Текст книги "Гарем (СИ)"

Автор книги: Олеся Луконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  Шейх аль-Адиль терпеть не мог, когда кто-либо без спроса нарушал его уединение в высокой дворцовой башне, превращённой им в лабораторию ещё десять лет назад, в пору отрочества. В ней он обустроил всё так, как ему было удобно: библиотека, книги в которой были рассортированы по отраслям знаний, а внутри отраслей – в строгом алфавитном порядке; колбы и реторты для алхимических опытов, расставленные по ранжиру; любовно отполированные механизмы для опытов физических. И телескоп для наблюдений за созвездиями и планетами на ночном небосклоне.

  Он знал, что слуги считают его колдуном и потому побаиваются. Аль-Адиль старательно поддерживал в них это заблуждение, хотя их страх его удручал. Но иным способом ему было трудно призвать их к порядку.

  Его отец и старший брат, от которых он унаследовал свои теперешние владения, могли самолично отрубить руку застигнутому на воровстве управляющему или выпороть поварёнка, недосолившего кускус. Вопли пытаемых или казнимых на колу после справедливого шейхского суда то и дело доносились даже до вершины уединённой башни аль-Адиля, к его невыразимому ужасу. Это было отвратительно.

  Когда ему минуло двадцать лет – четыре года назад – ангел смерти Азраил унёс души его отца и брата во время очередной разбойничьей вылазки – набега на поселения неверных. Так Аль-Адиль унаследовал власть, абсолютно ему ненужную и только мешавшую свободно предаваться тем занятиям, которым он посвятил себя: вдумчивому чтению мудрых трактатов, неспешным одиноким прогулкам по берегу моря, проведению увлекательных опытов в лаборатории...

  И вот теперь в дверь этой самой лаборатории настойчиво стучали, а запыхавшийся голос Сабира, начальника его стражи, взволнованно и назойливо бубнил:

  – О светлейший повелитель! Ваш гарем! В вашем гареме...

  Шейх болезненно скривился и обречённо шагнул к двери. Его снедало нестерпимое желание не отворять её, а, наоборот, подпереть изнутри чем-нибудь вроде книжного шкафа, если б только у него хватило сил сей громоздкий предмет меблировки к двери подтащить.

  Гарем был самой беспокойной и обременительной частью наследства предыдущих шейхов. Заключённых в нём женщин – собственных жён и наложниц – аль-Адиль никогда не посещал и не знал не только их имён, но даже того, сколько их там, и как они вообще выглядят. Иногда он натыкался на них в своём саду и вновь поспешно скрывался в башне. Хватало и того, что он еженедельно оплачивал счета от портных, ювелиров и торговцев сладостями и благовониями – счета длиною в локоть!

  Словом, гарем являлся для аль-Адиля воплощением Хаоса, и вот теперь этот Хаос воздвигся у него на пороге в облике непривычно взволнованного начальника дворцовой стражи, чья выкрашенная хной борода подрагивала в такой явной панике, что шейх даже заинтересовался:

  – Что такое с моим гаремом, Сабир? Разбежался?

  Он постарался, чтобы в голосе не звучала чересчур пылкая надежда, но это, пожалуй, удалось ему не очень хорошо. Совсем не удалось.

  За спиной Сабира кто-то непочтительно хохотнул, но тут же охнул и сердито выругался на языке франков, получив, видимо, тычок под рёбра от неразличимых в темноте, но шумно пыхтевших стражников.

  Аль-Адиль поднял брови, внимательно всматриваясь в темноту, из которой начальник стражи внезапно выволок на свет чужеземца лет двадцати – светлокожего, светловолосого и босого, в одних только коротких полотняных шароварах.

  Руки его были скручены за спиной, а на широкой груди поблёскивало серебром маленькое распятие.

  Гяур!

  Шейх машинально втянул ноздрями воздух и с удивлением понял, что от странного пленника исходит пряный и терпкий аромат благовоний.

  Гяур моргал длинными тёмными ресницами и открыто озирался по сторонам. Русые волосы его были взлохмачены, и из-под спутанных прядей блестели зелёные глаза – не с ненавистью или вызовом, а с неистребимым мальчишеским любопытством. Левое плечо гяура пересекал едва заживший шрам, а ещё на его ладном загорелом теле там и сям проступали только что полученные синяки и кровоподтёки.

  «Стражники постарались», – отметил аль-Адиль, еле удержавшись от того, чтобы не поморщиться.

  – Да лучше бы он сгорел, ваш гарем, о светлейший повелитель! – неистово взвыл начальник стражи и схватился за голову, забыв, видимо, от расстройства, что в руке у него зажат ятаган. – Этот неверный, сын собаки и свиньи, осквернил его! Осквернил так, как никто доселе никогда не осмеливался осквернять! Он... он...

  Закончить описание преступлений пленника Сабир не успел. Неверный, услышав про собаку со свиньёй и пользуясь тем, что босые ноги его, в отличие от рук, оставались свободными, ловко лягнул начальника стражи под коленку. Тот едва не рухнул ничком, но устоял и, свирепо прорычав: «Ах ты, нечестивец!», обрушил пленнику на голову свой крепкий кулак.

  Гяур, впрочем, легко увернулся, и удар вышел скользящим.

  – Сабир! – процедил шейх, теряя терпение. – Объясни же по порядку, в чём дело? Где ты нашёл этого неверного?

  Гневно сопя, Сабир, наконец, опрокинул пленника на пол и только тогда повернулся к шейху, уныло потупясь. На его обветренном широкоскулом лице читалась искренняя скорбь.

  – В вашем гареме, о светлейший повелитель, – простонал он, опускаясь на колени рядом с гяуром. – Прикажите казнить меня вместе с ним – за недогляд! А заодно вашего выжившего из ума старого евнуха, этого Мустафу, который преспокойно дрых на шёлковых подушках, пока этот блудодей, – он попытался ткнуть пленника в бок, но тот мгновенно отпрянул в сторону, – творил свои непотребства! А также прикажите казнить мерзких развратниц, осквернительниц супружеского ложа, предававшихся утехам с этим, с этим...

  Сабир захлебнулся праведным гневом и умолк, уткнувшись лбом в ковёр.

  – Мои жёны? – не веря своим ушам, в полной растерянности осведомился шейх. – Все мои жёны?

  Сабир лишь горестно простенал что-то совсем уж неразборчивое, продолжая самозабвенно елозить бородой по ковру, а пленник немедленно заявил по-арабски и со всем пылом:

  – Они не виноваты! Никто не виноват! Только я!

  Шейх перевёл на него изумлённый взгляд. Гяур приподнялся на локте, потом перекатился на бок и сел на пятки, покаянно опустив встрёпанную голову и исподлобья косясь на шейха.

  Аль-Адиль взглянул на Сабира, на остальных переминавшихся у порога стражников, и каменно-холодным голосом приказал:

  – Уходите. Я сам допрошу его.

  – Но если вам потребуется пытать его во время допроса, о светлейший повелитель? – рьяно запротестовал Сабир.

  – Зачем? – вскрикнули шейх и пленник в один голос.

  Сабир явно оторопел.

  – Чтобы нечестивец не посмел запираться в своих прегрешениях, – сбивчиво пояснил он.

  – А кто запирается? Никто и не запирается! – пробормотал гяур, завороженно взирая на то, как аль-Адиль выпроваживает стражников за порог.

  Шейх, впрочем, совершенно не представлял, что ему делать с этаким грешником, и тем более не представлял, как тот ухитрился проделать то, что проделал. Это-то и было самым любопытным, и выяснить сие следовало без завывающего, как иблис, Сабира.

  – Все мои жёны? – снова промолвил шейх с ударением на каждом слове, внимательно всматриваясь в зелёные глаза вскинувшего голову гяура. – Все до единой?

  Тот облизнул губы и, отводя блеснувший взгляд, сокрушённо отозвался:

  – Вы же не накажете их, правда, монсеньор?.. Да, все. Все двенадцать.

  – О Всевышний... – воскликнул шейх, всплеснув руками в совершенном изумлении. – Но как?! Каким образом?!

  Все остальные вопросы могли подождать.

  Пленник ещё раз метнул на него лукавый, несмотря ни на что, взгляд и исчерпывающе объяснил:

  – Легко пить из источника, когда источник так же сильно жаждет тебя.

  – Так их двенадцать? – в замешательстве пробормотал шейх, чувствуя, что щёки его заливает румянец. В голосе гяура звучал явный укор.

  – А вы и не знали, сколько их у вас, монсеньор? Да, двенадцать, – гяур мечтательно улыбнулся. – Джаннат, Азиза, Фарида. Хамдийя, Лулуа, Калила, Инайя, Зухра, Газаль, Айша, Навруз, Сафия.

  Женские имена звучали музыкой на его распухших губах, и шейх вдруг представил, как эти губы впивались в губы его женщин.

  Его?

  Эти женщины никогда ему не принадлежали.

  Они были жёнами и наложницами его брата, над которыми совершил обряд мулла, передавая их под его власть. Четыре постоянные жены, а остальные – временные, «мут-а» согласно шариату. Ненужные, совершенно ненужные, щебечущие, порхающие, рыдающие, смеющиеся существа. Прекрасные, словно бабочки, но совершенно бесполезные.

  Бабочки хотя бы опыляли цветы и, как цветы, услаждали взоры.

  Впрочем, аль-Адиль мог признать, что женская красота тоже может услаждать взоры.

  Если эти женщины спят.

  Возвращаясь к вопросу о...

  Шейх нерешительно поднял руку, мимолётно коснувшись тёплого и твёрдого плеча гяура, а тот опять смущённо на него покосился. И легко вздохнул, рефлекторно дёрнув связанными за спиной руками – явно собираясь привычно почесать в затылке перед тем, как откликнуться на уже не раз высказанный вопрос.

  – Просто я услышал, как на базаре толковали, монсеньор, что жёны не нужны вам. Что ваш гарем чахнет без мужской ласки. Но кто бы решился их осчастливить? Я не правоверный мусульманин, я... – он опять легко вздохнул, – я пират. Висельник, разбойник, греховодник. Что мне терять?

  – Кроме головы, возможно? – резонно предположил аль-Адиль, глядя на эту покаянно опущенную русую голову. – Продолжай.

  Гяур ещё раз быстро взглянул на него:

  – Вы же не будете их наказывать? – настойчиво повторил он, – Они ни в чём не виноваты, они просто слабые женщины, а я... надел чадру и пришёл, как будто бы продавать благовония под видом старухи-торговки. Ваш евнух спал. Он очень стар, бедолага, знаете ли...

  – Возможно, мне пора заменить его на кого-то помоложе? – ехидно-вкрадчиво осведомился шейх, запустив пальцы в густые вихры пленника, чтобы заставить его поднять голову. – Это почётная должность, тем более что ты уже... достаточно близко ознакомился с моим гаремом. Тебе и карты в руки.

  Зелёные глаза пленника расширились, он в панике замотал своей бедовой головой и сморщился от боли. Шейх поспешно разжал пальцы.

  – Я пошутил, – хмыкнул он, видя, как краска понемногу возвращается на побледневшее лицо гяура. – Тебе столь дорога возможность подобных пустых забав?

  – Очень, монсеньор, – выдохнул тот едва слышно, и шейх снова хмыкнул.

  – Итак, ты проник в мой гарем, Мустафа спал, – деловито напомнил он. – Что же было дальше? Мои жёны испугались? Были разгневаны? Или?..

  – Как сказать... – пленник прикусил свои припухшие губы, на которых снова вспыхнула невольная улыбка. – Они испугались, да, но я быстро успокоил их... – он запнулся было, но потом решительно продолжил: – Они красавицы... и каждая из них так мила и желанна... Почему вы пренебрегаете ими, монсеньор?

  В голосе его звучало искреннее недоумение.

  Красавицы? Милы и желанны?

  Для шейха все его жёны были на одно лицо – насурьмленное, нарумяненное, с тонкими чёрными бровями и подведёнными глазами. Ниже подбородков он их не разглядывал.

  – Я не знаю, что с ними делать, – выпалил шейх, теребя свою кудрявую короткую бороду. – Я... всегда думал, что они будут смеяться надо мною, вот и всё. Не открыто, разумеется, но в душе... и между собой. Мне бы этого не хотелось. Потому-то я и не решался к ним войти.

  Парень озадаченно моргнул.

  – Они бы не смеялись, монсеньор, что вы! Они же так... изголодались. – он сосредоточенно сдвинул брови. – Никто же не вынуждает вас любить их всех одновременно. Мне просто пришлось, разу уж я пришёл. Не мог же я оставить хотя бы одну из них обделённой. Это было бы несправедливо... но стало не самой лёгкой задачей, монсеньор!

  Он тихонько рассмеялся и беззаботно дёрнул голым плечом.

  Теперь шейх отчётливо видел, что красные отметины на его золотистой коже остались не только от ударов стражи.

  – И как же ты решил эту задачу? – с любопытством осведомился шейх.

  Гяур смешно выпятил губы, а потом опять прикусил:

  – Ну, те из них, кто хотел уединения, дождались меня в своих спальнях, а те, кто не хотел, забавлялись все вместе. Это было весело!

  – Ты не боялся, что они тебя просто замучают? – невольно вырвалось у шейха.

  Пленник округлил глаза.

  – Какое же это мучение? Это же любовь...

  Голос его упал до хриплого горячего шёпота, и шейх даже вздрогнул. Странная волна мурашками прокатилась по его телу, пугая его, обескураживая и раздражая. Просто вегетативная реакция, но откуда и почему? Он нахмурился, с досадой глядя на гяура:

  – Ты называешь совокупление, подобное случке бессловесных тварей, любовью?

  Пленник протестующе качнул головой

  – Люди – не бессловесные твари, у них есть душа, монсеньор.

  – И твоя душа... – медленно произнёс шейх.

  – ...принадлежала этим женщинам всю ночь напролёт, каждой из них, как и моё тело, – с жаром проговорил пленник, мгновенно уловив мысль аль-Адиля. – Как и их души и тела принадлежали мне. Мы не только совокуплялись, как вы назвали это, монсеньор, мы... смеялись, болтали и пели. Они всего меня перемазали своим розовым маслом, и теперь от меня разит, как от целой лавки с благовониями!

  Он весело прыснул.

  Почему-то шейх совершенно не удивился, услышав это.

  – Мы играли в кости, и ещё я рассказывал им разные истории, – улыбаясь, живо продолжал пленник. – Я много повидал, монсеньор, путешествуя по миру, и мне нравится про это рассказывать. Про разные страны, и людей, и обычаи...

  «Я бы тоже послушал», – едва не выпалил аль-Адиль, но, к счастью, вовремя прикусил язык.

  – Вы очень, очень учёный и мудрый человек, – с искренним уважением воскликнул вдруг гяур, указывая подбородком на все механизмы и приборы аль-Адиля, аккуратно расставленные на полках. – Я бы послушал ваши рассказы о неизведанном, вместо того, чтобы болтать самому.

  Он вновь будто прочёл мысли шейха, и тот невольно вздрогнул.

  – Я вообще... – аль-Адиль запнулся и в замешательстве откашлялся.

  «Не умею рассказывать».

  «Никогда не болтаю без дела».

  «Не думал, что мои рассказы кому-то могут быть интересны».

  Пленник терпеливо ждал. Взгляд его был таким тёплым и доверчивым, будто бы он сидел напротив аль-Адиля на пиршестве почётным гостем, а не у его ног со связанными за спиной руками!

  – Я вообще не должен болтать тут с тобою, – с усилием выговорил наконец аль-Адиль, старясь, чтоб его слова прозвучали как можно твёрже. – Осквернителю моего гарема – место на колу посреди городской площади.

  Выпалив это, он почему-то тут же раскаялся в сказанном.

  Губы пленника дрогнули, и он опустил голову.

  – Я знаю, знаю, – прошептал он удручённо, и аль-Адиль, снова поддавшись непонятному импульсу, протянул руку и взял его за подбородок, чтобы вновь взглянуть в зелёные глаза.

  – Ты умеешь обходиться с ними... с женщинами... с людьми, – выдохнул он, сам не понимая, зачем это говорит, но неудержимо желая сказать. – Научи меня, как это делать. Есть алгоритм?

  Глаза гяура совершенно округлились, и шейх мимолётно подумал, что зря употребил такое непонятное слово.

  Но тот понял.

  И рассмеялся – негромко и необидно.

  – Вы, главное, начните, монсеньор, – объявил он, склонив голову к плечу, и шейх, спохватившись, медленно разжал пальцы.

  Почему-то ему хотелось – впервые в жизни! – касаться другого человека.

  Касаться этого гяура, сидевшего перед ним на ковре с бесшабашной улыбкой, касаться его тёплой гладкой кожи, на которой остались отметины от других рук и других губ.

  И он думал об этом без ожидаемой брезгливости.

  Пленник тем временем продолжал, оживлённо блестя глазами:

  – Просто поговорите с кем-нибудь из них, монсеньор! Они поймут вас, клянусь Мадонной!

  Шейх не сразу сообразил, что гяур всё ещё толкует о его жёнах.

  – Газаль, например, – продолжал тот, задумчиво наморщив лоб. – Она такая... славная.

  – Как ты их вообще не перепутал? – спросил шейх, вновь снедаемый любопытством.

  – Ну что вы, монсеньор, – серьёзно и чуть укоризненно протянул гяур. – Они же все разные!

  – Значит, ты помнишь всех моих женщин, – не удержавшись, съехидничал аль-Адиль, глядя, как гладкие щёки пленника заливает румянец, как вздрагивают в смятении опущенные ресницы. – А всех своих? Сколько их у тебя было?

  – Неважно, – помедлив, хрипловато отозвался тот. – Сколько бы ни было – да, я помню их всех... всех до единой и до смерти не забуду.

  Эти слова прозвучали так пылко и так целомудренно, что аль-Адиль и сам растерянно заморгал.

  А потом он медленно достал из-за пояса свой кинжал. Рукоять его была усыпана драгоценными камнями, но лезвие дамасской стали блестело свирепо и безжалостно.

  Пленник лишь мельком глянул на это лезвие. И вновь посмотрел прямо в лицо аль-Адилю – спокойно и серьёзно, уже без тени прежней беспечной улыбки. Запёкшиеся губы его шевельнулись, но он не произнёс ни слова. Ни просьбы о пощаде, ни мольбы ко Всевышнему.

  Шейх, мягко ступая по ковру, обошёл его сзади и взглянул на беззащитно склоненную русую голову. Так волк подставляет шею своему победителю в надежде на милость или на быструю смерть.

  Поморщившись, аль-Адиль разрезал ремни, скручивавшие руки пленника за спиной. Стражники связали того на совесть. Как же они будут разочарованы тем, что добыча ушла.

  Аль-Адиль почти не сомневался, что гяур, почувствовав свободу, ринется к окну, чтобы исчезнуть побыстрее. Но тот лишь повёл плечами, стряхивая с себя обрезки ремней и разминая затекшие руки. Шейх поймал себя на том, что ему нестерпимо хочется провести по этим рукам ладонями – сверху вниз, до самых запястий, ощущая под пальцами гладкую кожу и твёрдые мускулы.

  Но он, конечно же, не посмел этого сделать.

  Повернув голову, бывший пленник внимательно на него посмотрел, а потом поднялся с пола одним пружинистым плавным движением.

  – Прошу прощения, если я причинил вам боль, монсеньор, – произнёс он тихо и как-то печально.

  – Нет, – пробормотал аль-Адиль. – Не причинил.

  Он солгал.

  Ему было больно думать о том, что сейчас этот гяур навсегда исчезнет из его жизни.

  Крепкие пальцы вдруг сжали его руку, а зелёные глаза вновь заглянули в лицо.

  – Купите себе корабль, чтобы путешествовать, – решительно проговорил гяур. – Я буду рад встретить вас в море, монсеньор. Мой бриг называется "Вечерняя звезда... ну, не совсем мой... – прибавил он чистосердечно, – бриг принадлежит моему капитану... и он всыплет мне горячих, если узнает, чем я тут занимался... но я надеюсь, что не узнает!

  Он беззаботно рассмеялся, ещё раз стиснул руку шейха и через мгновение уже сидел верхом на подоконнике.

  – Можно попросить у вас верёвку? – деловито осведомился он. – Высоко вы забрались, монсеньор.

  Аль-Адиль молча подал ему аккуратно свёрнутый моток прочной шёлковой верёвки и помог закрепить один конец на вбитом в стену неподалеку от подоконника крюке.

  – И знаете что ещё, монсеньор? – гяур оглянулся на шейха через плечо, и глаза его лукаво засветились. – Из вашего гарема получится отличная команда!

  А ещё через мгновение его уже не было на подоконнике.

  Аль-Адиль поспешно подошёл к окну и уставился вниз, в темноту, машинально придерживая ладонью натянутый, как струна, канат. А тот вдруг дважды дёрнулся у него в руке и ослаб. Значит, гяур благополучно спустился вниз.

  Шейх перевёл взгляд на светлевшее вдалеке море.

  Да, он купит себе корабль.

  Чтобы путешествовать. Повидать другие земли и страны. Диковинных зверей и разных людей.

  Он даже не спросил имени этого гяура.

  Но он запомнил, как назывался его бриг.

  «Вечерняя звезда»..

  «Я буду рад встретить вас в море, монсеньор».

   – Что ж, я тоже буду рад, – проговорил он вслух и улыбнулся.