Текст книги "Искусство и философия. Удивительные параллели, необычные интерпретации"

Автор книги: Олеся Строева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Олеся Строева
Искусство и философия. Удивительные параллели, необычные интерпретации

© Строева О. В., 2017, текст

© ООО «Страта», 2019

Предисловие

Несмотря на небольшой объем книга охватывает всю историю искусства с древних времен до «постсовременности». Казалось бы, уже существует огромное количество энциклопедий и антологий по истории и философии искусства, в которых подробно расписаны отличительные черты каждого стиля и отдельных художников, следующих друг за другом в строгом хронологическом порядке. Но данная книга раскрывает историю искусства с другого ракурса.

Сложная динамика перехода одного стиля в другой предстает как отражение вполне определенной тенденции – своего рода «маятника культуры»: постоянного чередования принципов изобразительности и выразительности, фигуративности и нефигуративности, мимесиса и знаковости, реализма и абстракционизма. Здесь прослеживается не только эволюция восприятия и художественного отображения и/или конструирования окружающего мира, не только история искусства в канонах идеально-прекрасного и в контексте эстетики безобразного, но и те удивительные параллели, которые существуют в культуре как между искусством и философией, так и между артефактами самых разных эпох.

Искусство, работающее с образами и знаками, и философия, создающая картину мира из понятий и концептов, составляют неотъемлемые части культуры и – каждая по своему – выражают дух своего времени (Zeitgeist, как называл его И. Гердер). Именно поэтому совершенно неслучайны те параллели и диахронические референции, которые присутствуют в творчестве М. Врубеля и Ф. Ницше, В. Кандинского и Э. Гуссерля, С. Дали и З. Фрейда, Ван Гога и М. Хайдеггера И вполне закономерно, что «Троица» Андрея Рублёва, «Пшеничное поле с жнецом и солнцем» Ван Гога и «Композиция № IV» Василия Кандинского встают в один ряд знаково-символического искусства, а картины античных мастеров, посвященные Нарциссу, и сэлфи XXI века представляют собой вехи на пути человечества к «Стадии зеркала».

Очевидно также, что каждое новое «возвращение» одновременно оказывается и совсем другим, потому что новая изобразительность/выразительность несет на себе отпечаток уже совсем иной эпохи – ее «оптики видения», ментальности, чувственности и в целом – картины мира. И тогда даже один сюжет, например знаменитая «Тайная вечеря», будет вмещать уже разные смыслы и транслировать разные идеи в Средние века и в Новейшее время. Столь же похожи и столь же различны в своей сущности пиктограммы древних цивилизаций и эмотиконы третьего тысячелетия. При этом эпоха «дабл-пост» освобождает искусство и философию от последних оков классической рациональности: абстрактное разворачивается в «упорядоченный хаос» беспредметности нового типа, реализм превращается в запредельную гиперреалистичность, культурные архетипы наполняются особыми постнеклассическими смыслами, а человеческое тело начинает служить материалом для трансгрессивного выхода за пределы физической телесности и линейного мышления и в искусстве, и в философии.

И проследить за трансформациями образов и их означаемых, происходившими на протяжении многих веков в искусстве и философии, – это необыкновенное интеллектуальное удовольствие, которое предлагает читателю настоящая книга.

Е. В. Николаева

кандидат культурологии,

доцент Российского государственного университета

им. А. Н. Косыгина (Технологии. Дизайн. Искусство)

Часть I. Взгляд сквозь века

Посвящается моему дедушке Григорию Ивановичу Демченко, художнику-графику

Глава 1. Феноменология искусства: реализм, антиреализм и гиперреализм в истории живописи

Задумывались ли вы, почему все дети, в том числе и вы когда-то, постоянно рисуют, каждый день, но как только вырастают, перестают это делать? И отчего все детские рисунки так похожи на рисунки модернистов? Почему дети часто выпадают из окна? И, наконец, почему лучше в отпуск ездить всегда в новые места? Вы думаете, что это никак не связано с искусством, а на деле связано напрямую. Мы ответим на эти вопросы, если разберемся, как устроено наше восприятие и каковы главные тенденции развития изобразительного искусства. Кроме того, станет понятно, почему реализм и гиперреализм в живописи до сих пор так популярны несмотря на то, что уже давно изобретен фотоаппарат, у каждого в телефоне есть камера и мы каждый день фотографируем.

В качестве эпиграфа сравним три известные картины трех великих художников: «Троицу» Андрея Рублёва, «Пшеничное поле с жнецом и солнцем» Ван Гога и «Композицию № IV» Василия Кандинского. Они отличаются не только манерой живописи, но и самим подходом к их созданию. Вот описания работы художников над своими произведениями:

(1)…Однажды Андрей Рублёв прекратил работу над иконой оттого, что согрешил в мыслях своих, но, выдержав пост несколько дней и укротив свою плоть, продолжил творение… (эпизод из кинофильма «Андрей Рублёв», А. Тарковский)

(2)… Ван Гог вышел в поле где-то близ одного из городков южной Франции и начал писать. Он не был удовлетворен своей работой до тех пор, пока солнце не напекло ему голову и не обострило ощущение желтого цвета до такой степени, что жар в его раскаленной голове слился с жаром на его полотне… («Жажда жизни», Ирвин Стоун)

(3)… Я однажды увидел свою собственную картину в сумерках, поставленную набок, и поразился. В тот день я решил, что предметность искусства вредна моим картинам. Много потребовалось времени и для решения другой проблемы – чем заменить предмет… (из воспоминаний В. Кандинского)

Какую из этих трех картин мы могли бы назвать реализмом? Несмотря на то что только на картине Кандинского нет узнаваемых предметов, искусствоведы не относят ни одну из них к направлению реализма, поскольку во всех трех случаях мы наблюдаем желание художника скорее уйти от реальности, чем приблизиться к ней. А реализм в своем классическом определении – это в первую очередь стремление показать правду жизни, отразить ее такой, какая она есть. В подходе Ван Гога акцент сделан на субъективном восприятии, результат – взрыв его личных эмоций и ощущений У Кандинского сама задача творчества заключалась в том, чтобы уйти от видимого предмета и открыть что-то иное. А «Троица», как и всякая иконопись в целом, относится к знаково-символическому искусству, где главное – выражение идеологии.

Реализм – синоним изобразительности, фигуративности, или физиопластики, то есть тяготения к изображению вещей. В истории культуры реализм периодически менялся на противоположную тенденцию выразительности, нефигуративности, или идеопластики, то есть стремление создавать знаково-символический код. Один из самых ироничных художников ХХ века, Рене Магритт, наглядно показал разницу между выразительными и изобразительными элементами в серии работ «Декалькомания», где фигуративные образы будто вырезаны и помещены рядом с «дырками», через которые просвечивает фон. Так Магритт сопоставил реалистичное изображение и нереалистичное: если бы нам показали только контур предмета, мы все равно узнали бы в нем человека в котелке. B этом и заключается удивительное свойство нашего сознания – оперировать некими схемами. Феноменология изучает, как наше сознание обрабатывает данные чувственного восприятия и преобразует их в смысловые схемы. Если бы мы не оперировали готовыми образами, то мы бы постоянно перегружали свой мозг, так как бесконечно считывали бы визуальную информацию чувственного многообразия мира.

Французский философ Мишель Фуко очень любил интерпретировать работы Рене Магритта. На основании серии «Декалькомания» он вывел принцип сходства и подобия в искусстве. Сходство, на чем основан реализм, «делает возможным узнавание чего-то, несомненно, являющегося зримым», а подобие, на котором базируется нефигуративность, «позволяет увидеть незримое, скрытое за привычными очертаниями, узнаваемыми предметами»[1]1
  Фуко М. Это не трубка // Художественный журнал. – М., 1999. С. 34.


[Закрыть]. Однако в изобразительном искусстве в большинстве случаев мы имеем дело с изоморфным языком. Это значит, что художественные формы всегда подобны реальному миру, к чистой знаковости пришли только авангардисты, оторвавшись от предметности.

Система универсальных значков, не похожих на реальный мир, используется также в письменности. Письменность изначально возникла из пиктограмм, поскольку изобразительное искусство и первая письменность были одной синкретической[2]2
  То есть нерасчлененной, синкретизм – главная черта мифологического сознания.


[Закрыть] формой, а в дальнейшем стали развиваться в разных направлениях. Знаковая письменная форма все больше отдалялась от подражания реальности, а в искусстве сохранились изоморфные формы, в той или иной степени развивающие сходство с природой. Удивительно, но в истории искусства существует закономерность постоянного чередования тенденций фигуративности и нефигуративности, своеобразный «маятник культуры».

Оказывается, в разные эпохи на первый план выходила одна из этих доминант: выразительность либо изобразительность.

Под выразительностью мы понимаем тенденцию, когда доминирует знаковость, другое ее определение – идеопластика. Когда же доминирует изобразительность, то есть стремление подражать природным формам, – это физиопластика.

Так, в древнем мире, с начала развития древних цивилизаций, первой доминантой стала знаковость и выразительность. Это было связано с тем, что в основном все формы культурной деятельности человека являлись синкретичными и все можно было описать одним словом: миф. Искусства как отдельной формы не существовало, художественные формы служили инструментом разъяснения мифа, в результате чего письменность и искусство были очень близки. Всем известны египетские росписи в гробницах, они выглядят как папирусы, опоясывающие стены пирамид в несколько рядов, – их нужно уметь читать, что доступно только избранным. Примитивную форму египетских пиктограмм в современном мире воспроизводят комиксы, в которых практически отсутствует текст.

Маятник качнулся в сторону изобразительности в эпоху античности. В центре древнегреческой эстетики лежит концепция телесной сущности человека и освоения физического пространства через тело. Аристотель сформулировал категорию мимесиса, что на древнегреческом означает «подражание» – как основание всего классического искусства. Однако мимесис включал не только уподобление природе, но деятельность творческого воображения и большую степень идеализации, чего добивались благодаря методу математического расчета. Метод создания древнегреческих скульптур очень похож на компьютерное 3D-моделирование: фигура расчерчивалась и измерялась по определенным пропорциям, сетку у греков заменяла деревянная решетка.

В Средние века кардинальным образом поменялась идеология: с появлением христианства возник запрет на изобразительность и телесную эстетику. Искусство стало каноническим, то есть снова знаковым. Иконописные каноны были разработаны Дионисием Ареопагитом уже в IV веке и до сих пор неизменны. Среди главных канонов было искажение пропорций и обратная перспектива, что нивелирует схожесть с природой. Цель и смысл иконы заключается в том, чтобы человек обратил свой взор не во внешний мир, а во внутренний, поэтому изображение специально функционирует так, чтобы выталкивать, а не погружать зрителя внутрь себя. Икона дает только импульс, чтобы зритель находил образ в каких-то иных, идеальных сферах, которые не связаны с реальным миром. Икона считается ярким примером нефигуративной живописи.

В эпоху Возрождения впервые и единственный раз в истории искусства был найден некий баланс между выразительностью и изобразительностью, поскольку переход от средневековой культуры к Новому времени вызвал «зависание маятника» между двумя доминантами. Работы ренессансных художников до сих пор являются для нас эталоном живописи, потому что в них знаковость и идейное наполнение сочетается с физиопластикой высокого художественного уровня.

В конце XVI – начале XVII веков произошел очень важный с точки зрения культуры, радикальный перелом: начался процесс разрушения мифологического и религиозного сознания под влиянием науки. В это время зародилось европейское естествознание, поэтому миф, который до этого все объединял и наполнял, делал все таким универсальным и гармоничным, начал дробиться.

В живописи наглядно видно, как изображение становилось все более натуралистичным, очень близким к реальности. В период с XVII по XIX века изобразительность достигла своего апогея: художники научились до такой степени точно копировать действительность, что уже подошли к черте абсолютного иллюзионизма. И в это время появилась фотография, таким образом, техника реализовала идею крайней степени изобразительности. Изобретение фотоаппарата изменило отношение к искусству: художники почувствовали, что их усилия по копированию реальности обесценились, что и послужило одной из причин появления модернизма.

Начиная с импрессионизма художники стали стремиться разрушить предметность, фигуративность и дошли до крайней точки – абстракционизма, когда изобразительность полностью была отвергнута, и искусство объявили антимиметическим. Жирную точку в развитии изобразительности поставил Казимир Малевич, его «Черный квадрат» стал символом конца изобразительного искусства. В этом произведении важна не столько художественная, сколько культурологическая ценность, так как оно завершает длительный процесс развития изобразительности. Теперь, когда все средства художественной изобразительности оказались испробованы и израсходованы, наступила смерть искусства.

Однако развитие художественной культуры не остановилось, просто она стала совсем другой. Множество факторов начала XX века повлияло на изменение характера искусства: и развитие массового производства, и научно-техническая революция, и войны, и прочие социальные катаклизмы. Дадаист Марсель Дюшан решил, что, раз закончились все изобразительные средства, надо использовать что-то другое, нужно перейти границу жанра и экспериментировать. Он начал выставлять готовые вещи, известные как «редимейдз», в качестве произведений искусства, самый яркий пример – писсуар с названием «Фонтан». Дюшан попытался предложить зрителю поменяться ролями, поскольку функция художников как миссионеров закончилась, и теперь зрители сами должны были наделять предметы эстетическим смыслом и сами в своем сознании и воображении приписывать им художественные свойства. Другое значение «редимейдз» в контексте массового производства – вернуть единичность и уникальность объекту в потоке технического размножения.

Но несмотря на полное низвержение классики и традиции, отказ от мимесиса и нигилизм, с 60-х годов ХХ века в эпоху постмодернизма возродился интерес к реализму в живописи, причем в гиперреалистической форме. Гипертрофированный реализм, живопись на основе фотографии возникла как новая технология. Сначала фотореалисты использовали проекцию большого размера и перерисовывали с точностью все детали фотографии.

Сейчас это сделать еще проще, так как разрешение камеры становится все выше, появилась возможность увеличивать изображение до огромных размеров и оптически приближать объект до макромасштаба. Если модернизм был порождением эпохи фотографии и кинематографа, то гиперреализм – это порождение медийной культуры. Восприятие современного человека кардинальным образом изменилось под влиянием техники, сегодня мы смотрим на мир через экран. Например, в путешествиях мы всегда фотографируем, нам недостаточно созерцать красивое здание, нужно обязательно зафиксировать момент с помощью камеры. Гиперреалисты, как и камера, показывают нам предмет так, как в реальной жизни мы его увидеть не смогли бы, поскольку это выше возможностей человеческого зрения, но наше восприятие «испорчено» изображениями высокого разрешения, поэтому художникам приходится соревноваться с техникой.

У Рене Магритта есть еще одна известная картина: «Это не трубка». Художник хотел показать, что изображение, вещь, слово – разные феномены, но мы их часто уравниваем. Дело в том, что художники – большие обманщики, они создают иллюзию, то есть виртуальную, дополненную реальность. Человек – знаково-символическое существо, ведь наше сознание оперирует идеальными конструкциями, кроме того, мы пользуемся языком, а сейчас еще и наполовину живем в виртуальной реальности, поэтому для нас символы, знаки, слова становятся аналогами реального мира, аналогами вещей. Когда мы смотрим на изображение трубки, мы воспринимаем ее как предмет и забываем, что это холст и мазки краски, поэтому Рене Магритт подписал: «Нет, это не трубка». В другом варианте он изобразил картину в картине, чтобы показать, как создается иллюзия.

Феноменология занимается изучением того, как наше восприятие реального мира обрабатывается, систематизируется и анализируется сознанием. Отцом феноменологии был Эдмунд Гуссерль, немецкий философ, а его самым известным учеником – Мартин Хайдеггер. Современная философия искусства невозможна без феноменологии, поскольку описывает механизмы формирования смыслов в сознании. Объясним это на простом примере. Если сказать десяти взрослым людям, не являющимся художниками, «нарисуйте, пожалуйста, дом», у всех возникнет одна и та же идея: нарисовать квадрат и треугольник – геометрические фигуры, которые будут служить универсальным знаком понятия «дом». Если дать такое же задание художнику, то, скорее всего, он спросит, какой именно дом нужно нарисовать. Затем он выйдет на улицу и начнет рисовать с натуры конкретный дом, данный ему непосредственно в зрительных ощущениях. Все люди, не умеющие профессионально рисовать, а также дети рисуют не предмет, не вещь, а идею, которая связана с понятием, со словом, то есть своего рода пиктограмму.

А теперь ответим на первый вопрос, заданный в начале главы: почему подобным рисованием занимаются дети? Когда ребенок приходит в этот мир, он начинает считывать информацию о внешней реальности через ощущения, через органы чувств, накапливая ее в своем сознании, как на жестком диске. Компьютер – это аналог нашего сознания, только очень упрощенный. Так же как в компьютере, в сознании формируется файловая система, то есть все дома, которые мы видели в своей жизни, складываются в папку с названием «дом», далее сознание систематизирует, анализирует эту информацию, выделяет общие для всех домов свойства и выводит главный смысл – эйдос, как называл его Платон. Скажем, эйдос дома подразумевает что-то устойчивое, защищенное сверху, что потом закрепляется и фиксируется в знаковой форме – пиктограмме.

Дети на начальном этапе никогда не рисуют ничего конкретного, а только абстрактные, наиболее обобщенные схемы понятий, например дерева, человека и т. д. Мы с детства пользуемся готовыми схемами, которые сформировались в нашем сознании, поэтому, находясь в знакомой среде, перестаем видеть, рассматривать предметы, давая отдых органам чувств. Например стулья, на которых мы сидим. Обращаем ли мы внимание, какой они формы, из какого материала сделаны, какого цвета? Мало кто об этом вспомнит, выйдя из аудитории, потому что мы не фиксируем внимание на деталях. А художник-реалист, рисуя стул, специально выделит его из общей массы зрительных ощущений и сконцентрирует на нем наше внимание, «вернет нам зрение». Художник же авангардист нарисует этот стул схематично, он может не передавать трехмерность, может изменить цвет и пропорции, что отнюдь не снижает художественной ценности его произведения. Реалисту потребуется намного больше времени для рисования, так как он проводит очень сложную интеллектуальную работу, выстраивает связи между предметами, выделяет главное, создает композицию в соответствии со своим внутренним ощущением гармонии. Он практически передает нам зрительные ощущения, которые мы сами получаем от органов чувств, но возвращает нам «детский взгляд», как при первой встречи с предметами.

Почему дети выпадают из окна? Дело в том, что физически мы видим окружающий мир не только перевернутым вверх ногами, но и как кашу из цветовых пятен. И только благодаря работе мозга и сознания мы выделяем из этой массы предметы, понимаем, что существует расстояние между предметами, что есть пространство, которое мы в детстве также исследуем с помощью нашего тела. Когда дети бросают предметы, они как раз пытаются понять, что между предметами есть расстояние, что где-то высоко, а где-то низко, но когда ребенок вылезает в окно, картинка, которую он видит перед собой, абсолютно плоская. Если у него еще нет телесного пространственного опыта, он не понимает, что такое расстояние и перспектива. Так же и на картине создается лишь иллюзия пространства, на двухмерном холсте появляется оптический эффект глубины и объема.

Поскольку во взрослой жизни мы в основном пользуемся готовыми схемами-понятиями, сформированными в сознании, новое нас привлекает, новые вещи, одежда, какие-то перемены в обстановке доставляют нам чувственное удовольствие, но только на короткое время. Поэтому и отдыхать лучше ездить в новые места, чтобы начать снова видеть и получать максимум ощущений. Чем экзотичнее новый мир, тем больше мы будем ощущать себя ребенком, получать искреннюю радость от познания, от непосредственного восприятия мира и от своего присутствия «здесь и сейчас».

Эту же функцию выполняет искусство, Мартин Хайдеггер называл ее «хранением истины бытия»[3]3
  См.: Хайдеггер М. Исток художественного творения. – СПб.: Академический Проект, 2008.


[Закрыть]. Главная особенность человеческой жизни состоит в том, что все постоянно находится в движении и непрерывном изменении. Время – это главная ценность, которая у нас есть, потому что жизнь конечна. Следующее поколение феноменологов, к которому принадлежит Хайдеггер, связывает работу сознания с нашим присутствием в этом мире и с переживанием экзистенции – в немецком Dasein, что буквально и значит «здесь-бытие». В тот момент, когда мы что-то созерцаем, происходит «зацепление» за эту реальность, то есть мы начинаем ощущать свое присутствие здесь и сейчас, а значит, и собственное существование в этом мире. Искусство – одно из немногих способов, позволяющих переживать Dasein.

Одному африканскому племени показали европейский фильм, а потом спросили, о чем он, и все сказали, что о курице, поскольку в какой-то момент в кадре пробежала курица – и это было единственное, что они поняли. Понятийное узнавание является необходимым в процессе восприятия. Восприятие фильма или изображения также требует определенного эстетического и понятийного опыта. Если бы фильм был черно-белым, то африканцы вряд ли бы восприняли его вообще. Отсутствие цвета – уже некий знаковый код, изменение реальности. У нас обостряется восприятие в новой обстановке, активнее происходит сбор информации через чувственные ощущения, но совсем другое дело, если контекст непонятен совершенно.

Образованный человек едет в Париж посмотреть Нотр-Дам и получает эстетическое удовольствие от его созерцания, житель Парижа, спешащий по своим делам, не «увидит» собора, проходя мимо. Совсем другое восприятие собора будет у того же африканского аборигена. Как и для ребенка, собор будет для него единичным в своем роде предметом, возможно, пугающим и одушевленным, совершенно необъятным, лишенным целостности.

Импрессионисты попытались разложить наше восприятие на стадии и показать визуально, как мы видим мир до его обработки сознанием, как происходит сбор чувственной информации. Как писал польский философ Роман Ингарден, живописная комбинация пятен – это феноменологическая редукция, «заключение в скобки характера единства и целостности предметов»[4]4
  См.: Ингарден Р. Исследования по эстетике. – М.: Издательство иностранной литературы, 1962.


[Закрыть]. Импрессионисты интуитивно вернулись к полю данных ощущений: на расстоянии точки объединяются в предметы, но если подойти совсем близко к картине, то мы увидим лишь мозаику из цветных пятен. Импрессионисты не смешивали цвета на палитре, они помещали один мазок рядом с другим, чтобы получался оптический эффект смешения. Например, синий и желтый воспринимается как зеленый на расстоянии. Импрессионизм – живопись восприятия, что нужно понимать в буквальном смысле.

Другие модернисты также экспериментировали с восприятием. Кубизм – это другой способ феноменологической редукции в отношении процесса восприятия движения. Сам Пикассо называл кубизм аналитической живописью. Египтяне применяли метод ортогональной проекции, изображая фигуры одновременно и анфас, и в профиль. Точно так же Пикассо пытался создать эффект трехмерности и живого восприятия, рисуя сразу несколько фаз одновременно. Глядя на картину, зритель должен сам синтезировать в своем сознании стадии движения.

Абстракционисты попытались уйти в трансцендентальную область чистого сознания, практически отказываясь от эмпирического опыта. Они взяли за основу своего творчества линии и цветовые пятна. Линия и цветовое пятно (отдельно от предмета) не имеют эмпирической основы, они из области априорного, тем не менее линия передает движение, цвета и пятна имеют определенное универсальное воздействие, и с помощью этих инструментов абстракционисты попытались создать некую новую реальность. Они стремились создать мир новых чувственных ощущений, на основе которых можно формировать новые образы, или эйдосы, как мы это делаем в реальном мире.

На том же принципе основана музыка. Музыка – это поток движения звуков во времени, которые мы синтезируем в сознании в определенные образы. А. Ф. Лосев подробно проанализировал, как отдельные звуки складываются в смыслы, и назвал феномен музыки «текучестью эйдосов»[5]5
  См.: Лосев А. Ф. Музыка как предмет логики // Из ранних произведений. – М.: Правда, 1990.


[Закрыть]. Об этом писал и Ф. Ницше, считая, что музыка содержит в себе неоформленный материал «начала всех вещей»[6]6
  См.: Ницше Ф. Рождение трагедии из духа музыки // Сочинения в 2 т. – Т. 1. – М.: Мысль, 1996.


[Закрыть]. И эта смысловая текучесть прекрасно передана у абстракционистов, в частности у В. Кандинского.

Понимая тенденцию нефигуративности, мы можем лучше понять, что такое фигуративность и реализм. Итак, реализм и фигуративное искусство – это попытка возвратить зрение, зафиксировать свое присутствие в этом мире, а также преодолеть солипсизм сознания. Что касается живописи, на ранних этапах развития цивилизации она была знаковой, поскольку служила инструментом для разъяснения мифа. У греков мы не так хорошо знаем живопись, поскольку упоминания о произведениях античных художников сохранились только в легендах. Уже тогда известные живописцы состязались в мастерстве создавать иллюзию реальности. Сохранились этрусские фрески, созданные во многом под влиянием греков, а также древнеримские мозаики, где заметно стремление к передаче объема и правильных пропорций. Христианская культура Средневековья подвергла запрету принцип подражания природе, поэтому возвращение к фигуративности произошло лишь спустя десять веков, в эпоху Возрождения.

В период Ренессанса процесс перехода от знаковости к изобразительности происходил постепенно. Превращение иконы в картину осуществил уже Сандро Боттичелли в период Раннего Возрождения, тем не менее образы Рафаэля и Леонардо еще крайне абстрактны, они изображают обобщенную «идею человека». Венера и Мадонна сосуществуют параллельно, так как символический смысл этих персонажей утрачивается, они преобразуются в конкретно-человеческие образы. В «Джоконде» Леонардо воплотил главную идею Ренессанса – гуманизм, где человек предстает во всей полноте благородства, красоты физической и духовной. И как писал Вазари, «Леонардо встретил в Моне Лизе самого себя», что естественно с феноменологической точки зрения.

Изобразить другого человека – очень сложная задача для художника, ведь нужно показать не только внешнее сходство, а передать ощущение проникновения в чужое сознание. Внешнего механического сходства с моделью позволяет добиться технология или техника, в том числе совершенствование художественного мастерства как ремесла, поэтому в Древней Греции искусство называлось «техне».

Художники учатся в художественной школе срисовывать точно с натуры, развивают глазомер, то есть тренируют свой глаз, уподобляясь фотоаппарату. Но создать психологический порт рет – более сложная задача. Это можно сделать только по аналогии с самим собой, поэтому, когда художник рисует другого человека, он прежде всего исследует самого себя. Лишь в эпоху Возрождения как самостоятельный жанр появился автопортрет – достаточно поздно, если считать, что цивилизация возникла более 2000 лет до нашей эры. Это свидетельствовало о начале процесса не только освоения внешнего тела, но и формирования в сознании образа «я» как личности.

Художники постепенно уходили от мифологических и религиозных сюжетов, в эпоху Нового времени изобразительность начала доминировать над выразительностью. Художественное мастерство росло в изображении человеческого тела, появились многофигурные композиции с использованием сложных ракурсов, обилием архитектурных деталей и перспективных эффектов.

Вряд ли вам придет в голову нарисовать его с нижней точки, потому что достаточно передать идею дома. А Караваджо, например, рисуя с натуры мертвое тело, специально выбирал острый угол зрения, чтобы произвести драматический эффект, гипертрофируя чувственность. Несмотря на то, что он использовал все те же академические библейские сюжеты, скажем, историю Давида и Голиафа, он намеренно смещал акценты, демонстрируя сцену убийства вместо подвига.

Столь же существенно отличается «Кающаяся Мария Магдалина» Тициана и Эль Греко от героини Караваджо – здесь она простая крестьянская девушка, современница художника.

Также и рубенсовские женщины – пример чувственности и конкретной телесности, перенесенные великим фламандцем в контекст мифов. Для сравнения взгляните, насколько кажется схематичной «Джоконда», если поместить ее рядом с портретом «Портретом камеристки» Рубенса.

XVIII–XIX века – время расцвета реалистической живописи голландской и испанской школ, а также появления иллюзионизма. Художники достигли такого мастерства в живописи, что копирование реальности стало аттракционом. В придворной среде обрели популярность натюрморты, создающие оптический обман. Их, кстати, любили и русские цари, в Третьяковской галерее можно увидеть целую коллекцию подобных «обманок».

Леонардо да Винчи. Джоконда

Питер Пауль Рубенс. Портрет камеристки

Монументальная барочная живопись также может быть отнесена к направлению иллюзионизма. Многие соборы и дворцы Италии, Германии, Испании оформлялись с применением перспективных эффектов, фигуры на потолке изображались в реалистичном ракурсе, с нижней точки зрения. Для экономии средств живопись заменяла архитектурные элементы, компенсировала отсутствие купольных конструкций.

Апогеем создания этой телесно-пространственной иллюзии явилось изобретение фотографии и кинематографа. Кинематограф стал воплощением эффекта восприятия движения. Всем известен принцип создания иллюзии движения в мультипликации, многие в детстве и сами делали «мультики» в блокноте, рисуя разные фазы движения и пролистывая их с большой скоростью. Итальянские футуристы подобным образом изображали фазы движения в живописи. А кинематограф воплотил идею «мумификации времени», проецируя на экран «серию фотографий» с определенной скоростью. Медиакультура стала следующим этапом в процессе документирования и дублирования реальности.