Текст книги "Зеленый мост"

Автор книги: Ольга Апреликова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

3

На следующий день к вечеру курьер привёз коробку. Сверху там лежали две справки об оплате языковых курсов – на младшую детскую группу для Катьки и на «Разговорный английский – второй уровень» для Мишки, и буклетик – по каким дням занятия. Ещё была книжка для девочек-подростков «Сияй» о том, как ухаживать за собой, по большой упаковке дорогих витаминов «Киндер» и «Джуниор» и две волшебных белых коробочки. Для Мишки – почти такой же, как первый, чёрный браслетик, но, если приглядеться, в черноте материала посверкивали, как очень далёкие звезды, серебристые искорки. Вместе браслеты выглядели на загляденье, и Мишка невольно улыбалась от звука, с которым они постукивали друг об друга. Ну и первый браслет она не сняла бы ни за что на свете. Интересно, как будет работать второй? Что это такое: «Повысить уровень взаимодействия со средой»? Улучшить навыки общения, что ли?

Катька листала розовую книжку про красоту, что-то прочитывала, беззвучно шевеля губами и напряжённо сведя нежные брови – училась. И даже не сразу поверила, что небольшая белая коробочка – для неё. А там оказалось детское украшение: на чёрном тонком обруче подвеска – котёнок. Маленький, чёрный. Смешной. Катька на миг перестала дышать:

– Это что – мне?

– Вот видишь, записка: «Катеньке». Ты, видимо, понравилась Ангелине Поликарповне.

Катька потрогала котёнка мизинцем:

– Это потому что я красивая, да?

– Красивая, но помнишь, она сказала, что ты должна стать ещё красивее. Чтоб сиять, – Мишка усмехнулась. Но Катьку нужно занять чем-то, что будет её радовать, а это «стать красивой» она, тщеславная, легко поймёт. – Вот и прислала такую книжку. А вместе с этим украшением ты вообще станешь красавица, – она помогла Катьке застегнуть украшение сзади на шее. Чёрный котёнок уютно устроился в тёплой ямке между Катькиных ключиц, и Катька стала выглядеть как маленькая принцесса. – Только безмозглой не становись. Знаешь, бывают такие девушки: красивые, как в сказке, а рот откроют, и оттуда жабы валятся.

– Полшколы таких дур, – согласилась Катька, поглаживая пальцем котёнка. – Мишка, а вот её так зовут, «Ангелина»: может, это она такой ангел в виде тётеньки? Чего это она нам просто так помогает?

– Не просто так, а потому что думает, что я ей пригожусь летом в офисе, когда сотрудники в отпуска уедут.

– Она могла бы взять взрослую девушку, которую уже не надо английскому учить.

– Ну, наверное, взрослые девушки с английским находят себе работу получше, чем кофемашиной управлять, – пожала плечами Мишка, отметая собственные сомнения. – На самом деле мне всё равно, почему она меня берёт, – нам ведь так деньги нужны.

Как обычно, она проснулась за пять минут до писка будильника и чуть шевельнула рукой, чтоб услышать милое постукивание браслетов – они щекотно скользнули по руке, и Мишка услышала ровно то, что ожидала услышать. Стало тепло на душе.

За своим умыванием, за расталкиванием и конвоированием Катьки чистить зубы, за завтраком, за мытьём пары тарелок и кастрюльки из-под овсянки Мишка всё время проверяла взглядом милые браслетики: а вдруг они правда принесут счастье и удачу? Как же хочется верить, что – да! А если чудо вдруг произойдёт – что же, нельзя будет смеяться, например, над астрологическими прогнозами или чёрными кошками? Над мистическими историями? Что же теперь – чудеса существуют? И привидения – тоже?

По дороге в школу надо было обходить лужи на тротуаре. Лужи отражали светлое серое небо и казались провалами в другой мир, серый и светлый. Оступишься – и поминай как звали. Будешь падать и падать в серую холодную пустоту.

В школе оказалось, что Танька-фигуристка явилась в новой розовой толстовке с надписью Аngel of your love33
  «Ангел твоей любви» (англ.).


[Закрыть], с вышитыми золотыми крылышками на спине. Танька умела кататься и часто ездила на массовое катание то в Ледовый, то в «СевКабель», то ещё куда. В началке она ходила на фигурное катание, была худая и длинноногая, как кузнечик, с вечной глупой и счастливой улыбкой – а в пятом классе её вышибли оттуда за лишний вес. Ещё, наверное, за глупость, раз не могла выучить, когда в прокатке вираж, когда прыжок, но ещё и за то, что она правда была тяжелее и крупнее всех и уже в пятом ей пришлось носить взрослый лифчик…

Чтоб не раскиснуть совсем, Мишка отвернулась. Ей самой пока что везёт, грудь почти незаметна, но временами побаливает – вдруг вот-вот начнёт отрастать? На улице-то всем безразлично, как ты там одета, всё равно все в джинсах. Да и вообще плевать всем, мальчик ты или девочка, всем плевать даже, что ты вообще существуешь, дышишь, думаешь, смотришь. Ну кому важно, что вот такая девятиклассница Мишка вообще на свете есть? Танька-фигуристка, среди сине-чёрно-серой толпы ребят, гордо прогулялась по всем четырём этажам школы под восторженные и глумливые смешки и умудрилась не нарваться на завуча. Счастье её было настолько розовым и неподдельным, что Мишка тихо прислонилась к стеночке и несколько секунд завидовала этому состоянию счастья до искр в глазах. Кулябкин рядом, которому проплывавшая мимо Танька небрежно бросила: «Привет, Колянчик», так вообще остолбенел. Пришлось со звонком брать его за рукав и тащить на английский.

А в класс, минут пять спустя, завуч привела странного новенького. Под конец четверти, под конец девятого класса, за два месяца до экзаменов?

Мальчик был ростом намного ниже всех парнишек, худой, темноволосый, кареглазый – казалось даже, что ему не пятнадцать, а куда меньше. Но вышло, что он, наоборот, старше: завуч сказала, что Игнат Панкратов пропустил год по болезни – как сама Мишка когда-то! – и вот теперь вернулся в школу оканчивать девятый класс.

Что-то в нём, двигающемся между парт к свободному месту плавно, как сквозь воду, было странноватое, как в заколдованном каком-нибудь принце из аниме: тихий, молчаливый, аккуратный и красивый как переодетая девчонка. Сел за последнюю парту через проход от них с Кулябкиным. Что он, мелкий такой, увидит с последней парты? Но ведь она-то видит? Хотя на что там смотреть у доски… А учителей и так слышно.

Да он ещё вдруг пришёл со скетч-буком. Выложил вот на парту открыто, вместе с учебником по английскому.

– Художник, значит, – Кулябкин обрадовался жертве и потянул скетч-бук у пацана из рук.

– Художник, – пожал плечами новенький и сам отдал скетч-бук. Добавил отчётливым шёпотом: – Кого нарисую, тот помрёт. Вон видишь – они все померли.

– Дурак, что ли, – отмахнулся Кулябкин, листая плотные страницы, изрисованные сплошь, без пустых мест.

У Мишки, сидевшей рядом, зарябило в глазах: портреты, странные дома, машины, роботы, какие-то символы, злые гномы, скелеты, голые красотки.

– Круууто, – восхитился Кулябкин, но вдруг слегка покраснел и прикрыл какую-то красотку от Мишки. – Слуш, Художник, нарисуй мне аватарку для «ВК», вот чтоб ни у кого похожей не было! Вот робота такого нарисуй, да?

– Да запросто, – ответил новенький, глядя почему-то на Мишку. – Вот сейчас на уроке и нарисую. А ты мне за это место уступишь.

– А списывать я у кого буду? – Кулябкин бросил ему скетч-бук и обнял Мишку за плечи. – Не, в топку твои картинки!

– А я тебя тогда нарисую, и ты помрёшь, – новенький улыбнулся, как нежный ангел.

– Иди ты на фиг, – заржал Кулябкин, но Мишка ощутила, как он вздрогнул.

Он доверчивый, Кулябкин. Коля-Коля такой совсем. Хоть и страшный. Симпатичный, глупый и здоровенный, как подъёмный кран. Мог бы легко прихлопнуть Игната ладонью, но ведь пожалеет, добряк. Мишка выкрутилась из-под его тяжёлой ручищи.

– Люди забывают, что когда-нибудь умрут, – в никуда сказал Игнат, и Мишка невольно начала соображать, из какого анимешного мультика эта фраза.

– А ты чо, напоминать взялся? – заворчал Кулябкин.

– Тихо, – велела Мишка. – Не смейте шутить про смерть, маленькие идиоты. Вы ничего о ней не знаете.

– А ты чо ли знаешь?

– Пришлось.

Это прозвучало так по-взрослому, что мальчишки переглянулись. Мишка пояснила:

– Летом на юге бабушка не проснулась. Умерла во сне. Лето, жара. А родителей не было, я одна с мелкими. Так что, понятно, пришлось. До сих пор трясёт.

Учительница указкой погрозила им от доски, и все притихли. Мишка жалела, что дала словам вырваться. Пока молчишь – точно никого не расстроишь. Вот и новенький понурился, стал чего-то рисовать в своём скетч-буке, чтоб успокоиться. Наверно, рисование – его убежище. А у Мишки какое убежище? Печенье стряпать?

Кулябкин шумно вздохнул, полез в ранец, долго шуршал там, потом вытащил и сунул в Мишкин ранец апельсин, пачку печенья и упаковку копчёной колбасы:

– Ты, это… В еде витамины. Чтоб не трясло.

– Спасибо, Кулябкин.

– Да ладно. А щас-то родители есть?

– Папа всё по командировкам… Всё норм, Коль, спасибо.

– Не «спасибо», а пиши крупнее, чтоб виднее списывать, – ухмыльнулся Кулябкин.

Он вообще расстраивался недолго. Уже забыл про новенького и про Мишкину бабушку, уставился на розовую Танькину спину с золотыми крылышками. Спина была похожа на подушку. Танька села далеко, за парту у самых дверей, чтоб с первой ноты звонка выпорхнуть в десять минут приключений первой перемены.

Кулябкин был теперь Мишке вроде как друг. Двоечник, простодушный и беззлобный; Мишкино превращение из обычной ученицы в двоечницу, а потом обратно в обычную ученицу воспринимал всё равно что смену зимы на лето и ждал, что и с ним вдруг случится такое же чудо и двойки сами исчезнут, надо только подождать, на всякий случай держа Мишку, которая разрешала списывать, под рукой.

Мишке же «дружба» Кулябкина тоже была нужна: во-первых, он в самом деле был добрый. Во-вторых, его мать владела маленьким продуктовым магазином, и потому у Кулябкина рюкзак всегда был набит шоколадными батончиками, чипсами, копчёными колбасками, орехами и иногда неожиданной ерундой вроде сушёных яблок или вяленых томатов. Чипсы и колбаски Кулябкин жрал сам, а все шоколадные батончики охотно отдавал Мишке, причём не за списывание, а просто так, а Мишка тащила домой для Катьки. Однажды они даже эти батончики по способу из интернета расплавили, подмешали раскрошенного печенья и состряпали липкий тортик. В-третьих, как девушка ему, разумеется, нравилась Танька want love, то есть, ой, с сегодняшнего дня Аngel of your love, поэтому мелкая худая Мишка от его лапанья была избавлена – равно как и от внимания других мальчишек, которые в зону интересов крупного и дурного Кулябкина старались не вступать. Сложные орбиты Танькиной жизни меж другими парнями порой повергали его в изумление или негодование, но, как встрёпанная комета из чёрных глубин космоса, Танька неизменно возвращалась к нему, клала голову на плечо и выпрашивала «чего-нибудь вкусненькое». Дурак Кулябкин замирал от счастья, не понимая, что всё Танькино сердце занято таинственной «нищасной любовью», а он ей «просто друг». Через пару уроков Танькино естество уводило её в новый полёт, а Кулябкин плюхался обратно за парту к Мишке, кое-как умещал под партой крупные мослы и жаловался:

– И чо? Ну вот скажи – и чо? Я ей вон всю копчёную колбасу скормил даже, а она? Опять вон целую перемену с этим Петровым из десятого. А в столовке с Серёгой из одиннадцатого стояла ржала, аж на втором этаже слышно… Дай, слышь, алгебру спишу, хоть про эту розовую корову думать перестану…

Сейчас в его невменяемых глазах сияли отражения золотых крыльев.

А Мишка внимательно посмотрела на этого Игната: ну красивенький, да. Бледный, в глазах романтическая тьма. Встретил взгляд Мишки и опять нежно, как ангел с картин Возрождения, улыбнулся. Ему-то зачем понадобилось сесть с Мишкой? Но, в общем, Мишке было не до него, и она, съёжившись, спряталась за Кулябкина. Шёл английский, а она хотела пятёрку в четверти. После каторги курсов в языковом центре на Невском школьный английский казался ей танцами милых белых мышек в картонном театре, и пятёрки посыпались в электронный журнал, как крупа из порванного пакета, а учительница сама предложила записаться на ОГЭ по английскому. Мишка этот вызов приняла.

На следующий день Кулябкин в школу не пришёл.

Новенький подсел к Мишке и открыл скетч-бук: Кулябкин там был нарисован в виде подъёмного крана, и Мишка передёрнулась. Спросила:

– Меня тоже нарисуешь, если отсяду?

– Нет. Мне тебя не нарисовать, ты красивая слишком. Ты разве не заметила, что красавица?

– Зато ты как из страшного мультика вылез, – кивнула Мишка.

– Слушай, Мишка, а ты что, правда, меня не помнишь? Мы ж с тобой учились вместе в началке. А потом ты в пятый класс с нами не пошла, пропала.

– Я болела, – разъяснять почему Мишка не собиралась. И почему сторонилась потом бывших, хоть и перегнавших на класс, но оставшихся в детстве одноклассников тоже. – Но так вроде тебя по школе помню. Но давно не видела.

– Год пропустил, – отмахнулся Игнат. – Ну что ты молчишь? Ты не любишь разговаривать?

– Это ты слишком любишь!

– Это да. Мишка, давай просто дружить.

– А Кулябкин? Выживет? – она кивнула на скетч-бук.

Кулябкин по телефону сказал, что неделю доктор велел дома посидеть, потому что в качалке Кулябкин то ли что-то потянул, то ли растянул – Мишка недослышала, так он веселился, что законно может прогуливать. Школа шла своим чередом. Год – тоже, неделя за неделей.

В ночь на первое марта выпал какой-то неуместный, глупый после бесснежной сухой зимы обильный снег, а на следующий день растаял, и город поплыл в грязной воде по щиколотку, захлёстывая тротуары бурыми веерами грязи из-под равнодушных колёс. Ладно, надо потерпеть, ведь уже весна. Ещё три недельки – и каникулы.

К Игнату она незаметно привыкла, как будто он всегда был рядом. Они на всех уроках сидели вместе, и терпеть его было легко. От него не пахло конём, как иногда от Кулябкина; он умно шутил, трудные задачи по геометрии вместе они разбирали куда быстрее, и телефон носил громадный, удобно вместе смотреть всякие залипушки с ютуба. Про себя не рассказывал, сам ничего не спрашивал, плохо ни про кого не говорил, на всех прочих одноклассников, даже на самых красивых девчонок, ему было плевать. Сидел рисовал всяких монстров в скетч-буке каждую свободную минуту, бросался книжными фразами – похоже было, что одиночества в нём тоже, как и в Мишке, по самые завязки: читать книжки и рисовать – занятия одиночек. А вместе было повеселее, но на самом деле одиночество никуда не уходило. Ну так что ж, это детство, наверно, уходит. Только малыши верят, что родители, друзья и счастье будут всегда.

На замене, когда был пустой урок, он отдал Мишке свой огромный телефон смотреть занятие по английскому, а сам сидел рисовал невидимого дракона – хоть и невидимый, он получался жутким, щетинистым, полупрозрачным и омерзительным до дрожи, с пучком жвал и зубов в пасти, без глаз, с длинным телом в каких-то дырках:

– А что ты думаешь, таких не бывает? – пугал он Мишку. – Поискать, так в людях ещё не такое найдёшь.

– В смысле, это внутренний облик нехорошего человека?

– Нет, это внутренний обитатель человека. Вот подселится такая сущность, начнёт выделять всякие ядовитые вещества в кровь, а оттуда в мозг, и у человека мысли изменятся, желания странные станут расти. Человек идёт и делает какую-нибудь гадость, какая ему б сроду в голову не пришла. Например, ловит крыс, варит живьём и потом ест недоваренными. От такого питания, – он любовно вырисовывал прозрачные жгутики на теле чудовища, – кровь его станет приятнее для этого обитателя, он откормится как следует и отложит в человека цисты с детёнышами. Те тоже скоро вылезут и будут впрыскивать в мозг человека свои токсины, и человек станет уже не крыс ловить и варить, а, скажем… Ну, отнимать у старушек йориков и болонок… Чего, видела ведь, как много этих мерзких маленьких собачонок, только и тявкают, жри – не хочу…

– Ты псих, Игнат.

– И уже давно.

– Потому что в тебе ползает вот такой обитатель?

– Такой не ползает. Я от таких знаю таблетки. Съешь и всё – снова человек.

– Таблетки?

– Ну да, в любой аптеке. Ты скажи, вот когда человек болонок варит и полусырых жрёт, почему он не может остановиться? Хотя и понимает, что с ним что-то не то?

– Токсины в крови.

– Ну вот. А есть и ещё хуже токсины. Такой человеческий яд, который люди друг другу прямо в мозг словами впрыскивают. И жертва начинает думать, что эти слова правильные, что только так и надо жить, как в этих словах говорится… Человеческий яд ужаснее. От него таблеток в аптеке, как от глистов, не купишь.

– Так это ты глиста нарисовал, что ли? Ффууу!

– Хорошенький мой, – Игнат подрисовал глисту микроскопические складочки в изгибах туловища. – Простодушное создание эволюции. А вот люди… Нет, ну бывают, конечно, и среди людей простодушные паразиты. Но вот если кто-то начинает меня кормить недоваренными мыслями, мол, живи так, думай этак, я сразу вижу не человека, а вот такого вот громадного невидимого глиста.

Глава третья. Лагерь у залива

1

Восьмого марта мама с утра привела Митьку и наткнулась на приехавшего вчера отца. Мишка сварила им кофе, пока Катька и Митька на радостях встречи разносили детскую, и раздумывала, куда бы скрыться от семьи. В библиотеку рядом, через дом, что ли пойти? Можно и мелких взять, Митьке понравились там большие детские книжки, долго листал. А Катька снова полистала бы журналы для подростков. Там коворкинг на втором этаже, новые компьютеры, чисто-чисто, удобные синие стулья, полно книжек на английском, ходит трёхцветная кошка Фрося, трётся бочком о щиколотки посетителей – никто слова не скажет, сиди занимайся, сколько надо, хоть до ночи… Ох нет, Восьмое ж марта, там закрыто… Куда сбежать? Выждать? Как тоскливо, как не по себе – хоть беги, хотя родители мирно сидят на кухне друг против друга и тихо разговаривают. Но у Мишки от плохих предчувствий будто кто-то ерошил ледяными пальцами волосы на затылке. Ах да, надо ведь предупредить их про каникулы, и она вышла на кухню:

– Мам, пап. Мне надо…

– Ну чего тебе опять «надо»? – завелась мать с полуслова. – Почему вот мне – ничего не надо?

– У матери больной человек на руках, чего ты к ней пристаёшь, – поддержал отец. – Выросла вот дурища на нашу голову…

– Я не пристаю, – сдерживаясь, уточнила Мишка. А может, прав Игнат насчёт человеческого яда? Вон как их слова жалят. Она обхватила ладонью браслетики на другой руке, чтоб говорить спокойно, как взрослая: – Я даже никому из вас не звоню и не беспокою, когда у нас с Катькой кончаются деньги.

– Так экономить надо, а не гамбургеры жрать!

– Я экономлю, – да, человеческий яд страшнее любого другого. – Я знаю, что у тебя, пап, кредит за машину, а тебе, мам, надо деньги на похороны собирать. И летом я пойду работать. А сейчас мне надо, чтоб вы подумали, с кем будет Катька на весенние каникулы, потому что я поеду в языковой лагерь.

– Какой ещё лагерь! С ума сошла! Я жду не дождусь этих твоих каникул, чтоб Митька тут хоть неделю пожил! Ты хоть думала, каково ребёнку в одной комнате с лежачей больной?!

– Я поеду в лагерь, – спокойно сказала Мишка, крепче сжимая браслет и становясь внутри абсолютно спокойной, холодной, выстуженной насквозь. – Мне нужен английский для той работы, которой я буду заниматься летом. А вы – взрослые люди, наши родители, и должны о нас адекватно заботиться. Вам повезло, что лагерь для меня бесплатно.

– Как для многодетных, что ли? – с подозрением посмотрела мать.

– Так что? – не стала отвечать Мишка. – Я даже в Сестрорецк сама уеду на электричке, не надо меня отвозить. Пап, может, Катьку к тёте Свете опять на каникулы, как зимой?

– Катька ей в тот раз вазу разбила. И кот заболел, Света говорит, от того, что Катька его истискала. Не будет она больше Катьку брать, даже сказала, мол, сам своими детьми занимайся, дурами невоспитанными… А что, Катьке в лагерь нельзя?

– Да там интенсив, погружение в языковую среду, младше четырнадцати не берут.

– А тебя-то как взяли, двоечницу такую?

– Ну вот взяли.

– Эгоистка, – тоскливо сказала мать. – А Митька, Митька-то как же?

– А что Митька? У него что, только ты в родителях? – Мишка посмотрела на отца. – Пап, у тебя реально сплошь командировки, что ты не можешь неделю дома пожить?

– Нет, – рявкнул отец.

На кухню пришла Катька, румяная, запыхавшаяся и злая, выставила вперёд согнутую руку:

– Вот! Мам! Я не буду Митьку в садик водить, он меня укусил! – на предплечье быстро вспухал след от укуса – ровное маленькое полукружие мелких зубов. След от каждого зубика заплывал синим. – Я ему ничего не делала, а он взял и укусил! И Мишка ваша – тоже зараза, она вчера мне по голове учебником треснула!

А Мишка и правда ей треснула вчера толстой рабочей тетрадкой по английскому, только не по голове, а по заднице:

– Потому что ты пересказ не хотела учить!

Отец ударил по столу ладонью – звякнули чашки:

– Тихо, девки! Обнаглели уже из-за своего Восьмого марта!

Раньше бы Мишка вздрогнула, а теперь лишь хмыкнула про себя: взрослые повышают голос, когда чувствуют себя беспомощными.

– И не «тихо», – насупилась Катька. – Митька, мам, с тобой, Мишка сама большая, а до меня вообще дела никому нет, – она ужаснулась этому факту так, что глаза переполнились слезами и быстро покатились по розовым щекам. – Какое Восьмое марта, если ничего не подарили даже… Я вам мешаааю, меня деть нееекуда, а Мишка меня обижааает, кормит меня макаронами без мааасла…

Мишка спокойно взяла Катьку за плечи, развернула и подтолкнула вон из кухни:

– Не ной. Иди подержи руку под холодной водой, а потом садись учи слова и тот текст про spring in the park44
  «Весна в парке» (англ.).


[Закрыть], – повернулась к родителям, ледяная от презрения: – Вы взрослые люди. Решите уже что-нибудь. К примеру, будете вы семью сохранять или нет. И если нет, то что тогда будет с нами. С ними то есть, – она мотнула головой в сторону детской, из которой слышался тихий-тихий Митькин плач. – Со мной всё ясно, от меня только расходы и беспокойство, я вам никогда не была нужна, а они чем виноваты? Или мне позвонить в кризисный центр, и тогда государство за вас эти ваши проблемы в виде троих детей быстренько разрешит?

– Да как тебе не стыдно, зараза такая! – заорала мать.

– Нет, не стыдно, – задрожав от ярости, сказала Мишка. – Это не у вас со мной проблемы, это у меня – с вами. Начиная с прошлого лета. Напомнить? Напомнить, как я вам звонила, то одному, то другой, а ты, мам, вот так же орала: «Звони отцу, это его мамаша померла», а ты, пап, трубку бросал, потому что ты типа в командировке и думал, что я так… Деньги я так вымогаю! Вру я так! А потом и вовсе телефон отключил, а я сидела на крыльце и ревела, а бабушка… А бабушка мёртвая там в жаре, и мухи, мухи эти лезут и лезут!! А люди, односельчане эти твои херовы, мимо ходят и хоть бы кто помог!! А ты сам в Анапе с бабой какой-то был, мне дядя Дима-сосед потом проговорился! Поступают так нормальные родители, да? Нормально всё у вас, да?

Она думала, что мать опять, как зимой, вскочит и влепит ей пощёчину, но та сидела как пришибленная, ссутулившись, какая-то маленькая и смотрела в пустую чашку. Мишка посмотрела на отца – ударит? Но тот смотрел в стену. На стене были зелёные обои, на которых в прошлом году Митька с Катькой нарисовали крошечных жуков и божьих коровок, а попало за это Мишке. Переклеивать никто ничего не стал, и мама даже говорила, что жуки ей нравятся, что пусть «поживут до ремонта»… Это было давно. А о ремонте и речи нет.

Мишка не стала говорить про «новую жизнь», которую хотят родители. В их «новой жизни» места детям нет. Ну так ведь и она сама не лучше папы с мамой, потому что тоже умеет жалить ядом, тоже хочет новой жизни, в которой ни родителям, ни младшим места нет. Митьку только жалко. Слышно вон, всё ещё плачет. Не за просто так он Катьку укусил, надо пойти разобраться. И она сказала:

– Да живите вы как хотите, мне уже пофиг… Мам. Давай так: оставляй Митьку на эту неделю. Мы перед школой будем его в садик отводить. Ему-то какая разница, каникулы или нет.