Текст книги "Про Контра и Цетера"

Автор книги: Олеся Мовсина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

– Агния, – сказал Тёма шёпотом, чтобы не спугнуть то ли меня саму, то ли моё к нему чувство доверия. Я кое-что понял. И я, кажется, напал на след. Мне только нужно одно подтверждение, только один эксперимент. Я обязательно должен понять, отчего он погиб.

И тут уже я наконец-то не выдержала. Мелкая-мелкая дрожь начала расти откуда-то из-под ногтей и подниматься к голове. Почему-то вспомнилось, как странно и ласково произносил Дима некоторые звуки, например «л» он не проговаривал до конца, а только чуть-чуть, как будто перешагивал через него в каждом слове на цыпочках.И я выскочила из Тёминой машины, ладонью залепливая рыдание обратно в рот, естественно даже не попрощавшись.

6. Поезд

Мара:

Мы познакомились с Нюсей, можно сказать, в сортире. Смешно, да. И до ужаса романтично. Я ехала к родственникам в Москву, она – возвращалась из турпоездки по Франции. В тамбуре поезда, стоя в очереди в туалет, я услышала за спиной:

– А вот абсента не успели попробовать.

И в ответ:

– Да ну, говорят он во Франции ненастоящий.

– Всё-таки жалко. Мне так хотелось!

Я подумала: до чего же пошленькие дамочки эти туристки! И обернулась. Сначала почему-то показалось, что у любительницы абсента неправильная форма бровей. Вот бы их выровнять: выщипать или накрасить! Потом, уже отворачиваясь, на излёте, схватила роскошную округлость золотистого каре и вазоподобную осанку попутчицы. А ещё через минуту, обмакнув лицо в мокрый ковшик ладоней, удивилась: а ведь дядя Коля не получит обещанного подарка!

Из туалета в тамбур я шагнула, как будто – из поезда на ходу. Вот так:

– Я Мара. Заходите ко мне во второе купе, я вас угощу абсентом.

С того дня началась моя Агния, Нюся. Нам судьба была встретиться в поезде, потому что потом сколько мы с ней вместе исколесили! Узнав, что я с двенадцати лет живу во Франции и России почти не помню и не знаю, Агния загорелась мне её показать. И вот – мы с ней – и в Петербург, и в Новгороды, и во Владимир-Суздаль, и даже раз до Байкала урвали у жизни добраться. Получалось всё больше по-простому, третьим классом, потому что денег у обеих не очень-то было.

Однажды ночью нас из общего вагона выселили. В полночь мы вышли в тамбур покурить, возвращаемся, а на нашей скамейке нетрезвый и тяжёлый мужчина спит, прямо поверх оставленных дорожных котомок и зонтиков. Очень тяжёлый на подъём мужчина. Мы попробовали его туда-сюда грузить да тузить, но потом поняли, с каким головокружительным облегчением можно вернуться в задымлённый тамбур. Захмелевшая от ночи Агния простирала свои тупые ноготки к окну, показывая мне кромешную красавицу Россию и просила читать стихи.

Милая моя девочка, она всегда просит меня почитать ей что-нибудь на французском – стихи ну или что-нибудь спеть. Она слушает, и лицо у неё делается смущённое, глупое. Потому что способности к языкам в этой голове никакой, а слух – музыкальный. Агния говорит, что чужеземная фонетика ей ухо щекочет (обнюхивает и целует). А я бы ещё на месте этой самой фонетики крошечную Нюсину серёжку губами схватила и потихонечку теребила бы смеха ради.

Так мы с ней в тот раз всю ночь Верлена в тамбуре читали.

Автор:

Спокойно проучившись бок о бок десять лет и без какого-нибудь особого сожаления расставшись на выпускном, они встретились однажды снова. Как будто чья-то всемогущая рука вернула их, повернула друг к другу и включила на полную мощность. Это было неутолимое какое-то умопомешательство. Не произнеся за всю историю слова «люблю», они даже рядом друг с другом мучились от возможности расстаться. Так получилось, что за какие-то считанные месяцы эти двое вчитались в лица друг друга и вычитали там слишком многое из тайн. То, чего и не позволено знать. И, видимо, они стали друг от друга как боги.

Как посторонний наблюдатель, могу лишь заметить, что подобные страсти встречаются нечасто, а если случаются, то никогда не длятся. Они взрываются, горят, а потом долго ещё болят под своими обломками.

Как автор, жалеющий своих героев, я склоняюсь в почтительном поклоне перед их романтической глупостью и смущённо перевожу взгляд на другие сюжетные ходы и взаимосплетения.

Как человек, переживший подобную страсть и переживающий боль под ее обломками долгие годы, я утверждаю, что смерти нет, нет и не может быть.

Дмитрий учился на заочном, а в Москву ездил искать работу. Первые поездки оказались неудачными, но он никогда не сдавался. Говорил, что теперь уж наверняка найдёт что-нибудь подходящее. Подразумевалось, что работа поможет им стать заодно против обстоятельств, то есть жить только вдвоём, собственным домом.

Агния провожала его вечером на вокзале и много смеялась, чтобы не задумываться. Он – тоже много и по пустякам, издевался над её рыжими ботинками с надписью USA. Нехорошо, надо быть патриотом, а она впитывала каждое глупое словечко, чтобы зависать на нём в одиночестве уже через десять минут. Потом вроде о том, что nec sine te… а там и пора уже было прощаться. Он поднялся в вагон и долго пытался открыть окно около тамбура. Поезд тронулся, и ей пришлось классически семенить параллельно ему, натыкаясь на провожающих. Упрямое окно наконец открылось, и Дима протянул к ней свою комически озабоченную фразу:

– Агничка, всё-таки прошу тебя, будь патриотом.Агния плюнула, рассмеялась, чуть не упала и остановилась. После этого она уже не увидела Диму ни живым, и ни мертвым.

Вадим:

Сегодня я попросил её перейти на ты. И по имени. А то каждый раз вздрагиваю, когда она ко мне обращается. Как на лекции. Спросил, можно ли курить у неё на кухне. Она кивнула и достала из шкафа странный набор: пепельницу в виде черепахи, зажигалку с лисьим профилем на боку, коробочку с сандалом и ещё костяную фигурку слона.

– Что ещё за зверинец? Какое отношение к моему вопросу имеет этот слон?

– Благовония скрасят запах табака. А слоник – просто подставка для палочек. Видите, в спине у него три дырочки? Он безобидный, курите.

И тогда я попросил её на ты. Агния сразу поспешила испробовать:

– Ты есть хочешь?

– Нет, – даже испугался я от такого переворота её мысли.

– Странно, – усмехнулась она, – обычно если мужчина приходит ко мне домой, а отсюда переходит на ты, то сразу оказывается страшно голодным.

– Я не из таких, – показал я улыбку, – обычно у малознакомых девушек из рук еду не беру.

– Я давно уже ничего не ем, я сочиняю стихи, – красиво вздохнула Агния, и мне вспомнилось, какой она всегда казалась язвительной. Даже при всей своей почтительности к старшему и педагогу.

– Не хами, а то придётся вернуться на вы, – пригрозил я хозяйке квартиры.

– Ах, извините, – искусно сымитировала она кокетство.

Потом мы молча курили.

Потом я сказал:

– Это мой папа стихи писал, а я – никогда.

Агния удивилась. Я не понял, чему больше: первой или второй части утверждения.

– Ну тогда расскажи мне о нём, – поёжилась она, что опять же было непонятно: тогда – это когда?

Я долго молчал, потом, совсем как идиот, глубокомысленно изрёк:

– Всю жизнь мой папа писал стихи, – и враждебно посмотрел на Агнию, чтобы она не вздумала спросить о том, хорошие стихи или нет. Она не спросила. – Люди считали его больным, не из-за стихов, конечно. Это глупость, что сумасшедшие и поэты, как правило, совпадают в одном лице. Просто за несколько лет до смерти он почти перестал разговаривать. Не потерял физическую способность говорить, а как-то забыл о необходимости произносить слова. Мама пыталась его лечить, пыталась потом с ним разводиться, а потом он умер, и она очень переживала.

Агния смотрела, я видел, что она не понимает.

– Кажется, я понимаю, – сказала она на том конце сандалового облачка.

– Ты можешь на меня так не смотреть? – попросил я. – Так мне кажется, что ты всё ещё ученица, студентка. И в глазах у тебя мигают лампочки с надписью: «Да, Вадим Георгиевич, вы, безусловно, правы».

Она обиженно крутанулась на табуретке:

– Зачем ты так?

А меня несло ещё дальше:

– И после слов «мой отец умер» ты должна была потупившись сказать: «Извини, я не знала». Когда так говорят в фильмах, мне хочется на стену лезть от человеческой тупости и пошлости. Ты хоть один раз слышала, чтобы хоть в одном фильме хоть кто-нибудь? Ответил по-другому?

Агния быстренько подумала про контра и цетера, ну и выдала:

– Извини, Вадим, я не знала, что ты такой псих.

– Ладно, давай теперь о тебе расскажем, – это я уже извинялся. – Ты, что ли, на фотографии?

Над столом у неё чёрно-белое, стилизованное под ретро фото. На нём – двое под ручку в костюмах, опять же небрежно стилизованных под девятнадцатый, оба в цилиндрах. Я вспомнил, что это. Агния пришла в этом костюме на свой институтский выпускной. Пришла не одна, с какой-то девицей, вот она же на фото. Одна из них с тростью, другая – с трубкой.

– Это Верлен и Рембо, – пожала плечами Агния как о само собой разумеющемся. Да, точно. Тогда я тоже это слышал. Говорили даже, что когда преподы после банкета разошлись, Агния со своей подругой пытались учинить пьяный дебош. Бить посуду и ходить по столам. Типа как Верлен и Рембо.

– Расскажи, – попросил я её теперь.

– Это Мара, – сказала Агния безо всякого выражения. Нет, вру, с искусно скрываемым выражением. И продолжала: – Это было в наше с ней первое лето. Тогда мы недавно познакомились. Она много лет прожила во Франции, она знает французский, она рассказывала мне о них, она читала мне их стихи.

Я почувствовал, что во внезапном косноязычии Агнии кроется что-то нехорошее. Нечто, что она сама не в силах понять.

– И тогда вы решили поиграть?

Она виновато кивнула.

– Эта фотография с выпускного?

– Нет, – ответила она, – это за несколько дней до него. Здесь мы ещё бодрые, красивые. А на выпускном мне было слишком плохо.

Вспомнил и другой эпизод. Кажется, только я один и видел тогда, как она пыталась порезать себе руку. От отчаянья, от боли, за углом столовой, где проходил выпускной. Сейчас я чуть не сказал, что помню это, но она вовремя предложила мне «хотя бы чаю».

Я раздражённо вздохнул, и Агния приняла это на свой счёт. Слепила быстренько очередной свой каламбур, вроде:

– Намозолила я тебе глаза, а теперь ещё наступлю на больную мозоль.

И сразу:

– От чего же умер твой папа?

– От сердечного приступа, – ответил я. – Всё очень банально, никакой мистики. Просто он ехал в Москву, на какую-то деловую встречу. И по дороге прямо в вагоне и умер.Агния не сказала никакого «извини». Но подозрительно и как-то испуганно проверила меня взглядом.

7. Соседи

Вадим:

Будут строить себе роскошные особняки. В центре города. Всё правильно. Аминь. А нашу старую развалину со сдохшими трубами и рыхлым потолком (дрыхлым – сказала бы Агния) – того. Снесут. Так будет лучше для всех, а кто бы сомневался?

Не люблю Набокова, но сейчас вспомнил почему-то, как Лужина отправляли из дома в школу. Такой же шок: меня? Из моего, моего дома?

Никогда не знал ностальгии, потому что не менял местожительства. Мой приятель один всю жизнь скитался и писал мне из разных мест. Он чувствовал, как прикипает, прирастает, а потом – дёрнул себя с корнем и поехал дальше. Но всё равно ему было обидно. Ностальгия – это тоска по себе прежнему. И уж тем более – по прежним людям. Особенно по тем, кто рядом с тобой.

Вроде бы ничего страшного, но всё равно – пустота. Дело не только в доме. Помню, как отец там молча сидел часами. Говорили, что он больной. Мама плакала. А я не беспокоился. Теперь за собой замечаю подобное. Ещё это странное письмо. Пусто, пусто.

Агния говорит. Впрочем, нет. Нет никакой Агнии. Пустота и звон в ушах.

Соседи уехали позавчера. На их половине кто-то ходит. И утром я видел там чужого человека. Кто это? Новые хозяева, купившие участок под особняк? Не похоже. Представляю, как будут ломаться стены. Рамы. Интересно, стекла вынут заранее или так? Когда жива была бабушка, зимой между рамами всегда клали вату, а сверху – дождик, гирлянды, мелкие ёлочные игрушки. Маме это не нравилось, она сердилась. А папа? И потом весной с наслаждением вытряхивала всю эту мишуру и жадно отмывала стёкла. Говорила, что весна – это чистые окна, как будто дышать по-новому научаешься.

А у соседей много вещей осталось. Мы с этими Кузьмиными в последние годы не очень-то. Родители мои дружили со старшими, а мы как-то так. Моя жена, ну и соседка тоже хороша. Они забор захотели поставить, от нас отгородиться. Отродясь этого не было. А тут ещё Катя уперлась: не хотим пополам оплачивать, мол, вам нужно, вы и платите. Эти обиделись.

Я, конечно, в детстве с Мишкой играл. Потом только здоровались. Помню, ручки у них на дверях меня удивляли. Старинные, типа ручной работы. В виде птицы: голова ворона и крыло, чуть назад отведённое.

Пойти посмотреть, может, остались ручки? Свинтить бы парочку на память да к новой квартире приручить. Я закурил и пошёл к соседям. Почему-то почувствовал себя очень старым. Посмотрел на забор и подумал: какой же я всё-таки старый. Лучше обойду.

Свет горел у них на кухне. Я позвонил, и внутри залаяли. Неужели это Тим?

Пожилой и нетрезвый. Это было видно даже через окно. Нет, не Тим, а тот человек, который меня рассматривал. Потом как-то так мяукнул в форточку:

– Товарищ, а вы кто?

– Сосед, – говорю, – бывший. Не верите, вон, у Тима спросите.

Мужчина открыл. Пёс бросился меня обнимать-целовать. Однажды Вера его блином кормила, когда они ещё оба маленькие были. Тима оставили одного, заперли на веранде. Он и скулил целый день. А Вера сидела под дверью, развлекала его разговорами и маленькие кусочки блина в щёлочку под дверью просовывала. У них потом долго жирное пятно на дверях красовалось.

– Совсем уже взбесились от жира, – возмущался мужчина, охотно ведя меня на освещённую кухню. – Я говорю, хозяева, уехали, а собачку не взяли. Как бишь его зовут? Да ты проходи, сосед бывший, садись на тумбореточку, – и он уже наливал и подсовывал мне под локоть старую кузьминскую рюмку. – Я сторож, сторож от строительной компании. Сказали: сиди, я и сижу тут. А чего от кого сторожить? Ну, будем знакомы.

Я сел. Коричневый Тим, похожий на медвежонка дворняг, потянулся ко мне преданным зайкой.

– Вот так вот, сбежали все со стонущего корабля, – продолжал мой собеседник, всё краснея и косея от деланного возмущения, – а мне теперь вот этого пса передали по насмешке. Как же это можно, всё это людское говнодушие. Или, быть может, наш покорный слуга хочет забрать себе эту собачку? Я-то не знал, как его, говорю ему: Мухоморда, ты есть хочешь? Отзывается.

Я почувствовал щекотку в ладонях: записать бы сейчас весь его бред, дословно, вон хотя бы на клочке обоев. Этот приятель рассыпает перлы своим языком, как. Агния была бы рада. Расскажу ей всё, что запомню.

– Да, я и не представился, извини. Вездеслав Уважуха, – и он, привстав, приподнял с головы старую кузьминскую шляпу. – Будьте лю-бездны, а вас? Так вот, Вадим Георгиевич, выпьем, как сторож со старожилом. Знаешь, дорогой мой… Ты всё это не так, не думай, что тебя теперь выгоняют. Знай повышай виноградус. Легче… Легкоступность… легкодоступность должна быть эдакая в жизни, – его мяукающий голос всё время куда-то зарывался, пьянел. – Ну, вот я, вот со мной в жизни встречаются странные вещи. Три раза, – Уважуха назидательно выставил указательный палец, – один раз меня укусила мёртвая щука, второй раз я порезался об авоську со свиными хвостиками, а в третий раз сухая чаинка влезла мне прямо под ноготь, так что потом палец резали.

А я сидел и вспоминал, уж не кузьминская ли старая куртка на моём новом знакомце, наверно, она. И я был неприлично рад такому безумному собеседнику на свою одинокую ночь. Мы ещё выпили. Вдруг он насторожился:

– А ты когда теперь переезжаешь? – и вкусно проглотив мой ответ с кусочком сухого кальмара, изрёк-извлёк откуда-то: – Купи себе для новой квартиры. Старинная вещь, ручная работа. Четыре штуки, бери, не пожалеешь. Они достались мне по завещанию. Ишь какой павлин-мавлин крылатый, отдам по дешёвке. Завещание, брат, – это значит присматривать за вещами.

Агния:

Опять сегодня странный день. После обеда я пошла в детский сад забирать Даню. На душе сначала было хорошо: упруго и чисто – я называю такое состояние советским пломбиром по 20 копеек. Его можно есть на любом морозе, кусаешь, а зубам туго, не холодно и приятно. Потому что внутри сливки, а не лёд. Так вот, когда дышится и ничто тебе не мешает думать, а почти ни о чём и не думаешь, я шла, ну разве что вчерашние слова вспоминала. Почему мне так жалко людей, которые уже устали от жизни? Хочется им помогать, делать подарки, даже целовать. Если им это, конечно, приятно. Максимов усталый. Может, поэтому меня к нему потянуло? Дима – нет, с ним было совсем по-другому.

Я вошла в детский сад, поздоровалась на вахте и заглянула в группу. Навстречу мне из-за стола выскочила возмущённая воспитательница. Новенькая. Её недавно поставили на замену:

– Представьте себе, ваш Вадим сегодня… – почему-то осеклась, соображая. А я смотрела и ждала – застрявшая в своей мысли, как Винни-Пукс в дверях у кролика. И тут уже в меня с разбегу врезался Данилка, вытолкнул из мысли, и я смутилась, засмеялась.

– Ой, простите, – выдохнула воспитательница, – я вас перепутала с другой мамой.

Ничего особенного, нет, не это самое странное в сегодняшнем дне. (Хотя когда имя застаёт тебя врасплох – это уже красный флажок, огонёк, внимание, это уже что-то значит.)

Родители моих детишек сегодня ходили в ресторан, вернулись поздно (Лена совсем никакая от усталости). Я сдала свой пост, уснувших наконец Таню и Даню, и поехала домой едва ли не последним трамваем. Выходя из лифта, сунула руку в сумку – в одно отделение – в другое – в третье. И тут же в глубине живота взорвалось горячо: потеряла! Потеряла ключи или, в лучшем случае, оставила у хозяев.

Мне всегда почему-то вспоминается Набоков, когда я теряю или забываю ключи. Опять всё перевернула в сумке вверх дном. Уже захотелось плакать. Куда теперь, как? Первый час! К родителям? К друзьям? В третий раз тщетно изнасиловала сумку и карманы куртки. Обижалобная слеза пришла изнутри глаза и зачем-то напомнила, что Максимов сегодня ночует один в своём старом доме, а родные его уже. Конечно, я её беспощадно стерла, слезу-искусительницу. Прислонилась спиной к своей родной двери и – опа! Ввалилась в квартиру. Кроме того, что не заперто, я сразу же поняла: а) что на кухне горит свет, б) что там кто-то есть, и почему-то в) что кричать бесполезно.

– Не пугайтесь, уважаемая хозяйка, мы не сделаем вам ничего плохого, – поспешил из кухни интеллигентный мужской голос, предупреждая любую неадекватную реакцию с моей стороны. Всё равно у меня в коридоре нет ничего тяжёлого, чем можно было бы стукнуть грабителя. Но разуваться я всё-таки не стала, чтобы в случае чего сразу дать дёру. Так прошла.

Там их было двое. Мужчины. Ну как-то так, в возрасте, а главное – похожие друг на друга. Вероятно, братья, может быть, даже близнецы. Оба в каких-то немыслимых пестрых рубахах, у одного борода подлиннее, у другого покороче, и этот ещё почему-то в фиолетовом берете с хвостиком на макушке.

На столе среди чашек моего так называемого гостевого сервиза стоял торт. Початый. Да не то что – съеденный на две трети. Шоколадный, с коричневыми розочками. (Мой любимый, кстати.)

– Ы-ы… Э-э… – сказала я, поджимая на пороге одну ногу, всё еще собиравшуюся бежать.

– Доля ваша, – один мужчина указал театральным жестом на торт, другой подхватил тремя пальцами свободную табуретку.

– Мы соседи. А у вас была открыта дверь, – буднично объяснил фиолетовый берет. – Разве ж можно так оставлять квартиру, юная леди? А ну как вынесут все ваши ценности-драгоценности? – пробулькал длинная борода, хлопоча над заварочным чайником.

Чёрт возьми, какие соседи в час ночи! – хотелось крикнуть, но голосовые связки были, видимо, сильно шокированы происходящим. И не слышали сигналов головного мозга.

– Вообще-то мы даже забеспокоились, когда увидели незапертую дверь, подумали: а вдруг что-то случилось и не нужна ли помощь, – сказал один брат.

– А потом уже поняли, в чем дело, и решили дождаться хозяев, заодно посторожить квартиру, а потом уже и за угощением сбегали, – подхватил другой.

Я попробовала свой голос – потихоньку он выходил на связь.

Утром я закрывала дверь. Я помню.

Незваные гости как-то смущённо рассмеялись.

– Тогда почему же ваши ключи обнаружились здесь? – мужчина в берете указал на посудный шкаф.

И я не придумала ничего умнее, чем ответить на такое заявление: не знаю. Бред-бред-бред и ещё берет. Так, на чём мы остановились? Я вдруг перешла в наступление. Но какие же вы соседи, если я вас тут сроду не видывала? Так и сказала: не видывала, и уже начинала приходить в себя и злиться.

Длиннобородый достал откуда-то сложенный вчетверо А4. Развернул и почти пустил по воздуху ко мне. Я поймала.

– Со вчерашнего дня мы снимаем квартиру здесь, по соседству, такое вот простое объяснение.

Договор аренды жилого помещения. Гр. Иванов Виктор Сергеевич, именуемый в дальнейшем Арендодатель, с одной стороны, и гр. Айкендуевы Канистрат Евграфович и Полиблюд Евграфович, именуемые в дальнейшем Арендатор, с другой стороны, заключили настоящий договор… Всё это напоминало знакомство Воланда со Стёпой Лиходеевым.

– Садитесь же, а то чай стынет. И тортик, кажется, ваш любимый.

– Ладно, сяду. Вы, что ли, братья? Боже мой, как я устала.

– Панибратья, – усмехнулся берет, – так и называйте нас: панибратья Айкендуевы, идёт?

– Можно я закурю? – я помотала головой, сил у меня больше не было. Мне стало казаться, что они вот-вот растворятся, как пар над остывшим чаем. Странные соседи еще что-то говорили, объясняли, смеялись, а я машинально курила, пила чай, даже ела торт, но уже ничегошеньки не понимала. Потом вдруг догадалась сказать:

– Вопрос на засыпку: а откуда вы знаете мой любимый торт?

Панибратья рассмеялись:

– А секрет фирмы. Мы посмотрели, какие книги стоят у вас на полках и в каком порядке, и решили: хозяйка квартиры любит сладкое, скорее всего даже с шоколадным уклоном. Неужели мы не угадали?Через полчаса я их всё-таки выдворила. На всякий случай осмотрела вещи – те же книги. Ни денег, ни драгоценностей у меня дома не водится. Компьютер на месте, тостер и фен. Ладно. Ничего не унесли странные ночные гости. Только ключ со всего этого сумасшествия посмотреть я забыла.

Мара:

Я никого не ждала. И не думала ни о чём. И уж тем более – не прилагала усилий к тому, что случилось.

А всё же ничуть не была удивлена, когда увидела эту девочку. Узнала, конечно, узнала. Вы покупали у меня Аполлинера несколько дней назад. Проходите, можно сюда. Вы ведь курите?

Не понимаю, почему я её узнала. Теперь у неё были совсем другие глаза. Если продолжить ту цветовую ассоциацию, сейчас в её взгляде сидело пепельное недоумение пополам с грязно-бурым страхом. А платьице при этом на ней было нескладное, жёлтое не по сезону, поторопившееся перепрыгнуть в лето.

– Вам понадобилась русскоязычная литература? Вы ведь за этим пришли?

Она грубо вытряхнула сигарету из пачки, укусила ни в чем не повинный фильтр. Невнимательно села в кресло – на книгу. Машинально вытащила её из-под себя.

Я пропустила половину дымящегося молчания и позволила себе усмехнуться:

– Это становится забавным. Скажите хоть, как вас зовут.

– Николь, – открыла свой перламутровый ротик-краник девушка, и тут началось! Подряд это скучно пересказывать, ну, короче говоря, всю жизнь она искала человека, который смог бы понять её сложную душу и что-то там ещё. А потом она встретила, тыры-пыры, но, к несчастью, он был уже безнадёжно семеен. Семейным, то есть был. И вот теперь в этом самом – несчастье всей их (его и ее) жизни. Тьфу! С каких это пор, прости Господи, я стала похожа на плакательную жилетку?

– Послушайте, милая, нельзя ли покороче? Что там у вас для меня?

Она привстала, готовая броситься не то мне на шею, не то передо мной на колени. И мелодраматично изрекла:

– Отдайте мне его!

Вот те раз! Может, она перепутала меня с его женой? Это многое объясняет. За кого вы меня…

– Нет-нет, я не сумасшедшая! Мадам, поймите меня правильно. Просто я почувствовала, что вы это можете, что у вас есть сила двигать людьми!

Вот чёрт! И рассмешила, и разозлила! Мне ещё не хватало возиться с истеричками! А она мне:

– Знаете, ведь в тот день, когда мы с ним, ну с вами у вас в магазине встретились… Он потом вечером пытался покончить с собой. – И замолчала значительно-многозначительно. Думала, я сейчас же разахаюсь, разохаюсь, раз… – чего там ещё? Я пожала плечами: это случается иногда с мужчинами. И тут желторотая (желторобая) соплячка встала, подошла ко мне очень нагло и вплотную и выдала рваным, трясущимся шёпотом:

– Меня уже вызывали в полицию. Инспектор спросил, не знаю ли я, что такое или кто такая Мара. Он – когда его везли в больницу – якобы несколько раз повторил это имя. И всё. Потом потерял сознание.

Мне даже показалось, что она вот-вот схватит меня за грудки своими белоснежными лапками и попытается вытрясти из меня мою сложную душу. Не приведи Господь. Но – то ли сдержалась, то ли, наоборот, не хватило больше сил – Николь просто резко стекла в кресло.

– Я живу в соседнем с вами доме. Я знаю, что вас зовут Мара. Полиции я, конечно, не сказала, но, может быть, ещё скажу.

Вот такой мне выдался весенний вечерок. Ладно, хватит. Дорогуша, ни вас, ни вашего женатого истеричного ухажёра я не имею чести знать, равно как не имею никакого отношения ко всей этой грязной истории. Спросите сами у своего самоубийцы, когда он очухается, кто такая Мара. Может, у него любовниц как собак нерезаных, кто его знает, чьи там имена он повторяет в бреду!

Девочка забрызгала меня тёмно-синими кляксами глубочайшей обиды из округлённых глаз и попятилась к выходу. Я только чувствовала, что она припрятала за собой последнее слово, чтобы бросить его в закрывающемся лифте и не услышать ответа. Поэтому я взахлёб хлопнула дверью, не дожидаясь прихода кабины.– Тогда почему в магазине вы заговорили со мной по-русски? – втиснула Николь свою заготовку в замочную щель. Может быть, она ещё ожидала ответа? Значит, я всё-таки достаточно плохо разбираюсь в людях.

8. Ворон

Вадим:

Теперь мне через весь город. Далеко. С пересадками. Долго. Или маршрутка, что дорого. По утрам отсыпаюсь в дороге. Особенно сегодня. Хоть будильник ставь, чтобы не проспать остановку.

И только об этом подумал – звонок: телефон, он же будильник. Голос Агнии сжался, как пружинка, вот-вот выстрелит мне в ухо положительной эмоцией.

– Вадим Георгиевич, поднимите… Подними голову, посмотри в окно!

И правда, обгоняет нас другая маршрутка, внутри – Агния, ноготками по стеклу скребёт, посмеивается мне навстречу и мимо.

– Глазастая, говорю, как ты меня высмотрела? – И тут же пронеслась, потерял её из поля зрения. А она хоть уехала вперёд, но в телефоне продолжается.

– Я у родителей ночевала, поэтому с той стороны еду. Только подумала, что вы… ты тоже примерно в это время должен ехать, и тут же тебя увидела.

А голос извиняется, как будто с ночи караулила на остановке, а увидев меня в окне, бросилась в погоню. Нет, так не бывает.

– Знаешь, Агния, я вчера вечером… – может, лучше при встрече расскажу? Но когда ещё встретимся? Нет, именно сейчас, в этой дорожной чехарде. Мы как раз настигли их на светофоре, встали в ряд, и я снова увидел если не глаза, так яркую зеленую курточку. – Выхожу вчера из магазина, вижу: парень идет с вороном на плече. Понимаешь, с вороном, как с охотничьей птицей. Не какая-нибудь там галка дрессированная, а настоящий чёрный карракс. Очень страшно. Ты когда-нибудь видела настоящего живого ворона?

– Да, – поставила запятую в телефон и чуть не свернула шею, когда маршрутки развезли нас на перекрёстке в разные стороны.

Агния:

Что-то у моих хозяев-работодателей неисправное в доме, неправильное происходит. Лена вечно сонная ходит и всё какую-то дымную философию пытается из себя выдохнуть. Причем на пустом месте. И курит при детях. Иван Петрович на меня обижен, даже Таня и Даня притихшие. Из болезни ещё не выплыли? Может, уйти мне? А потом опять мучиться с трудноустройством. Вот, кстати, ещё словечко. Надо Максимову объяснить.

Ой, а вон случайно не он едет? Эй, эй! Как же так, он меня и не видит! Сразу за телефон схватилась. Голову поднял, удивился, всё как положено. И говорит мне такую вот вежливую вещь:

– Я сегодня ночью смотрел в окно и подумал, что мы с тобой… никогда больше не увидимся. Не сможем, да и не надо нам.

Я смеюсь. Вы это своим спутникам, соседям по автобусу расскажите, расскажи. Никогда… Кстати, недавно я поняла, почему это Эдгара По в такую истерику от чёрного ворона бросало.

– Что? – кричит Максимов, как будто мы разъехались, и от этого хуже слышно стало.

– Я, говорю, тогда в зоопарке настоящего ворона увидела. Впервые в жизни. Вот уж не думала, что он такой. Слон, а не птица. Такой невермор! Мне казалось на картинках, что он от вороны не сильно.А по поводу По… Ой, какая чудесная аллитерация!

Автор:

Всё великое множество вещей уложено. Такси заказано. Лицо накрашено. Билеты проверены.

В коридоре Мара зацепилась волосами за шкафчик. Конечно, как же без посиделок-на-дорожку? Нет, просто всё-таки лучше убрать волосы. Нет ничего лучше старой доброй косы в дороге.

Эх, Россия комсомолки… Она нахмурилась зеркалу, в котором давно приучила себя отражаться, и потянула расчёской чёрную прохладную массу к затылку. С наслаждением запустила когти в свою смоляную, без единой сединки гриву, разлила на три потока, заплела. Перекинула на спину, покрутила головой. И снова на плечо вернула. Боже, как я хороша! Однажды Агния пошутила над этой её всегдашней приговоркой: Она была хороша почему-то только в своём зеркале.Но Мара на Агнию не обижалась. Не обижалась почти никогда.

9. Маргарита

Вадим:

Моя двоюродная сестра ушла из дома. Ушла, я ушам своим не поверил. Ко мне в институт сегодня заявился её муж. Сказал, что Маргарита ушла, очевидно, к другому мужчине.

Вот уж! Для меня всегда это семейство было образцом благополучия. Такого неярко мерцающего, но благополучия. Хм, пожалуй, даже в хорошем значении слова. Дружные и сильные, конечно, характеры у них больно разные, темпераменты там. Температуры кипения. Но Рита, кажется, никогда об этом не задумывалась. Мне всегда казалось, она умеет интересно жить. Во время скучной праздничной семейной застольной беседы она казалась мне по-настоящему живой. Исключительно живой. Она тоже пришла бы в восторг от приезжего зоопарка и от нелепых фамилий служителей. Хотя в остальном она нисколько на Агнию не похожа. Нет, ничего подобного я от неё не ожидал. Впрочем, как раз – почему бы и нет?