Текст книги "Операция «Остров Крым»"
Автор книги: Ольга Чигиринская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Ты не знаешь, что там за стрельба? Почему они разбежались?
– У них начались неполадки со связью. Это все, что я знаю.
– А-а… Слушай, отдай комбез. Не могу ходить голой.
– У меня под ним ничего нет.
– Ну, и хрен? Кого тут стесняться?
– Тогда он и тебе ни к чему.
Рахиль сорвала с окна портьеру и завернулась в нее.
– Я сейчас пойду поссать и поблевать, – доверительно сообщила она. – Ты попробуй что-нибудь сделать с Фат.
– Дать тебе автомат? – спросила я.
– Пока не надо. Мне бы этот дрючок удержать… Как тебе удалось вырваться?
– Меня оставили на одного сторожа.
– Повезло. Когда поднялась тревога, они решили меня привязать, чтоб не сбежала. Бери Фат и пойдем в сортир.
– Иди сама.
– В сортире лучше обороняться. Там только один вход, и стены каменные.
Логично. Мы вместе вошли в соседнюю комнату, взяли за руки неподвижное тело Фатмы и поволокли его вниз по лестнице. При каждом шаге ее пятки гулко ударялись о деревянные ступени.
– Ш-шайт, я надеялась тут положить ее и отдохнуть, – просипела Рахиль, увидев покрытый осколками пол.
– Пошли!
– Мешигинэ хазерем, – процедила Рахиль, увидев разгром, учиненный в туалете.
Пришлось оторвать от ее хламиды кусок и вытереть грязный пол, прежде чем класть на него Фатму. Я занялась уборкой, а Рахиль стояла на стреме. Вернее, сидела на стреме – стоять у нее не было сил.
Я швырнула грязную тряпку в кусты. Потом приняла у Рахиль оружие и встала возле входа сама.
– Блевать буду, – сообщила Левкович и бросилась в кабинку. По кафельному полу за ней тянулся кровавый след.
Я переключилась на то, что происходило снаружи. Автоматные очереди стали ближе. Слышались крики. Наш побег или не обнаружили, или десантникам было не до того. Надо как можно скорее привести Фат в себя, иначе не удастся никуда уйти.
Теперь мне было жаль, что первого десантника я оставила в живых. И совсем не было жаль, что я вернулась в часть: девочкам досталось больше, без меня они бы не выкарабкались.
Стоны из кабинки смолкли. Вместо них послышался шум воды. Выйдя к умывальнику, Рахиль долго мыла голову, потом полоскала рот, потом набирала в мыльницу воды и обливала свое тело. Розовые струйки исчезали в решетке стока на полу.
– Все болит, – пожаловалась Рахиль. – Как хорошо быть пьяной, а? Фат начала шевелиться, я постою на часах, а ты помоги ей проблеваться. Сигареты есть?
– Нет.
– Погано.
Я отдала ей оружие и подошла к Фатме. Та и вправду шевелилась, обводила потолок мутным взглядом, стонала и пыталась встать. В кабинке Фат быстро поняла, что от нее требуется, но рвать ей было нечем. Я поднесла ей воды в мыльнице. Запах и привкус мыла быстро сработали. После того, как желто-зеленая, едко пахнущая слизь и белая пена уплыли в глубины канализации, Фат обвела помещение более осмысленным взглядом. Посиневшие губы шевельнулись:
– Тэм…
– Еще воды?
Фатма покачала головой и ее снова скорежило.
Выстрелы сменились взрывами. По улице пробежали несколько «голубых беретов». Правда, в данный момент это название не очень подходило: беретов ни на ком не было, большинство были голыми до пояса, а один – только в трусах.
Рахиль внезапно закричала и нажала триггер. Очередь скосила раздетого, и швырнула его на гравий. Я оттолкнула ее от дверного проема и подхватила свой автомат. В дверь ударили пули, не попадая в нас, но откалывая кусочки кафеля и покрывая зеркала паутиной трещин.
– Свет! – крикнула я, надеясь, что Фатма услышит.
Свет в сортире погас.
Я на коленках подползла к двери, высунулась ровно настолько, чтоб можно стало вести огонь и стриганула пулями в одну из теней на дороге. Послышался вскрик, снова ударили очереди, короткие и прицельные. Солдаты отползли под прикрытием кустов, а потом поднялись и… побежали.
Я не поверила своим глазам. Осторожно вышла из дверей, подкралась к телу на дорожке… «Берет», молодой парень с бритой головой и птичьими глазами – круглыми, серыми и без ресниц – лежал на боку и часто дышал, зажимая рукой живот. Лицо его было таким бессмысленно жалким, что я захотела посмотреть, нельзя ли чем-то помочь.
– Отойди, – услышала сзади.
Прицельным одиночным выстрелом в голову Рахиль добила парня.
– Ты идиотка, – сказала я. – Ты выдала нас своей пальбой, мы ввязались в перестрелку, потратили патроны, а новых не достали. Его друзья унесли и автомат и обойму. Ты что, не соображаешь, что стрелять можно только по одиночкам?
Я поменяла рожки автомата и отступила снова в глубь аллеи, к клубу.
Свет опять горел, в дверях стояла Фатма с дубинкой в руке.
– Я услышала, как вы собачитесь, – сообщила она. – Нашли время.
– Тихо! – прошипела Рахиль.
Она направила автомат на дорожку, по которой, почти не шурша гравием, приближались пока еще невидимые люди. Я подняла автомат, но не видела, куда стрелять.
– Выходите с поднятыми руками и бросайте на землю оружие, – послышался голос. – И без глупостей: первая же граната, если что, – ваша!
И тут я как-то поняла, что это – свои, крымцы. Я не лингвист, не разбираюсь в акцентах, но за время знакомства с майором и прочей сволочью научилась распознавать их выговор, и сейчас это был не он, с нами говорили наши!
– Мы «Вдовы»! Поручик Уточкина, штабс-капитан Левкович, подпоручик Фаттахова!
– Все равно выходите по одной, если есть оружие – бросьте.
Фонарик загорелся в конце тропинки и осветил ее. Я вступила в полосу света, положила автомат на гравий и опустила руки. То же сделала Рахиль. Фат не рассталась с дубинкой, но ребята посмотрели на это сквозь пальцы.
Загорелся другой фонарик, и при свете его показался говоривший: среднего роста худой мужчина.
– Бурцев, ты, что ли? – спросила Рахиль.
Со всеми коммандос, вплоть до подполковника, она была на «ты». Я тоже узнала поручика.
– Там больше никого нет? – спросил Бурцев.
– Нет, – только сейчас я по-настоящему ощутила, как болят израненные стеклом и гравием ноги.
– А в помещении клуба?
– Тоже никого, – ответила Рахиль.
– Хорошо, вернитесь туда. Можете взять оружие. Нам нужно еще закончить здесь… Где остальные?
– Всех вывезли в Севастополь, – сказала Рахиль. – Мы остались случайно.
– Я понял, – сдержанно ответил Бурцев.
– Что ты понял? Что ты понял, факимада?! – закричала Рахиль. – Думаешь, нам хотелось остаться? Думаешь, нас спрашивали?
– Успокойся, Рахиль! – испуганно осадил ее Бурцев. – Ничего такого я не думал. Я… сочувствую вам. Я понимаю…
– Ни хера ты не понимаешь, – отрезала Рахиль. – И кончим этот разговор.
– Я не против, – обиделся Бурцев.
– Стойте, – окликнула я его, когда он уже развернулся, чтобы уйти. – Что случилось? Как вы оказались на свободе?
– «Красный пароль», – коротко ответил Бурцев.
* * *
«Красным паролем» назывался кодовый сигнал к началу боевых действий для резервистов. А резерв Вооруженных сил Юга России составлял по численности столько же, сколько и собственно вооруженные силы.
Свое личное оружие и форму резервисты хранят дома, доставая ее каждый третий уикэнд. Раз в год – двухнедельные сборы.
Кадровики относились к резервистам с долей легкого презрения, называли «нафталинщиками» – мол, все время между сборами их форма хранится в нафталине, хотя это чушь – кто же станет класть в нафталин форму на три недели? Ну, и офицеры резерва наполовину были отставниками.
Советские своих резервистов называли «партизанами» и как-то совершенно не уважали. Видимо, поэтому и к нашим отнеслись несерьезно: не попытались ни изолировать, ни обезоружить. А между тем, наши резервисты каждый год проводили учения по плану «Капкан» – отрабатывали тактику освобождения захваченных противником воинских частей. План предполагал, что мы, кадровики, на тот момент уже поляжем и на высшее командование рассчитывать нечего, так что степень автономности у ребят была высокой. Да и сами они оказались на высоте.
Добавим сюда полный эффект внезапности и то, что за день в Крыму советские части пришли в состояние полураспада.
Еще добавим, что многие резервисты видели грабежи или сами от них пострадали. А кто не видел и не пострадал, все равно чувствовали себя так, словно им в лицо наплевали, уж больно по-хамски вперлись к нам «братья». А кто не чувствовал, тот все равно был верен присяге. А кто и на присягу забил – тех оказалось совсем мало.
Словом, где в одиннадцать часов, а где и ближе к полуночи – но по всему Крыму разразился ад.
Сон командира Марковской дивизии, неспокойный, тяжелый и гнетущий сон, какой всегда наступает после обжорства и попойки, был прерван самым дерзким и беспардонным образом. Князя Волынского-Басманова попросту трясли за плечо.
– Ваше высокоблагородие, проснитесь!
– А? Что? О господи, поручик, в чем дело?!
Это выглядело продолжением сна: его тряс за плечо собственный адъютант поручик Гусаров.
– Какого дьявола, поручик? – Князь резко сел и застонал: в затылок ухнула похмельная боль. Он пошарил руками вслепую, нашел, нажал… Свет ночной лампы оттеснил темноту от постели. Князь сунул ноги в тапочки.
Бред какой-то. Откуда здесь взялся Гусаров, которому полагалось быть на гарнизонной гауптвахте вместе с прочими офицерами? Почему адъютант в полной полевой форме и с оружием? Почему от поручика несет пороховой гарью?
Наиболее сюрреалистичной деталью этой картины было разорванное ухо Гусарова. Князь Волынский-Басманов не одобрял возникшую в армии моду на серьги и увлечение своего адъютанта этой модой. Видимо, кто-то из красных не одобрял этого еще более решительным образом.
– «Красный пароль», ваше…
– Какой… Что? «Красный пароль»? – перебил полковник.
– Так точно, ваше высокоблагородие. Согласно боевому расписанию, вы теперь командуете Крымской армией.
Князь Басманов подавил приступ тошноты, основной причиной которого было все то же спиртное. Основной. Но не единственной. Полковника замутило и от страха.
Черт возьми, он знал, что это плохо кончится. Он предвидел. Ему снились собаки.
– Простите, поручик, тут же была охрана… И советский майор…
Гусаров широко улыбнулся (губы, заметил князь, тоже разбиты) и показал князю кулак. На костяшках пальцев была кровь.
– Повязали всех. Даже стрелять не пришлось! – похвалился он.
«Дурак!» – подумал князь.
– Майора мы связали и заперли в кладовке, – продолжал Гусаров. – Одевайтесь, господин главнокомандующий, полковник Шеин ждет…
«Уж этот ждет – не дождется, – печально и зло подумал князь, надевая камуфляжные штаны. – Этого хлебом не корми – дай повоевать. Господи, да за что ж такое наказание?»
Они проиграют войну с СССР, сомнений в этом нет. Даже победа в драке за город, даже полное уничтожение советской группировки в Крыму – выигрыш временный. Раньше, играя в штабные игры, разрабатывая планы взаимодействия, он знал, что делать: просить помощи у НАТО, давить на ООН… Но сейчас, когда присоединение официально произошло – это бесполезно. Это теперь внутреннее дело СССР. Выступление крымских войск – мятеж. А он – командир мятежной армии. Если это не вернейший путь к стенке, то назовите более верный…
Князь застегнул портупею, сбрызнул лицо одеколоном и выпил стакан «Учан-Су». Затем поцеловал бледную Элен и спустился вниз, к своему командному «Владыке».
* * *
О да, полковника Шеина действительно можно было не кормить хлебом – да и вообще ничем – на учениях, штабных играх и маневрах. Армия была его хлебом, сложная и опасная мужская игра, для которой он не нашел бы столько слов, сколько француз находит для любви, а русский – для выпивки, но это не мешало ему отдаваться своей игре, пьянеть от нее и знать ее до тонкостей.
Полковник избежал ареста, поскольку с утра находился по личным делам в Саках, а на обратном пути услышал по радио известие о смерти главкома ВВС. Эту новость слышали многие, так что движение на дамбе на какое-то время остановилось: все нажали на тормоза и попытались осмыслить услышанное.
К тому моменту как затор снова двинулся, Шеин сделал несколько выводов. Первый: теперь армией командует его непосредственный начальник, князь Волынский-Басманов. Второй: инцидент с убитым главкомом нужно немедленно обсудить в штабе дивизии.
Третий он сделал в Евпатории после нескольких предварительных звонков в штаб: может, не стоит торопиться со сдачей? Советские командиры, занявшие кабинеты офицеров штаба, были вполне вежливые, но какие-то… нервные.
Шеин решил осмотреться и принять решение вечером. Осматривался он сначала прогуливаясь по улицам в штатском, а потом – смотря телевизор.
Вот тогда-то он и услышал «Красный пароль».
Имея в своем распоряжении три штурмовых батальона резервистов, он легко освободил своих солдат. Красные порядком облегчили ему задачу, разместив пленных на городском стадионе, который и сам Шеин, и большинство резервистов знали как свои пять пальцев, регулярно посещая его и болея за «Ахиллес» – футбольный клуб сухопутных войск.
Резервисты и освобожденные марковцы атаковали одновременно Восточную базу в Каменоломне, дивизионные склады и здание комендатуры, где держали на гауптвахте всех пленных офицеров. У полковника Шеина была только одна попытка, и удалась она полностью. Советский командир растерялся и счел бой проигранным, едва он начался.
На этом ее благородие госпожа Удача решила закрыть Шеину кредит. Да и эффект внезапности был утерян. Пока шла драка за стадион и базу в Каменоломне, майор Беляев привел батальон в состояние боевой готовности и даже попытался предпринять вылазку в Камышлы.
Тут надо заметить, что ни один из советских командиров, застигнутых этой внезапной ночной атакой, в первые часы и помыслить не мог о том, что советские войска по всему Крыму связаны боями, что к полудню и небо над Островом перестанет принадлежать Советскому Союзу, что никто не придет на помощь. Каждый думал, что его неудачи в этом районе – случай единичный, невезение, досадное недоразумение. Майор Беляев крепко рассчитывал на своих десантников, но еще больше – на то, что к утру прибудет подмога.
* * *
Лебедь за прошедший час сто раз успел одобрить свое нарушение приказа. Вот рассредоточил бы людей по объектам – и все, и пропали бы, как куры. А так – едва началось, все были на месте. Ну, пять-семь дураков загуляло, ну так что ж теперь…
Конечно, и везение роль сыграло. Первая атака пришлась не на десант, а на мотострелковый батальон в Бельбеке. Это дало Лебедю полчаса.
Второй подарок судьбы состоял в том, что не в меру борзой подпоручик-резервист захотел взять в плен самого генерала Драчева, надумавшего оставить на один вечер свой штаб в Симферополе и развлечься в благодатной Ялте.
Городской голова (сам он предпочитал называться мэром и по-русски почти не говорил) был в восторге от интеграции и закатил офицерам банкет. В десять вечера генерал Драчев сидел с городским начальством за ужином в ресторане «Невский проспект» и ел устрицы с лимонным соком. Буржуйские разносолы, надо сказать, ему впрок не пошли. Когда в десять вечера половина персонала ресторана и гостиницы ворвалась в банкетный зал, одетая в камуфляж и с оружием в руках, устрицы внутри генерала настойчиво запросились обратно.
Пьяную комендантскую роту застали врасплох и положили мордами в пол. Лебедя – с ними за компанию. Если бы у белогвардейцев хватило пороху захватить Драчева, а всех остальных перестрелять, они бы выиграли. Но то ли самонадеянность подвела их, то ли гуманизм – они попытались повязать всю комендантскую роту в полном составе. А их самих было от силы три десятка. Лебедь улучил удобный момент, свернул шею одному, застрелил другого и в общей панике выскочил в окно. Окно выходило на поросший густым кустарником склон, Лебедь скатился по нему и сразу потерялся.
Исцарапанный и порядком побившийся о камни, он добрался до мэрии, поднял батальон и выбил из «Невского проспекта» беляков, попутно захватив «языка» – того самого нахального подпоручика, что полчаса назад клал его в пол мордой. Подпоручик играть в героя не стал, да и смысла в этом не было: на северной трассе уже началась перестрелка между десантниками и беляками, наступающими со стороны Бельбека. Поэтому подпоручик Ахмет-Гирей (майор по его тону понял, что это имя должно произвести впечатление – но не стал уточнять, какое) легко посвятил майора в весь расклад: по Ялте сейчас бегает не меньше тысячи резервистов, еще полтысячи в Гурзуфе, и вот-вот перекроют Гурзуфское Седло, а с севера наступает 1-й горно-егерский батальон, это уже кадровики-профессионалы, страшно недовольные тем, что их на весь день запихали в спортзал.
В другое время Лебедь укрепился бы в городе и принял бой. Но сейчас стояла ночь, местность белые знали явно лучше, численное превосходство было за ними, а тут еще и горные егеря из Бельбека… Ну и самое главное – в Ялте не было ровным счетом ничего, стоившего батальона.
Кроме телецентра на Роман-Кош.
Майор попытался связаться с Глебом, но на частотах батальона шумели помехи. Прослушивать переговоры беляков оказалось бесполезно: те говорили на английском, татарском или вовсе тарабарском наречии, где русские слова иногда проскакивали, но толку в них было немного. Майор сколько ни напрягал свой английский, а разобрать ничего не мог, подпоручик же переводить отказался, а заставлять его времени не было.
Ну и освобожденный Драчев поднял крик – ему-де надо в Симферополь. Так что осталось одно – отступать.
За перевалом дорога раздваивалась: одна трасса шла вдоль берега, другая сворачивала в горы. Карта говорила, что за Алуштой обе сливаются и идут к Симферополю. Какую ни выбери, противник обойдет по другой и зажмет в клещи.
Вариант «закрепиться на Роман-Кош и вызвать помощь» казался все более заманчивым. Конечно, был еще Драчев, требующий конвоя до Симферополя, но до Никиты им все равно было по пути, а дальше… дальше посмотрим.
Очередная засада оказалась на дороге к Никите. Сукины дети со снайперскими винтовками заняли десятка два точек на горе над трассой и планомерно расстреливали всех, кто высовывался. Дураков было мало, и тогда гады палили просто по БМД, и винтовочные пули пробивали-таки алюминиевую броню, и иногда в кого-то попадали. У гадов не иначе как были приборы ночного видения. У гадов было до хрена – и больше! – патронов. У гадов была связь. Если бы у майора была хотя бы связь! Если бы он мог хотя бы нормально командовать своим батальоном!
Дорога от Ялты до Никиты, которую крымский водитель промахивает за двадцать минут с учетом автомобильных пробок, заняла у батальона пять часов. За это время Лебедь потерял еще четверть личного состава, в основном ранеными.
Поэтому когда его еще и на Никитском перевале встретили огнем, подбив из гранатометов два БМД, он был готов лично рвать на куски сволочей-белогвардейцев. Он приказал вычистить весь склон над дорогой. Ребята выскочили из БМД и кинулись наверх пешим строем. Поднявшись метров на сто, они угодили под ураганный автоматный огонь. Несмотря на достаточно ясную лунную ночь потребовалось некоторое время, чтобы разобрать, что свои лупят по своим: роту капитана Деева принял за авангард наступающих беляков взвод лейтенанта Васюка из роты капитана Асмоловского. Пятеро погибли, четверо было ранено. Майору Лебедю в эту ночь положительно не везло.
* * *
– Товарищ капитан, проснитесь! Вставайте пожалуйста, товарищ капитан!
Глеб продрал глаза:
– Час ночи, какого хрена… – Во рту было сухо и гадостно, как в заброшенной выгребной яме, голова гудела и слегка подводило живот – коньяк вчера мешали с водкой и пивом, закусывая фисташками и картофельными чипсами…
Он встал, расправил затекшее от спанья в кресле тело, надел куртку, пояс и пошел в сортир.
Облегчившись, помыв руки, лицо и сполоснув рот, он чувствовал себя уже почти человеком. Для окончательного пробуждения необходима была сигарета.
– Что такое, что за херня? – спросил Глеб, закуривая.
– Сами удивляемся, что за херня, товарищ капитан, – ответил Петраков. – В городе, кажется, бой.
Глеб обругал себя дураком: ветер действительно доносил канонаду. Ялта была отсюда не видна, закрытая хребтиной горы, но Гурзуф лежал в полной темноте, и темнота эта изредка озарялась вспышками, которые Глебу хорошо были знакомы: так взрываются гранаты. Виднелось несколько светлых пятен – видимо, что-то горело.
– Бинокль, – сказал Глеб. Верещагин сунул ему в руку бинокль – трофейный, цейсовский.
То, что горело в Гурзуфе, действительно было кострами. Похоже, пылали машины на улицах.
– Еб вашу мать, – с чувством сказал Глеб. – Артем, ты что думаешь? Что произошло?
– Не иначе как вторжение марсиан, – сказал Верещагин. – Не задавай идиотских вопросов, Глеб, и не получишь идиотских ответов. Конечно, это местные.
– Этого быть не может! – сказал Петраков. – Местные за нас. Они сами нас позвали!
– Ну, тогда остаются только марсиане.
– Хватит глупых шуток, – оборвал Стумбиньш. – Что будем делать?
Собственно говоря, первый шаг был ясен: посылка разведчиков. Петраков уже собирал свой взвод.
– Блин, как же это вышло? – пробормотал Глеб себе под нос.
– Еще одно, – сказал Стумбиньш. – Связи нет, товарищ капитан.
– Как нет?
– Помехи на всех частотах. Очень сильные.
Первое, что пришло в голову Глебу, – телевышка. Нет, исключено: телевышка работала весь день и со связью все было в порядке. Значит, на одной из этих высоток установили мощный генератор помех. Еще одна головная боль.
Они пошли в комнату отдыха и расстелили карту на столе. Собрался разведвзвод. Глеб отобрал девятерых, наметил цель: узнать, что и как в Гурзуфе и на Никитском перевале. Программа-максимум – найти постановщик помех. В огневой контакт не вступать – категорически, разве что в самом крайнем случае. Выжить, вернуться и доложить.
Верещагин тоже послал двоих: Миллера и Сидорука. Остальные готовились, если что, оборонять телепередающий центр. У Глеба с Верещагиным образовалась маленькая пауза.
– Пойдем выпьем кофе, – предложил старший лейтенант.
Они перебрались в кабинет и дернули «эспресо» из кофеварки.
Глеб ухватился пальцами за притолоку двери и подтянулся на одной руке.
– Дернул черт заснуть, – пожаловался он. – Теперь глаза слипаются. Как ты?
– Это дело нужно перетоптать, – с видом знатока ответил старлей. – Накатывает волнами. Если каждый новый приступ сонливости переносить на ногах, то все яки.
Согревая ладони о стакан, Глеб сел прямо на стол и начал перебирать канцелярские принадлежности. Взял со стола штучку непонятного назначения и неприятного вида, щелкнул два раза хромированными клыками.
– И на кой вот эта вэшчь? – спросил он.
– Расшиватель. Скрепки выдергивать, – Верещагин бросил в его сторону быстрый взгляд и снова уставился в окно.
– С ума сойти. Только для этого? И больше ни для чего? Что, ножиком скрепку нельзя отогнуть?
– Можно, Глеб. Конечно, можно скрепки вытягивать ножом, можно ножницами, можно ногтями или зубами. Можно пиво разливать в канистры, а пирожки заворачивать в газеты, а пластиковые пакетики стирать и сушить на прищепке. Но нужны рабочие места, нужно что-то делать из отходов пластика и стали, нужно давать работу куче рекламных агентств… Здесь масса народу занята тем, что придумывает, как бы что получше сделать, а потом получше продать. Это называется – общество потребления. Покупай больше, работай меньше, жри слаще. Вот такая философия.
И вроде бы сказано все было правильно, и не к месту затевать политический спор, и глупо, но Глеба почему-то его тон вывел из себя. Как будто он говорит какую-то шутку, ему одному понятную.
– Слушай, ты нашел момент для политинформации, – Глеб смял в руке пластиковый стаканчик. – Давай ты нашего замполита полечишь… если его еще в Ялте не убили.
– Зачем? Лично я ничего против общества потребления не имею. Час-полтора, и мы сможем его преимущества ощутить на собственной шкуре.
– А ты как будто и рад.
– Я испытываю двойственные чувства. Знаешь, что такое двойственные чувства, Глеб? Это когда ты видишь, как твоя теща летит с обрыва в твоем новом автомобиле. Теща в данном случае – мое дражайшее начальство, его начальство, а автомобиль – похоже, моя жизнь.
– Что ты несешь?
– Правду. Глеб, послушай меня. Внимательно послушай. Я здесь давно. Я слал в центр один доклад за другим: нет, крымцы не превратились в трусливых хомяков, это у них только временное помешательство, и если мы опять поведем себя как хамье, если мы сделаем им больно, мы очень быстро получим здесь по сопатке. Резерв Крымской армии – полста тысяч крепких ребят, которые держат оружие дома – дома, Глеб! – и им есть что терять. Я еще отставников не подсчитал. Это их твои… наши зольдатики сегодня грабили и насмехались. Да, вчера половина из них, если не больше, цепляла на грудь красно-белую ленточку и бегала на митинги в поддержку воссоединения. Но сегодня они подсчитали убытки и очень, очень разозлились.
Глеб похолодел. Он представлял себе происходящее как местные беспорядки в Гурзуфе и Ялте. Сейчас разведчики вернутся, он поведет роту вниз и ликвидирует бардак. Но если…
– Хочешь сказать, во всем Крыму сейчас… так?
Верещагин пожал плечами.
– Так… или еще хуже. Я же сказал: пятьдесят тысяч человек, обученных, дисциплинированных и злых. На их стороне отличное знание местности, фактор внезапности и инициатива. Как только они освободят регулярные войска, их главной проблемой станет – прокормить наших пленных и похоронить наших убитых.
– Паникеров расстреливают.
– Я не паникую, я излагаю тактическую обстановку. Самое разумное, что ты можешь сделать, – увести роту в Симфи по трассе через заповедник. Наша единственная надежда – удержать аэродромы, там сейчас будет нужен каждый штык. А здесь вам торчать смысла нет: белые оставят вас за спиной и дальше пойдут.
Голосом Верещагина, казалось, говорил сам разум, но…
– А ты?
– А я эту позицию и со своими ребятами удержу. Здесь телевышка, тяжелое вооружение они не применят, а дорогу из «зеленки» обстреливать мы умеем не хуже.
– И как долго ты ее удержишь?
Верещагин улыбнулся.
– Боеприпаса у нас на полчаса в лучшем случае. Так что берите ноги в руки. Никакого смысла погибать за эту высоту у вас нет.
– А у тебя есть?
– А у меня смысла возвращаться нет.
– Ты сдурел? Себя не жаль – людей своих пожалей.
Верещагин засмеялся.
– Ты слишком хорошо обо мне думаешь, Глеб. Я постараюсь купить вам как можно больше времени, но умирать ради вас? Мы просто взорвем ретранслятор, переоденемся в штатское, спустимся в Гурзуф и сольемся с толпой. Нет, конечно, пуля – дура и все может быть. Но если мы и погибнем, капитан, то исключительно по собственной ошибке, а не ради прекрасных глаз майора Лебедя.
– Что ты о крымцах знаешь? Сколько их?
– Первый горно-егерский батальон наступает из Бельбека. Резервистов в Агломерации тысячи три. Сколько встали под ружье – опять-таки не знаю. Сейчас они выпихивают Лебедя из города. Им не хочется жертв среди гражданских, поэтому ракеты в ход не идут, только легкое оружие. Но едва батальон покинет город, начнется пекло.
– Ты… – догадка накатила, как тошнота. – Ты все это время знал?..
– Я знал ровно столько, сколько они сказали друг другу по радио. Я же говорю по-английски, понимаю их местный воляпюк и татарский понимаю тоже.
– И ты даже не попытался связаться с батальоном? – Асмоловский сгреб Верещагина за ворот.
– И не попытаюсь. Если беляки хотя бы глянут в сторону телевышки – нам пиздец и нашей миссии тоже.
– Да срал я на твою миссию! Там батальон! Двести человек!
– А здесь их единственный шанс. Отпусти, я покажу тебе.
Глеб разжал руки и слегка оттолкнул Верещагина. Тот, как ни в чем не бывало, достал из планшета и расстелил на столе карту. Не военную, но все равно отличную карту района с обозначением всех высот, дорог и тропок – видимо, для любителей пешего туризма.
– Смотри, здесь дорога на Алушту раздваивается, – Верещагин ткнул пальцем в Никиту. – Здесь опять соединяется. Крымцы наверняка захотят пройти над Гурзуфом, чтобы успеть к Алуште раньше и отрезать вас от симферопольской трассы. Ты на их месте что бы делал?
– То же самое.
– Как и я. Однако беляки не знают, что ты здесь, Глеб. Они хотят загнать батальон в эти горы, встретить на Гурзуфском Седле и расстрелять, как куропаток. Но Гурзуфское Седло контролируем мы. И мы пропустим батальон сюда.
– А потом?
– А потом вот здесь есть грунтовая дорога через заповедник. За Перевальным она соединяется с Симферопольской трассой. Местные о ней не помнят, потому что не пользуются, она открыта только работникам заповедника, и пройдет там только внедорожник. БМД по ней тоже пройдут. Да, когда беляки не встретят вас в Алуште, они поймут, в чем дело. Но вы уже будете далеко.
– То есть… ты разбудил меня, когда сам уже все придумал?
– Ага.
И снова это было сказано спокойно, без всякой рисовки.
– Так что собирай людей, – подытожил Верещагин. – И предупреди майора.
– Как? – спросонья Глеб все-таки соображал плохо.
– Дедовским способом: посылай вестового. Кто у тебя в роте лучше всех бегает и соображает?
Глеб вышел и уже в коридоре обернулся. Старлей сидел на столе, спиной к двери, разглядывал карту и слегка покачивал ногой, словно в такт одному ему слышной мелодии. Он не замечал, что отражается в темном окне. Он сидел и улыбался, и Глеб вспомнил самиздатовского Честертона: если мужчина смеется наедине с собой, значит, он поверяет шутку дьяволу или Богу. Ни в одного, ни в другого Глеб не верил, но если бы верил… то поставил бы не на Бога.
* * *
Командир 1-го горно-егерского батальона капитан Карташов хотел послать на Никитский перевал отряд и уже отдал приказ, когда связист позвал его к командно-штабной машине.
– Jasper-4? – Голос в наушнике безошибочно назвал позывной. – Max?
– Here, – сдержанно отозвался Карташов, с удивлением отметив, что голос чем-то знаком.
– Ты послал людей к Гурзуфскому Седлу? – По-английски неизвестный говорил бегло, но с неистребимым русским акцентом.
– Кто вы?
– Макс, E – это функция от D или от t?
– Арт? – радостно удивился Карташов. Где-то поблизости, в пределах досягаемости армейской рации, находился старый товарищ по Карасу-Базару, Верещагин. Надо думать, не один, а со своей ротой.
– Да. Ты послал людей к перевалу? Если послал – отзови немедленно: Гурзуфское Седло контролирует рота советских десантников. Их разведчик связался с батальоном, который готовится прорываться через перевал, вы между ними как котлета в сэндвиче.
– Мы их возьмем, – сказал Карташов.
– Нет! Не надо. Потеряешь людей зря. Есть план получше. Они хотят двинуть на север через заповедник. Посылай людей с минометами в обход, к Изобильному – мы взорвем мост через Альму, а вы их раздавите. Так мы сможем обойтись вообще без потерь.
– Где вы? Сколько вас?
– Мало! Не рассчитывай на меня: я взорву мост и буду сообщать тебе об их перемещениях, но мне некого послать на помощь. Все, не могу говорить – связь через полчаса.
