, например, быстро пропал к картингу или к компьютерным бродилкам, но камни его только больше и больше притягивали. Еще дед записал его в автошколу, и после праздников надо будет туда ходить. И в клуб спелеологов в институт карстоведения, на курсы новичков. И еще по вечерам после школы можно будет ездить в университет на лекции к тем преподавателям, куда скажет дед, на занятия к вечерникам.

– Ты ж хочешь счастья в жизни? Ну так в поход за счастьем надо правильно собрать пестерь, – смеялся дед.

– Что собрать?

– Ну, рюкзак по-старинному. Что, Мурашок, пойдем, поколдуем? Вижу – извелся уж весь.

И они, прихватив с собой бутербродов и термосы, спускались в подвал. Можно было остаться в большой мастерской, можно было подняться в маленькую, которая располагалась на первом этаже малухи, как называл дед меньший свой домик в два окошка. Но в маленькой мастерской все было простое, станки для распила и огранки, к тому ж очень шумные, особенно если включать и вытяжки для каменной пыли. Эта мастерская была, в общем, для отвода глаз. Если закрыть люки, сверху ни за что не догадаться, что внизу хоромы. В малуху можно было и через двор ходить, пилить яшмовые плашки или «яблоки» вытачивать, учись сколько хочешь, и Мур решил, что обязательно научится – но больших камнеобрабатывающих станков пока побаивался. Да и внизу было в сто раз интересней. Сам он пока ни к чему не притрагивался, только смотрел во все глаза. А дед почему-то был этим очень доволен:

– От тех-то, кто за все дуром скорей хватаются, толку не жди, такая примета. Тише едешь – дальше будешь, да, Мурашка?

Ну и рассказывать никому никогда о нижней мастерской, понятное дело, было нельзя. Как будто подземный этаж и все, что наверху, – это два разных мира, которые не должны соприкасаться. Мур даже старался не вспоминать. Вышел – и забыл. И так голова пухнет от геологии Урала.

Доставили присланные мамой через экспресс-доставку его вещи: одежду (прежнюю и новую, которую мама напокупала «для уральских морозов»), школьное барахло, не разбирая, кроме учебников, которые пришлось вернуть в старую школу, она сгребла все в коробку до последней тетрадки, добавив десяток финских шоколадок, плюшевого мумми-тролля и новогодний подарок с конфетами. Она звонила каждый день, рассказывала о том, как они обживаются на новом месте, но на самом деле оба понимали, что каждый такой звонок – это словно проверка: а ты тут? Ты все еще мой сыночек, а не чужой Мураш? Сказала про близнецов:

– Да они места себе не находят без тебя!

Мур сначала не поверил: не так уж дружно они жили с близнецами, но потом дошло. У младших он был так же прочно вписан в картину мира, как папа, мама, солнце и луна, и теперь в этом полотне у них дырка. То-то они все время шлют ему ссылки на всякую ерундовину, фотки финских девчонок или трансляции хоккейных матчей. Но теперь жаль каждую минуту, которая улетала мимо геологии, камней или дедовых рассказов. Может, дед и его к каменному делу как-то приворожил?

До конца каникул оставалось дня три, когда рано-рано утром, еще по темноте, Долька позвонила и сказала:

– А поехали сейчас же на дачу. Вдвоем.