Текст книги "Иван-Дурак (СИ)"
Автор книги: Ольга Матвеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– И что за условие?
– Ты попросишь две квартиры. Не волнуйся, он даст. Одну как бы для нас с тобой, а вторую лично для тебя. Ты же должен будешь где-то жить после развода? Представляешь, как все замечательно устроится? Мне квартира и тебе квартира. Я, наконец, обретаю независимость от родителей, а ты собственную жилплощадь. Всем хорошо. А девушке своей объяснишь, что ты не изменяешь ей и не предаешь, а просто зарабатываешь на ваше семейное гнездышко. Ну как, ты согласен?
– Ну и стерва же ты!
– Нет, я просто женщина в отчаянной ситуации. Это борьба за выживание. У меня нет другого выхода. Понимаешь? Нет другого выхода! Ты мне поможешь?
– Да.
– Последний рыцарь современности. Герой нашего смутного времени. – Усмехнулась она. Даже в роли несчастного просителя не может избежать иронии, отметил про себя Иван. – А может, я не по расчету замуж выхожу, а по любви? – спросила она, очевидно, сама у себя, снова поцеловала Ивана и устремилась прочь.
– Стой! – Иван бросился ей вслед. – А отец ребенка? Может, логичнее за него замуж выйти?
Она обернулась.
– У него уже есть жена. И дети тоже есть. Он сказал, что не женится на мне даже ради ребенка. Он отказался от нас. Совсем.
– Что, и тебя вышвырнули, как надоевшую игрушку? – прошептал Иван и направился к своему офису.
Ирка отказалась понимать Ивана. Она больше не желала его видеть. Через месяц он женился на Ольге…
Четвертый этаж действительно был простоват. Просторная квартира-студия внутри огромного особняка. Белые стены с неоштукатуренной кирпичной кладкой, белая мебель лаконичных форм, белые ковры. Белизну разбавляли большие стеллажи, забитые цветными книжками, журналами, безделушками, и яркие картины на стенах. Одна из них, судя по стилю, настроению и колористике, явно принадлежала кисти Мари Арно. «Как все переплетено в этом мире», – подумал Иван. Здесь была и спальная зона, и гостиная, и кухня-столовая. Это была уютная, изысканная берлога убежденной холостячки. Мужчина в этом белом царстве выглядел чем-то инородным, неуместным.
– А вот здесь у тебя и в самом деле хорошо, – сказал Иван, осмотрев помещение.
– Мое убежище. Только здесь во всем доме я чувствую себя комфортно. Ну и еще в подвале – там у меня бассейн.
Угнездились в креслах из белой кожи. Снова наполнили бокалы коньяком. Выпили. Помолчали. Иван наблюдал за Ириной. Казалось, она что-то хочет сказать, но не может решиться. Внешне она была спокойна, но от нее шли потоки энергии, в которых клокотала обида и злость. Иван никогда не верил во всю эту ерунду вроде энергетики, но сейчас вдруг почувствовал, что его захлестывают потоки эмоций женщины, сидящей рядом. Они были вполне материальны. Он заерзал в кресле, ему вдруг стало страшно, он понял, что все эти сильные разрушительные чувства сейчас будут облечены в слова и обрушены на него, и тогда ему не сдобровать. Возмездие свершится. Теперь он это знал точно. Ирина оторвалась от созерцания абстрактного полотна на стене, выполненного в багряных, тревожных тонах, посмотрела Ивану в глаза. Ее улыбка… Наверное, так улыбнулась бы змея, перед тем, как ужалить человека, впрыснуть в него смертельную дозу яда. Сейчас начнется.
– Когда ты меня бросил, я была на втором месяце беременности. Как раз собиралась тебя обрадовать, а ты…
Яд начал разливаться по крови.
– И что стало с этим ребенком? – сдавленным голосом спросил Иван, хотя уже знал ответ.
– Его нет. Я сделала аборт. Родители не поняли бы меня. У меня не было другого выхода.
Яд сделал свое дело. Иван продолжал сидеть в белом кресле. Вроде бы даже дышал. Сердце билось. Но живым себя не чувствовал. А лучше бы и умер. Смерть избавила бы его от этой пытки. Получилось, что он спас чужого ребенка и убил своего… Море, солнце, белый песок, домик на берегу. Бежать. Бежать! К черту всех баб! От них одни неприятности. Одиночество. Уединение. Холст. Кисти. Краски. Бежать! От себя не сбежишь. От этих баб не сбежишь. И спустя почти двадцать лет прошлое тебя достанет. Схватит за горло своими бесплотными, но отчего-то могучими руками и удавит чувством вины, убьет веру в себя, раздавит тебя. Спас чужого и убил своего! Остроумнее шутки судьба не могла и придумать. Просто шедевр! Гениально! Браво! Жидкие аплодисменты жертвы.
Иван сидел, закрыв лицо руками, и раскачивался из стороны в сторону. Воплощение скорби. Ирина смотрела на него и улыбалась. Удовлетворенно. Наслаждалась видом поверженного врага. Этого мига она ждала долгие годы. Готовилась к нему. Она была сейчас не женщиной. Сейчас она была Эринеей, карающей богиней мести. Возмездие свершилось! Справедливость восторжествовала!
Иван слишком резко убрал руки от лица. Ирина не успела спрятать выражение ликующего злорадства. Иван его заметил.
– Мне жаль тебя, – сказал он печально, – мне очень тебя жаль.
– Ах, тебе, оказывается, меня жаль. Как трогательно! Раньше нужно было жалеть! – взвизгнула Ирина.
– Помолчи! – сказал Иван таким тоном, что она умолкла. – Осужденный имеет право на последнее слово. Да, мне тебя жаль. И тогда было жаль, а сейчас особенно. Ты сама разрушила свою жизнь. Сама. Да, я виноват перед тобой. Да, я совершил подлость. Но ты со своей гордыней… ты ведь могла бы мне сказать о ребенке, и все было бы по-другому. Та женитьба… она ведь для меня тогда действительно была всего лишь выгодной сделкой. С той женщиной меня ничего не связывало. Я думал о нас с тобой. Много ли шансов у нас было в начале девяностых обзавестись собственным жильем? Да их вообще не было. Ты прекрасно это знаешь – на хлеб не всегда деньги были. И вдруг – подарок судьбы. Мы с Ольгой и не планировали жить вместе, нам нужно было просто создать видимость семьи, пустить пыль в глаза ее родственникам, друзьям и партнерам отца. Я не собирался тебя бросать, мы бы продолжали встречаться. Но ты же отказалась меня выслушать! Ты не дала мне ничего объяснить! Ты не захотела меня понять! А ребенок… Решение о его жизни и смерти принимала ты. Я о нем даже не знал. Гордыня, злость, месть! Вот, что тобой двигало! Признай это, наконец! Мне жаль тебя! Ты могла бы переболеть, простить обиды и жить дальше. Но ты выбрала другой путь! Путь мести! Ты можешь винить в этом меня, и ты будешь права, но выбор у тебя был. Не я виноват, что ты выбрала этот путь! Ты отомстила. Да, ты жестоко отомстила. Теперь мой черед мучиться… Риша, я тебя очень прошу, поставь на этом точку в своей злобе. Обернись вокруг – мир многообразен, в нем тысячи возможностей. Ты же можешь быть счастлива! Прости меня, прости себя! Еще ведь не поздно, и в этом доме вместе с тобой может жить мужчина, может звучать детский смех. Забудь обо мне, живи дальше!
– Правда? Ты думаешь, меня кто-то сможет полюбить? – спросила Ирина со слезами в голосе. В это мгновение она не была ни преуспевающей женщиной, ни тем более Эринеей, она была снова неуверенной в себе девчонкой, чья красота и сила надежно запрятаны под очками и уродливой одеждой. На Ирине было безумно дорогое элегантное платье и бриллианты, но Иван видел мешковатые джинсы и застиранную клетчатую рубашку. Все та же глупая девчонка. Иван думал, что сейчас она начнет орать, осыпать его новыми обвинениями и проклятиями, а она… Непредсказуема, как всегда. – Вокруг меня десятки мужчин, но никто из них не считает меня женщиной, я для них мужик в юбке, понимаешь?
– Насколько я помню, у тебя была потрясающая способность преображаться. Может, самое время совершить очередную метаморфозу? Превратиться в женщину, прекрасную, тонкую, кокетливую, немного коварную, соблазнительную. Ты ведь красавица. Настоящая красавица.
– Правда?
– Правда. Честное пионерское. Тебе нравится кто-нибудь?
– Да, – вздохнула Ирина. – Архитектором у нас работает. На тебя чем-то похож. Талантливый очень. Умница. Только он намного младше меня.
– На сколько?
– На десять лет. – Ирина опять вздохнула.
– Да ладно, возраст не имеет значения. К тому же десять лет – это сущие пустяки. В общем, мой вердикт: я не думаю, что разница в возрасте в десять лет является преградой для твоего счастья. А ты-то ему нравишься?
– Мне кажется, да. – Ответила Ирина и зарделась. – Иван, но ты же понимаешь, что когда ты богат, никогда не знаешь, что в тебе нравится: ты сам или твои деньги? А я его начальник, к тому же. Самый главный босс. – Снова вздохнула.
– Да, есть такая проблема, – согласился Иван. – Но, Риша, если ты не попробуешь, ты ведь никогда этого и не узнаешь, что ему в тебе нравится – ты сама или твои капиталы. Не бойся. Ничего не бойся! Рискни! По-моему, у стен твоего замка уже должен появиться прекрасный принц и разбудить спящую красавицу.
– Да он уже явился. Ванька, спасибо! Мне нужно было надавать пощечин, чтобы я, наконец, очнулась от кошмара, в который превратила свою жизнь. Ты прав, прав… Нельзя жить местью. Да, я сама испортила себе жизнь. Я думала, что когда мы встретимся, я раздавлю тебя без сожалений. Ведь столько лет я считала тебя источником своих несчастий. А ты… Ты открыл мне глаза: я тоже порядочная сволочь. Не такая уж и жертва. Удобно было прикрываться этой маской, чтобы прятаться от жизни, чтобы оберегать себя от новых разочарований. Ванька, ты просил у меня прощения… я тебя прощаю. Прости и ты меня, если сможешь.
– Финальная сцена индийской мелодрамы! – рассмеялся Иван. – Все обнимаются, целуются и льют мутные, пьяные слезы очищения. Катарсис. Конечно, я тебя прощаю. Иди, обниму тебя, маленькая дурочка. Снова друзья?
– Снова друзья.
Когда Иван в такси возвращался домой, он молил Бога, в которого, в общем-то, не верил, даровать ему ночью несколько часов покоя и отдохновения, сна без сновидений, а главное – без Петра Вениаминовича. Иначе он просто не выдержит.
Глава тринадцатая
Петр Вениаминович появился через два дня. Иван проснулся от едкого запаха сигары и характерного покашливания.
«Как люди могут курить? Это же так отвратительно». – Подумал он и открыл глаза.
– Ах, Петр Вениаминович! Ну, конечно же, чье еще присутствие могут сопровождать такие дивные ароматы! Здрасьте-здрасьте! Давненько не виделись! И вы знаете, почему-то я не соскучился! Чем обязан? – уже вслух. Петр Вениаминович на сей раз был наряжен особенно экстравагантно. Пожалуй, Иван даже от этого причудливого персонажа не мог такого ожидать, хотя, впрочем, именно это одеяние лучше всего и отражало его сущность. На нем был настоящий клоунский костюм – фиолетово-оранжевый. Удивительно гармонировал с одеянием рыжий парик, и вопиюще диссонировала бабочка в крупную черно-белую полоску.
– Иван Сергеевич, вам не кажется, что вы как-то немотивированно агрессивны? Я бы даже осмелился заметить, что вы невежливы! Я удивлен! Нет, я удручен!
– Петр Вениаминович, с большой степенью вероятности могу утверждать, что если бы вы оставили меня в покое, я бы стал гораздо более дружелюбным и даже, возможно, был бы куда более приветливым, когда бы меня будили среди ночи! Хотя, разумеется, предпочел бы, чтобы этого не случалось.
– Иван Сергеевич, вынужден вас огорчить, но вам придется терпеть мое присутствие до тех пор, пока вы не исполните свою миссию. А пока, увы… Кстати, я в отличие от вас, искренне рад вас видеть. Я даже в некотором роде жаждал встречи с вами, дабы выразить свое восхищение вашей выдержкой, самообладанием и… умением манипулировать людьми. Довольно распространенное явление, надо признать, и малоприятное, если уж честно, особенно для тех, кем манипулируют. Но! Некоторым удается возвести манипуляции в ранг подлинного искусства. И ты, мальчик мой, из их числа! Ты виртуоз! Как ты разделал эту Ирину! Хотела над тобой поглумиться. Ха-ха! Кишка тонка! Не на того напала! Как ловко ты сначала снял с себя всяческую ответственность и вину, потом торжественно водрузил этот груз на несчастную женщину, а затем при помощи одной фразы и пары теплых взглядов вернул ее расположение и подарил ей надежду на счастливое будущее! Браво, мальчик мой! Бис! Я получил истинное наслаждение от этой сцены. Теперь я почитатель вашего актерского таланта.
– Петр Вениаминович, вы хоть понимаете, что я пережил? Как тошно мне было? Нет, ну вы подумайте, ты уверен, что ты помогаешь избавиться одной девушке от отца-тирана и становишься отцом ее ребенку, которого она зачала бог знает от кого, при этом думаешь, что ты обеспечиваешь жилплощадью себя и девушку, которую любишь… То есть, тебе кажется, что ты делаешь благородное дело, совершаешь сделку, чтобы все были довольны, а что в итоге? Все несчастны! Все! А собственный ребенок вообще так и не родился! И повинен в этом вроде как ты, собственной персоной. Какие манипуляции? Да мне жить в тот момент не хотелось! Да и сейчас… не испытываю сильного желания продолжить свое порочное существование.
– Иван Сергеевич, оцените мою деликатность! – Петр Вениаминович выпятил грудь, будто преисполняясь чувством гордости за выдающиеся качества своей натуры. – Я, догадываясь о вашем смутном душевном состоянии, не беспокоил вас две ночи, дабы дать вам возможность прийти в себя, восстановить душевное равновесие, так сказать, хотя по инструкции должен был явиться к вам тотчас же после выполнения моим подопечным очередного этапа миссии. Я, однако, на свой страх и риск счел возможным нарушить это предписание. Ибо! Ибо вы глубоко мне симпатичны.
– Петр Вениаминович, сейчас не самый подходящий случай издеваться надо мной. Я и без вас растерзан. Или вы хотите меня добить?
– Иван Сергеевич, отнюдь. Вы действительно мне симпатичны. – Лицо Петра Вениаминовича изобразило крайнюю степень приязни.
– И вы не считаете меня чудовищем, после всего, что я натворил?
– А что вы такого натворили? Ну, когда-то совершили ошибку. Ну, сделали неправильный выбор. А может, и правильный. Кто знает? И как вы верно заметили в беседе с вашей бывшей возлюбленной, решение о судьбе плода принимали не вы. Вы о нем попросту не знали. Так как же вы можете себя винить в том, что кто-то, воспользовавшись вашим неведением, и даже скажу больше – преступно утаив от вас информацию, все решил без вас? Вы, батенька, в той давней истории были пескариком, которого сначала одна барышня ловко поймала на крючок, потом другая, а вы, простите, как дурак, глотали наживки. Одна голой грудью заманила, другая – пренебрежением и мнимой беспомощностью. В общем, дурак дураком. Просто жертва женского коварства и своей наивности, а также и порядочности. Точнее, собственных представлений о порядочности. Впрочем, молодой человек, я не психотерапевт и не располагаю ни временем, ни желанием копаться в потемках вашей души. Хотя… За отдельную плату я готов, пожалуй. Однако должен вас предупредить, Иван Сергеевич, что мои услуги весьма не дешевы! – Петр Вениаминович расхохотался над собственной шуткой. – Уникальное все-таки я существо: и великодушное, и умное, и талантливое, и с чувством юмора у меня все в порядке. Меня удивляет только одно – а почему вы-то не смеетесь?
Иван посмотрел на собеседника уныло:
– Почему-то не смешно.
– Досадно, батенька, досадно. Я тут перед вами фиглярствую, как перед Царевной-Несмеяной, а вы не потрудитесь даже криво улыбнуться, дабы уважить старика.
Иван натянуто улыбнулся.
– Ну вот, уже значительно лучше. Теперь попридержите эту вашу косенькую улыбочку на лице, быть может, она приклеится и станет настоящей. Глядишь, и научитесь больше улыбаться, а там, глядишь, и жизненные трудности будете переносить легче, без этого вот надрыва, а дальше… Дальше, может, и проблем станет меньше. Так что, батенька, улыбайтесь, улыбайтесь! – Петр Вениаминович, подавая положительный пример, обнажил свои потемневшие от курения зубы. – Вот так, мальчик мой, вот так!
Иван, наконец, расхохотался и удивился, что после пережитого потрясения он еще может смеяться. Так что? Жизнь продолжается?
– Петр Вениаминович? Вы в цирке не работали? – спросил он, отсмеявшись.
– А это не вашего ума дело. – Ответил Петр Вениаминович сухо и надулся.
– А в комедиях не снимались?
– Нет. – Петр Вениаминович насупился еще сильнее.
Иван снова рассмеялся.
– Зря, вот уж зря… такой талант пропадает!
– Отчего же пропадает? Вам же он сейчас помог? Какая разница сколько у тебя зрителей, один или тысячи? Главное, что талант востребован. Я рад, что мои усилия не пропали даром, и вы все же развеселились. Ибо уныние не лучший помощник для достижения цели.
– О какой цели вы говорите?
– О самой благородной, Иван Сергеевич, о самой благородной – о спасении прекрасной дамы. А может, и не прекрасной, но, тем не менее, дамы.
– Петр Вениаминович, помилуйте, разве я уже не спас даму не далее как два дня назад ценой потери собственного душевного спокойствия и новых двух пудиков в грузе моей вины?
– Что ж, это закон жанра – в основе любого подвига лежит самопожертвование. Должен признать, что вы, отправляясь на встречу с Ириной Завьяловой, женщиной, которая стала для вас символом собственной подлости, проявили недюжинное мужество. Кроме того, вы проявили незаурядные дипломатические способности, совершив в глазах Ирины чудесное превращение из давнего врага в старинного друга. Да, не спорю, вы указали этой несчастной женщине, душу которой иссушила ненависть и жажда мести, путь к возрождению, но ведь вы ее не спасли! Не спасли! Спастись она может только сама!
– Боже, сколько пафоса!
– Думаю, амплуа драматического актера подходит мне больше, нежели комического, – произнес Петр Вениаминович самодовольно.
– Я бы так не сказал…
– Ну вот, перестарался, – расстроился Петр Вениаминович. – Вернул не только веселость, но и дерзость. И сам же стал жертвой этой пресловутой дерзости. Господи, как несправедлив этот мир! Вот она благодарность за мои бескорыстные усилия по психологической реанимации этого, пардон, засранца! – Петр Вениаминович выдержал мхатовскую паузу, затем продолжил. – Итак, шутки в сторону! Ваша миссия еще далека от завершения. А посему, так уж и быть, неделю тебе на восстановление сил и за дело!
– Я не хочу! Почему я должен вам подчиняться?
– Я мог бы и не отвечать, но я отвечу. Потому что… Иван Сергеевич, мы с вами это уже обсуждали, я не склонен тратить свое драгоценное время на повтор пройденного материала. Вы сами все прекрасно знаете. За сим позвольте откланяться. – Петр Вениаминович, как обычно, пресек вероятную дискуссию своим внезапным исчезновением.
Вечером тридцатого декабря Иван с женой и чемоданами, полными подарков, погрузились в спальный вагон поезда, идущего в маленький городок в средней полосе России. Впервые за год Иван ехал на родину. Впервые за последние лет пятнадцать он решил встретить Новый год с матерью. Ему бы, конечно, хотелось, как обычно, ограничиться телефонным звонком родительнице и денежным переводом, а самому податься куда-нибудь к морю. Оно представлялось панацеей. Лекарством от всех его бед. Местом, где обретет он покой, где не будут его терзать ни прошлое, ни будущее, а настоящее будет безмятежно, где будет спать он по двенадцать часов в сутки, и никакой Петр Вениаминович не посмеет сунуться в его сновидения.
Неделю назад Ивану позвонила мать и осторожно поинтересовалась, не планирует ли он приехать к ней на праздники? Собственно, этот вопрос она задавала каждый год и всегда получала мягкий, но отказ, снабженный вполне убедительными отговорками, оправданиями и извинениями, суть которых сводилась к простой мысли: «Мама, я вырос, и мне интереснее встречать Новый год в кругу своей новой семьи, со своими друзьями и не в захолустье, а в областном центре, в столице России, а потом и в других столицах мира». Мать горько вздыхала и говорила смиренно: «Жаль, конечно, я очень соскучилась, ну что ж, я все понимаю, сынок». Вот и сейчас мать осведомлялась о том, не соизволит ли сын навестить ее на новогодние праздники скорее церемониально, без какой бы то ни было надежды на то, что он действительно приедет. Иван и хотел отказаться и ничем не нарушать годами сложившуюся традицию, но вдруг представил мать, сидящую у темного окна в кресле-качалке, которое он ей подарил, такую несчастную и одинокую, вдруг услышал в ее спокойном голосе тоску и сдавленную мольбу, что неожиданно для себя произнес: «А может, и приедем. С женой посоветуюсь и перезвоню». Оставил себе узенький мосток для отступления, но жена не устроила истерики и не стала надувать губки и верещать, что хочет в Ниццу, например, а не в заснеженную дыру в сотнях километров от Москвы, она просто сказала: «Мне все равно куда, лишь бы с тобой». Иван даже тогда подумал, что странную он какую-то статусную красавицу себе в жены выбрал, нетипичную, непритязательную какую-то. Может, даже она его и любит? Чем черт не шутит?
Потом, конечно, Иван раскаялся в своем благородном порыве сыновних чувств. Городок своего детства он посещать не любил. Лишь чувство долга гнало его туда. Много раз он предлагал матери переехать в Москву, но она отказывалась наотрез: в городке были родственники, подруги и могилы любимых. Впрочем, после непродолжительных размышлений Иван пришел к выводу, что он поступил правильно, решив встретить Новый год в родительском доме. Он здраво рассудил, что мать – тоже женщина, которую он любит, и, возможно, именно она и нуждается в его помощи. По телефону мать никогда ни на что не жаловалась, ничего не просила, и лишь потом он узнавал, что она, например, болела. Так что уверенности в том, что у матери все в порядке, у Ивана не было. Не в ее правилах было взваливать на сына груз своих проблем. Он должен был о них догадываться. Вернее, не должен, но считал нужным. Сам регулярно посылал ей деньги, правда, не был уверен, что мать их тратит. Он подозревал, что деньги она копит, с тем, чтобы потом завещать ему же. Или внукам. Она все еще надеялась, что дождется внуков. Иван сам организовал ремонт: нашел толкового мужика из дальних родственников, он и занялся переустройством дома. Иван строго-настрого ему наказал, чтобы закупкой стройматериалов он занимался сам, а то мать, пожалуй, еще экономить начнет. В итоге в старый дом, наконец, пришла цивилизация – появился унитаз, ванна и даже душевая кабина, а еще спутниковое телевидение и Интернет. Собственно, Иван хотел купить матери новый дом, но она заявила, что переедет из своего несколько обветшалого родового гнезда только вперед ногами – на кладбище. Поэтому пришлось гнездо латать, увеличивать, украшать и делать его комфортным. Мать потом смеялась, что дом был так поражен случившимися с ним переменами, что вздыхал по ночам. Дом для нее был живым существом, а она была его душой, последней его хранительницей. Мать действительно не хотела ничего менять и действительно ничего не ждала от Ивана. Иногда он ловил себя на мысли, что все, что он делает для матери, на самом деле он делает для себя. Для собственного успокоения. Его бы совесть загрызла, если бы он, будучи состоятельным человеком, не помогал своей матери. Да, честно говоря, ему все равно временами бывало стыдно за себя: когда знакомые узнавали, что его мать обитает в маленьком уездном городке, они удивлялись, что он до сих пор не перевез ее куда-нибудь в приличное место, ему приходилось пускаться в объяснения, что он-то бы рад, да она – ни в какую. «Моя матушка так привязана к родным местам. Она такая упрямая. Ха-ха-ха. Но это очень живописный городок. Там так тихо, спокойно. И лес совсем рядом. Она у меня любит ягодки собирать, грибочки, знаете ли… Что вы смеетесь? Она обычные грибочки любит собирать: лисички, маслята, подберезовики. Какие там еще бывают? Не мухоморы, нет, ну что вы…».
За темным окном поезда пролетали огни. Колеса стучали. Иван сидел на диване спального вагона, попивал французское шампанское и соблазнял жену экзотическим предложением найти в сарае его старенькие, детские еще, санки и пойти кататься в овраг, который начинался всего в паре кварталов от дома. С ветерком. Безрассудно. Как третьеклассники.
– Это тебе не какой-нибудь там Куршавель! – кричал он. – Это ого-го! Настоящие дикие русские горки! Там есть знаешь какие? – жена отрицательно покачала головой. – Да они почти под прямым углом расположены. Садишься на санки и летишь вниз, я даже не знаю с какой скоростью, но по ощущениям со скоростью звука. Даже не уверен, хватит ли у меня сейчас смелости съехать с такой. А ты рискнешь?
– Может быть, – ответила жена и рассмеялась, – ты совсем мальчишка еще! Я так счастлива сейчас.
– И что же делает тебя такой счастливой?
– То, что ты рядом, дурачок. И ты никуда от меня не сбежишь еще несколько часов. Жаль, что мы не во Владивосток едем, – мечтательно сказала жена, – вместе целую неделю! Боже, какой бы это был дар судьбы!..
Когда мать открыла дверь, Иван сразу отметил, что она вроде как посвежела и помолодела.
– Мама, ты все хорошеешь! – воскликнул он. – Уж не жениха ли завела? А, мам?
Мать покраснела, как девчонка, которая накануне в первый раз целовалась с хулиганом из параллельного класса.
– Да ну тебя, – проворчала она, – вечно ты со своими шуточками. Проходите в дом, проходите, замерзните.
Иван уже был в этом доме после ремонта, но все равно ожидал увидеть тесную кухоньку с печкой, гостиную, увешанную коврами, со «стенкой», полной хрусталя, часами с боем, две маленькие спаленки. А тут вдруг загородный домик в представлении жителя мегаполиса: большое пространство, обитое вагонкой и выкрашенное в белый цвет, с темной мебелью, кожаными диванами и светлыми коврами. Вполне современный дизайн. Иван даже подумал, что, может, и зря он тут евроремонтов наворотил. Ощущение родного дома исчезло вместе с уродливой советской мебелью и линялыми обоями в цветочек. У окна стояла елка. Иван сразу ее узнал – это была старая-престарая искусственная елка, которую еще во времена Иванова детства каждый год доставали из чулана, собирали, потом доставали из картонной коробки игрушки и украшали. Для Ивана это был самый любимый момент Нового года. Каждый раз, развешивая игрушки, он придумывал про них разные истории и мечтал о чуде. Он и сам толком не знал, о каком. Может, чтобы пришел настоящий Дед Мороз, а не физрук в бороде и красном халате, и принес бы два мешка мандаринов и копченой колбасы. Или чтобы, наконец, настал мир во всем мире, и прекратилась гонка вооружений. Или чтобы добрый волшебник наколдовал в их доме настоящую ванну, как у друга Витьки в соседней пятиэтажке. Или чтобы в холодильнике вдруг появилось четыре, нет, пять банок сгущенки и двадцать пять стаканчиков мороженого, а под елкой на утро лежал новенький велосипед, коньки, клюшка, надувная лодка, спиннинг, а еще перочинный ножик, как у хулигана Сережки из их класса, а еще собрания сочинений Жюля Верна и Фенимора Купера. Иван даже удивился скромности своих былых желаний. Впрочем, сейчас самое главное его желание было еще скромнее – он хотел покоя. Оказалось, для него это состояние также недостижимо, как и мир во всем мире для человечества.
– Мам, ты еще не выкинула нашу старую елку?
– Собиралась, если честно, но не смогла. Рука не поднялась.
– Вот и хорошо, что не поднялась. О! Даже мой любимый медвежонок сохранился? – Иван разглядел на ветке стеклянного медведя бронзового цвета. – Ух, ты мой маленький мишечка, уцелел. Мама, мама! А что ты мне подаришь? – запищал Иван тонким голоском. – Все, кажется, я впадаю в детство, – констатировал он уже своим обычным голосом.
Мать и жена смеялись.
Иван оторвался от елки и начал осматриваться. На стенах появились картины, писанные маслом, чем-то смутно знакомые, акварели и еще несколько аппликаций из трав и цветов. Все в хороших рамах.
– Мам, а это у тебя откуда? – спросил Иван, кивнув на стену.
Мать почему-то снова покраснела.
– Так, молодежь, умываться и за стол. За завтраком расскажу.
На завтрак было шампанское и икра, которые Иван привез с собой, и гренки, которые нажарила мать, потому что Иван так любил их в детстве. Он давно изменил этому своему пристрастию, но мать всегда их готовила, когда он возвращался домой. То ли не хотела замечать, что он давно вырос, и то, что было близко ему тогда, сейчас чужое и уже ненужное, то ли она своими гренками и своими разносолами пыталась вернуть ушедшее время, когда сын был мал, а она сама молодой. Все тогда было еще впереди, а сейчас? Сейчас?
– Мама, ну расскажи, откуда у тебя взялись все эти картины?
– Те, что похуже, похожие на детские рисунки, это мои, – она снова покраснела, – гербарии тоже мои, а вот тот натюрморт с белыми грибами и карасиками, а еще вон тот зимний пейзаж это… это мне подарили.
– Ты начала рисовать? – Иван вскочил и принялся рассматривать полотна, рисунки и аппликации. – Мама! Но это же чудесно! Это талантливо! Вот от этих кошек я вообще в восторге! Мам, я в первый раз вижу, чтобы кошки на полотне выглядели не пошло. Какие они у тебя! Настоящие дворовые бандиты! Ха! А у черного даже ухо оборвано. Хорош, хорош! – он вернулся за стол.
– Да ладно тебе, это так, ерунда, баловство, – отмахнулась мать.
– Нет, мама, это вовсе не ерунда. Но откуда? Откуда? Ты же никогда этим не занималась. Расскажи, что заставило тебя взяться за кисти и краски?
Мать вдруг погрустнела.
– Да не вдруг это все, не вдруг… Так уж вот получается, что о самых близких людях мы не так много и знаем. Я рисовала в детстве. Очень любила. А потом это все забылось. Институт, учеба, работа, семья. Не до красок было. Сам знаешь, сколько времени занимали домашние дела. Всех накормить, напоить, убрать, прибрать, помыть, постирать, погладить. Вот в заботах жизнь-то и прошла. Сначала ты уехал, потом бабушка умерла, потом отец, и осталась я одна в пустом доме. И тут оказалось, что я жила для других, а для себя я жить не умею. Оказалось, что я не знаю, что делать с собой. Еще выяснилось, что и заботиться я могу только о других, а о себе – нет. Я целыми днями сидела перед телевизором, не убиралась, посуду мыла редко. Деградировала. Я теперь переживала за героев сериалов. Жила их жизнью, потому что своя-то вроде бы и закончилась со смертью твоего отца. У меня впервые появилось время, чтобы подумать о том, кто я, зачем я? И тут знаешь, что выяснилось – что до старости дожила, а кто я, не знаю. Бывшая учительница, вдова, мать повзрослевшего сына, который больше во мне и не нуждается. Все как-то в прошлом.
– Мам, ну что ты, – ввернул Иван, – ты мне очень нужна.
– Именно поэтому ты мне и звонишь так часто, и приезжаешь раз в год. Хотя мне грех жаловаться, к некоторым совсем не приезжают. – Вздохнула мать.
– Ну, мама… ну ты же понимаешь…
– Я все понимаю, сынок. Я все понимаю. У меня замечательный сын. Все мои оставшиеся в живых подружки мне завидуют. И все это, – она махнула рукой в сторону стен, увешанных картинами, – тоже благодаря тебе. – Иван посмотрел на нее удивленно. – Да, благодаря тебе. На чем я остановилась? Ах да, я не знала, кто я. Какая-то женщина в прошлом. Даже не с прошлым, а именно в прошлом. Было такое ощущение, что потеряв всех близких, я потеряла и себя. Как будто каждый из них забрал с собой кусок меня, и вот осталась лишь оболочка – несчастная одинокая старуха, внутри которой пустота. С такими мыслями я и существовала. Заполняла эту пустоту телевизором. А ты… ты предложил сделать ремонт. Вот с этого все и началось. Мне, конечно, все это не нравилось – грязь, пыль, шум, посторонние люди в доме. Никаких условий для нормальной жизни. Но однажды, когда обед готовила для строителей, я поняла, что снова живу. Что у меня снова появились желания. Мне хотелось, чтобы этот бардак поскорее закончился. Еще мне теперь хотелось, чтобы мой дом впервые за десятилетия своего существования стал красивым и удобным. Я сама выбирала обои, краски, плитки. А потом уже настал черед мебели, занавесок, светильников. Это было так… волшебно! Создавать красоту. Я впервые в жизни с удовольствием тратила деньги, не думая о том, что я слишком расточительна, что если я куплю это, то мне не хватит на то. Ты же помнишь, как мы жили – каждую копейку считали. И вот ремонт был закончен, я смотрела на голые стены, и мне хотелось их как-нибудь украсить. И, знаешь, я придумала! Однажды я пошла клубнику собирать на луг… Собираю я ягоды и кроме них ничего не вижу, а потом голову-то подняла, а тут и цветы, и травы. Как пелена с глаз упала: смотришь на что-то одно, зацикливаешься на чем-то одном, света белого вокруг не видишь… А иногда достаточно просто поднять голову и посмотреть вокруг – мир-то, он огромный, в нем столько всего есть… Трава вот, цветы. Вспомнила я, как гербарии нас на каникулах в школе заставляли делать, и подумала, что из этих-то растений такие композиции можно сотворить. И компьютер… Позвала внука Марь Петровны, соседки, он меня пользоваться научил, в Интернет заходить. Гордый был – старую бабку чему-то учит, да еще и деньги зарабатывает. Платила я ему за уроки-то. Копейки, а малец и рад. Мне подруги говорят: «Куда ты лезешь? В Интернет она подалась! Не смеши людей! Сиди уж смирно, да век свой доживай». А мне интересно. Я научилась. Нашла, как растения правильно сушить, чтобы они цвет не теряли. Все лето собирала, а осенью начала композиции составлять. Красиво ведь получилось?
